Павел Амнуэль. – Летим, – буркнул Аникеев, разглядывая серебристую поверхность сенсорного экрана

– Летим, – буркнул Аникеев, разглядывая серебристую поверхность сенсорного экрана. Никаких значков, иконок или надписей на ней не было, но командир угадывал точки, едва выделявшиеся оттенком – может, это и были «клавиши» управления, а может, они просто казались таковыми. – Похоже, Эд, управляться с этой штукой никто, кроме тебя, не умеет.

– Напротив, командир. – Голограмма улыбнулась. – Никто не умеет, кроме вас. Моя задача – поддержание системы в собранном состоянии. Ваша – принятие решений. Пока все в штатном режиме. Команда «Летим» выполняется успешно.

Аникеев хотел сказать, что принятие решений еще не означает умения управлять неизвестным ему аппаратом, но додумать эту мысль он не успел: впереди, а мгновением позже справа и слева, проявились в стенах кабины огромные круглые то ли иллюминаторы, то ли экраны, и космонавты замерли в своих креслах, пораженные открывшейся панорамой. «Орион» вошел в атмосферу, и воздух снаружи не успел раскалиться, никто не ощущал перегрузок, которые непременно должны были возникнуть. Марс проплывал под ними, как Земля, когда они были на низкой орбите и еще не начали свой полет. Марс? Зеленая планета с голубыми пятнами морей и светло-коричневыми «руслами» разных оттенков, похожими на горные хребты, не имела ничего общего с тем Марсом, который изучали межпланетные аппараты на протяжении всего ХХ века. Аникееву показалось на миг, что «Орион» переместился в другую звездную систему. После всего, что ему довелось увидеть, он допускал даже такую возможность. Должно быть, поняв чувства командира, Гивенс сказал:

– Это Марс, командир. Настоящий Марс. Место посадки – прежнее или…

– Долина Маринера, да, – твердо произнес Аникеев. – Если такая долина существует на этом Марсе.

– Идем на посадку, – сказал Гивенс, и голограмма исчезла.

Аникеев ждал, что заработают тормозные двигатели, и после двадцатисекундного торможения начнется аэродинамический спуск, заструится раскаленный воздух, перегрузки вдавят в кресло и, возможно, окажутся такими большими (плотность атмосферы гораздо выше расчетной!), что космонавты потеряют сознание, и судьба экспедиции будет зависеть только от Гивенса…

Вместо этого поверхность планеты ощутимо приблизилась, будто «Орион» мгновенно рухнул на сотню километров: стали отчетливо видны голубые ленты рек, а в зелени появились желтые просветы, где можно было разглядеть какое-то движение, но что двигалось, и не было ли зрительной иллюзией, Аникеев не понимал. Перегрузок не было, вообще никакого ощущения движения – менялась только картина на экранах. А в какой-то момент Аникееву почудилось, что и экраны исчезли, таким глубоким и естественным стал пейзаж за бортом: будто мчишься на дельтаплане, прохладные потоки воздуха освежают лицо, и запах преющих трав проникает в ноздри, вызывая неудержимое желание вдыхать, вдыхать…

Аникееву показалось, что на какое-то время он отключился. Такое ощущение у него было, когда во время одной из медицинских комиссий пришлось пройти тест под общим наркозом. Сознание выключилось и сразу включилось, из жизни попросту исчезли минуты, а может, часы.

«Орион» висел неподвижно над лесной поляной на высоте метров пятидесяти.

– Ого! – услышал Аникеев возглас Карташова, и несколько взволнованных голосов прокричали что-то, и сам Аникеев, наверное, что-то кричал, а потом осознал себя командиром, за которым оставалось принятие решения.

– Посадка! – сказал он. – Всем приготовиться!

«Орион» начал медленно опускаться в полной тишине, и Аникеев услышал звук, который меньше всего можно было ждать: то ли в помещении рубки, то ли снаружи громко застрекотал сверчок. Ошибиться Аникеев не мог: под эти звуки он засыпал в детстве, когда приезжал на лето к бабушке в Одинцово. И бывало, ночью, проснувшись от того, что на него смотрела в окно полная и серьезная, как учительница физики, Луна, он слышал все тот же звук, будто сверчок не умолкал ни на секунду, размечая время от заката до восхода.

– Это только я слышу? – Голос Бруно вывел Аникеева из состояния задумчивости, которой не было сейчас места. – Цикада? Здесь?

Движение прекратилось.

Они были на Марсе.

На Марсе? Лесная поляна, звуки…

Трансформация между тем продолжалась. Люди еще не пришли в себя от пережитого шока. Они сидели в посадочных креслах и рассматривали открывшийся за окном пейзаж, ощущая себя под куполом марсианского неба, окруженные со всех сторон странными деревьями марсианского леса. Небо было не желто-бурым, как следовало бы ожидать, а светло-зеленым с голубым отливом, и по нему, как лодки по реке, медленно плыли почти прозрачные серебристые облака. А лес… Здесь не росли деревья, которые командир любил с детства, и все же в беспутстве зелени чудилось Аникееву что-то знакомое, хотя он и не мог вспомнить, где и когда видел подобный пейзаж. Раздумья и поиски аналогий он оставил на потом.

– Мы на Марсе, – сказал он. – «Орион» сел.

Карташову послышался в словах командира вопросительный оттенок, будто Аникеев хотел, чтобы кто-нибудь подтвердил: ощущения не обманывают, они действительно на Марсе. Ответить он не успел, первым подал голос Гивенс, во весь свой немаленький рост возникший перед консолью управления.

– Господа, – торжественно произнес Смотритель, – мы на Марсе. «Орион» сел.

– Почему, – ворчливо произнес Аникеев, пытаясь интонацией вернуть друзей к реальности, – Марс стал другим?

