И снова я ощутила в ней сожаление. И поняла в этот момент, что, когда Огги использует свою силу полностью, эффект получается не временный.

Да, Анита, — сказала она у меня в голове, сидя на своей кровати при свете факелов. — Эффект полностью постоянный, могу тебя заверить.

— Значит, ты любишь…

Она снова хлестнула той же резкой силой. Это меня остановило, и сказала она:

Все любят Белль Морт. Все меня обожают. Это моя природа — быть любимой.

Но я слишком часто была слишком близко к ее разуму, чтобы не понять куда лучше, что она говорит на самом деле.

Вожделеют. Все вожделеют к Белль Морт.

Любят, вожделеют — разница в словах, а смысл один.

Но мы были слишком сильно связаны: она знала, что я по этому поводу думаю — что любовь и вожделение совсем не одно и то же, и эта мысль была так отчетлива, что она ментально споткнулась — я ощутила ее сомнение, на полмгновения она усомнилась. И это не я посеяла в ее уме зернышко сомнения. Оно уже там было, с тех пор как много веков назад Жан-Клод и Ашер покинули ее добровольно.

Они вернулись ко мне, Анита, не забывай. Они жить не могли без Белль Морт!

Она стояла на коленях на своей кровати, и лицо было прекрасно в гневе. Но я знала лучше многих, что там за этим гневом. За ним был страх.

Хватит! — крикнула она, и у меня в голове отдался этот крик, а Огги он ударил как кулак.

Огюстин покачнулся, стараясь не упасть, удержать меня, но сила ее уже захлестнула нас, ее версия ardeur’а — исходная. Все, что исходило от Белль Морт, это были всего лишь клочки ее силы. Мы все были ее отражением. А сейчас оригинал ревел надо мной, рвал вопли из моего рта, и Огюстин мне вторил.

Ее сила рвалась из нас, рвалась заполнить зал и тронуть всех. Огги отгородил ее стеной и всю свою волю, свою мощь как мастера города бросил на то, чтобы удержать ее, но долго стена продержаться не могла. Я попыталась вызвать некромантию — мне удавалось когда-то изгнать Белль, но сейчас я не могла заглушить ardeur. Пока этот вопрос не будет решен, от меня толку мало.

Огги обрел дар речи раньше меня.

Все вон, вон! Мы это долго не удержим, оно всю комнату заполнит!

Это же передается прикосновением, — сказал Мика.

Огги покачал головой:

Это не ardeur Жан-Клода, это от Белль. Достаточно стоять рядом. — Он содрогнулся, плечи у него ссутулились, будто поддаваясь под огромной тяжестью. — Сэмюэл, уводи своих. Ты не знаешь, что эта штука может тебя заставить делать.

У меня за спиной прозвучал голос — с гораздо более сильным французским акцентом, чем я привыкла слышать.

Огюстин, что ты сделал с ma petite? Сила, давление… — Я обернулась к нему, и он замолк. — Белль Морт.

Это было сказано без интонаций, будто он подавил все эмоции, которые это зрелище у него вызвало.

Одет он был в свои фирменные цвета — черный и белый. Куртка черного бархата едва доходила до талии. Белые кружева сорочки выплескивались наружу из середины этой черноты — у шеи их держала камея, один из первых моих подарков Жан-Клоду. Кожаные штаны будто обливали ноги. Черные сапоги до колен — пожалуй, из самых простецких, что у него есть, но в его теле, скользящем к нам, ничего простецкого не было. Мы обе слишком хорошо знали возможности этого тела, чтобы купиться на такой камуфляж — потому что соединялись в некое «мы». И поскольку существовало это «мы», она знала, почему Жан-Клод убрал в хвост черные кудри. Она знала, почему одежда была элегантна, но из наименее дорогих вещей Жан-Клода. Почему на нем почти не было украшений: он хотел явиться таким, каким его видели когда-то приехавшие в гости мастера. Он хотел спрятать свою суть, оставить простор для догадок о том, какова его сила. Это была игра, с которой я не согласилась — по-моему, это значило их провоцировать: дескать, поглядите, какой я слабый, давайте давите меня. Жан-Клод на это ответил, что никогда не нарывался на неприятности оттого, что скрывал от других мастеров какие-либо свои способности. Этот образ действий в прошлом спасал ему жизнь.

Она использовала меня как рупор: