Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава тридцать третья






Когда у Лондона пульс пришел в норму, он осторожно посадил меня на кровать и попросил у Жан-Клода разрешения воспользоваться ванной, чтобы привести себя в порядок. Жан-Клод разрешил. Лондон снял полуспущенные штаны и оказался голым снизу, но рубашка и пиджак достаточно прикрывали его сзади. Спереди он оттянул рубашку рукой, чтобы не запачкать, а штаны волочились за ним в другой руке. Ни на кого не глядя, он вошел в ванную и закрыл за собой дверь.

Молчание наступило такое громкое, что я слышала шум собственной крови в ушах.

Я знала, что вампиры могут быть недвижны и тихи, будто их тут вообще нет, но только сейчас я поняла, что у ликантропов есть собственный вариант такой неподвижности. Конечно, народу в комнате осталось меньше, чем было вначале. Как будто все постарались удрать раньше, чем начались неприятности. Тоже мне телохранители.

Хотя, надо признать, я не особенно разглядывала, кто там остался по углам. Может, все они здесь, жмутся друг к другу, шарахаясь от злобного большого суккуба, чтобы не схватил.

Жан-Клод шевельнулся первым, как будто отключили паузу в телевизионной программе. Он пошевелился, и все остальные тоже задышали, задвигались. Послышался негромкий гул голосов. Жан-Клод помог встать Реквиему, свалившемуся, очевидно, на пол. Наверное, ушел с кровати во время нашего с Лондоном небольшого… завтрака. И я сама услышала свой мысленный ядовитый комментарий: «Так это теперь называется».

Реквием крепко вцепился в руку Жан-Клода и говорил что-то тихо и настойчиво, будто хотел сказать что-то важное.

— Дамиан идет.

Я повернулась на голос Натэниела. Мика помогал ему взобраться на кровать. Натэниел растянулся возле меня, мигая лавандовыми глазами в потолок, будто еще плохо видел. Насчет Дамиана он был прав — я ощущала, как он идет по коридору от зала гробов, где проводил дни. Через несколько минут он должен был уже подойти, так что я обернулась к Натэниелу и сказала:

— Больше никогда так не делай.

— Не пытаться спасти Дамиана? — попытался он пошутить, но я шутку не приняла, тронула его за щеку:

— Натэниел, не надо шутить.

Он потерся об меня щекой.

— Ты нас спасла.

У меня перехватило горло, но черт меня побери, если я сегодня опять заплачу.

— Едва-едва смогла, и ты это знаешь.

Мика положил руки нам обоим на плечи, стиснул, будто мы ссорились и он решил нас встряхнуть. По лицу было видно, как он был испуган, никаких слов не надо было.

Реквием подобрал с пола плащ, завернулся в него и направился к выходу. Не оглядываясь. Может, он понял наконец, что он — не пища. Хотелось надеяться, потому что так в моей жизни будет меньше сложностей, а не больше.

Римус подошел к Жан-Клоду, вытянулся и чуть было не отдал честь, но спохватился вовремя. Старые привычки нелегко умирают. И голос у него был военный, солдатский голос.

— Прошу разрешения увести своих людей и уйти самому, сэр.

Жан-Клод поглядел на него, слегка наклонив голову набок, будто Римус сделал что-то очень интересное, чего я не заметила.

— А если нам понадобится защита, Римус?

Римус мотнул головой.

— От этого мы вас защитить не можем, сэр.

Жан-Клод заглянул ему за спину, в сторону камина. Я все еще лежала навзничь и потому не видела, на что он смотрит.

— Мне кажется, Римус, не все твои люди с этим согласны. Некоторые из них более чем счастливы были охранять ma petite в данных обстоятельствах.

И голос его был мягок, как масло.

Римус так стиснул зубы, что даже глядеть больно было. И голос его прозвучал сдавленно, будто скрежет зубовный.

