Это – Дорога Никуда, – пояснила девочка Давенанту: – Низачем и Никуда, Ни к кому и Нипочему».

Небо постепенно светлело. Но я больше не видел света. Я вернулся в камеру покетской тюрьмы. Последние 12 лет оказались бредом умирающего. А может я умер от воспаления мозга ещё раньше, на койке больницы Красного Креста, где оказался после безумного путешествия из Покета в Лисс, где надеялся застать Футрозов и что-то им объяснить…

Жаль, что я не догадался прихватить с собой револьвер. Сейчас дом уже наверняка припрятал его подальше от греха. Подальше от меня. А дверь в тир заблокировал. Если и нет, то он меня не выпустит. А в доме я застрелиться не смогу. Ничего, потерплю, пока он потеряет бдительность.

Вы слышали историю двойного самоубийства?» – прозвучали вновь слова Сногдена, обращённые к Вейсу 12 лет назад, – «Это произошло вчера ночью. Двое попали друг другу в лоб». «Осмелюсь спросить», – это Баркет Ван-Конету. – «Как произошло такое несчастье?» «Как? Милейший, я не знаток. Должно быть, утолив свою страсть, оба поняли, что игра не стоит свеч».

Он решил, что игра стоит всего света. Она решила, что дороговато и стоит посмотреть цены в соседней лавочке.

Дуэль всё-таки состоится. «Матч был не отменён, а отложен. Команда " Ван-Конет" победила. Нападающий команды " Давенант" забил мяч в свои ворота».

Позади был Дартон, по улицам которого я колесил полночи. Впереди возвращение в пустой дом. «И маята бесснежных зим в том доме у моста».[9] У перекрёстка.

– В пустой дом? Две недели тому назад это звучало бы как «Домой».

Возможно, двуличие заразно и меня теперь тоже двое. Бред. А кто сказал, что я не брежу? Я такого не говорил. Он пока тоже.

– Объясни мне, почему было бы лучше, если бы прошлой ночи не было?

– Почему нельзя как прежде? Я привлекателен, она чертовски привлекательна, свечи, музыка, шампанское, доставили радость друг другу, и приятное воспоминание кладётся в шкатулку с драгоценностями.

– Друг мой, жизнь – это не только улыбки, но и слёзы. Плакать и смеяться – вот жизнь. Банально, зато правда. Хэппи-энд или конец трагичный зависит лишь от того, в каком месте пьесы дадут занавес и включат свет. А ты хотел всю оставшуюся жизнь проулыбаться? Дурак что ли?

– Я мало страдал и тосковал? Столько лет боли.

– Голубчик, это ты тосковал потому что «не было». А теперь будешь тосковать потому что «было». И только от тебя зависит, проживёшь ли ты грядущие годы в чёрной тоске или в светлой печали с маленькими радостями.

– Какими?

– Ну, например, статьями, подписанными «Лана Виэль». Или съездишь на Тахенбахское побережье, найдёшь скалу, когда-то политую твоей кровью, и вставишь подвявший букетик в ту трещину, где спрятал перед арестом оленя и бумажник.

– Это-то зачем?

– В благодарность девочкам, прятавшимися под зонтиками от палящего солнца.

– Это глупо. Никто же не узнает про тот букетик.

– Ты будешь знать.

– Я не найду не только трещины, даже той скалы. Я не могу надолго оставлять дом.

– Ха. Ха, – сказал Гравелот. – Носиться наобум по улицам – это не глупо. Тут гормоны, вожделение…

– Какие гормоны. Вспомни, как сам себя чувствовал, когда пропал Родрик.

– Это другое. С Родриком не могло случиться ничего хорошего. Там была беда. А с ней может и не случиться ничего плохого. Ну разве что забеременеет.

– Это плохое?

– А ты представь. Ночь. Нереда скользит на своих роликах, рюкзак сзади, спереди ребёнок. И он орёт на всю ночь. А она бормочет: «Будь проклята та ночь, то есть тот день… Короче, чтобы я ещё раз…»

– Да ладно! С одного раза?

– Одного?

– С одной ночи.

