Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Фиксация второго внимания 2 страница






– Что же вам нужно, Ла Горда? – спросил я.

– Мы не знаем, – сказала она. – Мы надеялись, что ты нам скажешь это.

Сестрички и Хенарос опять уселись, чтобы послушать то, что говорит Ла Горда.

– Нам нужен лидер, – продолжала она. – Ты Нагуаль, но ты не лидер.

– Чтобы стать настоящим Нагуалем, нужно время, – сказал Паблито – Нагуаль Хуан Матус говорил мне, что он в молодости был дрянным[1], пока нечто не вытряхнуло его из состояния самодовольства.

– Я этому не верю, – закричала Лидия. – Мне он никогда этого не говорил.

– Он говорил, что был очень мерзким, – добавила Ла Горда вполголоса.

– Нагуаль рассказывал мне, что в молодости он был таким же неудачником, как и я, – сказал Паблито. – Его бенефактор тоже говорил ему, чтобы он не совался к пирамидам, но из-за этого он чуть ли не жил там, пока его не выгнала оттуда орда призраков.

Очевидно, никто из присутствующих не знал этой истории. Все встрепенулись.

– Я совсем забыл об этом, – пояснил Паблито. – Я только что это вспомнил. Это получилось так же, как с Ла Гордой. Однажды, когда Нагуаль наконец сделался бесформенным воином, злые фиксации воинов, практиковавших свое сновидение и другие неделания в пирамидах, нашли его. Они добрались до него в тот момент, когда он работал в поле. Он рассказывал, что увидел руку, высовывавшуюся из свежей борозды. Рука схватила его за штанину. Он подумал, что это, видимо, кто-то из работавших с ним людей, – что его случайно засыпало. Он попытался его выкопать. Затем он понял, что копается в земляном гробу: в нем был погребен человек. Нагуаль сказал, что этот человек был очень худым, темным и безволосым. Нагуаль попытался быстро починить земляной гроб, поскольку не хотел, чтобы его видели рабочие, и не хотел причинить вред этому человеку, раскопав гроб против его воли. Он так сосредоточенно работал, что не заметил, как остальные рабочие собрались вокруг него. К тому времени земляной гроб развалился, и темный человек зашевелился на поверхности, совершенно голый. Нагуаль попытался помочь ему подняться и попросил людей подать ему руку. Они засмеялись, решив, что у него началась белая горячка, так как в поле не было ни человека, ни земляного гроба – вообще ничего подобного.

Нагуаль говорил, что он был потрясен, но не посмел сказать об этом своему бенефактору. Это, впрочем, уже не имело значения, так как ночью за ним явилась целая толпа призраков. В дверь постучали, он пошел открывать, и в дом ворвалась орда голых людей с горящими желтыми глазами. Они бросили его на пол и навалились на него. Они переломали бы ему все кости, если бы не быстрые действия его бенефактора. Он увидел призраков и уволок Нагуаля в безопасное место в яму за домом, которую он всегда держал наготове. Там он захоронил Нагуаля, а призраки сидели вокруг на корточках, поджидая удобного случая. Нагуаль рассказывал, что он был тогда так напуган, что даже после того, как призраки окончательно скрылись, он еще долгое время добровольно отправлялся спать в яму.

Паблито замолчал. Все, казалось, готовы были разойтись. Они нервно шевелились и меняли позы, как бы показывая, что устали от долгого сидения.

Тогда я рассказал им, что был очень обеспокоен, когда услышал, что атланты ходят по ночам среди пирамид Тулы. До сего дня я недооценивал глубину собственного принятия того, чему учили меня дон Хуан и дон Хенаро. Умом я ясно понимал, что возможность прогулок этих колоссальных каменных фигур не достойна какого-нибудь серьезного обсуждения, так что моя реакция была для меня полным сюрпризом.

Я подробно объяснил им, что идея хождения атлантов по ночам была ясным примером фиксации второго внимания. К такому заключению я пришел на основе следующего набора предпосылок: во-первых, мы не являемся лишь тем, чем заставляет нас считать себя наш здравый смысл. В действительности мы – светящиеся существа, способные осознавать свою светимость. Во-вторых, как светящиеся существа, осознающие свою светимость, мы способны раскрыть различные стороны своего осознания, или нашего внимания, как это называл дон Хуан. В-третьих, такое раскрытие может быть достигнуто или за счет сознательных и намеренных усилий, которые предпринимаем мы сами, или же случайно, вследствие телесной травмы. В-четвертых, было время, когда маги намеренно направляли различные стороны своего внимания на материальные предметы. В-пятых, атланты, судя по производимому ими благоговейному впечатлению, были объектами фиксации многих магов прошлого.

