Глава сорок девятая

Первое, что нужно знать, чтобы что-то контролировать, — это как он ощущается, этот контроль. Я — природный экстрасенс, то есть мои способности — это не то, что мне приходилось осваивать в труде, они просто пришли сами. Проблема тут в том, что некоторые вещи даются так легко, что ты сама не знаешь, как и даже когда ты делаешь что-то парапсихическое. Оно как-то само к тебе подкрадывается. А чтобы что-то контролировать, надо это понимать. Всю свою жизнь я полагалась на тот факт, что я парапсихически настолько сильна, что могу куда угодно пробиться силой. Но есть вещи, которые не управляются только грубой силой или даже только чистой энергией. Здесь нужен контроль. Есть разница между умением запустить бейсбольный мяч со скоростью девяносто миль в час и умением запустить его с той же скоростью точно над «домом». Каковы бы ни были у тебя техника и скорость, если будешь кидать мяч как попало, в высшую лигу не попадешь. Может, даже убьешь беднягу-болельщика рядом с полем. Получить по голове мячом, летящим с такой скоростью, — это… неприятно, скажем. Райна не была для меня мячом, летящим со скоростью девяносто миль в час, но это было второе в моей жизни, что я научилась контролировать, после некромантии.

Реквием лежал на спине на сиденье. Не помню, как мы с ним поменялись местами. Последнее, что я помню, — как я лежу голая на спине на том же сиденье. Теперь там он лежал голый, глядя на меня, и на лице его было удивление. Что я такого сделала? Что я делала, пока мною владела Райна, а я боролась с одурманившим меня морфием?

Я сидела у него на талии — улучшение, полагаю, после сидения ниже. Я оглянулась на Натэниела и Джейсона. Лицо у меня было, наверное, достаточно выразительное, потому что Джейсон сказал:

— Ты его всей массой придавила к сиденью.

— У тебя кровь идет из руки, — добавил Натэниел.

Я посмотрела на левую кисть так, будто она только что выросла у меня на руке. Сквозь бинты просачивалась свежая кровь, и как только я ее увидела, рука стала болеть. Не так сильно, как до укола, но это была негаснущая, ноющая боль с острыми уколами. И эти уколы обещали, что будет еще хуже.

— Думаю, ты поранилась, когда бросила меня на сиденье, — сказал Реквием голосом тихим, вежливым, почти пустым. И лицо у него было под стать голосу — красивое и ничего не выражающее. Удивление исчезло, будто мне приснилось. Он снова полностью владел собой.

Я ощутила в себе Райну. Она не хотела, чтобы он владел собой или чем бы то ни было. Она хотела его сломать. Я достаточно далеко заглядывала ему в голову с помощью ardeur ’а и знала, что его уже сломали много сотен лет назад, и не раз. Я знала, что ломать уже сломанное для нее не так привлекательно, как сделать это первой. Джейсон правильно сказал: Райна любит девственников — любого вида. Она любит быть чьим-нибудь первым опытом, особенно если может превратить удовольствие в боль, а радость — в ужас. Вот именно это ей и нравилось. А мне — нет, и потому легче было этого не делать.

Ее голос шептал у меня в голове, не так ясно, как когда-то бывало, скорее похоже на ветер в деревьях. Марианна мне сообщила, что Райна была близка к тому, чтобы по-настоящему овладеть мною — вроде одержимости демоном. Мысль эта меня испугала. Теперь я знала, как не дать Райне держать меня такой хваткой.

Ветер ее голоса веял по моему телу, неся запах леса, меха и духов.

— Ты знаешь, чего я хочу, Анита.

— А ты знаешь, что я хочу тебе дать.

Я произнесла это частично вслух, потому что, если говорить в уме с призраком, это дает ему возможность сильнее за тебя ухватиться. Я подумала о том, как близко мы сегодня с Реквиемом были к половому акту. Вспомнила, как он откатился прочь, неудовлетворенный и неудовлетворивший.

— Первый ваш трах, — засмеялась она, и я не смогла достаточно собраться, чтобы не выпустить этот смех из губ. Он был низкий, грудной, густой звук, радостное обещание секса. У меня такого смеха не было.

— Соберись, Анита, — сказал Натэниел. — Ты можешь.

Райна хотела, чтобы я на него оглянулась, и мне труда стоило этого не сделать. Не потому что это было бы так уж плохо, а потому что где-то надо начать сопротивляться, и можно было прямо здесь. К тому же если бы я здесь проиграла битву, никому бы хуже не стало.

— Мелочишься, Анита, — шепнула она.

Я постаралась ее не замечать. Но тяжело не заметить того, у кого с тобой одно сознание на двоих. Попыталась сосредоточиться на дыхании, но боль в руке отвлекала меня. Попыталась сосредоточиться на сердцебиении, на пульсе в теле — и это было ошибкой: от каждого удара сердца руку будто протыкали иглой. Каждая волна пульса эту боль усиливала.

Я затрясла головой — и это тоже была ошибка. Вдруг голова закружилась, руки Реквиема подхватили меня, не дали упасть. Я свалилась на него, головой ему на плечо. Он не издал ни звука, но вздрогнул всем телом — я попала как раз на его раны. Ох как это Райне понравилось.

Я поцеловала его в плечо — кожа была теплой. Теплой той кровью, что он взял у меня раньше, но не настолько теплой, насколько должна была бы быть. Я смотрела в сверкающие синие глаза с оттенком зелени по краю радужек.

— Ты тратишь больше энергии, пытаясь залечить раны.

— Да, — шепнул он.

— Тебе надо питаться чаще при таких серьезных ранах?

— Да, миледи.

Я улыбнулась:

— Слово «миледи» не очень уместно, когда я лежу на тебе голая.

Он тоже улыбнулся, и даже до глаз улыбка дошла.

— Для меня ты всегда будешь «миледи», Анита.

Вдруг меня затопил запах волка. Зверь во мне зашевелился, будто сила Райны ложкой помешивала меня, как суп. Помешивала, выискивая сладкий кусочек.

Во мне зазвучал ее голос:

— Твой собственный волк, Анита. Что ты тут делала, пока меня не было?

И волк, мой волк, появился у меня внутри. Я видела, как он образуется, и подумала: нет. Нет. Я повернулась лицом к шее Реквиема, где должен был биться пульс, но его не было, и я прижалась губами к охлажденной коже и погнала теплую, щекочущую энергию. Я не побежала прочь от моего волка, потому что, когда от чего-то бежишь, оно за тобой погонится, но я обратилась к предметам похолоднее. К предметам, которых волк не понял бы и не мог бы полностью одобрить.

Волк затих под прикосновением мертвой кожи и запаха неподвижной плоти. Беда только в том, что при успокоении моего волка и Райна исчезнет. Я приподнялась с Реквиема, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Глаза у тебя — как карие алмазы. Столько света в темноте.

— Райна ушла, — тихо сказал Джейсон.

Я не оглянулась на него — глаза у меня были сейчас только для вампира.

Я стала целовать его тело, сверху вниз, легкий поцелуй в плечо, и с каждым поцелуем я соскальзывала ниже, а поскольку мы были голые, от этого движения возник интересный эффект. И я знала, что его тело раздувается кровью, взятой из моих жил. Что без моего рубинового поцелуя он был бы во многих смыслах мертвее, чем просто нежить.

Я приподнялась на коленях так, чтобы ниже талии мы не соприкасались. Это было чудесное ощущение, обещающее многое, но я хотела сосредоточиться на ощущении своих губ у него на груди. А это не получилось бы, если бы я скользила кожей по этой растущей его роскоши. Отвлекало бы.

Я хотела насладиться гладким совершенством его кожи — прохладной, подвижной, но не пульсирующей. Не живой, не совсем живой, на самом деле не живой. Как будто я поцелуями прокладывала себе путь в мечту, в сон, слегка нереальный, будто бледное тело Реквиема испарится при первых лучах дня. Может быть, Ашер и Жан-Клод изображали для меня людей больше, чем вот это сейчас? Заставляли свои сердца биться, кровь — бежать, чтобы я не ощутила этой восхитительной неподвижности?

Руки Реквиема нежно гладили меня сзади, с боков, грудь его шевелилась, когда он извивался от удовольствия моих прикосновений, но он не дышал. Он не изображал для меня живого. Он был шевелящимся и мертвым созданием. Меня это должно было отпугнуть, но не отпугивало. Сила, заполнявшая мои глаза, понимала, что передо мной, и мне оно нравилось, очень нравилось.

Я целовала эту гладкую прохладную кожу, опускаясь вниз, пока не дошла до шероховатости с едва заметным металлическим привкусом. Тут я открыла глаза и посмотрела, что целую. Это была ножевая рана. На взгляд она была гладкой, но губы сказали мне правду. Края у нее были грубые. Она могла притворяться как угодно аккуратной, но была грубой. Нож прорвал кожу, и по краям остались мелкие разрывы, которых не видел глаз, но ощущали губы. Я провела пальцем по краю раны, Реквием тихо застонал от боли. И отчасти я встревожилась, что слишком больно, а отчасти мне эти звуки были приятны.