— Я не думаю, что именно это имел в виду наш Оба, когда согласился, чтобы вы нас наняли, сэр.

— Может быть, тебе стоит спросить Нарцисса, Римус, каковы условия найма?

Римус коротко кивнул.

— Я так и сделаю, сэр. Сейчас я прошу разрешения увести отсюда своих людей к чертовой матери.

Я видела мысль, промелькнувшую на лице Жан-Клода: не сказать ли «нет». Но раз ее так хорошо было видно, значит, это лишь демонстрация для Римуса.

— Иди и уведи с собой всех, кто хочет уйти.

Римус мотнул головой, держа руки по швам:

— Нет, сэр. Я ими командую, и я говорю, что уходят все.

Жан-Клод оглядел комнату, будто запоминая лица, потом кивнул.

— Иди и уводи своих людей, Римус. Я поговорю с Нарциссом.

У Римуса стал неуверенный вид, но он снова покачал головой.

— Я не говорю, сэр, что Нарциссу это шоу не понравилось бы, но я думаю, что, если бы условия договора включали такие вещи, он бы не послал к вам отставных военных и бывших копов. — Он изо всех сил уставился в плечо Жан-Клода. — Если бы Нарцисс хотел… — он поискал слово, — …расширить круг наших обязанностей, он бы послал… других.

— Но здесь не все гиены, Римус, — заметил Жан-Клод. — Ты говоришь и от имени крыс Рафаэля?

— Я ими командую, пока меня не сместят, так что — да, сэр.

Из дальнего угла раздался голос, низкий, мужской, но я его сперва не опознала. На свет вышел Пепито.

— Я из крыс Рафаэля, и я согласен с Римусом.

Пепито был мужчина крупный и невозмутимый, но сейчас он явно был возмущен. Даже побледнел, быть может. Что он чувствовал, когда ardeur метался по комнате, выбирая себе вкуснятинку? Что бы они ни чувствовали, но это напугало и Пепито, и Римуса. И сильно. А может, оскорбило их? Возможно.

— Тогда, конечно же, уходите, — сказал Жан-Клод и широким взмахом показал на дверь.

Римус направился к двери, но не вышел, а открыл ее и придержал. Пепито махнул рукой своим в глубину комнаты. Мне, чтобы видеть их из-за спинки кровати, пришлось бы сесть, да я и не уверена, что хотела бы видеть. Почему-то мне хотелось малость спрятаться, пока охранники пройдут.

Мика подтянул простыни и укрыл меня и Натэниела, а сам остался стоять возле кровати на коленях, пока охранники шли мимо. Я боролась с двумя противоположными инстинктами. Мне хотелось накрыться с головой, чтобы меня никто не видел и чтобы в глаза никому не смотреть. Но я знала, что если я это сделаю, то никогда никому из них не смогу смотреть в лицо. И я сделала единственное, что могла: уставилась на них злобно. Вызывающий вид — вот все, что я могла сделать, чтобы сохранить какое-то самообладание или уважение кого-нибудь из них. Да, обстоятельства были чрезвычайные, и мне срочно нужно было напитать ardeur. Теоретически говоря, охранники должны были это понимать. А практически, как отметил Римус, почти все они были бывшие военные или копы, а это значит, что женщина всегда для них являлась существом низшим. Они видели мой секс с одним мужчиной, а когда новость разойдется, их будет больше. Вот самое худшее в слухах — то, что даже те, кто видел своими глазами, убеждены будут, что мужчин было несколько. И хорошо еще, если никто из них не скажет, что имел секс со мной. Такие слухи уже расходились после осмотров мест преступления, где я ничего сексуального не делала. Здесь уж не скажешь, что ничего.

Охранники, похоже, так же мало стремились к обмену взглядами, как и я. Но не все. Почти все они опускали глаза под моим наглым взором, но некоторые смотрели так же смело — таким взглядом, который не хочется видеть за пределами стрип-клуба. Такой взгляд говорит, что ты уже не человек, а только сиськи да задница. Тех, кто так смотрел, я постаралась запомнить, чтобы потом держать от себя подальше.

Мика наклонился надо мной и Натэниелом, шепча:

— Я их вижу.

Он тоже запоминал лица. И хорошо, потому что я еще не совсем пришла в себя и не была уверена, что правильно запомню лица.

Мне всегда непросто смотреть вызывающе, когда я обнажена больше, чем все присутствующие. Натэниел прильнул ко мне, свернувшись под простыней. Одну руку он из-под простыни вытащил, положив поперек моей прикрытой талии, подбородком потерся сбоку о мою грудь, стянув простыню вниз так, что мне пришлось ее придержать. Я посмотрела на него, готовая попросить перестать, но выражение его лица меня остановило.

Он тоже смотрел на выходящих, но без вызова или злости. На лице его был жар, обещание секса, но более всего — чувство хозяина. Так смотрит мужчина на другого мужчину, который пристает к «его» женщине. Натэниел, который умел делиться лучше всех прочих, отмечал свою территорию. Этот темный взгляд собственника не отрывался от проходивших охранников. Натэниел опирался щекой и подбородком о холм моей груди, явно давая понять, что у него есть на то право — быть здесь, вот так, со мной, а у них нету. Я не думала, что Натэниел поймет проблему, но он понял.

У двери образовался затор, замешательство, как пробка на улице. Я увидела вспышку кроваво-красных волос, подумала, что это Дамиан в собственной силе, но ошиблась. В дверь вошел Ричард, поддерживая Дамиана за талию, закинув руку вампира себе на плечо. Дамиан так к нему прислонялся, что Ричард полувтащил его за собой.

Я села, уронив простыню к талии и не обращая внимания, что сижу топлесс. Натэниел тоже сел, и мы потянулись к вошедшим.

— Дамиан! — позвала я и потянулась к нему менее физически. Энергия его была слабой, но скорее так, будто он еще не совсем проснулся от дневного оцепенения.

Ноги ему отказали совершенно, и последние несколько футов Ричард пронес его, как ребенка. Подойдя к кровати, он положил Дамиана рядом со мной. Длинные кровавые волосы закрывали лицо вампира, и я отвела их в сторону. Он моргнул мне ярко-зелеными глазами, зелеными как летняя трава. Когда-то глаза Дамиана заставили меня повысить планку для так называемых зеленых глаз. Ничьи другие с ними не могли сравниться. Он попытался вглядеться в меня, но явно у него в глазах все расплывалось.

Я дотронулась до его лица — кожа была ледяная.

— Я кормила ardeur — почему он в таком виде?

Жан-Клод подошел и положил руку Дамиану на лоб. Ричард сказал:

— Он свалился у стены прямо рядом с залом гробов, я его там нашел. Когда Римус запросил подкреплений, все охранники ушли из зала. Дамиан пытался приползти к тебе.

— Почему ты решил его проверить? — спросил Мика, все еще стоя возле кровати на коленях.

— Я вспомнил, как ему было плохо в прошлый раз, когда порвалась его связь с Анитой. Подумал, что кто-нибудь должен посмотреть.

— Очень правильная мысль, mon ami. — Жан-Клод тронул мою щеку, потом Натэниела, держа другую руку на лице Дамиана. Потом он отступил на шаг, нахмурившись. — Я думаю, отчасти проблема в том, что Дамиан очнулся слишком рано. Только очень сильные мастера просыпаются до полудня, даже глубоко под землей. Дамиан никак не мастер. Я думаю, что это ты, ma petite, вызвала его из гроба, но даже с дополнительной энергией это было слишком рано.

Я взяла в ладони ледяную руку Дамиана.

— Он оправится? Я ему не повредила?

— Все будет в порядке.

Голос Дамиана звучал тяжело, медленно, будто он был опоен.

Я улыбнулась ему:

— Дамиан, прости.