– Пожалуйста, – поднял обе руки Гивенс, – вопросы потом. Я отвечу на все. Кстати, – добавил он, – отвечая, я и сам пойму все, что происходит, потому что… м-м… знание возникает в голове не сразу… Понимаете, командир, я чувствую, как в памяти всплывают давно забытые знания. Когда-то я брал в университете Айовы курсы по физике, которые потом не пригодились. Я думал, что забыл, а однажды попалась книга, надо было прочесть, и память будто раскрылась… вы понимаете, что я хочу сказать…

– Понимаем, – за всех ответил Аникеев. – Первый вопрос: ты сейчас голограмма или…

Гивенс подошел к креслу командира, протянул руку, Аникеев ухватился за протянутую ладонь и поднялся на ноги. Ожидал ощутить неуверенность, но на ногах он стоял твердо.

Карташов, Жобан, Пичеррили и Булл уже встали рядом, хлопали друг друга по плечам, каждый выражал восторг по-своему, каждый хотел и Гивенса похлопать по плечу или хотя бы дотронуться, чтобы ощутить его материальность. Смотритель отступил на шаг и обратился к Аникееву:

– Моя миссия выполнена, командир, так я чувствую. Трансформация закончена, цель достигнута. Спрашивайте, я буду извлекать из памяти все, что в ней оказалось. Но решать вам.

Аникеев подошел к огромному иллюминатору.

– Что-то это мне напоминает, – сказал он, кивая на пейзаж. – Не могу вспомнить только, что именно.

– Рисунок из «Палеонтологического атласа» Гровза, – подсказал Булл. – Это лес Девонского периода.

– Со сверчком? – усмехнулся Аникеев.

– Вряд ли там настоящий сверчок, – пожал плечами Булл.

– Мы на Марсе или на древней Земле?

– Здесь есть река, по которой я плыл! – уверенно произнес Карташов.

– Ты плыл по этой реке, ты дышал этим воздухом…

– Да, командир, и, если я не умер…

– Гивенс?

– Вопрос понятен, командир. Этим воздухом можно дышать. Здесь нет и опасных для жизни человека микроорганизмов.

– И все же это – Марс?

Смотритель кивнул.

– Если это пульт управления, – заметил Аникеев, обращаясь к Гивенсу, – то мы не умеем работать с такой системой. А мне нужны, во-первых, данные о том, уходит ли на Землю телеметрия. После трансформации сохранились ли антенны?

– Сигнал достаточно мощный и направлен на Землю, – перебил командира Гивенс. – Полагаю, там сейчас уже знают о том, что «Орион» совершил посадку. Минут через двадцать мы услышим Землю.

– Представляю, что творится в ЦУПе, – пробормотал Карташов.

– Послушайте, – Пичеррили, наконец, тоже пришел в себя и возбужденно перебегал от одной консоли к другой, прижимался лицом к иллюминатору и разглядывал деревья, песок, небо. – Послушайте, о чем мы тут… Я так понимаю, что мы можем выйти. Без скафандров! Кто первый? Кто скажет: «Маленький шаг человека…»? Команданте!

– Никто никуда не выйдет, пока мы не получим исчерпывающие ответы на вопросы, – спокойно сказал Аникеев. – У нас есть четверть часа до того, как Земля наладит связь, и нужно будет дать наш анализ ситуации. Садитесь, господа. Послушаем Эда.

* * *

Взрыв на Фобосе зафиксировали все космические телескопы, нацеленные на Марс. Американский фототелевизионный спутник взрыва не зарегистрировал – аппарат находился в этот момент над противоположной стороной планеты, но информация об изменениях на самом Марсе была сброшена на Землю, и в ЦУПе одновременно с ошеломившей всех новостью о взрыве увидели на экранах, как Марс в мгновение ока изменился. Это выглядело фантастикой. Все, кто находился в подмосковном ЦУПе, в зале контроля в Хьюстоне, в обсерваториях на Гавайях и в Чили, не верили своим глазам…

– Хьюстон! Вы видите это?

– Москва! Вы видите то же, что мы?

– Зеленая планета!

– Это что, океан? Какой красивый бирюзовый цвет!

– Невероятно!

– Невозможно!

– Хьюстон! Вижу на ночной стороне цепь огней, в точности как на наших фотографиях ночной Земли! Города? На Марсе?

– Москва! Поступил сигнал от «Ориона»!

– Видим, Хьюстон! Ник, это сообщение об автоматической посадке!

– Да! Сейчас должно быть изображение от внешних камер, они включаются, как только скорость сбрасывается до нуля. Боже! Вы видите, Глеб?

– Вижу, это что-то…

– Лес?

– Похоже, но этого быть не может! Оператор вызывает «Орион». Ответа пока нет, я очень надеюсь, что… Да! Есть!

– Я тоже слышу, Глеб! Они живы! Москва, поздравляю, блестящая посадка, фантастическая! Господи, эти семь минут были кошмаром, признаюсь…

– Не говори, Ник, у нас… ты видел… мы чуть с ума не сошли. Но что, черт возьми, означает… Марс – зеленый? Лес? Это полностью противоречит…

– Глеб, я вижу изображения с телескопа Гюйгенс, фотографии Марса, планета целиком попадает в кадр. На восемнадцатой секунде после…

– Потом это обсудим, Ник, потом. Сейчас Аникеев на связи!

– О’кей, Глеб, подключаюсь…

* * *

– Земля нас слышит, – объявил командир.

Он стоял перед консолью, пытаясь хотя бы интуитивно понять, что означали оттенки цветов на серебристом квадратном поле. Аникеев обернулся: один лишь Гивенс стоял посреди рубки, сложив руки на груди и глядя на командира, остальные бродили рядом с огромными иллюминаторами, вглядывались в пейзаж, который можно было назвать земным лишь при первом взгляде. Да, деревья, но с очень толстыми стволами и редкой кроной, листья длинные, переплетающиеся, будто лианы, и цвет… Листья ежесекундно меняли оттенок: от темно-зеленого к светло-зеленому, с примесью потрясающей голубизны, и опять к темным оттенкам. Листья будто разговаривали друг с другом, и языком был цвет. Такая мысль пришла в голову Аникееву, и он почему-то был уверен, что не ошибается. Сверчок тоже пытался что-то сказать: звук то прерывался, то звучал громче, это было похоже на песню, в которую начали вплетаться и другие звуки, ранее не слышимые: что-то снаружи шипело, как воздух, выходящий через узкий клапан, что-то ухало, едва слышно, но вполне отчетливо, будто где-то вдалеке пробиралось сквозь чащу крупное животное.

