Прайд Джозефа живет не так, — сказала я. — Он по способу управления куда ближе к леопардам.

Мика кивнул:

Прайд Джозефа — это исключение, Анита. Помнишь, я же несколько лет провел в смешанной группе. Иметь дело со львами — это может тянуться вечно, потому что каждая мелочь — повод для соперничества. Джозеф мыслит больше как леопард — весьма разумно, особенно для льва.

Подкаблучник он, как мне говорили, — бросил Огги. — Его жена не потерпела бы, если бы пришлось делить его с другими.

Знаешь, Огги, все, что у тебя изо рта вылетает, только углубляет яму.

Что это значит?

Ты у нее в дерьмовом списке, — пояснил Мика, — и закапываешь себя все глубже в эту кучу дерьма. — Он улыбнулся.

Чего это ты скалишься?

Я думал, ты можешь оказаться угрозой для организации нашей жизни, но ты не можешь вести себя прилично хоть сколько-нибудь долго, чтобы представлять собой угрозу для любого мужчины из ее жизни.

Жан-Клод уже пригласил меня снова попробовать товар.

Попробовать товар? — переспросила я. — Что это я слышу? Я, значит, товар, который пробуют? Ой, хрена с два.

Видишь? — спросил Мика. — Продолжай в том же духе — и ardeur больше никогда не попробуешь.

К нам подошел Жан-Клод.

Ты крайне неосторожен со словами, Огюстин. Очень на тебя не похоже — такая неполитичность.

Он боится, — сказал Натэниел. Он подошел ко мне, обхватил меня руками за талию, прижался своей наготой к моей спине. Мне не надо было оглядываться, чтобы узнать выражение у него на лице — оно появилось у него только недавно в моем присутствии. Обладаю, говорило это лицо, моя, говорило оно. Я готов делиться, но это мое. Обычно оно бывало у него, лишь когда кто-то себя не так вел или кто-то ему не нравился. Кажется, в оценке Огги мы все были согласны. Исключительно неприятный тип.

Чего это я боюсь, кисонька?

Боишься того, что так сильно хочешь Аниту.

От этого ответа я напряглась, но Натэниел прижался еще теснее, и меня отпустило. Он положил подбородок мне на плечо, коснулся щекой щеки — получилось, наверное, как на фотографии помолвки. В одном Огги был прав: Натэниел отлично умел играть в игры, когда хотел. Играл он все меньше и меньше, и ему все больше нравились его жизнь и он сам, но играть он не разучился.

Тебе не нравится, что ты кого-то вообще так сильно хочешь. Ты в этом видишь слабость, — сказал Натэниел. — И ты все лучше понимаешь, как трудно может быть с Анитой.

Я повернулась к нему, заставила его повернуть голову, чтобы смотреть в глаза.

Так ты считаешь, что со мной трудно?

Он усмехнулся в тридцать два зуба:

Я люблю, когда меня подавляют.

Я стала было объяснять, как усердно трудилась, чтобы он не был никем подавляем, и тут сообразила, что значит эта усмешка. Он меня дразнил. Я попыталась посмотреть на него сурово, но мне не хватило серьезности.