Глава третья ЛА ГОРДА 1 страница

Прежде всего, в облике Ла Горды привлекали внимание глаза – очень темные и спокойные. Она, видимо, изучала меня с головы до пят. Ее глаза прошлись по моему телу так, как это обычно делал дон Хуан. Они имели то же спокойствие и силу. Я понял, почему она самая лучшая. Мне пришла в голову мысль, что дон Хуан, должно быть, оставил ей свои глаза.

Она была чуть выше остальных девушек. Когда она повернулась к ним, я отметил ее худощавое смуглое тело великолепную спину и изящные линии ее широких плеч.

Она что-то сказала повелительным тоном, и все трое сели на скамейку прямо за ней. Заслонив их своим телом, она снова повернулась лицом ко мне.

Она была очень серьезна, но без капли мрачности или суровости. Хотя она не улыбалась, но явно была дружественной. Я отметил ее приятные черты: лицо хорошей формы, не угловатое и не круглое, маленький рот с тонкими губами, широкий нос, высокие скулы и черные как смоль длинные волосы.

Я не мог не отметить ее прекрасные мускулистые руки, сцепленные перед собой над областью пупка. Тыльной стороной руки были повернуты ко мне. Я видел, как мускулы ритмично сокращались, когда она сжимала свои ладони.

Она была одета в длинное хлопчатобумажное вылинявшее платье оранжевого цвета с длинными рукавами и коричневую шаль. В ней было что-то ужасно успокаивающее и завершенное. Я ощутил присутствие дона Хуана. Мое тело расслабилось.

– Садись, садись. – Убеждающе сказала она.

Я вернулся к столу. Она показала мне куда сесть, но я остался стоять. Она впервые улыбнулась и ее глаза стали мягкими и сияющими. Она была не так хороша, как Хосефина, и все же была прекрасней всех.

Мы немного помолчали. Объясняя, она сказала мне, что с тех пор как ушел Нагуаль, они делали лучшее, на что были способны и что благодаря своей самоотверженности они свыклись с поставленной доном Хуаном задачей.

Я не вполне понимал смысл ее слов, но когда она заговорила, я более чем когда-либо ощутил присутствие дона Хуана. Это не означало, что она копирует манеры дона Хуана или подражает его голосу. Просто она обладала внутренним контролем, благодаря которому действовала так же как дон Хуан. Их сходство было чисто внутренним.

Я сказал ей, что приехал сюда в надежде на помощь Паблито и Нестора, потому что я то ли слишком медлителен, то ли просто глуп в понимании путей магов. Я был искренним, но все обходились со мной почему-то злобно и вероломно.

Она начала извиняться, но я не дал ей закончить. Взяв свои вещи, я вышел из дома. Она побежала за мной. Не мешая мне собираться, она быстро говорила, как будто должна была до моего отъезда успеть сказать все, что хотела.

Она сказала, что я должен выслушать ее и что она вынуждена ехать со мной до тех пор, пока не передаст все, что Нагуаль поручил ей сообщить мне.

– Я еду в Мехико, – сказал я.

– Если будет нужно, я поеду с тобой и в Лос-Анджелес, – ответила она.

Я понял, что это правда.

– Прекрасно, – сказал я, испытывая ее. – Садись в машину. После секундного колебания она молча остановилась и повернулась лицом к дому. Хлопком сведя ладони, она прижала их к низу живота. Затем повернувшись лицом к долине, она проделала то же самое.

Я знал, что она делает. Она прощалась со своим домом и окружающими его, внушающими благоговейный страх, круглыми холмами. Несколько лет назад дон Хуан научил меня этому прощальному жесту. Он подчеркивал, что это исключительно мощный жест и воин должен использовать его экономно. Я воспользовался им всего дважды.

Прощальное движение Ла Горды несколько отличалось от того, которому учил меня дон Хуан. Он говорил, что руки складывают как при молитве, либо осторожно, либо с большой скоростью, в каждом случае схлопывая ладони. В обоих вариантах хлопок должен был захватить чувство, которое воин не хотел оставлять позади. Когда сложенные руки захватили это чувство, их с большой силой направляли к груди на уровне сердца. Там это чувство становилось «кинжалом» и воин вонзал его в себя, как бы держа обеими руками.