– Господа, – твердо произнес Аникеев, – все потом. Садитесь. Надо, наконец, понять, что с нами со всеми произошло.

– С нами и с миром вокруг нас, – сказал француз, занимая свое место, посадочное кресло мгновенно изменило форму, приняв Жана-Пьера в объятья.

– Полагаю, – Аникеев посмотрел в глаза Гивенсу, и тот не отвел взгляда, – мы получим объяснения от человека, назвавшего себя Смотрителем.

– Надеюсь, – пробормотал Эдвард. – Понимаете, капитан, в какой-то момент я почувствовал в себе иного… Нет, не так. Просто перестал быть собой. Ощутил себя Смотрителем, способным менять и формировать по собственному усмотрению пространство и время, вещество и поля. Понял, что могу это делать усилием мысли… Точнее, усилием мысли вызывать уже существующие программы, которые, в свою очередь, приводят в действие силы… Это ощущение… у меня нет слов, чтобы описать…

– Не старайтесь искать слова, если они не приходят в голову сразу, – попросил Аникеев. – Вы говорили о нанороботах, когда началась трансформация.

– Да, – кивнул Гивенс. – Это было как озарение, как знание, которое вдруг… Я понял, что Фобос на самом деле давно функционирующий автоматический центр… Давно – это не тысячи, а миллионы лет.

– Иной разум? – подал голос Карташов.

– Не знаю. Почему-то мне кажется, что… Во мне что-то сопротивляется этой гипотезе…

– Андрей, – вмешался Аникеев, – погоди со своими близкими контактами. Пусть Эд выскажется.

– Спасибо, командир. Центр на Фобосе управляет… управлял… всей информацией, которую человек получал от Марса… Мы видели Марс таким, каким показывал его Центр. Каким Марс выглядел в телескопы, каким его наблюдали межпланетные станции, каким его заставали спускаемые аппараты, с какого бы расстояния и направления ни велись наблюдения. Все, что мы с древних времен знали о Марсе, все, с чем мы Марс ассоциировали – результат воздействия Центра на наши ощущения и нашу аппаратуру.

– Зачем?! – не удержался от возгласа Жобан. – Столько лет лжи?

– Жан-Пьер, – укоризненно произнес Аникеев, но Гивенс не обратил на француза никакого внимания. Он будто погрузился в себя, взгляд его потух, говорил он, вслушиваясь в то, что, похоже, сейчас возникало в его сознании – всплывало из глубины или наговаривалось кем-то.

– Время от времени на Фобос падали метеориты, но это не мешало работе аппаратуры, расположенной глубоко под поверхностью. Однако однажды… не могу назвать время, не вижу… Фобос столкнулся с астероидом, который был по размерам всего в три раза меньше спутника. Возникли кратер Стикни с горным хребтом Кеплера, а в работе Центра произошел сбой. Системы реконструировали себя и продолжили работать в штатном режиме, но все же какое-то время… сто лет, может, двести… на Земле люди могли видеть Марс в его естественном состоянии. Видели его зеленым… Иногда в системах Центра происходили… нет, не аварии… но сбои, и тогда астрономы наблюдали на Марсе каналы… В середине прошлого века Советский Союз, а затем Соединенные Штаты начали запускать к Марсу автоматические станции, и Центру пришлось изменить режим работы. Он стал создавать феномены, не дававшие возможности межпланетным станциям зафиксировать истинное положение дел. Время от времени в марсианских пустынях поднимаются песчаные бури. Но такого песчаного кошмара, который начался, когда «Марс-1» и «Марс-2» приблизились к планете, не ожидал никто. Подобной всепланетной бури не было ни до, ни после. Миссия первых «Марсов» осталась невыполненной… Центр отреагировал на появление первых межпланетных станций, и его тактика изменилась вновь. «Маринеры» подлетели ближе к планете, и фотографии поверхности удалось получить достаточно четкие, чтобы навсегда похоронить идею о каналах, сооруженных марсианами… Поверхность Марса явилась нам изрытой кратерами наподобие поверхности Луны. И еще – высокие горы, каких нет на Земле. Очередные советские «Марсы», оснащенные более современной навигационной техникой и новыми приборами, промахнулись и пролетели далеко от цели, не передав никакой информации – Центру удалось изменить траектории движения станций… Американские «Маринеры» и «Викинги» передали фотографии Марса, посеявшие в умах ученых сумятицу. В марсианской пустыне было сфотографировано обращенное вверх женское лицо. Конечно, это была гора, но какая странная форма! Разве природа может случайно создать такое?.. Пока астрофизики обсуждали, а обыватели восхищались странными фотографиями, спускаемые аппараты «Викингов» совершили мягкую посадку и передали данные о поверхности, которые считались надежными. Песок и острые камни до самого горизонта. Ни малейших признаков жизни… Будто кто-то допустил оплошность, показав землянам кусочек истинного Марса, а потом спохватился… Центр быстро исправлял ошибки… Но и мы учились быстро. Противоречивые данные с Марса настораживали. Почти одновременно в России и США появились специальные исследовательские группы, которые рассматривали самые безумные гипотезы, чтобы объяснить происходящее. И вот тогда-то, во многом случайно, удалось установить, что на Земле действуют нанороботы марсиан. Подобно вирусам, они проникают в человеческое тело и заставляют нас видеть окружающий мир чуточку не таким, какой он есть на самом деле. Только мощная психотроника или приобретенный иммунитет позволяют обойти хитрые блоки, устанавливаемые в человеческом сознании Центром на Фобосе. Кстати, лидеры наших государств с начала XXI века проходят через процедуру иммунизации. И не только они. К сожалению, побочные эффекты непредсказуемы, посему мы прибегаем к процедуре крайне редко – в особых случаях. Для полезных специалистов было достаточно глубокого психокодирования – оно дурачило Центр, который оказался не готов к изощренности человеческого разума. Все-таки искусственный интеллект никогда не сравнится с живым умом. Больше того, мы научились использовать древних нанороботов в своих целях, создав модификацию. Так и появился проект «Смотритель». И я стал его участником. Одним из двадцати подготовленных человек, но именно мне повезло оказаться здесь, рядом с вами.