Он сумел улыбнуться в ответ.

— Хорошо было бы, — сказал он, тяжело дыша, — если бы ты перестала меня почти убивать, потому что не хочешь с кем-нибудь потрахаться.

Я не знала, улыбнуться мне в ответ или возмутиться.

— Я думаю, Дамиану будет лучше, если и Натэниел к нему прикоснется, — сказал Жан-Клод.

Натэниел взял другую руку Дамиана, и сила охватила нас — я ахнула. Как будто замкнулась цепь. Энергия гудела в моей руке, уходя в тело Дамиана, в руку Натэниела и обратно.

Дамиан глубоко, прерывисто вдохнул, будто от боли. И тихо выругался.

— Больно? — спросил Натэниел встревоженно.

— Чудесно, — прошептал Дамиан. — Чудесное чувство. Так тепло от тебя.

Странно, я была почти уверена, что он говорит с Натэниелом.

— Сэр, прошу прощения, сэр!

Это был Римус — от волнения он вернулся к военной речи. Это, конечно, подействовало — Жан-Клод и Ричард оба обернулись к нему. Все на него посмотрели, кроме Дамиана, который закрыл глаза.

— Да, Римус? — отозвался Жан-Клод.

Римус наконец глянул на меня — вроде бы. В глаза он вообще смотреть не любил, но сейчас он не мог смотреть мне в плечо, как обычно, потому что ему сильно загораживала взгляд моя грудь.

— Я должен принести извинения, Блейк.

Сказал он это так, что ясно было: извинения там или что, а говорить ему этого не хочется.

Я посмотрела ему в глаза настолько пристально, насколько он мне позволил.

— Извинения за что ты должен мне принести, Римус?

Он покраснел, и на лице его появились яркие пятна, но разделяли их бледные линии, так что видно было, как части его лица не совсем подходят друг к другу.

— Я думал, что ты просто… — Он запнулся, задумался, потом сказал: — Ну, ты понимаешь, что я думал.

Можно было бы из вредности сказать: нет, не понимаю, и попытаться заставить его сказать вслух. Но если честно, мне не хотелось, чтобы он назвал меня потаскухой. Достаточно, что он это подумал.

— Ничего страшного, Римус, я бы сама так подумала, если бы смотрела со стороны.

Он слегка улыбнулся:

— Если это действительно вопрос жизни и смерти для тебя и твоих подвластных, то вам стоит поговорить с Нарциссом насчет охранников и пищи. — Он засмеялся. — Может, одеть еду в рубашки другого цвета.

Он мотнул головой и замолчал, потом повернулся по-военному и вышел, как будто собрался сказать то, что говорить ему не хотелось, и единственным способом промолчать было уйти. Когда дверь за ним закрылась и с нами совсем не осталось охранников, Мика сказал, думаю, за всех нас:

— Непонятный он.

Я только кивнула. «Непонятный» — точно описывало Римуса. Я раньше думала, что не понимаю его, потому что плохо знаю, но уже месяцы прошли, а я понятия не имею, почему он делает или не делает то или иное. Бывают загадочные личности, и сколько бы ты ни был с ними знаком, менее загадочными они не становятся. Иногда менее смущающими разум, но не менее загадочными.

Ашер прислонился рядом с нами к стойке кровати. На его лице было выражение, будто он хочет кого-то подразнить, но я уже знала, что он имеет в виду что-то похуже, потемнее.

— Ричард, — сказал он очень благожелательно, — ты действительно тогда ушел, потому что беспокоился из-за Дамиана?

Ричард прищурил глаза:

— Да.

— В самом деле? — Ашер выразил голосом бездну сомнения.

Ричард неловко шевельнулся, будто не знал, куда руки девать.

— Я не хотел видеть, как Анита будет питаться от Реквиема. Теперь ты доволен?

Ашер прислонился щекой к резному дереву.

— Вообще-то да.