Дон Хуан говорил мне, что воин так прощается лишь в том случае, когда у него есть основания считать, что он может не вернуться назад.

Прощание Ла Горды захватило меня.

– Ты прощаешься? – спросил я из любопытства.

– Да, – сухо ответила она.

– Ты не прикладываешь руки к груди?

– Это делают мужчины. У женщин есть матка. Они хранят свои чувства там.

– Не должна ли ты прощаться так только тогда, когда не вернешься назад?

– Может, я и не вернусь, – ответила она. – Я еду с тобой.

Я почувствовал прилив непонятной печали, непонятной потому, что я совсем не знал этой женщины. На ее счет у меня были лишь сомнения и подозрения. Но, посмотрев в ее чистые глаза, я почувствовал свою исключительную близость с ней. Я смягчился. Мой гнев исчез и уступил место странной печали. Оглядевшись, я понял, что эти огромные круглые таинственные холмы разрывают меня на части.

– Эти холмы – живые, – сказала она, прочитав мои мысли.

Повернувшись к ней, я сказал, что и местность, и женщины повлияли на меня на каком-то очень глубоком уровне, – уровне, которого я в обычных условиях не мог представить себе. Я даже не мог сказать, что действовало более опустошительно – местность или женщины. Атаки женщин были прямыми и ужасающими, но эти холмы вызывали постоянное, изводящее опасение, желание спастись от них бегством. Когда я рассказал об этом Ла Горде, она отметила, что я очень точно определил эффект этого места, и что Нагуаль оставил их здесь именно поэтому. Я никого не должен винить в случившемся, так как сам Нагуаль приказал этим женщинам попытаться уничтожить меня.

– И тебе тоже он отдал подобный приказ? – спросил я.

– Нет. Я отличаюсь от них, – сказала она. – Они – сестры. Они – одно и то же, в точности одно и то же. Так же как Паблито, Нестор и Бениньо – одно и то же. Только ты и я можем быть одним и тем же. Сейчас это не так, потому что ты еще не полный. Но однажды мы станем одним и тем же, в точности одним и тем же.

– Мне сказали, что ты – единственная, кто знает, где Нагуаль и Хенаро сейчас, – сказал я.

Внимательно посмотрев на меня, она утвердительно кивнула.

– Это верно, – сказала она. – Я знаю, где они. Нагуаль велел мне взять тебя туда, если я смогу.

Я предложил ей не ходить вокруг да около, а немедленно открыть мне их точное местонахождение. Казалось, мое требование ошеломило ее. Извинившись, она заверила меня, что расскажет все позже, в дороге. Она умоляла не расспрашивать о них, так как получила строгие указания ничего не говорить до наступления подходящего момента.

Лидия и Хосефина подошли к двери и уставились на меня. Я поспешно забрался в машину. Когда Ла Горда садилась следом, было похоже, что она входила в пещеру. Она словно заползала в нее. Дон Хуан обычно поступал так же. Однажды, после многократного наблюдения за тем, как он это делает, я шутливо сказал ему, что функциональнее было бы делать это так, как делаю я. Я полагал, что этот странный способ садиться связан с недостатком его знакомства с автомобилями. Он объяснил мне, что машина является пещерой и что в пещеры следует входить именно так, если мы намерены пользоваться ими. Пещерам, естественным или искусственным, присущ особый дух и к этому духу следует приближаться с уважением. Вползание – единственный способ продемонстрировать это уважение.

Я колебался, можно ли спросить Ла Горду о том, не дон Хуан ли рассказал ей о таких деталях, но она заговорила первой. Она сказала, что Нагуаль дал ей специальные инструкции на случай, если я останусь в живых после атаки доньи Соледад и трех девушек. Затем она вскользь заметила, что перед поездкой в Мехико мы должны побывать в одном особом месте в горах, куда обычно ходили мы с доном Хуаном. Там она и сообщит мне информацию, которую Нагуаль никогда прежде мне не открывал.

Мгновение я колебался, а затем что-то во мне, не имевшее отношения к разуму, заставило меня ехать к горам. Мы ехали в полном молчании. Я несколько раз пытался завязать разговор, но она каждый раз останавливала меня энергичным качанием головой. Наконец она устала от моих попыток и с нажимом сказала: то, что она должна сообщить, будет сказано только на месте силы и мы, пока не доедем туда, должны воздерживаться от опустошающих бесполезных разговоров.

После долгой езды и утомительной ходьбы в сторону от дороги мы, наконец, достигли места силы. Было уже далеко за полдень. Мы были в глубоком каньоне. На дне его было уже темно, хотя солнце еще освещало вершины гор над ним. Мы подошли к неглубокой пещере, которая находилась на северной стороне пролегавшего с востока на запад каньона на высоте нескольких футов. Я хорошо знал это место. Обычно мы с доном Хуаном проводили здесь много времени.

Перед тем, как войти в пещеру, Ла Горда тщательно подмела пол ветками, как это обычно делал и дон Хуан, очищая камни от клещей. Затем она нарвала большую охапку веточек с мягкими листьями с окружающих кустов и разложила их на каменном полу в качестве подстилки.

Она жестом пригласила меня войти. Из уважения я всегда пропускал вперед дона Хуана. То же я хотел сделать и по отношению к ней, но она отклонила мое предложение, сказав, что Нагуаль – я. Я вполз в пещеру так же, как она вползала в машину, и засмеялся над своей непоследовательностью. Мне казалось нелепым обращаться с машиной как с пещерой.

Она предложила мне расслабиться и устроиться поудобнее.

– Причина, по которой Нагуаль не мог раскрыть тебе все свои планы, заключается в том, что ты не полный, – внезапно сказала она. – И ты все еще остаешься таким, но сейчас, после схваток с доньей Соледад и сестричками ты стал сильнее, чем раньше.

– Что значит быть неполным? Все говорят, что только ты можешь объяснить это, – сказал я.

– Это очень просто, – ответила она. – Полный человек – это тот, кто никогда не имел детей.

Она сделала паузу, как бы давая мне время записать сказанное. Я поднял глаза от своих заметок. Она внимательно смотрела на меня, оценивая эффект от своих слов.

– Я знаю, что Нагуаль говорил тебе то же, что говорю я, – продолжала она, – но ты не обратил никакого внимания на его слова, как, думаю, не обратишь теперь и на мои.

Я вслух прочел то, что записал, и повторил сказанное. Она хихикнула.

– Нагуаль сказал, что неполный человек – это человек, у которого есть дети, – раздельно, словно диктуя, сказала она.

Она внимательно посмотрела на меня, ожидая вопроса или замечания. Я молчал.

– Теперь я рассказала тебе все о том, что значит быть полным и неполным, – продолжила она. – И я рассказала тебе это точно так же, как мне – Нагуаль. Это ничего не значило для меня тогда, как ничего не значит для тебя сейчас.

Я невольно рассмеялся над тем, как она копирует дона Хуана.

– У неполного человека дыра в животе. Маг может видеть эту дыру так же ясно, как ты видишь мою голову. Когда дыра находится с левой стороны живота, то ребенок, который произвел эту дыру, имеет тот же пол. Если же она находится справа, то ребенок противоположного пола. Дыра слева – черная, справа – темно-коричневая.

– Ты можешь «видеть» эту дыру у имеющих детей?

– Конечно. Есть два способа видеть ее. Маг может видеть или в сновидении, или непосредственно глядя на человека. Маг, который видит, смотрит на светящееся существо и без всякого труда определяет, есть ли дыра в светимости тела. Но даже если маг не знает, как видеть, он может посмотреть и различить темноту дыры через одежду.

Она остановилась. Я уговаривал ее продолжать.

– Нагуаль говорил мне, что ты записываешь, но потом не помнишь того, что записал, – сказала она обвиняющим тоном.

Я запутался в словах, пытаясь оправдаться. Но я знал, что сказанное ею было правдой. Слова дона Хуана всегда оказывали двойное воздействие: одно – когда я слушал что-то впервые, и другое – когда я читал дома то, что записал, а потом забыл.

Однако разговор с Ла Гордой был принципиально иным. У учеников дона Хуана не было его всеобъемлющего знания. Их откровения, хотя и экстраординарные, были лишь отдельным недостающими фрагментами пазла. Из-за необычного характера этих фрагментов картина не становилась более ясной, но только сильнее запутывалась.

– У тебя была коричневая дыра с правой стороны живота, – продолжала она. – Это значит, что тебя опустошила женщина. У тебя есть ребенок женского пола. Нагуаль сказал, что у меня была огромная черная дыра, потому что я произвела двух женщин. Я никогда не видела этой дыры, но я видела других людей, дыры которых были как моя.

– Ты сказала, «была дыра». У меня ее больше нет?

– Нет. Она была залатана. Нагуаль помог тебе залатать ее. Без его помощи ты был бы сейчас еще более пустым.

– Что это за заплата?

– Латка в твоей светимости. Я не знаю, как еще объяснить это. Нагуаль сказал, что маг его уровня может в любой момент заполнить эту дыру. Но это заполнение – только латка без светимости. Любой, кто видит или делает сновидение, может сказать, что это выглядит как заплата свинцового цвета на желтой светимости остального тела.

Нагуаль залатал тебя, меня и Соледад. Но он предоставил нам самим поместить назад сияние, светимость.

– Как он залатал нас?

– Он – маг. Он что-то вложил в наши тела. Он изменил нас. Мы больше не такие, как прежде. Заплата – это то, что он вложил туда.

– Но как он вложил это туда, и что это такое?

– Его собственная светимость. Он сделал это своей рукой. Он просто проник в наши тела и оставил там свои волокна. Он сделал это со всеми своими шестью детьми и с Соледад. Все мы – одно и то же, кроме Соледад. Она – нечто иное.

Ла Горда, казалось, не хотела продолжать. Она заколебалась и начала почти заикаться.

– Что представляет собой донья Соледад? – настаивал я.

– Это очень трудно объяснить, – сказала она после длительных уговоров. – Она такая, как и я, и все-таки другая. Она имеет ту же светимость и все же она не с нами. Она идет в противоположном направлении. Сейчас она больше всего похожа на тебя. Вы оба имеете заплаты, напоминающие свинец. Моя заплата исчезла и я снова – полное светящееся яйцо. Поэтому я и сказала, что ты и я будем совершенно одинаковыми в тот день, когда ты снова станешь полным. Нас делает в данный момент почти одинаковыми светимость Нагуаля, одинаковое направление и еще то, что мы оба были пустыми.

– Как выглядит полный человек для мага? – спросил я.

– Как светящееся яйцо, состоящее из волокон, – ответила она. – Все волокна – целые. Тогда они выглядят как струны, туго натянутые струны. Это выглядит так, как будто струны натянуты так же, как покрытие барабана.

У пустого человека на краях дыры волокна оборваны. Если у него много детей, его волокна вообще не похожи на волокна. Эти люди выглядят как два разделенных чернотой куска светимости. Это ужасное зрелище. Нагуаль заставлял меня видеть таких людей, когда мы с ним были в городском парке.

– Как ты думаешь, почему Нагуаль никогда не говорил мне об этом?

– Он говорил тебе все, но ты никогда не понимал его правильно. Как только он видел, что ты не понимаешь того, что он говорит, он был вынужден менять тему. Твоя пустота препятствует пониманию. Нагуаль сказал, что для тебя это совершенно естественно – не понимать, ведь когда человек становится неполным, он действительно опустошается, как тыква, из которой вычистили содержимое. Не важно, сколько раз он говорил тебе, что ты пустой; не имело значения даже то, что он объяснил тебе, что это значит. Ты никогда не понимал, что он имеет в виду и хуже того – не хотел понимать.