Гивенс обвел взглядом экипаж, и впечатлительный Пичеррили, игнорируя жест Аникеева, поднялся, подошел к Гивенсу и неожиданно для всех (похоже, что даже для самого себя) обнял Эдварда и, пытаясь поймать его ускользавший взгляд, сказал:

– Бедняга… Представляю, как тебе было тяжело.

Гивенс отстранился, отошел на шаг, и Аникеев заставил, наконец, итальянца вернуться на место. Садиться, однако, Пичеррили не стал – остался стоять за креслом командира.

– Сейчас нас слышит Земля, – голос Гивенса дрогнул. – Начало моей речи достигло антенн на Гавайях, и все, что я говорю, слушают в американском и российском ЦУПах. Сообщаю: начиная с 2011 года Центр на Фобосе действует в активном режиме. Он пытался остановить нашу экспедицию. Но у него не получилось. Отныне Марс принадлежит нам – земному человечеству.

Гивенс задумчиво почесал переносицу, будто соображая, о чем еще сказать. Посмотрел на Аникеева, перевел взгляд на Карташова и неожиданно улыбнулся – улыбка была смущенной.

– Прошу прощения, Андрей, – пробормотал Гивенс, – что не смог помочь тебе, когда ситуация стала критической.

– Речь шла о благе человечества… – отозвался Карташов. – Не стоит извиняться.

Гивенс подошел к консоли управления, одним взглядом оценил цветовую игру, оттенки серебристого, наплывавшие друг на друга. Паузой воспользовался Аникеев, чтобы спросить:

– Курс «Ареса» и китайцев корректировал аппарат, который вы назвали «Призрак-пять»? Аппарат, способный испускать гравитационные волны?

– Гравитационные волны? – переспросил Гивенс и, прислушавшись к чему-то в себе, покачал головой. – Нет, это не гравитационные волны. Боюсь, тут я не смогу объяснить. – Гивенс заметно нервничал, переступал с ноги на ногу, руки его непрестанно находились в движении, он сцеплял и расцеплял пальцы. – Я… Извините, друзья, я просто не знаю нужных слов. Это… когда-нибудь.

– Техника будущего? – усмехнулся Жобан.

– В принципе, да… Гравитационное поле задействовано, конечно, но не в форме волн, это совсем другая физика, я не…

Он опять смущенно улыбнулся и пожал плечами.

– Я всего лишь Смотритель, – сказал Гивенс. – Пока.

– Что с китайцами? – задал неожиданный вопрос Булл, впервые подав голос. – У них на «Лодке» свой Смотритель? Кто из двух?

– Никто, – с видимым облегчением уходя от трудного вопроса о физической природе «Призрака», ответил Гивенс. – Предполагалось, что «Лодка Тысячелетий» состыкуется с «Орионом», и китайский экипаж перейдет на наш корабль.

– Глупость! – воскликнул Жобан. – О чем думали ваши начальники, если спрогнозировали такое развитие событий?!

– Да, события вышли из-под контроля. Очень много противоречивых интересов, очень много желающих получить свой кусок пирога. А еще Центр, который сумел сыграть на противоречиях…

Гивенс помолчал и добавил с печалью:

– В итоге «Лодка Тысячелетий» сгорела. Угол динамического спуска оказался слишком отвесным, атмосфера слишком плотной… Они погибли.

Космонавты переглянулись. Булл отвернулся и закрыл лицо руками. Аникеев невидящим взглядом смотрел в небо, по которому медленно плыли облака, ставшие почему-то сиреневыми с оранжевым отливом. Облака были правильной эллиптической формы и походили на летевшие строем дирижабли.

– Я хотел бы еще сказать… – голос Гивенса звучал все тише, руки опустились и висели плетьми, но во взгляде… что-то возникло во взгляде Эдварда такое, отчего Аникеев, не отдавая себе в этом отчета, поднялся, подошел к Гивенсу, обнял его за плечи и поддерживал, пока тело бортинженера медленно оседало на пол. Глаза Гивенса закрылись, дышал он ровно – похоже, что просто спал.

Аникеев обнаружил, что стоит на коленях, поддерживая голову Гивенса, рядом стоит на коленях Карташов, а над ними склонили головы Булл, Пичеррили и Жобан.

– Он… что с ним? – пробормотал француз.

– Похоже, что заснул, – неуверенно отозвался Аникеев и, ощутив вдруг, что снова стал командиром, и каждое его слово имеет характер приказа, потребовал: – Бруно, Жан-Пьер, займитесь им. Где-то на борту должен быть мобильный диагностический блок. Если, конечно, его трансформация не задела… Андрей, тебе нужно готовиться к выходу. Я не знаю, что представляет собой этот Марс. Никто не знает. Жизнь – вот она. Но какая? Ты же специалист!

Жобан и Пичеррили подняли Гивенса на руки – тело Смотрителя показалось им слишком тяжелым.

– Работаем, – сказал Аникеев. – Наша экспедиция только начинается.

И словно в подтверждение его слов откуда-то возник, будто рожденный в воздухе кабины, твердый голос человека, привыкшего командовать:

– «Орион», ответьте Земле! С вами будет говорить президент Российской Федерации.

* * *

– Витя… – Нина поправила мужу галстук, на мгновение прижалась щекой к его щеке. – Витя, ты нервничаешь, значит, не уверен в том, что будешь говорить.

Быков через плечо жены взглянул в зеркало, улыбнулся своему отражению и, продолжая обнимать Нину за плечи, сказал:

– Если бы я сейчас был абсолютно спокоен, меня не следовало бы пускать на эту встречу. Я нагородил бы чушь, наизусть шпаря по утвержденному тексту.