– Начавшейся ещё до полудня… Между прочим, и одного раза бывает достаточно. Так что, вполне возможно – явится твоя Нереда глубоко беременной. Или попозже уже готового ребёночка привезёт.

Я понял, что придётся прожить ещё хотя бы год.

– А если нет, перетерпишь, станешь жить как прежде.

Когда душа воспалена, холод полезнее, чем тепло…

– Влюбишься и оказывается ещё ни разу в жизни не любил. И так каждый раз.

– Это не каждый. Это первый.

– Ну да, ну да. Ну…, в общем, да. Таким я тебя ещё не видел. Так это же здорово! Свершилось! Радуемся! Ведь могло и не свершиться!

Я повернул к себе зеркало и посмотрел на него как на ненормального.

– …смириться с тем, что ни с одной другой женщиной ты не сможешь вытворять то же, что прошлой ночью. Боюсь, что другие женщины вообще перестанут для тебя существовать в этом смысле.

– И ты мне не поможешь?

– Я? Сердце моё, когда это Разум мог влиять на процесс так поэтически определённый Ван-Конетом?

– Поэтически?

– Почему нет? Образ-то сильный. Вон сколько лет живёт. А как сработал! Ты ведь выжил только благодаря мне. Пока я искал если не оправдания, то хотя бы объяснения – и нашел, заметь! – ты потихонечку очухался.

День шестнадцатый

Я вернулся около полудня. Прошел в зал, сел в кресло Нереды.

Сказывалась усталость и бессонная ночь. Меня стало клонить в сон. Так бы и проспать все оставшиеся годы.

Что-то мне мешало. Записку Нереды я так и оставил на барной стойке. Надо убрать. Я выбрался из кресельного покоя, сделал несколько шагов и остановился. На кристалле дымчатого хрусталя стоял маленький серебряный олень. «Олень стоял, должно быть, в глухом лесу; подняв голову, вытянув шею, он прислушивался или звал – нельзя было уразуметь, но его рога почти касались спины». Когда-то он послужил призом в шуточном соревновании по стрельбе, устроенном Футрозами. И я его выиграл, четыре года хранил, как воспоминание о первом и на долгие годы единственном празднике в моей жизни. А после…

Но я уже бежал не хуже оленя наверх, перепрыгивая ступени. Спальня. Пусто! Пусто… Вниз я сошел медленно, подошел к стойке, погладил оленя. «Здравствуй, дружок. Прости, что я тебя отдавал…». И медленно пошел в номер, который две недели назад сняла у меня побившаяся постоялица. Я стоял у двери, не решаясь открыть. Тихо. Ролики! Я вернулся к входу. Незамеченные мною – правильно, я же носом пол царапал, – ролики висели на прежнем месте. Мерцающие какие-то ролики. То я несколько часов не замечал их отсутствия, то присутствия не заметил. Я же должен был увидеть их сразу, как вошел. Но люди вообще редко видят очевидное. Обратно к заветной двери я шел почти улыбаясь. Мой темноволосый ангел, моя драгоценная чертовка спала сном праведницы в своей забытой футболке. Последние две недели исчезли. Всё можно было начать заново. Сейчас она откроет глаза и скажет: «Какого чёрта?»

Она открыла глаза и сказала:

– Господин Гравелот, где Вас носит? Как же «Я рад гостям в любое время»? – встала с постели, прошла мимо меня, не коснувшись. И отправилась на кухню.

Я шел следом.

– У нас есть хоть что-нибудь съестное? Я голодна как дюжина бродячих кошек. Мне без тебя в рот ничего не лезло. Я уже даже не помню, когда в последний раз нормально ела, – приговаривала она, заставляя поднос всякой всячиной. Я тоже не помнил, ни про неё, ни про себя. Когда на поднос уже больше ничего не помещалось, она с трудом его подняла и поволокла в зал. Поднос я у неё отобрал. В зале она немедленно плюхнулась в своё кресло и завопила:

– А чай? Я забыла про чай!

Я вернулся на кухню, включил чайник и стоял, ни о чём не думая. Опомнился, сообразил, что чайник давно вскипел, заварил чай и вернулся к Нереде. За это время поднос успел изрядно опустеть.

Я смотрел, как она ест.

