Лекция №4 Императивы политической коррупции: социальный эгоцентризм и латентный образ действия

C тех пор, как в начале 1950-х годов в политической жизни Нигерии постепенно начали утверждаться представительные институты власти нигерийцы, отмечает Б. Дадли, стали испытывать «болезненное очарование коррупцией» [695, с. 103]. В первой половине 1960-х годов, подчеркивают Райт и Симпкинс, коррупция охватила верхние этажи политического руководства (уровни федерального и региональных правительств), а в наводнявшихся взяточничеством и непотизмом органах местного управления фактически зрел «заговор» против нигерийской общественности [1089]. В более поздние периоды нигерийской истории (за исключением небольших отрезков времени) данная тенденция окончательно превратилась в процесс, который, как признавали многие руководители этой страны [см., например, 1178, 31.07.1980, с. 1], развивался нарастающими темпами.

Политическая коррупция (ПОЛКОРР), в значительной мере опирающаяся на принципы и институты НЭК и ЭКОРР, в то же время, безусловно, представляет собой самостоятельную научную категорию, а также важный элемент социальной и политической практики. В отличие от НЭК и ЭКОРР действия, воплощающие политическую коррупцию, далеко не всегда совершаются с умыслом на извлечение незаконной материальной выгоды. По сравнению с НЭК и ЭКОРР политическая коррупция представляет собой «молодое» социальное явление. Как правило, феномен ПОЛКОРР возникает в имущественно дифференцированном и социально стратифицированном обществе, отмеченном высоким уровнем развития политических отношений.

Основными объектами влияния ПОЛКОРР служат сфера политического поведения и область политической культуры. Благодаря ПОЛКОРР происходит заметное изменение, во-первых, господствующих в обществе представлений и социокультурных образов, во-вторых, систем политических ценностей, фиксирующих ориентации и предпочтения; и, наконец, в-третьих, исторически сложившейся совокупности политических, правовых, моральных и иных норм. Динамика развития ПОЛКОРР и смена ее форм в Нигерии в значительной мере определялись сущностными чертами политического администрирования в доколониальный и колониальный периоды, но особенно - спецификой правления гражданских и военных режимов, а также общественно-политическими последствиями, междоусобной войны и государственных переворотов.

Функционирование и развитие ПОЛКОРР постепенно привело к формированию своеобразной культуры политической коррупция, порождавшейся практическими интересами, а также интеллектуальными, нравственными, эстетическими запросами клептократии и смежных социальных групп, их субъективными представлениями о политике.

По степени негативного влияния на политическую систему и всю сумму ориентационных и поведенческих элементов политики [158, с. 43] проявления ПОЛКОРР можно разделить на два комплекса. Первый направлен на более или менее серьезное извращение принципов господствующей формы организации власти, перестройку официально признанной иерархии норм политического поведения и частичную переоценку культурных ценностей. При этом ПОЛКОРР, разумеется, дестабилизирует политическую структуру общества, но не претендует на полное разрушение ее основных институтов и коммуникационных систем. Данный комплекс ПОЛКОРР отличает сравнительно низкое содержание насилия при относительно высоком уровне материальной и «карьерно-политической» заинтересованности лиц, вовлеченных в коррупционные процессы.

(Здесь уместно вспомнить, что под формальными институтами часто понимают нормы и правила, закрепленные в писаном праве, а под неформальными – категории обычного права. При этом нарушение формальных норм и правил обычно влечет легальные санкции, а неформальных – социальные санкции (подрыв репутации, остракизм и т. п.) – [410, с. 5]. Анализируя перуанский материал, Э. де Сото выступил за легализацию неформальных институтов, мотивируя это тем, что теневой сектор породил внелегальные нормы, к которым смогли приспособиться правовые институты [480, с. 6].)