Я сказал, что сторож, сообщивший о прогулках атлантов моему другу, несомненно, приоткрыл другую сторону своего внимания. Мне не кажется таким уж невероятным, что он мог неосознанно, хотя бы и на мгновение, воспринять проекции второго внимания древних магов. Для меня не было таким уж невероятным то, что тот человек мог визуализировать фиксацию тех магов.

Если эти маги принадлежали к той же традиции, что и дон Хуан с доном Хенаро, то они должны были быть безупречными практиками, а это означает, что при помощи фиксации своего второго внимания они могли сделать что угодно. И если они пожелали, чтобы атланты ходили по ночам, то атланты будут ходить по ночам.

По мере того, как я говорил, сестрички все больше нервничали и сердились. Когда я замолчал. Лидия обвинила меня в том, что я ничего не делаю, а только болтаю. Затем они поднялись и ушли, даже не попрощавшись. Мужчины последовали за ними, но в дверях остановились и по очереди попрощались со мной за руку. Ла Горда осталась в комнате.

– С этими женщинами явно что-то неладно, – сказал я.

– Просто они устали от разговоров, – сказала Ла Горда. – Они ждут от тебя действий.

– Почему же тогда Хенарос не устали от разговоров?

– Они глупее женщин, – ответила она сухо.

– А ты, Горда? – спросил я. – Ты тоже устала от разговоров?

– Не знаю, что со мной, – ответила она бесстрастно. – Когда я с тобой, то не устаю, но когда я с сестричками, то устаю смертельно, так же, как и они.

Я провел с ними еще несколько дней, не отмеченных никакими событиями. Было совершенно ясно, что сестрички враждебно настроены ко мне. Хенарос, казалось, просто терпели меня. Только Ла Горде, похоже, было легко со мной. Я удивлялся – почему? Перед отъездом в Лос-Анжелес я спросил ее об этом.

– Странно, но я привыкла к тебе, – сказала она. – Как будто мы с тобой вместе, а сестрички и Хенарос – это совсем другой мир.

СОВМЕСТНОЕ ВИДЕНИЕ

В течение нескольких дней после возвращения в Лос-Анджелес я ощущал какое-то сильное неудобство, которое объяснял головокружением и внезапной потерей дыхания при физических нагрузках. Однажды ночью это достигло кульминационной точки, когда я проснулся в ужасе, не в состоянии дышать. Врач, к которому я обратился, диагностировал мои жалобы как гипервентиляцию, вызванную, скорее всего, перенапряжением. Он прописал мне успокаивающее и посоветовал при повторении приступа дышать в бумажный мешок.

Я решил, вернуться в Мексику, чтобы спросить у Ла Горды совета. Когда я рассказал ей о поставленном мне диагнозе, она заверила, что никакой болезни тут нет, а просто я в конце концов теряю свои щиты, и что испытываемое мною является «потерей человеческой формы» и вхождением в новое состояние отделенности от всех человеческих дел.

– Не борись с этим, – сказала она. – Сопротивляться этому – наша естественная реакция. Поступая так, мы рассеиваем это. Оставь свой страх и следуй потере своей человеческой формы шаг за шагом.

Она добавила, что в ее случае распад человеческой формы начался с невыносимой боли в матке и с необычайного давления, медленно смещавшегося вниз – к ногам и вверх – к горлу. Она добавила, что последствия ощущаются немедленно.

Я хотел записывать каждый нюанс своего вхождения в это новое состояние. Я приготовился вести детальный дневник обо всем происходящем, но, к моему большому разочарованию, ничего больше не происходило. После нескольких дней напрасного ожидания я отбросил объяснение Ла Горды и решил, что доктор был прав в своем диагнозе. Мне это было совершенно понятно. Я взвалил на себя ответственность, порождавшую невыносимое напряжение. Я принял лидерство, которое, по мнению учеников, принадлежало мне, но я не имел никакого представления, как себя вести и что делать.