Ла Горда ступила на опасную почву. Я попытался отвлечь ее другими вопросами, но она отклонила их.

– Ты любишь маленького мальчика и не хочешь понять, что Нагуаль имеет в виду, – сказала она обвиняюще. – Нагуаль сказал, что у тебя есть дочь, которую ты никогда не видел, и что ты любишь того маленького мальчика. Одна взяла твое острие, другой – привязал[8] тебя. Ты соединил их вместе.

Мне пришлось прекратить записывать. Я вылез из пещеры, встал и начал спускаться по крутому склону на дно лощины. Ла Горда следовала за мной. Она спросила меня, не расстроился ли я из-за ее прямоты. Мне не хотелось лгать.

– А как ты думаешь?

– Ты прямо дымишься! – воскликнула она и захихикала с такой знакомой мне непринужденностью дона Хуана и дона Хенаро.

Видимо, она едва не потеряла равновесие и схватилась за мою левую руку. Чтобы помочь ей спуститься на дно лощины, я поднял ее за талию. Я отметил, что она весит не более ста фунтов. Поджав губы, как это обычно делал дон Хенаро, она сказала, что весит сто пятнадцать фунтов. Мы одновременно рассмеялись. Это был момент прямого непосредственного общения.

– Почему ты все время пристаешь ко мне с этими разговорами? – спросила она.

Я рассказал ей, что когда-то был маленький мальчик, которого я безмерно любил. Я чувствовал, что просто обязан поговорить с ней о нем. Какая-то чрезвычайная необходимость выше моего понимания заставляла меня открыться этой совершенно чужой женщине.

Когда я начал рассказывать о мальчике, меня охватила волна ностальгии; то ли место так повлияло на меня, то ли ситуация, а может, время дня. Для меня как-то слились воедино память о мальчике с памятью о доне Хуане. Впервые за то время, что я не видел его, мне его не хватало. Лидия говорила, что они не тосковали о нем, так как он всегда был с ними. Он был их телом и духом. В это мгновенье я знал, что она имела в виду. То же чувствовал и я сам. Однако в этой лощине меня охватило неведомое мне прежде ощущение. Я сказал Ла Горде, что до сих пор ни разу не испытывал такой необходимости в доне Хуане. Она не ответила. Она смотрела вдаль.

По-видимому, ощущение тоски по этим двум людям было обусловлено тем катарсисом, которым стала в моей жизни встреча с каждым из них. И оба ушли. Я не осознавал до сих пор, насколько окончательным было это расставание. Я сказал Ла Горде, что этот мальчик был моим другом более чем кто-либо другой и в один день его отняли у меня силы, которые я не мог контролировать. Это было, пожалуй, одним из самых сильных ударов, который я когда-либо получал. Я поехал к дону Хуану просить о помощи. Это был единственный случай, когда я просил его помочь мне. Он выслушал мою просьбу, а затем разразился громким хохотом. Его реакция была столь неожиданной, что я не мог даже разгневаться. Я смог только сделать критическое замечание о том, что казалось мне бесчувственностью.

– Какого действия ты ждешь от меня? – спросил он.

Я сказал, что он как маг, по-видимому, может помочь мне вернуть моего маленького друга ради моего утешения.

– Ты не прав. Воин ничего не ищет для утешения, – сказал он тоном, не допускающим возражений.

Затем он занялся разгромом моих аргументов. Он сказал, что воин в любом варианте ничего не должен отдавать на волю случая. Воин действительно влияет на результаты событий силой своего осознания и своего несгибаемого намерения. Он сказал, что если бы у меня было несгибаемое намерение помогать этому ребенку и удержать его, я бы принял меры, предусматривающие его пребывание со мной. Но в своем нынешнем виде моя любовь является всего лишь пустым звуком, бесполезной вспышкой пустого человека. Затем он сказал что-то о пустоте и полноте, но я не хотел слушать его. У меня было только чувство утраты. И я был уверен, что пустота, о которой он говорил, относилась к чувству потери кого-то незаменимого.

– Ты любил его, ты чтил его дух, ты желал ему блага, а теперь ты должен забыть его, – сказал он.

Но я был не в состоянии сделать это. В моих эмоциях оставалось что-то ужасно живое, несмотря на время, смягчающее их. Некоторое время мне казалось, что я забыл, но затем одно ночное происшествие произвело во мне глубочайший эмоциональный переворот. Я шел к себе в офис, как вдруг меня окликнула молодая мексиканка. Она сидела на скамье в ожидании автобуса и спросила, не идет ли этот автобус мимо детской больницы. Я не знал. Она объяснила, что у ее малыша давно высокая температура, и она очень беспокоится, так как у нее нет денег на лечение. Я подошел к скамейке и увидел стоявшего чуть поодаль маленького мальчика, который прислонился головой к спинке скамейки. Он был одет в курточку, короткие штанишки и шапочку. Увидев меня, он подошел к краю скамейки и прижался головой к моей руке.

– У меня головка болит, – сказал он мне тихо по-испански.

У него был такой тоненький голос и такие печальные глаза, что волна неукротимой боли нахлынула на меня. Я взял его на руки и отвез его и его мать в ближайшую больницу. Я оставил их там и дал матери достаточно денег, чтобы оплатить счет. Но мне не хотелось ни оставаться, ни узнавать что-либо о них. Мне хотелось верить, что я чем-то помог ему, и, сделав это, я «отплатил человеческому духу». Я научился этому магическому акту у дона Хуана. Однажды я, потрясенный внезапным осознанием, что никогда не смогу отплатить ему за все, что он сделал для меня, спросил его: «Есть ли что-нибудь такое, что я мог бы сделать для тебя, чтобы сравнять счет?» Мы как раз выходили из банка после размена мексиканской валюты.

– Я не нуждаюсь в том, чтобы мне платили, – сказал он, – но если тебе так хочется отплатить, сделай свой вклад в человеческий дух. Это всегда очень немного, но сколько бы ты ни вложил, этого всегда будет более чем достаточно.

Помогая этому больному ребенку, я попытался отплатить человеческому духу за любую помощь, какую мой маленький мальчик сможет получить от незнакомых людей на своем пути.

Я говорил Ла Горде, что моя любовь к нему будет жива всю мою жизнь, пусть даже я никогда не увижу его больше. Мне хотелось объяснить ей, что память о нем коренится так глубоко, что ничто не может коснуться ее, но воздержался от этого. Я чувствовал, что излишне говорить об этом, кроме того становилось темно, и мне хотелось уйти из этой лощины.

– Давай-ка лучше уедем, – сказал я. – Я отвезу тебя домой. Может, когда-нибудь в другой раз мы сможем обсудить все это.

Она засмеялась надо мной так, как обычно смеялся дон Хуан. По-видимому, я сказал что-то очень смешное.

– Почему ты смеешься, Горда? – спросил я.

– Потому что ты прекрасно знаешь, что мы не можем уйти отсюда просто так, – сказала она. – У тебя здесь свидание с силой. И у меня тоже.

Она вернулась к пещере и вползла в нее.

– Влезай, – прокричала она изнутри. У тебя нет возможности сейчас покинуть это место.

Моя реакция была совершенно непоследовательной. Я вполз в пещеру и сел рядом с ней. Было ясно, что и она тоже обманывает меня. Я прибыл сюда не для того, чтобы вступать в какую-либо конфронтацию. Мне следовало бы впасть в ярость, но вместо этого мной овладело безразличие. Я не мог лгать самому себе, что просто остановился здесь по пути в Мехико. Что-то свыше моего понимания заставило меня приехать сюда.

Ла Горда вручила мне мой блокнот и предложила записывать. Она сказала, что если я буду писать, то не только сам расслаблюсь, но и успокою ее.

– Что это за свидание с силой? – спросил я.

– Нагуаль сказал мне, что мы с тобой должны встретиться с чем-то из этих мест. Сначала у тебя была встреча с Соледад, затем с сестричками. Их целью было уничтожить тебя. Но Нагуаль сказал мне, что если после их нападений ты останешься в живых, я должна буду взять тебя сюда, чтобы мы вместе могли провести третью встречу.