Быков поцеловал Нину в губы и добавил:

– Ты, главное, думай обо мне…

Они поженились полгода назад и провели медовый месяц в залах, коридорах и кабинетах ЦУПа, потому что экипаж Аникеева был постоянно на связи. «Орион» стартовал с Марса и взял курс к Земле только на прошлой неделе. Информации о планете, которую еще недавно называли «Красной», было собрано столько, что обработка, как уверяли астрономы и астробиологи, займет еще не один месяц. Голова шла кругом от того, что произошло, а доложить президенту о выводах – предварительных, конечно, только предварительных – предстояло если не в двух словах, то максимум за полчаса, которые президент сегодня выделил для доклада.

Нине казалось, что она и раньше неплохо знала Виктора – три года совместной работы, почти каждый день на виду друг у друга, – но только сейчас поняла, насколько это был внутренне цельный человек и как сильно в нем соединялись душевное терпение и научный романтизм.

– Да, – сказала она. – Я буду думать только о тебе.

Машина ждала у подъезда.

* * *

В кабинете, знакомом по многочисленным телетрансляциям, Быков увидел прежде всего фотографию района посадки «Ориона», занимавшую всю стену за столом президента. Снимок был сделан с низкой орбиты в тот момент, когда пятеро на Марсе стояли рядом с кораблем и запускали воздушные шары с флагами своих стран.

Кроме самого президента присутствовали Елена Серебрякова, открывшая нановирусы с Фобоса, и генерал Андрей Уколов, с которым Быков провел немало часов за последние недели, – человек, изначально бывший в курсе всех проблем: старых, новых и, как иногда казалось Быкову, еще не возникших. Уколов дружески подмигнул Быкову, улыбнулся, но сразу сделал серьезное лицо.

– Прошу садиться, – предложил президент после коротких приветствий. – Теперь, – сказал он, заняв свое место под фотографией Марса, – я бы хотел услышать… Услышать то, чего, возможно, так и не пойму до конца.

– До конца? – Быков воспринял слова президента как предложение начать доклад, – Увы, но до конца понять произошедшее можно будет еще не скоро.

Президент кивнул:

– Мне уже много раз пробовали втолковать, что на самом деле происходило в полете и после посадки, и, главное, что теперь нас ожидает… Однако я хотел бы выслушать и мнение компетентных специалистов.

– Я попытаюсь, – пробормотал Быков.

Он вспомнил наставления Нины и выбросил из головы мучившие его мысли о том, что, еще толком не понимая истинной и глубинной сути произошедшего, он должен внятно и популярно объяснить то, к чему пришли ученые, президенту страны – человеку, конечно, умному, но не разбирающемуся ни в квантовой космологии, ни в теории эволюции разума… Впрочем, разве есть сейчас на Земле хоть кто-то, кто мог бы сказать: «Я знаю»? Когда-то Эйнштейн говорил, что его теорию относительности понимают два или три человека на всем земном шаре. Потом то же самое говорили о квантовой физике. А теперь…

Президент нетерпеливо смотрел Быкову в глаза, и тот начал:

– Есть две версии произошедшего: безумная и совсем безумная…

– И какая из них достаточно безумна, чтобы оказаться истиной? – подхватил президент, сбив Быкова с мысли, и тот смешался, упустил нить и с укоризной посмотрел на визави.

Президент ободряющие улыбнулся:

– Прошу прощения, я больше не стану вас прерывать. Слушаю.

– Да, собственно… Первое объяснение пришло в голову, когда мы свели в систему факты, не вызывавшие сомнений: появление людей-призраков на борту, а впоследствии это же явление наблюдалось и здесь, в ЦУПе, странная деятельность на поверхности Марса аппарата, получившего название «Призрак-пять», видения, посещавшие некоторых членов экипажа и кое-кого здесь, на Земле, а еще события типа прохождения «Ареса» через хвост кометы, обнаружение искусственных сооружений на Фобосе и, конечно же, совершенно неожиданное преобразование Марса, я уж не говорю о прямом заявлении Эдварда Гивенса, объявившего себя Смотрителем… Да, не надо забывать еще о нанороботах, обнаруженных Еленой Константиновной… – Быков повернулся в сторону Серебряковой, коротко кивнувшей в ответ.

– И психоэнергетическое воздействие на подсознание причастных к марсианской программе людей, – добавила она.

– И прекращение этого воздействия после взрыва на Фобосе, – подхватил Быков. – Все это, по сути, било в одну точку, и вело к единственному, как сейчас почти всем представляется, предположению. А именно: вот уже много тысячелетий в недрах Фобоса расположен… был расположен, скажем так… некий центр гораздо более развитой цивилизации, нежели наша. Нет единства мнений в вопросе о том, чей это мог быть центр – марсианской цивилизации, которая существовала миллионы лет назад и погибла, оставив после себя действующий артефакт… Или это деятельность пришельцев из других миров, которых мы условно называем фаэтами… Такая версия не нашла авторитетных приверженцев по понятной причине: слишком велики межзвездные расстояния, чтобы совершать регулярные и частые рейсы.

– Они умеют, если я правильно понял, управлять силами тяготения, – вмешался президент. – Очень высокий уровень, верно? Почему бы этой гипотетической цивилизации не использовать для полетов такие особенности космоса, о которых мы не подозреваем? Как это называется… – он помедлил. – Кротовьи норы?

– Маловероятно, – покачал головой Быков. – В научном мире не принято объяснять необъясненное явление другим явлением, существование которого не доказано… Если говорить о внеземном разуме, то разум, возникший в пределах Солнечной системы и, видимо, погибший по какой-то причине – эта гипотеза выглядит более… гм… естественной.

– Но силами тяготения они управлять умеют!

– Да. Точнее, умели.

– Этот центр, – президент помедлил, собираясь с мыслями, – он создавал иллюзию красного безжизненного Марса… зачем? Но он еще и воздействовал на подсознание людей… всех людей на Земле, верно? То есть, они… создатели… разбирались в том, в чем современная наука еще не разобралась: в том, как работает сознание и подсознание человека!