Нагрузка проявилась в моей жизни и более серьезным образом. Мой обычный уровень энергии непрерывно падал. Дон Хуан сказал бы, что я теряю личную силу и, следовательно, я непременно потеряю свою жизнь. Дон Хуан настроил меня жить посредством исключительной личной силы, что я понимал, как определенное состояние бытия, как отношение порядка между субъектом и вселенной, которое нельзя было разрушить, не вызвав смерти субъекта. Поскольку никакой возможности изменить ситуацию не предвиделось, я заключил, что жизнь моя подходит к концу. Мое чувство обреченности, казалось, разъярило всех учеников. Я решил на пару дней уехать, чтобы рассеять свою хандру и снять их напряжение.

 

Когда я вернулся, они стояли у дверей дома сестричек, как бы ожидая меня. Нестор бросился к моей машине и, прежде чем я выключил мотор, прокричал, что Паблито сбежал. Он уехал умирать, сказал Нестор, в город Тула, на родину предков. Я был в ужасе и почувствовал себя виновным.

Ла Горда не разделяла моего беспокойства. Она сияла, светясь удовлетворением.

– Этому маленькому сутенеру[2] лучше умереть, – сказала она. – Все мы теперь заживем гармонично, как и должны были. Нагуаль говорил нам, что ты принесешь перемену в нашу жизнь. Что ж, ты ее принес. Паблито нам больше не досаждает. Ты избавил нас от него. Посмотри, как мы счастливы. Без него нам живется куда лучше.

Я был вне себя от ее бесчувственности. Я сказал так жестко, как только мог, что дон Хуан учил нас быть воинами. Я подчеркнул, что безупречность воина требует, чтобы я не позволил Паблито умереть просто так.

– Что же ты собираешься делать? – спросила Ла Горда.

– Я собираюсь послать одного из вас, чтобы он жил с ним, – сказал я. – До того дня, пока мы все, включая Паблито, не сможем уехать отсюда.

Они посмеялись надо мной, даже Нестор и Бениньо, которых я считал наиболее близкими к Паблито. Ла Горда смеялась дольше всех, явно провоцируя меня.

Я обратился за поддержкой к Нестору и Бениньо. Они отвели глаза в сторону.

Я воззвал к высшему пониманию Ла Горды. Я умолял ее. Я использовал все доводы, какие мог придумать. Она смотрела на меня с явным презрением.

– Пойдемте, – сказала она остальным.

Она лучезарно улыбнулась мне, затем передернула плечами и поджала губы.

– Приглашаем тебя идти с нами, – сказала она мне, – при условии, что ты не станешь задавать вопросов и не будешь упоминать об этом маленьком сутенере.

– Ты, Ла Горда, бесформенный воин, – сказал я, – ты сама мне это говорила. Почему же тогда ты судишь Паблито?

Ла Горда не ответила. Удар попал в цель. Она поморщилась и отвернулась от моего взгляда.

– Ла Горда с нами! – пронзительно закричала Хосефина.

Сестрички окружили Ла Горду и затолкали ее в дом. Я последовал за ними. Нестор и Бениньо тоже вошли внутрь.

– Что ты собираешься делать, забрать кого-нибудь из нас силой? – спросила Ла Горда.

Я сказал им, что считаю своим долгом помочь Паблито и делал бы то же для любого из них.

– Ты действительно думаешь, что сможешь это сделать? – спросила Ла Горда, с горящими гневом глазами.

Я хотел было яростно заорать, как я уже делал однажды в их присутствии. Но обстоятельства были иными. Я не мог этого сделать.

– Я собираюсь забрать с собой Хосефину, – сказал я. – Я – Нагуаль.

Ла Горда сгребла сестричек и прикрыла их своим телом. Они уже собирались взяться за руки; что-то во мне знало, что если они это сделают, то их объединенная сила станет ужасной, и все мои усилия забрать Хосефину пойдут прахом. Моим единственным шансом было ударить прежде, чем они успеют образовать группу. Я толкнул Хосефину обеими руками так, что она волчком вылетела на середину комнаты. Прежде, чем они успели собраться снова, я ударил Лидию и Розу. Они согнулись от боли. Ла Горда бросилась на меня с яростью дикого зверя. Я никогда не видел ее такой разъяренной. Она вложила в этот бросок всю свою концентрацию. Если бы она меня ударила, я бы умер на месте. Она промахнулась лишь на какой-то дюйм. Я схватил ее сзади в охапку, и мы покатились по полу. Мы отчаянно боролись, пока полностью не выдохлись. Ее тело расслабилось. Она начала гладить тыльную сторону моих рук, которые были крепко сцеплены у нее на животе.