Дом тихонько замурлыкал:

«А ты ужасно занята, ты ешь вишнёвое варенье. И на земле его никто не ест красивее, чем ты…».[10]

– Спасибо, – сказал я дому. – Вот теперь всё правильно.

Нери отвлеклась от еды.

– Это дом поёт?

– Да.

– Это правда?

– Правда.

– Я про то, что на земле никто не ест красивее, чем я.

– И я про это.

– А ты-то почему не ешь? Я тоже хочу посмотреть.

– Я потом.

Нет, всё она съесть не смогла.

Я, наконец, спросил:

– Как ты в дом-то попала без ключей?

– Спасибо Мергену, показал заветную дверцу и провел меня в дом. Правда, мне пришлось на минутку превратиться в кошку. По-моему он успел в меня влюбиться. Так что у тебя теперь есть соперник.

– А на самом деле как?

– Ты не запер дверь. Это я её закрыла, когда устала тебя ждать и пошла спать. Не могла же я позволить, чтобы беззащитная девушка уснула с незапертыми дверями. А ещё я надеялась, что ключи ты тоже забыл, и будешь ходить кругами вокруг дома, как мартовский кот. А я внутри буду сладко спать. И Мерген тебя впускать не будет.

– За что же так?

– За то, что шлялся невесть где. И надпись выключена.

– Я ездил в Дартон.

– Зачем?

Я молчал.

– Ты меня потерял что ли? Я же записку оставила.

– Нера, скоро – это когда?

– Ну, дня через два-три, может быть четыре.

Я попробовал представить в кого бы превратился за четыре дня. Или во что…

– Ты бы хоть вещи оставила.

– Я оставила!

– Что?

– Зубную щётку, пасту и футболку. Специально, чтобы постараться не ночевать в Дартоне, а хотя бы утром быть здесь. Ну быстрее было никак, я и так справилась невероятно быстро.

– Я решил, что ты их забыла.

– С чего бы это мне забывать родную щётку и любимую футболку? Если в каждой гостинице щётки и футболки забывать, никаких денег не напасёшься.

– С чем справилась-то?

– Да так, с делами разными, я потом всё расскажу в деталях, если тебе надо. Главное – вещи забрала. Я же как путешествую – посылаю багаж куда-нибудь, потом туда сама добираюсь, побегав налегке по округе. Вписываюсь куда-нибудь – к друзьям или в гостиницу. Вещи забираю. Поживу сколько-то и снова закидываю вещи вперёд. Знаешь, как раньше баржи поднимались против течения – якорь завезут вперёд на лодке, потом цепь наматывают и баржа подтягивается к якорю. Его достают и снова вперёд завозят. Нет, кажется, два якоря. А то пока везут, баржа вниз уплывёт. Точно, два. На одном стоят, второй вперёд завозят. Мне одного хватало.

Я понял, что ничего о ней не знаю. Совсем.

– И так пять лет?

– Около того. Я и денег ношу с собой немного, только наличные. Рассчитываю, сколько может понадобиться, и беру в два раза больше. К тебе свалилась уже на излёте, мне оставалось только до Дартона добраться. Так что я была девушкой бедной и твои цены волновали меня всерьёз.

– Почему немного?

– Во-первых, это держит в форме. А во-вторых, если ограбят, не жалко.

– Грабили?

– Один раз грабили, два обворовывали. И ещё раз сама потеряла.

– А кредитки?

– Ты же знаешь, кредитки легко отслеживаются. Причем в прошлом тоже. Это всё равно что кидать за собой на дорогу белые камешки. – Ай-яй, что-то я расслабилась. Так и про Монтана рассказать недолго, так, в светском трёпе. Вон Тиррей уже задумался. Ещё немножко подумает и озадачится – кому может понадобиться отслеживать милочку Лану? Любопытства на такие хлопоты не хватит. Если только кто влюбится заочно. А что? Шутки такие уже были: «Вы так замечательно пишите, что будь я помоложе, я бы на Вас женился». Думаю, что он под пытками меня не выдаст, вот случайно… Я вон сама чуть не проговорилась, и никаких пыток не надо. Надо Тиррея с таких мыслей сбить.

– Была бедной. А сейчас?

– Я правильно видела, ты берёшь деньги с карточек?