Я подняла глаза на Реквиема. Выражение его лица, когда он глядел вниз, на меня, никак не говорило о страдании. Чуть стянулась кожа вокруг глаз, показывая, что боль есть, но взгляд этих глаз был жадным, голодным. А это значило, что я не перешла границы — пока что. И возбуждение еще сильнее боли. Отлично.

Я сосредоточилась на ощущении края раны под самым кончиком пальца. Закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Под пальцем ощущалась шероховатость, не так сразу, как губами, но кожа была разорвана и продрана грубой силой ножа. Прикосновение не приносило мне этот сладкий едва заметный вкус крови. Райна это подумала или я? Нет, прав был Джейсон, Райна ушла. Я заметила, что пользуюсь собственным разумом — и обеими руками. Я тогда приподнялась с Реквиема и посмотрела на обожженную руку. У меня бывали раньше ожоги — почти такие же серьезные, по тем же причинам. Надо признать, тогда вампир вдавил свое тело в освященный предмет, а сейчас, кажется, впервые был случай, когда участвовало только мое тело. Это потому, что мной владела Марми Нуар, или потому что я сама использовала вампирские силы? А? Интересная мысль. Я отогнала ее прочь по многим причинам. Ее следствия я рассмотрю потом. Очень потом.

Кожа, покрытая волдырями, затвердела и стала отслаиваться. Дни или недели заживления, пробежавшие за минуты. Я сдвинула затвердевшую кожу на сторону — потянуть всерьез храбрости не хватило. Всю по-настоящему мертвую кожу я сдвинула в сторону, пока не увидела ладонь. Кожа была мягкой, как у младенца, но посреди ладони образовался новый крестообразный шрам. На нем кожа была и не мягкой, и не грубой, скорее гладкой и блестящей. Недели заживления.

Я не использовала Райну, чтобы вылечить Реквиема. Я ее использовала, чтобы себя вылечить, но я поняла, почему так вышло. Я просила от ее мунина нечто такое, чего он сделать не мог. Она исцеляла плоть ликантропов, живую плоть, а Реквием не был живой плотью. Каким бы живым он ни казался, это был трюк, или ложь, или что-то такое, для чего у меня названия нет.

Я посмотрела на Реквиема. Он поднял на меня взгляд — глаза его приобрели обычную голубизну. Силы в нем сейчас не было. Если бы клинки не были серебряные, его тело уже залечило бы порезы. Но это было серебро, а значит, исцеление будет идти медленно, почти как у людей, если ему не помочь.

— Ты вылечилась? — спросил он.

Я кивнула:

— Малость подрезать отмершую кожу.

— Отрезать отмершее… — сказал он тихо и вздохнул. — Я могу вернуться такой, как есть. Не в лучшей форме, но твои раны были куда важнее.

Я глядела на него, на две раны, едва не оказавшиеся смертельными, на десятки порезов и царапин на руках. Но я смотрела и ниже, туда, где остальное его тело было все еще твердым и готовым.

— Тебе следует почаще разгуливать голым, — сказала я.

— Почему, миледи?

— Потому что ты красив.

Он улыбнулся:

— Спасибо на добром слове.

— Ты так говоришь, будто я неправду сказала.

— Будь я по-настоящему красив, ты бы давно уже нашла дорогу в мою постель.

Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох. Моя некромантия была все еще со мной, но в чем-то она изменилась, как будто вызов мунина или что-то, связанное с изгнанием Темной Матери, изменило мою силу. Это все еще была некромантия, но ощущался в ней какой-то оттенок… жизни, она стала более живой, эта энергия. Я не очень это понимала, но одно мне было понятно: до сих пор всегда, когда я исцеляла вампиров, мелкие их раны, это бывало днем, когда они мертвы. Когда они поднимались, их личность, или душа, или что оно там такое не давало моей силе опознать в них мертвое, как она узнавала зомби. Те всегда определялись на радаре как мертвые, как бы подвижны ни были.

Я чувствовала рану, которой касалась. Чувствовала и понимала, что это как собирать кусочки зомби. То есть то, что мне очень часто приходилось делать по работе, чтобы мертвец снова стал цельным.

Мне казалось важным это сделать. Как будто, если я не вылечу Реквиема сейчас, я забуду, как это делается. Вроде как однажды предложенный дар, который исчезнет, если им не воспользоваться. А я хотела им воспользоваться; такое было ощущение, что это будет приятно. Работать с мертвым всегда приятно.

Я приложила пальцы к ране, подумала о ней как о глине. Как будто глину заглаживаю на место. Закрыла глаза, чтобы «видеть» более глубокие ткани тела, слепить вместе то, до чего пальцами не могла дотянуться.