– Да, – кивнул Быков. – Судя по всему, они и это умеют… умели.

– Зачем?! – воскликнул президент. – Умели… хорошо, пусть. Их наука оказалась настолько развита… Они, конечно, посещали Землю?

– Скорее всего, – осторожно отозвался Быков.

– Зачем им понадобилось такое массированное вмешательство в психику человека? Зачем им было представлять Марс не таким, какой он на самом деле? Это вы можете мне объяснить?

– Чужая душа… – пробормотал Быков. – У нас нет очевидных объяснений, а неочевидных – множество, и отдать предпочтение какому-то… Не знаю, пока такого объяснения нет.

– Но хоть какое-то! Сами вы как считаете?

– Я не специалист… – смутился Быков. – Хорошо. Я считаю… это мое личное мнение… что они давно колонизировали Солнечную систему… Много миллионов лет назад. Обитатели Марса или какой-то другой планеты, которой больше нет на орбите вокруг Солнца. Они колонизовали бы и Землю, но здесь уже возникла своя жизнь. Они не хотели вмешиваться, не хотели даже, чтобы люди вообще знали, что существует иной разум. Хотели, чтобы цивилизация на Земле развивалась своим путем, ни в коем случае не надеясь на «братьев по разуму». Для того и был создан центр на Фобосе. Скорее всего на Земле тоже, ведь трудно представить, что все управление велось только из одного центра, расположенного к тому же далеко от нашей планеты.

– Но на Земле такой центр не обнаружен? – президент и сам это знал, но хотел услышать еще одно подтверждение.

– Пока нет, – покачал головой Быков, – хотя Эдвард Гивенс утверждает, что такой центр определенно существует.

– Существует, – эхом отозвался генерал Уколов. – Ищем…

– Я понял, – кивнул президент. – Честно скажу… Не очень-то приятное ощущение – понять вдруг, что много веков нами всеми манипулировал некий чуждый разум… – Он помолчал. – А вторая гипотеза – та, которую вы назвали совсем безумной?

– Вторая…

Быков подумал, что у него осталось мало времени и придется скомкать… Нет, он скажет все, что хотел, и если президент не захочет дослушать до конца, что ж… так тому и быть!

– Сто лет назад Владимир Иванович Вернадский предложил идею ноосферы – сферы разума, окружающей Землю. Долгое время эту идею понимали скорее как красивую, хотя и полезную, метафору, а не физическую реальность. Это было естественно: проявлять себя ноосфера начала после того, как человек вышел в космос.

Быков сделал паузу, недовольный собой: не так он начал рассказ, не теми словами, он все-таки волнуется, надо взять себя в руки.

– Нет никакого внеземного разума! Нет и никогда не было. Во Вселенной мы одиноки. Суть же в том, что человечество – единый космический организм, состоящий из миллиардов клеток-людей. Когда человек еще не был разумным, этот организм находился на самом примитивном уровне развития и никак не проявлял себя. Но по мере того, как люди изобретали новое, делали открытия, строили цивилизацию, единый организм – человечество – тоже проходил свои, неизвестные нам до последнего времени, стадии развития.

– Да-да, – нетерпеливо произнес президент. – Елена Константиновна мне это пыталась втолковать… Но я не понимаю… Клетки человеческого тела не обладают разумом, но входят в единый организм, их связывает химия, молекулярные взаимодействия, это понятно. Но человечество, ноосфера… Люди – разные. Физического контакта нет. Нас миллиарды на всех континентах. О каком едином организме можно говорить? Что связывает людей? Телепатия?

– Нет. Телепатии в том виде, как ее понимали раньше, не существует. Тем не менее каждый человек с момента рождения связан со всеми другими людьми…

– С момента рождения? – переспросил президент, и Быков понял, что тому известно больше, чем он хочет показать.

Сбившись с мысли, Быков протянул:

– Возможно, с момента зачатия… Об этом нет единого мнения… Раньше спорили о том, когда у человека появляется душа. Собственно, это тот же спор. Как говорят, та же картина, только сбоку.

«Что я несу? – подумал Быков. – Собьюсь, а тогда…»

– Эти связи, – поспешил он вернуться к продуманному тексту, – оказывались тем сложнее, чем больше становилась численность людей на Земле и чем более развитым – мозг. Связывает людей, как сейчас представляется, поле, которое пронизывает всю нашу Вселенную и заставляет ее расширяться.

– Темная энергия? – кивнул президент. – Но я не понимаю, как…

– Никто не понимает, – сказал Быков. – Это пока на уровне спекуляции…

– Спекуляции? – поднял брови президент, прекрасно знавший значение этого слова, но захотевший немного разрядить обстановку: он видел, в каком напряжении находился Быков, хотел по-дружески похлопать его по руке, но, вынужденный подчиняться протоколу, позволил себе хоть эту небольшую вольность.

– Спекуляция, – не принял игры Быков, – это умозрительное рассуждение, еще даже не сформулированное как полноценная научная гипотеза. Но другого объяснения еще не придумали…

– Темная энергия, подобно электромагнитному полю, пронизывает все пространство, в том числе, конечно, и каждого из нас. Это поле имеет почти одинаковую напряженность… гм… силу, скажем так…

– Я знаю, что такое напряженность поля, – сухо отозвался президент.

– Да, простите… Почти одинаковую напряженность в любой точке во Вселенной. Вся суть в этом «почти». Наши приборы не способны фиксировать темную энергию по той же причине, почему мы обычно не видим воздух, которым дышим, пока в нем не возникают примеси вроде тумана или смога. Мы видим воздух, если смотрим вдаль, тогда небо предстает нам синим. Аналогия не точная, но другой не придумали. Темную энергию мы тоже не замечаем, потому что все мы, и приборы наши, и аппаратура «плаваем» в этой энергии и замечаем ее проявления лишь на межгалактических расстояниях, как видим голубизну неба, глядя на далекий горизонт…

Быков сделал паузу, оглядел присутствовавших, хотел понять, внимательно ли его слушают. Президент положил ладони на стол и не отрывал взгляда от подбородка Быкова, Серебрякова закрыла глаза и, как показалось Быкову, не столько слушала, сколько сопоставляла его слова с собственным пониманием. Уколов смотрел на Быкова ободряюще – в физике он разбирался не лучше президента, но часто присутствовал на обсуждениях в научной группе и много времени провел, разговаривая с Аникеевым.