Тут я заметил, что Нестор и Бениньо стоят у дверей. Оба они, казалось, были на грани обморока.

Ла Горда смущенно улыбнулась и сказала, что рада тому, что я одолел ее.

Я увез Хосефину к Паблито. Я чувствовал, что она единственная из всех искренне нуждается в том, чтобы за ней кто-то ухаживал, и Паблито обижался на нее меньше, чем на остальных. Я надеялся, что благородство заставит его прийти на помощь, если она будет в такой помощи нуждаться.

Через месяц я снова приехал в Мексику. Паблито и Хосефина вернулись. Они поселились в доме Хенаро вместе с Бениньо и Розой. Нестор и Лидия жили в доме Соледад, а Ла Горда – одна в доме сестричек.

– Тебя не удивляет наше новое расселение? – спросила Ла Горда.

Я действительно был очень удивлен и хотел знать, что стоит за этой новой организацией.

Ла Горда сухо сообщила мне, что за всем этим, насколько ей известно, не кроется ничего особенного. Они избрали жизнь парами, но не парами в обычном понимании. Она добавила, что вопреки тому, что я мог подумать, они были безупречными воинами.

Новая форма отношений была действительно приятной. Все, казалось, полностью расслабились. Не было больше ни подначек, ни вспышек конкуренции. Они стали одеваться в стиле, принятом у индейцев этого района. Женщины были одеты в длинные широкие юбки в складку, почти касавшиеся пола. Они надевали темные шали, заплетали волосы в косы, только Хосефина всегда носила шляпу. Мужчины носили легкие белые штаны и рубашки, а на голове – соломенные шляпы. Все были обуты в самодельные сандалии.

Я спросил у Ла Горды о значении их нового одеяния. Она сказала, что они готовятся к отъезду. Раньше или позже, с моей помощью или без нее, они собираются покинуть эту долину. Они намереваются отправиться в новый мир, в новую жизнь. Чем дольше они носят индейскую одежду, тем резче будет их переход к новой, городской. Она сказала, что их учили быть текучими, чувствовать себя легко в любой ситуации, в какой бы они ни оказались, и что меня учили тому же. Моим вызовом было вести себя с ними непринужденно, вне зависимости от того, как они относятся ко мне. Их задачей, с другой стороны, было покинуть свою долину и переселиться куда-нибудь еще, чтобы убедиться, могут ли они быть такими текучими, как надлежит воину.

Я спросил, каково в действительности было ее мнение о наших шансах на успех. Ла Горда ответила, что на наших лицах лежит печать поражения. Затем она резко сменила тему разговора, сказав, что в своем сновидении она смотрела в гигантскую узкую щель между двумя высокими круглыми горами. Ей казалось, что эти круглые горы ей знакомы, и хотелось, чтобы я отвез ее в город, расположенный неподалеку. Она считала, не зная, почему, что эти две горы расположены там и что послание, полученное ею в сновидении, состоит в том, чтобы мы вдвоем отправились туда.

 

Мы уехали на рассвете. Я уже как-то проезжал через этот город. Он был очень маленьким, и я не помнил в его окрестностях ничего, похожего на видение Ла Горды. Вокруг него были только невысокие холмы. Оказалось, что двух гор там действительно не было, а если они там и были, то мы не смогли их найти.

Однако в течение двух часов, которые мы провели в этом городе, нас не покидало ощущение, что мы знали что-то неопределенное, ощущение, которое временами становилось бесспорным, а затем опять отступало во тьму и перерастало в раздражение и разочарование. Посещение этого города странным образом волновало нас, или же, лучше сказать, – по неизвестным причинам мы стали очень беспокойными. Я глубоко ушел в совершенно нелогичный конфликт. Я не помнил, чтобы когда-нибудь останавливался в этом городе, и все же я мог поклясться, что не только бывал здесь, но даже какое-то время жил. Это не было отчетливым воспоминанием. Я не помнил улицы или дома. То, что я ощутил, было необоснованным, но сильным предчувствием, что что-то вот-вот должно проясниться у меня в голове. Я не знал, что именно, может, просто какое-то воспоминание. Временами это смутное предчувствие было всепоглощающим, особенно, когда я увидел один дом. Я остановил машину перед ним. Мы с Ла Гордой смотрели на него из машины, около часа, но никто из нас не предложил выйти из машины и войти в него.