– Что это за встреча?

– Я на самом деле не знаю этого. Как и все остальное, это зависит от нас. Как раз теперь что-то ожидает тебя в этих местах. Я утверждаю, что оно ждет именно тебя, так как я приходила сюда одна много раз, и ничего не случалось. Но сегодня вечером все иначе. Ты здесь и эта штука придет.

– Но почему Нагуаль пытается уничтожить меня?

– Да не пытается он никого уничтожать! – протестующе воскликнула Ла Горда. – Ты – его дитя. А теперь он хочет, чтобы ты был им самим. В большей степени, чем любой из нас. Но чтобы быть им самим, настоящим Нагуалем, ты должен утвердить свою силу. Иначе он не готовил бы так тщательно нападение на тебя Соледад и сестричек. Он научил Соледад, как изменить свою внешность и омолодиться. Он заставил ее сделать этот дьявольский пол в ее комнате, пол, против которого не смог бы устоять никто. Видишь ли, Соледад пустая, так что Нагуаль вдохновил ее сделать нечто грандиозное. Он дал ей самое опасное и трудное задание, уникальное, но единственное, подходящее ей, и это задание было – прикончить тебя. Он объяснил ей, что нет ничего труднее, чем одному магу убить другого. Обычному человеку нетрудно убить мага, как и магу – обычного человека, но в случае с двумя магами ситуация необозримо трудна. Нагуаль сказал, что ее главной ставкой было застать тебя врасплох и напугать. Это и было тем, что она делала. Нагуаль помог ей стать желанной женщиной, чтобы заманить тебя в свою комнату, а уж там ее пол околдовал бы тебя, потому что никто, решительно никто не смог бы противостоять этому полу. Это было шедевром Нагуаля для Соледад. Но ты что-то сделал с ее полом! После этого Соледад пришлось изменить тактику, и опять же в соответствии с инструкциями Нагуаля. Он сказал ей, что если пол потерпит неудачу и если она не сможет напугать тебя и застать врасплох, то она должна говорить с тобой и рассказать тебе все, что бы ты ни захотел узнать. И Нагуаль в качестве последнего ресурса научил ее очень хорошо разговаривать. Но и в этом Соледад не смогла тебя пересилить.

– Почему так важно было одолеть меня?

Она сделала паузу и внимательно посмотрела на меня. Потом она прочистила горло и села прямо. Взглянув на низкий потолок, она с шумом выдохнула через нос.

– Соледад – женщина, подобная мне самой. Я расскажу тебе немного о своей жизни, и тогда, может быть, ты лучше поймешь Соледад.

Когда-то у меня был мужчина. Я забеременела от него, когда была еще очень молодой, и у меня появились одна за другой две дочери. Этот человек был пьяницей и бил меня днем и ночью. Моя жизнь была адом. Я ненавидела его, а он – меня. Я стала жирной, как свинья. Как-то раз мимо проходил другой мужчина; он сказал, что я понравилась ему, и он хочет, чтобы я поехала с ним в другой город в качестве платной служанки. Он знал, что я была очень трудолюбивой, и собирался просто использовать меня. Но моя жизнь была настолько убогой, что я попалась на эту удочку и пошла с ним. Он был еще хуже первого – подлый и мерзкий. Через неделю или около того он уже ненавидел меня. Он привык избивать меня так, что ты и представить не смог бы. Я думаю, что он мог бы убить меня, не будучи даже пьяным, только за то, что я не нашла работу. Он послал меня нищенствовать с больным ребенком. Из денег, что я приносила, он что-то платил матери ребенка, а потом бил меня за то, что я мало принесла. Ребенок все слабел, и я знала, что когда он умрет, этот тип убьет меня. Поэтому однажды я пришла, к матери этого малыша, дала ей немного денег, вырученных в тот день, и вернула ей ее ребенка. Тот день был удачным: добрая заграничная леди дала мне пятьдесят песо на покупку лекарства для ребенка.