– Идею предложил Айзенк из Гарварда…

Президент едва заметно дернул плечом. Быков понял этот жест и ответил:

– Наверное, у наших физиков было меньше информации. К сожалению… Так уже бывало и в Союзе…

– Да-да, – поморщился президент. – Это недоработка. Я знаю, какие были споры, знаю, что Айзенк в конце концов отказался от идеи, и развивали ее потом Бескин из ГАИШ и вы, Виктор Андреевич, верно?

Быков кивнул. Он-то не считал, что сколько-нибудь развил гипотезу Айзенка, но в обсуждениях участвовал, свое слово сказал, и оно было услышано.

– Идея в том, что в результате взаимодействия с темной энергией, а она, повторяю, практически равномерно заполняет всю Вселенную, напряженность этого поля одинакова и в Москве, и в Австралии, и на Марсе, человечество давно уже, со времени неандертальцев, а то и раньше, представляет собой единую развивающуюся квантовую систему.

– В организме должен быть орган, отвечающий за взаимодействие? – вставил президент. – Это поле… оно же очень слабое.

– Чрезвычайно. Но такой орган есть, конечно. Мозг. Эта его функция совсем еще не изучена, хотя о такой возможности говорил известный физик Роджер Пенроуз еще в конце двадцатого века. О том, что мозг человека функционирует по квантовым законам, а не по классическим. В сущности, мозг – квантовая система, которая находится в состоянии перепутанности со множеством других квантовых систем и, прежде всего, именно с той системой, которая, как сейчас считается, определяет наше место во Вселенной, – с полем темной энергии. В истории много примеров… Я хочу сказать, что проявления нашего влияния на окружающий мир, мы… я имею в виду людей вообще… наблюдаем очень давно. Призраки, например. Ясновидцы. Пророки. Человечество как единый космический организм создает нужные ему для выживания феномены. Человечество как единый организм ведет себя инстинктивно, но делает все, чтобы сохранить себя и развиваться. В отличие от цивилизации муравьев, где каждый муравей неразумен, а муравейник проявляет какие-то странные признаки разума, с человечеством все наоборот. Каждый человек, клетка организма человечества, разумен, но организм в целом разумом не обладает, только выработанными за миллионы лет инстинктами и рефлексами. В какой-то момент инстинкт выживания требовал многобожия, и появились боги Олимпа – реально, физически. Развитие организма потребовало единобожия, и возник Бог иудеев…

– Вы хотите сказать…

– Моисей действительно… ну, скорее всего, если быть осторожным в выводах… видел огненный куст и слышал глас Господа: по сути, голос самого человечества, это можно сравнить с нашим внутренним голосом, но он вполне реален, как реальны были многие явления, описанные в Ветхом и Новом Заветах.

– Христос?..

– Конечно! И потом… призраки, являвшиеся людям. А еще были пророки, которые, не понимая сути, могли реально видеть кое-какие события будущего… В квантовом мире времени не существует. Будущее, настоящее и прошлое равно реальны, и мозг способен при определенных условиях наблюдать то, что еще не произошло, и то, что произошло много лет назад, и не с вами, а с любым другим человеком… Когда мы вышли в космос, изменилось и космическое проявление человечества как организма. Ноосфера Вернадского – гениальное прозрение, но она лишь внешний контур реально существующего Homo cosmicus. Почему именно во второй половине прошлого века возникло огромное число неопознанных летающих объектов? Почему тогда же на Земле появились пришельцы и контактеры?.. Не было никаких инопланетян, не было и нет! Все это – порождение нашего разума, физический ответ, реакция человечества на изменение условий существования… Странное возникло противоречие. С одной стороны, ученые твердо были уверены, что иных цивилизаций не существует, сигналов нет, космос молчит, и это стало предметом множества научных дискуссий. С другой стороны, уфологи и контактеры видели прилетевших к нам инопланетных космонавтов. Людей похищали, возвращали, людям показывали странные картины и рассказывали о том, как должно развиваться человечество. Ученые считали это блажью, фантазией, поскольку массовый прилет инопланетян противоречил физическим законам. На самом деле человечество создавало для себя вполне реальные феномены, и таким образом происходило развитие удивительного существа – Homo cosmicus.

– Телепатия? – вернулся к своей мысли президент.

– Не в том смысле… Передача мыслей на дальние расстояния невозможна хотя бы из-за закона обратных квадратов. Сигнал, если он вообще есть, слабеет до полной неразличимости. Да, но передача на самом деле происходит через все то же поле темной энергии, которое, как я уже сказал, практически одинаково в любой точке.

Быков подошел к главному в своей слишком долгой, по его мнению, речи. Тренировался, учил чуть ли не наизусть, но все равно увлекся, и теперь нужно было торопиться, чтобы успеть закончить выводом.

– Когда человек вышел в космос, и особенно, когда начался полет к Марсу, наш космический организм проявил себя самым непредсказуемым, но, с другой стороны, и очевидным образом! Организм реагировал на изменение условий существования! Всего лишь. Реагировал странным для нас образом: видения на борту, а на Земле физические двойники, на Фобосе – центр, о котором мы почти ничего не знаем… На Марсе странное образование, которое мы назвали «Призраком-пять». Сразу после посадки «Ареса» прекратились все наведенные галлюцинации, исчез и «Призрак», который, будучи созданием космического человечества, выполнил свою миссию и был уничтожен, как мы с вами выбрасываем отслужившую свой срок батарейку.