Мы оба были очень раздражены. Мы стали говорить о ее видении двух гор. Наш разговор вскоре перешел в спор. Она считала, что я не принял ее сновидения всерьез. Мы вошли в раж и кончили тем, что начали орать друг на друга, но не столько от гнева, сколько от нервного напряжения. Я поймал себя на этом и замолчал.

На обратном пути я остановил машину на обочине грунтовой дороги. Мы вышли размять ноги. Ла Горда все еще казалась взволнованной. Мы немного прошлись, но было слишком ветрено, чтобы получить удовольствие от такой прогулки. Мы вернулись к машине и забрались в нее.

– Если бы ты только привлек свое знание, – сказала Ла Горда умоляюще, – ты бы понял, что потеря человеческой формы…

Она запнулась посреди фразы. Должно быть, ее остановила моя гримаса. Она знала о моей внутренней борьбе. Если бы у меня внутри было какое-то знание, которое я мог бы сознательно привлечь, я бы давно это сделал.

– Но ведь мы – светящиеся существа, – сказала она тем же умоляющим тоном. – В нас еще так много всего. Ты – Нагуаль, значит, в тебе еще больше.

– Что же, по-твоему, я должен сделать? – спросил я.

– Ты должен оставить свое желание цепляться. То же самое происходило со мной. Я держалась за такие вещи, как пища, которую я любила, горы, среди которых я жила, люди, с которыми мне нравилось разговаривать. Но больше всего я цеплялась за желание нравиться.

Я сказал ей, что ее советы для меня бессмысленны, так как не осознаю, что держусь за что-либо. Она настаивала, что каким-то образом я все же знаю, что ставлю барьеры потере своей человеческой формы.

– Наше внимание натренировано быть упорно[3] сфокусированным, – продолжила она. – Именно так мы поддерживали свой мир. Твое первое внимание было обучено фокусироваться на чем-то, совершенно чуждом мне, но очень знакомом тебе.

Я ответил ей, что мой ум пребывает в абстракциях, но не в чем-то абстрактном, подобно математике, а, пожалуй, в разумных суждениях.

– Сейчас самое время уйти от всего этого, – сказала она. – Для того, чтобы потерять человеческую форму, ты должен освободиться от всего этого балласта. Ты уравновешиваешь все настолько настойчиво, что парализуешь сам себя.

У меня не было настроения спорить. То, что она называла потерей человеческой формы, было слишком смутной концепцией, чтобы тут же размышлять об этом. Я был поглощен тем, что мы испытали в городе. Ла Горда не хотела об этом говорить.

– Единственное, что имеет значение, так это привлечение твоего знания, – сказала она. – Если тебе нужно, ты умеешь это делать, как в тот день, когда убежал Паблито, и ты затеял драку.

Ла Горда сказала, что происшедшее в тот день было примером привлечения знания. Не отдавая себе в точности отчета в том, что я делаю, я выполнил сложные действия, которые требуют способности видеть.

–Ты не просто напал на нас, ты видел.

В каком-то смысле она была права. В тот раз имело место нечто, совсем не похожее на обычный ход вещей. Я детально перебирал воспоминания об этом, связывая их, однако, с аргументами личного характера. У меня не было адекватного объяснения всему случившемуся. Я только мог сказать, что эмоциональное напряжение того момента повлияло на меня немыслимым образом.

Когда я вошел в тот дом и увидел четырех женщин, то в долю секунды осознал, что могу изменить свой обычный способ восприятия. Я увидел прямо перед собой четыре аморфных шара, излучавших очень интенсивный янтарный свет. Один из них был более спокойным и приятным, остальные выглядели недружелюбными, острыми беловато-янтарными сияниями. Более спокойным сиянием была Ла Горда. И в этот момент три недружелюбных сияния склонились над ней.

Шар беловатого сияния, ближайший ко мне, которым была Хосефина, выглядел несколько неуравновешенным. Он наклонился, поэтому я толкнул его и пнул два других в углубления, которые каждый из них имел с правой стороны.

У меня не было осознанного намерения ударить их в это место. Я просто счел выемку подходящей. Каким-то образом она приглашала меня пнуть туда ногой. Результат был сокрушительным. Лидия и Роза сразу отключились. Я ударил каждую из них в правое бедро. Это не было пинком, который мог бы сломать какую-нибудь кость. Я просто надавил ногой и толкнул пузыри света, находившиеся передо мной. Тем не менее все выглядело так, будто я нанес им по сокрушительному удару в самое уязвимое место их тел.

