Ты меня просишь поделиться ею с другим мужчиной. Так мало того, ты меня самого еще просишь его выбрать?

Сколько женщин ты поимел за последний месяц, Ричард?

Сила Ричарда просто взорвалась — будто полыхнуло огнем из-за мирного вида стены. Нас обдало обжигающей волной.

У вас там все в порядке? — крикнула Клодия из-за двери.

Я посмотрела на Ричарда, он едва заметно кивнул.

Все нормально! — крикнула я в ответ.

Уверены?

Вполне.

За дверью стало тихо.

Спасибо, — сказал Ричард и стал дальше бороться с собой. Мне не надо было смотреть ему в лицо, чтобы увидеть, насколько он зол. — Мы все согласились, что я продолжаю с ними встречаться. Анита будет моей лупой и Больверком, но она не хочет выходить замуж или иметь детей и вообще ничего в этом роде. Мы согласились, и не надо теперь мне этим в глаза тыкать.

Ты сам себе синяки оставишь, Ричард, — сказала я тихо, глядя, как меняется цвет кожи у него на руках.

Он разжал руки с выдохом, в котором послышалась боль. В конце концов позволил себе — своей руке — обернуться вокруг моей икры. И сила его побежала у меня по коже тысячами крошечных кусачих муравьев.

Ой, — не удержалась я.

Он прижался лицом к полотенцу у меня на коленях.

Прости, прости меня.

Энергия успокоилась — осталась теплой, от нее у меня на позвоночнике выступила испарина, но она уже не причиняла боли. Ричард сказал прямо в ткань полотенца:

Когда ты кормилась от Огги, у меня вырос уровень силы — и еще как вырос. Так приятно, так невыразимо приятно ощущался этот прилив, даже когда я понял, что вы сделали для этого. Даже после этого все равно было чудесно.

У него затряслись плечи — я поняла, что он плачет.

Я тронула его волосы, запустила пальцы в густые волны.

— Ричард, Ричард…

Он обхватил меня за ноги руками, прижался, ткнулся лицом в колени, позволив мне касаться его. Жан-Клод осторожно положил руку ему на спину и, когда Ричард не возразил, погладил. Без намека, как гладят добрых друзей и любимых, бесконечными кругами, будто жестом хочешь сказать, что все будет хорошо. Я перебирала его кудри, стирала с лица слезы. Мы утешали его как друзья, старые, добрые друзья. Чем бы еще ни были мы друг для друга, а друзьями мы были.

Глава двенадцатая

И вот так мы оказались на полу, Ричард льнул к моим коленям, а я сидела, опершись на голый торс Жан-Клода, как на спинку теплого и шелковистого кресла. Футболка Ричарда куда-то девалась, и теплая мускулистая гладкость его груди и плеч легла на пушистое полотенце у меня на коленях, а выше пояса я тоже была голая, как и он, — полотенце сползло, не выдержав. Ричард лежал на спине, глаза его смотрели умиротворенно, волосы раскинулись вокруг лица ореолом золотого и каштанового.

Я гладила руками его голую грудь, и не ради секса — так было уютнее. Таковы все ликантропы: прикосновение — это благо, иногда оно даже необходимо, чтобы остаться в своем уме. Это как нормальный человеческий тактильный голод, только больше, больше на несколько порядков.

Рука Ричарда шла вдоль моего тела, пальцы играли моими волосами, которые уже начали высыхать тугими мелкими кудряшками. Жан-Клод водил ладонью по мускулистой руке Ричарда — вверх-вниз.

Слов не было — было только успокаивающее прикосновение. Другая рука Жан-Клода гладила меня по плечу, по руке, почти зеркально повторяя то, что делал он с Ричардом. Думаю, всех нас удивило, что Ричард позволил Жан-Клоду себя коснуться хотя бы кончиками пальцев — после того, какой бурей он влетел в комнату. Я видела, как ликантропы гладят друг друга независимо от сексуальной ориентации: для них объятие — это всего лишь объятие, но насчет Жан-Клода у Ричарда был пунктик, которого не было по отношению к другим.