В машине поднялся ветер — холодный ветер, но с оттенком весны. Я подумала, что кто-то отворил дверь, но когда открыла глаза, увидела, что машина закрыта. Ветер исходил от меня. Я поглядела на Реквиема — мои пальцы касались гладкой целой кожи. Даже шрама не осталось. Я переместила руки к ране на боку, на ребрах, сделала это раньше, чем сознание успело подумать: «Бог ты мой, это же невозможно». Прижав руки к боку, я загладила его рану, и она исчезла. Ветер трепал мне волосы вокруг лица, отмершая кожа над волдырями отпала от руки сама собой, пока я его исцеляла. Мертвая плоть, все это была мертвая плоть.

Я схватила его за руки, провела ладонями от локтя до запястья, до кистей, и кожа его становилась нетронутой под моим прикосновением, как в кино при быстрой перемотке. Это было невозможно, но я это делала.

Ветер затрепетал, и я свалилась на Реквиема. Он поймал меня, а то бы я сползла на пол. Работа с мертвым — это всегда наслаждение, но у него есть своя цена. Особенно если заниматься этим без магии крови. До меня раньше не дошло, что цена будет примерно та же, как когда поднимаешь мертвых.

Рядом с нами были Джейсон и Натэниел.

— В чем дело? — спросил Джейсон.

— Она вымоталась, — ответил Натэниел.

Я заморгала, глядя на него:

— Ты тоже вымотался?

Он покачал головой:

— Когда ты закрыла метки, то закрыла. Я вижу, что ты вымоталась, но ты меня не истощила. И вряд ли тронула Дамиана.

— Я не хотела сегодня второй раз рисковать вами обоими.

— Ты всех отключила, — сказал Джейсон. — Жан-Клод сейчас больше ощущает через меня, чем через тебя. А pomme de sang — это совсем не той мощности связь, которой связаны вы.

— Слишком много всякого происходит, — сказала я.

Реквием меня обнял.

— Чем я могу отблагодарить тебя, миледи? Как отплатить за такое чудо?

— Если когда-нибудь снова такое у нас будет, мне надо будет, чтобы ты взял у меня кровь — как жертва при подъеме зомби. Магия крови усиливает энергию.

— Тебе надо напитаться, — сказал Джейсон с рассеянным видом, будто слушая кого-то, кого мне не слышно. Наверное, Жан-Клод шептал ему в ухо.

— О’кей, — согласилась я, наваливаясь на грудь Реквиема.

Джейсон и Натэниел переглянулись и посмотрели оба на Реквиема.

— Вызови свою силу, Реквием, — сказал Джейсон, — и вызови ее ardeur. Она слишком слаба привязать им тебя к себе, как пыталась раньше. Накорми ее сперва, и ты будешь в безопасности.

— Вроде чревовещания, — сказала я. — Шевелятся твои губы, а из них выходят слова Жан-Клод.

Джейсон улыбнулся мне — совершенно своей улыбкой — и пожал плечами:

— Его слова или нет, но все равно правда.

Я подняла голову, чтобы заглянуть в лицо Реквиема:

— Вот почему ты тогда остановился? Ты боялся, что я стану владеть тобой посредством ardeur ’а?

— Да, — ответил он. — Я боялся того, чем кончил Лондон, потому что я этого не хочу.

— Я не думаю, что сейчас готова привязать к себе кого бы то ни было.

По его лицу пробежало выражение совсем не мягкое, не нерешительное — полностью мужское выражение. На миг.

— Тогда я могу делать с тобой, что хочу.

Я подумала было поспорить с формулировкой, но на спор у меня энергии бы не хватило. Слишком я была выжата досуха.

— Да, — сказала я. — Можешь.

Он сел, беря меня на руки и прижимая к груди, переложил на другой край сиденья, встал надо мной на колени. Сила его плясала по мне, и даже это была энергия, была пища. Я смотрела, как тонут его глаза в синем пламени его собственной магии, и наконец он стал смотреть на меня так, будто эти глаза слепы.

— Это действительно то, чего хочет моя госпожа?

Я посмотрела вниз, вдоль его тела. Оно буквально кричало о голоде, а он просил, просил разрешения еще раз.

— Реквием, — сказала я. — Я обещаю, что всегда буду считать тебя джентльменом, но я уже сказала «да».

— Всегда лучше быть уверенным, — шепнул он.

— Не знаю, кто тебя учил этой осторожности, но точно не я.

И я погладила его рукой не по груди — чуть над ней, играя с его аурой. Сколько энергии в ней было…

Он на миг закрыл глаза.

— Обещаю тебе, Реквием, что утром буду уважать тебя так же.

Это вызвало у него улыбку, и он сказал:

— Анита, ты всегда будешь моей госпожой.

Я не могла не засмеяться, но тут он вылил свою силу на меня, и смех сменился другими звуками.