— Почему? Почему тебе приятно мое смущение?

Ашер охватил стойку руками, отклонился от нее, как на сцене от шеста. Почти всем вампирам свойственна некоторая театральность. А вампирам Белль она вообще досталась в избытке. На вопрос Ричарда он не ответил, но сообщил:

— Ты мог остаться, Ричард, потому что она не питалась от Реквиема.

— Ашер, прекрати, — сказала я.

— Что прекратить? — спросил он, и блеск его глаз подсказал мне: он знает, что прекратить, а еще — что он почему-то злится. Может быть, из-за Ричарда, а может, совсем по другому поводу. Загадочный и непонятный — это не только к Римусу относится.

— Если ты почему-то злишься, скажи почему. Если нет — так прекрати этот спектакль.

Дамиан сильнее сжал мне руку. Может быть, просто к нему вернулась сила, а может, он напоминал мне, чтобы я не злилась. Одна из его обязанностей как моего слуги-вампира — помогать мне подавлять импульсы гнева. Его собственный самоконтроль был выкован той, кто его создала. Всякая сильная эмоция наказывалась, наказывалась ужасно. Я достаточно разделяла воспоминаний Дамиана, чтобы знать: по сравнению с его создательницей Белль Морт казалась средоточием доброты и сочувствия. Дамиан приучился контролировать свои эмоции и побуждения, потому что иначе — беда.

Он сжал мне руку — не так туго, как обычно. Он еще не оправился, но я ощутила, как течет от него ко мне спокойствие. Не спокойствие тихой медитации или современного идеального душевного мира, но более старого идеала, когда самообладание выковывалось из боли и кары, наносилось тебе шрамами на кожу.

— Дамиан тебе что-то успокаивающее шепчет в уме, Анита? — спросил Ашер все еще дразнящим легкомысленным тоном, под которым чувствовалось стальное острие.

— Ты знаешь, что требование тотальной честности бывает просто другим способом быть занозой в заднице, — ответила я.

Ашер посмотрел на меня глазами цвета зимнего неба.

— Знаю.

— То, что ты сейчас делаешь, — это твой способ злиться, не показывая злости, поддразнивать с виду невинно, а по сути — укусить.

Он обвил стойку руками, распустив волосы, чтобы они прикрыли изуродованную половину лица. Старый фокус, который он редко применял, когда были только я и Жан-Клод. Он представил всей комнате безупречный профиль в обрамлении сияющих золотых волос.

— Я разве злюсь? — спросил он приятным голосом.

— Да, — ответила я уверенно. — Вопрос только в том, на что ты злишься.

— Я не согласился, что я злюсь.

Но он продолжал показывать миру только этот совершенный профиль, выставляя себя в самом выгодном свете. Он был красив так, что дух захватывало, но я начала ценить его лицо полностью, со всеми недостатками, куда больше, чем эту миловидность злости. Такое представление означало, что он не в своей тарелке — или пытается нас к чему-то склонить. Ашер редко строил глазки без дополнительной причины. Иногда это была прелюдия к сексу, порой он просто добивался улыбки, но в других случаях… в общем, не доверяла я такому его настроению.

— Ашер хочет, чтобы я знал, на ком ты кормилась, а ты не хочешь. — Ричард решил покончить с обиняками.

Я опустила голову. Дамиан приложился губами к костяшкам моих пальцев — это был не совсем поцелуй. Мне только надо было открыть глаза, чтобы увидеть его лицо. Он смотрел на меня, и в глазах его было не сочувствие, а сила, самообладание. «Ты это можешь, — казалось, говорили его глаза, — можешь, потому что должна». И он был прав.

Я посмотрела на Ричарда, подумала, не поднять ли простыню и прикрыть груди, но все, кто остался в комнате, их уже видели. Скромность не избавит меня от реакции Ричарда на мое новое завоевание.

— Кто это был? — спросил он.