Ла Горда была права – я привлек знание, которого не осознавал. Если это называется видением, то для моего интеллекта видением являлось знание тела. Ведущая роль зрения воздействует на знание тела и создает иллюзию, что оно связано с глазами. То, что я испытал, нельзя было назвать чисто зрительными ощущениями. Я видел шары света чем-то помимо моих глаз. Поскольку я сознавал, что в поле моего зрения находятся четыре женщины, я и имел дело все время с ними. Шары света даже не налагались на них; одна картина было полностью отделена от другой. Самым сложным для меня выступал вопрос времени. Все было сжато в несколько секунд. Если бы я переводил взгляд с одной сцены на другую, то этот переход должен был быть таким быстрым, что становился бессмысленным. Поэтому я могу вспомнить только восприятие двух совершенно различных сцен одновременно.

После того, как я пнул два шара света, спокойный шар, Ла Горда, бросился на меня, но не прямо, а целясь в мой левый бок. С того момента, как начался бросок, этот шар имел явное намерение промахнуться. Когда свечение прошло мимо меня, я схватил его. Катаясь с ним по полу, я почувствовал, что вплавляюсь в него. Это был единственный момент, когда я действительно потерял последовательность событий. Я вновь осознал себя, когда Ла Горда гладила меня ладонью.

– В наших сновидениях я и сестрички научились сцеплять руки, – сказала Ла Горда. – Мы знаем, как образовать линию. В этот день нашей проблемой было то, что мы никогда не образовывали линию вне нашей комнаты. Именно поэтому мы потащили тебя в дом. Твое тело знало, что значит для нас сцепить руки. Если бы мы это сделали, то я была бы под их контролем. Они более свирепы, чем я. Их тела плотно закрыты, они не связаны с сексом. Я же связана, что делает меня более слабой. Я уверена, что зависимость от секса затрудняет тебе привлечение твоего знания.

Она продолжала говорить дальше об ослабляющих последствиях секса. Я ощутил неудобство и попытался увести разговор от этой темы, но она, казалось, была намерена сознательно возвращаться к ней, хотя видела, что мне не по себе.

– Поедем с тобой в Мехико, – сказал я в отчаянии, думая, что напугаю ее.

Она не отвечала. Она поджала губы, скосив глаза. Мышцы подбородка у нее напряглись, а верхняя губа выпятилась, пока не вывернулась под самым носом. Ее лицо так исказилось, что я отшатнулся. Увидев мое удивление, она расслабила мышцы лица.

– Ла Горда, – повторил я, – поедем в Мехико.

– Конечно, почему бы и нет, – сказала она. – Что мне для этого надо?

Я не ожидал подобной реакции и сам был шокирован.

– Ничего, – сказал я. – Мы поедем так, как есть.

Ни слова не говоря, она уселась на сидение, и мы поехали в сторону Мехико. Было еще рано. Я спросил, осмелится ли она поехать со мной до Лос-Анжелеса. Минуту она, казалось, размышляла.

– Я только что задала этот вопрос своему светящемуся телу, – сказала она.

– Что же оно ответило?

– Оно сказало: «Если сила это позволит».

В ее голосе было такое богатство чувств, что я остановил машину и обнял ее. Моя привязанность к ней в этот момент была настолько велика и глубока, что я испугался. Она не имела ничего общего с сексом или стремлением к психологической поддержке. Это чувство превосходило все, что я знал.

Это объятие вернуло мне ощущение, которое было у меня раньше, – будто что-то во мне собиралось вырваться наружу. Что-то такое, что было закупорено и упрятано в глубине, так что я не мог сознательно до него добраться. Я почти знал, что это такое, но тут же терял, как только до него добирался.

В город Оахака мы приехали в начале вечера. Я оставил машину на одной из боковых улиц, и мы прошли к площади в центре города. Мы направлялись к скамейке, на которой обычно сидели дон Хуан и дон Хенаро. Она была не занята. Мы уселись там в благоговейном молчании.

В конце концов Ла Горда сказала, что она много раз была здесь с доном Хуаном и еще с кем-то, кого она не может вспомнить. Она не была уверена, наяву это происходило или просто снилось ей.

– Что вы с доном Хуаном делали на этой скамейке? – спросил я.

– Ничего, мы просто ждали попутной машины, которая подбросила бы нас в горы, – ответила она.