– Получается… – Президент помедлил. – Мы и шагу не можем ступить без того, чтобы за нами не наблюдали, не устраивали каверзы…

– Никто за нами не наблюдает, никто каверз не устраивает! Это мы сами… Аналогия не очень хорошая, но я вернусь к организму и его клеткам. Каждая клетка Homo cosmicus, будучи разумной, считает, что за ней следят, ей подсовывают странные феномены, ею пытаются манипулировать… Но в этом и она сама участвует как часть организма. А организм ведет себя так, как требуют законы выживания. Организму важна и каждая его клетка – каждый отдельный человек, но если условия складываются так, что клеткой нужно пожертвовать…

– А клетки, – задумчиво произнес президент, – вместо того, чтобы вместе работать на организм, ведут друг с другом борьбу не на жизнь, а на смерть. Как это понять с точки зрения вашей теории?

– Это не моя… да и не теория пока… – пробормотал Быков. – Все достаточно просто: организм развивается. Через противоречия, да. Войны, революции, религиозные распри, идеалы, пороки, достижения – все влияет на Homo cosmicus… по сути, на нашу общую судьбу.

– Вы думаете, мы выживем?

Быков пожал плечами.

– Вообще-то, – сказал он, – любой организм стремится сохранить себя… Может, мы потому и не устроили себе Армагеддон, хотя сколько уж раз подходили к грани…

– Спасибо, – сказал президент и поднялся.

Быков тоже встал, чуть не повалив стул.

– Спасибо, Виктор Андреевич, – повторил президент.

Похоже, он хотел протянуть Быкову руку, но воздержался от этого не предусмотренного протоколом жеста.

– В молодости, – продолжал президент, – я увлекался фантастикой. Помню слова Лема… Из «Соляриса», да? «Среди звезд нас ждет неведомое». И еще о том, что настало время страшных чудес. Похоже, и неведомое, и чудеса мы создаем сами, своим присутствием в космосе. Я правильно понял?

Быков кивнул.

– В будущих космических экспедициях, – сказал он, – придется все это учитывать. Допуск на причуды собственного разума. Если, конечно, подтвердится вторая гипотеза, а не первая.

Президент улыбнулся.

– Человек всегда сам создавал для себя трудности, а потом вынужден был их преодолевать.

– Да… Но теперь мы станем по-новому относиться к множеству известных вещей.

Быков посмотрел на часы. Странное дело: его наручный хронометр никогда не отставал, но сейчас секундная стрелка вяло трепыхалась, не перескакивая с секунды на секунду, а переползая – будто раздумывала, стоит ли вообще отсчитывать время. Быков поднял взгляд на электронные часы над входной дверью и поразился: прошло час и тридцать пять минут, он говорил втрое больше времени, чем рассчитывал.

– Вы все сделали отлично, – прошептал ему на ухо генерал Уколов.

Президент, стоя за столом, ждал, пока гости выходили из кабинета. Почувствовав на себе взгляд, Быков обернулся, пропустил вперед Серебрякову и Уколова. Взгляд президента, казалось, призывал задержаться на минутку. Мысль показалась Быкову нелепой, но, когда генерал покинул кабинет, он приостановился, ожидая… чего? Быков не знал.

– Бог создал человека по своему образу и подобию, – тихо произнес президент. – Это так?

Быков не был готов к ответу, но все же сказал:

– Человечество, Homo cosmicus – Бог для людей…

– Когда-нибудь это существо… ноосфера… космическое человечество… Homo cosmicus, как вы его называете… станет разумным. Перестанет развлекаться, создавая для нас летающие тарелки, призраков, галлюцинации…

Быков понял, что занимало президента.

– Когда человечество станет разумным, клетки его тела перестанут убивать друг друга.

Президент кивнул, соглашаясь. Хотя, возможно, имел в виду что-то другое.

* * *

Наступил вечер. Недавно прошел дождь – быстрый, летний, теплый, – и воздух был пропитан влагой. Машина ожидала Быкова у подъезда, но ему хотелось пройтись, и он догнал Елену Серебрякову, которая тоже, видимо, решила подышать воздухом после трудного разговора с президентом. Ей, правда, пришлось больше молчать и слушать, но Быков все сказал правильно, ее вмешательства не потребовалось. Однако устала она не меньше.

– Хороший вечер, верно? – Быков пошел рядом.

– Смотрите. – Серебрякова тронула Быкова за рукав и подняла взгляд.

Над древними стенами Кремля в вечернем московском небе в окружении уже выступивших, но пока еще слабых в сумеречном свете звезд, ярко блестел, не мерцая, светло-зеленый бриллиант.

– Знаете, – сказала Серебрякова, – я жалею, что мне так и не пришлось полететь им навстречу.

– Успеете еще, – улыбнулся Быков. – Такой специалист, как вы, наверняка будет нужен в следующих экспедициях.

– А вы?..

– Мое место на Земле, – вздохнул Быков. – Самое главное все равно на Земле, верно?

Зеленая планета Марс поднималась над горизонтом – не грозный греческий бог войны, а символ будущей мирной жизни.

[1]Ну, скажи мне, где же она, где та дорога к звездам (итал.) – слова из песни Лучиа Далла.

[2]Английская детская считалочка XIX века, ставшая сюжетной основой популярного романа Агаты Кристи. В наиболее распространенном переводе звучит так:

Десять негритят решили пообедать. Один вдруг поперхнулся, их осталось девять.

Девять негритят, поев, клевали носом. Один не смог проснуться, их осталось восемь.

Восемь негритят в Девон ушли потом, Один не возвратился, остались всемером.

Семь негритят дрова рубили вместе, Зарубил один себя – и осталось шесть их.

Шесть негритят пошли на пасеку гулять, Одного ужалил шмель, их осталось пять.

Пять негритят судейство учинили, Засудили одного, осталось их четыре.

Четыре негритенка пошли купаться в море, Один попался на приманку, их осталось трое.

Трое негритят в зверинце оказались, Одного схватил медведь, и вдвоем остались.

Двое негритят легли на солнцепеке, Один сгорел – и вот один, несчастный, одинокий.

Последний негритенок поглядел устало, Повесился, и никого не стало.

[3]Пищеварение (итал.).

[4]Первый марсоход НАСА из двух запущенных в рамках проекта Mars Exploration Rover. Доставлен на Марс в январе 2004 года.