Я прожила с этим ужасным человеком три месяца, хотя мне показалось – двадцать лет. Все деньги были потрачены на возвращение домой. Я снова была беременна. Тот мужчина хотел завести своего ребенка, чтобы не платить за чужого.

Вернувшись, я пыталась увидеть своих детей, но их забрала семья отца. Его родственники собрались под предлогом разговора со мной, но на самом деле они отвели меня на пустырь, избили камнями и палками, и оставили умирать.

Ла Горда показала мне множество шрамов на голове.

– До сих пор не знаю, как мне удалось вернуться в город. Я потеряла ребенка, которого вынашивала. У меня никого не оставалось, кроме тетки. Мои родители уже умерли. Тетка дала мне кров и позаботилась обо мне. Она выхаживала меня два месяца, и я наконец встала на ноги.

Однажды тетка сказала мне, что тот мужчина приехал в город и разыскивает меня. Он обратился в полицию и сказал, что уплатил мне деньги вперед и что я сбежала, украв деньги, после того, как убила ребенка одной женщины. Я знала, что мне пришел конец. Но удача вернулась ко мне, и я убежала на грузовике одного американца. Я увидела грузовик на дороге и в отчаянии подняла руку. Шофер остановился и разрешил мне сесть. Он привез меня в этот район Мексики и высадил в городе. Я никого здесь не знала. Я скиталась по этой местности как бешеная собака, питаясь отбросами на улицах. И тут судьба опять повернулась ко мне лицом.

Я встретила Паблито и перед ним я в неоплатном долгу. Он взял меня в свою плотницкую мастерскую и выделил мне там угол для постели. Он сделал это из жалости ко мне. Он нашел меня на базаре, когда он споткнулся и упал на меня. Я сидела там, выпрашивая милостыню. Бабочка или пчела, не знаю что, налетела на него и попала ему в глаз. Он развернулся на пятках, споткнулся и полетел на меня. Я думала, что он разозлится и ударит меня, но вместо этого он дал немного денег. Я спросила, не сможет ли он дать мне работу. Он взял меня в свою мастерскую, дал утюг и гладильную доску, чтобы я могла зарабатывать стиркой.

Мне жилось очень хорошо, не считая того, что я еще больше растолстела, потому что большинство людей, которых я обстирывала, кормили меня объедками. Иногда я ела по шестнадцать раз в день. Я постоянно что-то ела. Уличные дети смеялись надо мной, дразнили и крались следом, пока кто-нибудь из них не толкал меня и я не падала. Они доводили меня до слез своими жестокими шутками, особенно когда пачкали мне белье.

Однажды поздно вечером какой-то странный старик пришел к Паблито. Я не думала, что Паблито может быть связан с таким жутким человеком. Повернувшись к нему спиной, я продолжала работать. Никого больше не было. Внезапно я почувствовала на шее ладони этого человека. Мое сердце замерло. Я не могла крикнуть, не могла даже дышать. Я упала, а этот ужасный старик держал мою голову около часа. Потом он ушел. Я была так напугана, что оставалась на полу до утра. Паблито нашел меня там; засмеявшись, он сказал, что я должна гордиться, так как этот старик – могучий маг и что он – один из учителей Паблито. Я была огорошена и не могла поверить, что Паблито – маг. Он объяснил мне, что его учитель увидел совершенный круг бабочек, летающих над моей головой. Он видел также мою смерть, кружившуюся вокруг меня. Именно поэтому он действовал с быстротой молнии, меняя направление моих глаз. Паблито сказал, что Нагуаль возложил руки на меня и проник в мое тело и что скоро я буду другой. Я не понимала, о чем он говорит. Точно так же я не понимала и того, что же сделал этот безумный старик. Для меня это не имело никакого значения. Я была похожа на собаку, которую все пинали. Паблито единственный, кто был дружественным ко мне тогда. Сначала я думала, что он хочет, чтобы я стала его женщиной. Но я была слишком безобразная, толстая и вонючая. Поэтому он действительно был просто добр ко мне.