– Ну да.

Нера усмехнулась:

– Если ты откажешься на мне жениться, я оплачу свой номер на восемьдесят лет вперёд, и всё равно буду мозолить тебе глаза каждый божий день.

Похоже, это сказала Лана.

– Слова об отказе жениться квалифицирую как шутку чистой воды, без примеси правды. Надеюсь, что намерение каждый день мелькать у меня перед глазами – чистая правда, без примеси шутки.

– Надейся. Но что это мы всё обо мне? Ты лучше скажи, где сам гулял?

– Я же сказал, ездил в Дартон.

– Туда-обратно часа четыре. А тебя не было всю ночь.

– С чего ты взяла?

– Я вернулась рано утром.

– А я, значит, немного не дождался.

– И кровать заправил?

– Вчера утром. Я в эту ночь не ложился. – Это правда.

– Точно утром уехал?

Я сдался.

– Нет, вчера вечером.

– Когда?

– Часов в семь.

– А вернулся?

– Недавно.

– И где же ты был, – она для верности посчитала на пальцах, – 17 часов?

– Ездил по ночному Дартону. Потом долго стоял на обочине, не решаясь вернуться сюда.

– Значит, я его здесь ждала, а он стоял на обочине, – сказала она не мне, а дому.

Тот радостно запел «Солдат вернё-ётся, ты только жди».

– Между прочим, нас вернулось двое. Пока я стоял на обочине, боясь возвращаться в этот дом без тебя…

– А дом уже был со мной, – вставила Нера.

– Я же не знал, сошёл с ума и тоже раздвоился. Так что, госпожа Виэль, Вы теперь не будете третьей лишней. Вам есть партнёр. Одно удовольствие предвкушать Ваши с Джемсом пикировки с утра до вечера. А уж с вечера до утра хозяевами будем мы с Нерой. Идёт?

– Да ладно! – воскликнула Нера. – Сошёл с ума? Какая прелесть! Между прочим, правильно сделал. Нормальному человеку нас не улюбить. Придётся безумствовать. Ну, раз Вы, сударь, с такой очевидной пользой провели время на обочине, отчёт принят. И чего ты смеёшься?

– Я согласен отчитываться перед тобой всю жизнь. Погоди, как рано утром? Если ты ночевала в Дартоне, то это слишком рано. А если уехала из города вечером – слишком поздно.

– Я ехала на роликах, болван! На автобусе туда, а успеть на него обратно я и не рассчитывала.

– И снова ни одной попутки? – я понял ответ ещё не договорив.

– Да ты что, от меня же сейчас так и пышет. Чего на сложности нарываться. Семейные берут крайне редко, А знакомых действительно не было.

Болван и есть.

– Госпожа Виаль, а Вам не кажется наш будущий брак мезальянсом? Полагаю, Вы отдадите за постой не последние грошики. А я, выскребя все сусеки, смогу снять у себя номер лет на 7, не больше. Вам нужен нищий трактирщик? – и я всё это говорю после ночи на роликах, с больной ногой…

– Зато у тебя есть дом, а я бродяжка.

– А родительский дом?

– Он родительский и есть. Дай им Бог здоровья ещё лет на сто. Каждому.

– Нери, милая, а как же теперь твои дороги?

– Ничего, побегаю на коротком поводке. Сколько ночей ты мне разрешишь не ночевать дома?

Я старательно подумал.

– Одну, – и торопливо добавил: – Раз в неделю.

– Ну, что ж, довольно щедро. Я буду знать окрестности Дартона как никто другой. Готовься к наплыву отдыхающих в поте лица.

– Уже готовлюсь. Но у нас же нет ничего такого…

– Ха! – сказала Лана Виэль. – Вы просто не знаете. Я вам расскажу. Слушай, а это может быть интересно… Не пробегать, подхватывая на лету… А медленно, очень медленно, чтобы на всю жизнь хватило, разглядывать. Приезжать куда-то снова и снова, сравнивать… Надо будет летнее кафе сделать. И какую-нибудь фишку придумать.

– Только не музей стрелкового оружия!