Я рассказал ей, что когда я сидел с доном Хуаном на этой скамейке, то мы часами болтали. Я сообщил ей о его склонности к поэзии, и как я обычно читал ему стихи, когда нам больше нечего было делать. Он слушал стихи, исходя из предпосылки, что прослушивания достойны только первая и иногда вторая строфы, последующие же он называл индульгированием поэта. Лишь очень немногие из тех сотен стихов, которые я прочитал ему здесь, он выслушал полностью.

Сначала я читал ему то, что мне нравилось, а именно абстрактные, замысловатые, идущие от ума стихи. Позднее он заставлял меня вновь и вновь читать то, что ему нравилось. По его мнению, стихотворение должно быть компактным, предпочтительно – коротким. Оно должно быть составлено из точных, прямых и очень простых картин. В конце дня на этой скамейке стихотворение Сесара Вальехо, казалось, подвело черту под его особым чувством тоски. Я прочитал его Ла Горде по памяти, не столько ради нее, сколько ради себя.

Интересно, что она делает в этот час.

Моя милая Рита, девушка Анд.

Мой легкий тростник, девушка дикой вишни.

Теперь, когда усталость душит меня,

И кровь засыпает, как ленивый коньяк.

Интересно, что она делает теми руками,

Которые с постоянной прилежностью

Гладили крахмальное белье

После полудня.

Теперь, когда этот дождь уносит

Мое желание идти дальше.

Интересно, что стало с ее юбкой с каймой.

С ее вечным трудом, с ее походкой.

С ее запахом весеннего сахарного

Тростника, обычного в тех местах.

Она, должно быть, в дверях

Смотрит на быстро несущиеся облака.

Дикая птица на крыше издает свой крик.

И, взглянув, она наконец скажет:

«Господи, как холодно!»

 

Воспоминания о доне Хуане были невероятно живыми. Это не были воспоминания на уровне мысли, так же, как они не были воспоминаниями на уровне моих осознаваемых чувств. Это был неизвестный вид памяти, который заставил меня плакать. Слезы лились из моих глаз, но они совсем не успокаивали меня.

Последний час дня всегда имел особое значение для дона Хуана. Я перенял у него такое отношение к этому часу и его убежденность в том, что если что-нибудь важное должно произойти со мной, то оно произойдет именно в этот час.

Ла Горда положила голову мне на плечо. Какое-то время мы оставались в таком положении. Я чувствовал себя расслабленным. Возбуждение ушло. Странно, что такое простое действие, как то, что я положил свою голову на голову Ла Горды, принесло мне такой покой. Я хотел пошутить, что нам следовало бы связать наши головы вместе. Но я тут же понял, что она переиначит мои слова и посмеется над ними. Тело мое затряслось от смеха, и я понял, что сплю, хотя глаза мои были открыты, и я легко мог встать, если бы захотел. Мне не хотелось двигаться, поэтому я остался в том же положении, одновременно и бодрствующим и спящим. Я видел, что прохожие глазеют на нас. Но мне не было до этого никакого дела, хотя обычно мне не нравилось быть объектом внимания.

Затем внезапно все люди в поле моего зрения превратились в большие пузыри белого света. Я смотрел на светящиеся яйца не мельком, а непрерывно, впервые в своей жизни. Дон Хуан говорил мне, что человеческие существа кажутся видящему светящимися яйцами. Я уже испытывал проблески такого восприятия, но никогда еще не фокусировал свое зрение на них так, как я делал в этот день.

Пузыри света вначале были расплывчатыми, как если бы мои глаза не были настроены, но затем в одну секунду мое зрение как бы установилось, и пузыри белого света стали продолговатыми светящимися яйцами. Они были большими, даже огромными, возможно, чуть более двух метров в высоту и метр с четвертью в ширину, или даже больше.

В какой-то момент я вдруг заметил, что одно яйцо перестало двигаться; я увидел плотную массу света перед собой. Яйца следили за мной, угрожающе наклоняясь надо мной. Я намеренно двинулся и сел прямо. Ла Горда крепко спала у меня на плече. Вокруг нас была группа подростков. Должно быть, они думали, что мы пьяны. Они передразнивали нас. Самый смелый из юнцов касался груди Ла Горды. Я встряхнул ее и разбудил. Мы поспешно встали и ушли. Они последовали за нами, насмехаясь и выкрикивая оскорбления. Присутствие полицейского на углу помешало им продолжать свое преследование.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.