Я повернулась к Ашеру:

— Ты мне сегодня говорил, будто сожалеешь, что поставил свои задетые чувства выше моей беды. Ты извинился, попытался как-то загладить. Это и есть цена твоих извинений, Ашер? Час угрызений совести — и снова ты ведешь себя по-сволочному?

Глаза его полыхнули гневом, его сила потекла по мне холодным ветром. Но он подавил ее, проглотил — и силу, и гнев — и повернулся ко мне приветливым, пусть и непроницаемым лицом.

— Я только могу еще раз извиниться, ma petite, ты абсолютно права. Это был срыв.

Он отступил от кровати, размашисто поклонился, зацепив пол концами волос. Потом выпрямился демонстративно, будто оправляя рукой плащ.

— И отчего ты срываешься? — спросила я.

— Честно?

Я кивнула, не очень понимая, хочется ли мне полной честности.

— Потому что моим любовником он не будет никогда. Твоим, но никогда нашим общим.

Сперва я не сообразила, кто это «он», о котором идет речь. Недоумение, очевидно, отразилось у меня на лице, потому что он сказал:

— Видишь, ma cherie, это оно и есть, exactement. Мои слова могут относиться к стольким из твоих мужчин, что ты даже не можешь сказать, о ком я.

Снова Дамиан сжал мне руку — не знаю, чтобы мне было легче или ему. Дамиан несколько гомофобен, а носителей этой фобии соседство Ашера не слишком успокаивает.

— Ты хочешь сказать, что злишься за мой подбор мужчин, за то, что я все время выбираю не бисексуальных?

Ашер на миг задумался, потом кивнул:

— Да, наверное. Вряд ли я бы сообразил, если бы ты не спросила прямо, но наверное, поэтому я и злюсь. — Он посмотрел на Жан-Клода: — Как он не приходит ко мне из страха, что ты его покинешь, так и я не иду к другим из страха, что для него это будет повод еще сильнее меня отдалить.

— Мы согласились отложить эту дискуссию на потом, — сказал Жан-Клод таким ровным и пустым голосом, какого я от него еще не слышала.

Ашер кивнул:

— Я думал, что могу подождать, но меня душат несказанные слова, Жан-Клод. — Он показал на Ричарда. — Но при нем мы тоже должны быть осторожны. Отпугнуть его — это не годится. Ведь нельзя же нам ему говорить, что он нам кажется красивым?

— Ашер, — начала я, но Мика меня опередил:

— Когда приехавшие мастера покинут наш город и мы будем знать, что делать с ребенком, тогда все сядем и обсудим твои… трудности.

— Не сядем и не обсудим, — сказал Ашер горько, — потому что будет очередной кризис и очередная причина отложить разговор.

— Даю тебе слово, что Натэниел, Анита и я сядем с тобой и обсудим. За остальных обещать не могу.

Ашер обратил ко мне морозно-голубые глаза.

— Он говорит от твоего имени?

— Говорит, — кивнула я.

Ашер обернулся к Жан-Клоду:

— А ты, мастер?

В последнем слове прозвучал явный сарказм.

— Я не стану во всем связывать себя словом Мики, но в этом я согласен. Мы все обсудим детально, если только ты согласишься какое-то время не поднимать эту тему.

— Твое слово, — сказал Ашер.

— Мое слово.

Ашера как-то отпустило, будто энергия высвободилась. В комнате стало светлее и дышать легче.

— Я буду вести себя прилично. И спасибо тебе, Мика.

— Не благодари, Ашер. Ты входишь в жизнь Аниты. Если мы хотим, чтобы у нас получалось, надо друг с другом говорить.

— Всегда идеален, да? — спросил Ричард, и уже его злость подняла жар в комнате.

— Нет! — вмешалась я. — Хватит ссор. И пока я сегодня не съезжу к доктору, здесь каждый будет вести себя, черт побери, как взрослый. Это ясно?