– Само собой. Мы устроим соревнования по стрельбе! Такой ежегодный фестиваль с флагами, музыкой и попкорном... Приз – уменьшенная копия оленя. Галерана уговорим «Дорогу никуда» переиздать. Сделаем разные варианты – от покет-бука до роскошного подарочного, в натуральной коже и накладным серебряным оленем, под старину, с калькой перед гравюрами. Основной доход будет с покетов. Но подарочный вариант – статус, сделаем коллекционную вещь. Кстати, о коллекциях. Можно будет наборы сделать: «Собери всех персонажей…» А главной фенькой станем мы – наше с тобой соревнование. Будем продавать своё мастерство. Будешь продаваться, Тири?

– Буду, – твердо сказал я. А куда деваться-то? Я посмотрел на Мергена, – не заметил, когда он пришел. Кот прижмурился и вздохнул.

– Господа, не пугайтесь вы так. Это Лана боится остаться без дела и со страху придумывает всякие ужасы. Не бойтесь, я не дам ей испортить вам жизнь. Я уговорю её научиться писать любовные романы. Тогда она весь день будет сидеть в своём любимом кресле. А я все ночи проводить дома.

Я повеселел. Мерген тоже.

Всё, теперь можно спрашивать про статуэтку. И поесть.

Теперь Нера смотрела, как я дочищаю всё, что она оставила на подносе. Она сидела, подперев щёки кулаками, и смотрела так жалостливо, по-бабьи.

– Прости меня.

Ну, выбрала момент! Я бы ей сказал: «И ты меня прости». А она бы спросила: «За что это?». А я бы сказал: «А тебя за что?». И мы бы долго каялись, в чём успели провиниться друг перед другом за эти две недели. В конце она падает мне на грудь, или я падаю перед ней на колени, или и то, и другое – я на коленях, она меня поднимает и следом припадает. А с набитым ртом я смог только кивнуть и махнуть рукой в смысле ерунда какая, совершенно не о чём говорить.

– Нери, так откуда взялся олень? – спросил я, наконец, прожевав.

– Из моих вещей. Я из-за него и сорвалась. Всё остальное можно было позже сделать.

Я поклялся себе, что единственной моей тайной от Неры будет то, что я пережил за последние сутки.

– Я храню его уже больше десяти лет. Мы его выкупили у госпожи Пксиоширь.

– У кого?

– У романной госпожи Лесфильд.

– А, у Роэны. Как выкупили?

– За деньги. Точнее, за тысячу гиней. Она вышла замуж не за директора консерватории, как ей сочинил Галеран, а за банкира. И почти сразу что-то там случилось, с банкротством или махинациями, я не помню. Почему отец не помогал, не знаю. Ей было жаль отдавать оленя, всё-таки серебряный, она сама так сказала.

– Не дороговато тысячу гиней за серебро и хрусталь?

– Возможно, она сказала просто так, чтобы мы отстали. А мы поверили. И собрали. Мы опустошили кубышки всех девочек из двух городов и тридцати четырёх деревень.

– Ты же говорила, что в меня была влюблена только половина…

– Причем тут ты? Олень был символом возвышенной любви.

– А, тогда понятно, почему девочки сдали все.

– И всё. Набралось ровно 999 гиней. Ты знаешь, кто дал последнюю?

– Прости, я знаю только одну девочку из Гертона, из Тахенбака ещё меньше.

– Ты её знаешь. Это был единственный взрослый взнос.

– Марта? – осторожно спросил Тиррей.

– Пф-ф! Кто бы у неё спросил! А ты всё ещё надеешься, что не зря за неё заступался.

– Я защищал не только Марту, но и любовь. Возвышенную.

– Вот именно! Поэтому последнюю гинею внесла…

Тиррей старательно думал, даже голову опустил. Поднял, хлопнул ладонью по колену и взмахнул пальцем:

– Рыжая! Та барышня очень лёгкого поведения, почтовая голубка, помогавшая Галерану и Стомадору переписываться со мной в тюрьме. Как же… Катрин!

– Да!

– А я уж начал думать о Консуэло и Лауре Мульдвей. Но вы вряд ли посвятили бы их в свою затею: к одной ревновали, вторую ненавидели.