У Ричарда хватило такта смутиться. Он кивнул.

— Постараюсь. Унаследовать твой характер — это чертовски затрудняет не беситься каждый раз. — Он слегка засмеялся. — Если это лишь тень того, как все время злишься ты, я восхищен, что ты не стала убивать всех подряд. Такая ярость — это что-то. — Он посмотрел на меня, и сотни эмоций были у него в глазах. — Ты мне когда-то сказала, что твой гнев — это как мой зверь, и я тебе не поверил. Сказал, что твой гнев с моим зверем и в сравнение не идет, что ты не знаешь, о чем говоришь. Я ошибся. О Господи, Анита, сколько же в тебе ярости!

— У каждого свое хобби, — ответила я.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Ты должна научиться сдерживать гнев, Анита. Если тебе действительно предстоит перекинуться, то сперва надо научиться им управлять.

Лицо его стало серьезным, и он подошел так близко, что мог коснуться моего лица. Когда он это сделал, наша энергия прыгнула к нему, и давая силу, и прося ее. Мы с Ричардом отдернулись одновременно, потому что это было почти больно — как электрический удар.

— Ну и ну, Анита!

Ричард потер руку. Я свободной рукой тронула свое лицо. Кожу покалывало там, где он дотронулся.

— Я полностью открыла щиты между нами тремя.

— Ты можешь совместить энергию двух триумвиратов Аниты? — спросил Мика.

— Совместить? — переспросил Жан-Клод.

— Удвоить энергию, — пояснила я.

— Поскольку до сих пор никто не создавал двух триумвиратов одновременно, ответа у меня нет. Эта энергия ответила на прикосновение Ричарда.

Я потерла щеку:

— И еще как.

— Тебе больно? — спросил Ричард.

Я покачала головой:

— Только покалывает.

Он кивнул и потер руку о джинсы, будто пытался стереть это ощущение.

Открылась дверь ванной, и вышел Лондон, уже полностью одетый, поправляя галстук, черный на черном. Если не считать глаз, до сих пор черных от силы, вид у него был как обычно. Он остановился, оглядел нас всех, потому что мы все на него смотрели. Лицо у него было надменное — его вариант непроницаемой маски. Я глядела на него и не могла поверить, что у нас был секс. Он никогда не светился на моем радаре мужиков, а теперь стал пищей. Чертовски забавный мир.

— Где все? — спросил он с той же холодной надменностью, не соответствовавшей вопросу.

— Охранники просили разрешения уйти, — сказала я, — а когда ушли все остальные, честно, не помню.

Лондон, не глядя на меня, пошел вдоль кровати. Он снова был тем же холодным и замкнутым, будто секса и не было. Он уже почти обошел кровать, как нога его запуталась в сброшенных на пол покрывалах, и он хлопнулся. Рукой он зацепился за кровать, встал на колени и уставился на нас как кошка, которая только что нечаянно что-то сбросила и пытается сделать вид, что это было намеренно.

Опираясь на кровать, он встал, дернул упавшее покрывало, несколько раз пихнул его ногой, держась за стойку. Пихнул ногой, будто какого-то врага, которого надо уничтожить. Когда пол достаточно очистился, он снова огладил на себе одежду и стал аккуратно обходить кровать. Зацепился плечом за стойку и снова свалился на кровать. На этот раз он сумел на нее сесть, не оказаться на полу, но и подняться тоже не пытался. Так и сидел, очень прямо, в черном костюме. И глядел в стену перед собой.

— Ты пьян, — сказала я.

Он кивнул, не оборачиваясь:

— Не совсем точно, но как описание сойдет.

Жан-Клод обошел кровать, встал перед ним, вгляделся, и я не видела, встретил Лондон его взгляд или нет.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Жан-Клод.