– Чегой-то мы Лауру ненавидели? Только потому, что она водилась с Ван-Конетом и Сногденом? Раз в компании с твоими врагами, так тоже враг? Мы её жалели. Красавица, голос, а любви нет, ни возвышенной, ни вульгарной, не говоря уже о гуманной. Так, один из обязательных атрибутов распутной жизни. А с Катрин Вы, сударь, проявили себя как самый проницательный из проницательнейших людей! И конечно скажете, кто сделала один из самых крупных вкладов?

– Ты сказала, их было несколько. Я не знаю, какой ты имеешь в виду.

– Выкрутился. Жози Сногден. Три гинеи.

– Да ладно!

Тиррей снова задумался.

– Ты о чём? О Сногденах?

– Нет. О пути этих монет. Возможном. Представь. Ван-Конет платит Сногдену за подкуп Марты Баркет и её отца и за мою подставу с контрабандными сигарами. Из этих денег три монеты Сногден дарит дочери на день рождения.

– На Рождество.

– …на Рождество. Она отдаёт их на выкуп оленя. Монеты оказываются у Роэны. Она отдаёт их мужу. Три гинеи снова идут на подкуп. И так далее. Но до самой переплавки они помнят тот единственный случай, когда послужили возвышенной любви.

– Господин Давенант, Вы неисправимый идеалист и романтик.

– Мне исправиться?

– Нет, – и я немедленно его поцеловала, иначе меня бы не поняла ни одна девчонка от Гертона до Тахенбака.

– Да-на-ли-ты?

– По-да-ре-на.

Они шли по тонким канатам, но не боялись упасть. Во-первых, канаты тянулись рядом, и они держались за руки. А во-вторых, они умели летать и канатоходцев изображали только чтобы не шокировать публику.

День последний и первый

Облокотившись на руку, я смотрела на Тиррея. «Счастье сидело в ней пушистым котенком». Это про меня и про сейчас. Тиррей проснулся, посмотрел мне в глаза, улыбнулся. Я, естессно, тоже. Котёнок внутри шевельнулся и мурлыкнул. Взгляд Тиррея ушел из моих глаз, его брови дёрнулись.

– Давно проснулась?

– Давно.

– В окно смотрела?

– Нет. Зачем, когда рядом ты.

– Посмотри.

Я обернулась, ахнула и подскочила к окошку.

За ним было два цвета – синий и жёлтый. От меня до горизонта стелились барханы. Я высунулась наружу. Стена дома утопала в песке. Я соскочила с кровати и помчалась к двери, распахнула её… Ой! Хорошо, что мимо никто не проезжал. Не хватает ещё слухов, что у Гравелота подруга эксгибиционистка. За дверью чёрного хода был оазис – пальмы, озеро, всё как положено. Тиррей спускался по лестнице со шляпой и халатиком.

– Зачем? Здесь же никого нет!

– Сгоришь.

– Не успею! – крикнула я, несясь к озеру.

* * *

Я остался домоседом, а Нереда странницей. Дело в том, что странником стал наш дом. Он по-прежнему стоит на том же перекрестке, и в то же время оказывается где угодно. А дорога куда-нибудь превратилась в дорогу куда хочешь.

.........................................................................................

Напротив дома остановилась машина. Водитель спросил:

– Ну, вас уже можно поздравить?

– Да, – ответил я, – двойня.

– Мужики?

– Так, всех понемножку, – ответил я, улыбаясь.

От рассказчицы: Я смотрю уже со стороны на дом, стоящий на перекрёстке всех дорог, но медлю расставаться с ним, с Мергеном и парочкой разномастных неангелов. И ещё раз включаю песню из кинофильма «За спичками», песню про облака и Землю, где «живут не ангелы, а грешники простые, потому они милей вдвойне». И тоже улыбаюсь…

Как хорошо подняться в облака.mp3

[1] Э. Морриконе. Chi mai.

[2] Kantri.

[3] Алексей Шевченко.

[4] Ф. Шопен. Капли дождя.

[5] Оксана Панкеева. Распутья. Добрые соседи.

[6] Алексей Шевченко.

[7] Олег Митяев.

[8] G. Moroder. Love the me fbom-flash danse

[9] Олег Митяев.

[10] Михаил Щербаков. Вишневое варенье.