Кто-то захихикал — высоким, почти истерическим смехом. Я не сразу поняла, что это Лондон. Он свалился на кровать, широко раскинув руки, свесив ноги за край, и так и лежал, черный на светлом, хихикая, потом хихиканье перешло в хохот, и Лондон отдался весь этому хохоту, как раньше ardeur ’у. Это был хороший, ясный смех, приятный звук, но никто из нас не присоединился, потому что Лондон не смеется. Это не Темный Рыцарь с его любовью к темноте и нелюбовью ко всему остальному. Этот смеющийся, приятный джентльмен на кровати — это кто-то другой, кого мы никогда раньше не видели.

У него из глаз катились слезы, чуть розоватые, как всегда у вампиров. Он закинул голову назад, чтобы посмотреть на меня.

— Я хотел от тебя скрыть, но все равно не получилось бы.

— Что скрыть? — спросила я почти испуганным голосом.

— Каким наслаждением ощущается ardeur. Белль когда-то сказала, что не знает никого другого, кто так хорошо питал бы ardeur или так быстро к нему пристрастился бы, как я.

Смех исчез из его глаз, оставив опустошенность. От такой радости — к такой заброшенности, и в одно мгновение.

— И сейчас ты опять пристрастился, mon ami? — спросил Жан-Клод.

Он повернулся к Жан-Клоду:

— Точно не знаю, но вероятнее всего — oui, пристрастился.

Сказано было без радости и без горечи. Просто констатация факта.

— Боже мой, Лондон, прости меня, — сказала я.

Дамиан попытался сесть, но нам с Натэниелом пришлось ему помочь, посадив между собой.

— И я тоже сожалею.

Лондон свернулся в клубок, лежа на боку, глядя на нас.

— Нечего жалеть и извиняться, мне так хорошо уже сотни лет не было. — Он закрыл глаза, прерывисто выдохнул. — Я такой теплый, такой… живой.

Я вспомнила: ardeur искал пищу, а Лондон так и засветился на радаре. Силен, очень силен, но не только это.

Ardeur признал тебя как самую вкусную силу в этой комнате. Это потому, что ты когда-то пристрастился к нему?

— Реквием тоже когда-то к нему пристрастился, — ответил Лондон. — И он тоже казался вкусным?

— Нет, не таким заманчивым, как ты.

— Белль говорила, что моя сила — это питать ardeur. Употребляя современное выражение, быть для него батареей.

— Если ты так хорошо его питаешь, почему Дамиану не лучше? — спросил Натэниел.

— Я не хотел, но, наверное, сам выпил львиную долю энергии. Как если бы годами блуждать в пустыне — и вдруг найти реку, прохладную и глубокую. Я его кожей впитывал, ничего не мог сделать. Оставил большую часть энергии при себе, о чем и сожалею.

— Не сожалеешь, — сказал Натэниел тихо, но уверенно.

Лондон засмеялся — резко, коротко.

— Ты прав, не сожалею. Я знал, что энергии хватит поддержать в Дамиане жизнь, а на остальное мне было плевать. — Он свернулся в клубок, высокий, сильный, и посмотрел на меня так неуверенно, как я у него еще не видела. — Я теперь в твоей власти. Я пытался скрыть, как это много для меня значит, но не могу. И от Белль тоже никогда скрыть не мог. Она меня этим пытала. — Он поднял на меня потерянные глаза. — И ты тоже будешь меня пытать, Анита? Заставишь вымаливать следующую дозу?

Вдруг у меня пульс забился в горле — не от страсти, а от страха. Гордый, пугающий Лондон свернулся на кровати, глядя на меня такими глазами, которые я видала только у Натэниела. Я знала этот взгляд. «Делай со мной что хочешь, только оставь при себе. Я сделаю все, что ты хочешь, только оставь меня при себе».

Вот Ронни всегда умела находить мужчин, чтобы без осложнений потрахаться. А я, получается, просто прибежище для жуть до чего осложненных мужчин. А насчет варианта потрахаться без осложнений — я его не узнаю, даже если мордой в него ткнусь.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.