Наиболее распространенными в Нигерии проявлениями первого комплекса ПОЛКОРР служат различные виды публичной и непубличной клеветы, особенно содержащей заведомо ложные обвинения в адрес политических и общественных деятелей (ст. 373-376 нигерийского УК); публичное оскорбление представителя власти и политического оппонента; заведомо ложный донос на должностное лицо и провокацию взятки. Особый сегмент этого комплекса представлен многочисленными видами нарушения прав граждан. Во-первых, в ходе предвыборных кампаний и самих выборов и органы федерации, штатов и местного управления. Здесь следует отметить препятствование реализации избирательных прав граждан, практику давления со стороны правительства и различных групп интересов на национальную, региональные, районные и иные избирательные комиссии, введение необоснованных запретов и ограничений на митинги, ралли и другие предвыборные мероприятия, подделку, уничтожение, сокрытие избирательных документов и фальсификацию итогов голосования. Во-вторых, нельзя не указать на явные или завуалированные формы проникновения в частную жизнь, нарушение тайны переписки, надуманные ограничения в области предоставления информации журналистам и общественным организациям. С известной долей схематизма можно предположить, что первый комплекс ПОЛКОРР отвечает устремлениям умеренной клептократии и радикальной плутократии.

В ориентационных и поведенческих элементах второго комплекса ПОЛКОРР волевое начало подспудно доминирует над материальными интересами его социальных агентов и формирует особую «зону насилия», простирающуюся на границе между серьезным нарушением и уничтожением официально признанных политических отношений, ценностей и правил. Можно предположить, что второй комплекс (воплощающий различные виды политической преступности в чистом виде) объективно нацелен даже не столько на искажение предпочтительных политических установок и извращение действующего способа организации публичной власти, сколько на ликвидацию всей системы механизмов контроля (правила, нормы, инструкции, планы, рецепты), обеспечивающих регулирование социального поведения людей и предотвращающих полную дезорганизацию политического пространства. Эти, по существу, крайние формы политической коррупции ведут к развалу политической системы, краху государства, расползанию самых примитивных форм НЭК, аномии общества и даже идеи насильственного захвата власти в мировом масштабе [333, с. 34]. При этом беспринципность (как общепринятый концепт) превращается в главный политический «принцип».

Однако наиболее опасным представляется действие «негативно-созидательной» функции второго комплекса, которая потенциально связана с воссозданием некой протокультуры коррупции (информация о ней, бесспорно, еще хранится в социальной памяти) и перспективой использования в современной обстановке принципов и институтов неполитической власти, свойственных вождествам или ранним государствам. Тенденция к инверсии и восстановлению (разумеется, в превращенном виде) казалось бы давно сгинувших традиций, моделей предпочтительного поведения, ценностных систем и других элементов системы социально-политических отношений логически ведет к утрате ПОЛКОРР своей субстанции. Более того, коррупция начинает превращаться из отклонения или отрицания нормы в самою норму.

Политическая жизнь постколониальной Нигерии, к сожалению, богата тенденциями к проявлению этого комплекса коррупции (см. главы 6-10 нигерийского УК). Среди них - хулиганство и вандализм с политической подоплекой (умышленное повреждение или уничтожение имущества в период предвыборных и избирательных кампаний и т. п.); захват заложников и организация массовых беспорядков по заказу тех или иных политических сил; индивидуальный политический терроризм; создание подпольных террористических организаций, покрываемых, согласно нигерийскому УК, понятием «незаконных обществ» (гл. 9), которые лишь отчасти совпадают по своим целям, структуре и функциям с широко известной в этнологии категорией «тайных обществ»; пропаганда религиозной, этнической и «региональной» исключительности, а также возбуждение соответствующих форм розни и вражды (см., например, ст. 88 b); посягательство на жизнь высокопоставленных служащих, политических лидеров, крупных предпринимателей и общественных деятелей; публичные призывы к массовому отказу от исполнения гражданских обязанностей или насильственному изменению конституционного строя. К этому же комплексу коррупции следует отнести диверсии; организацию вооруженных мятежей; и столь актуальную для ряда стран Тропической Африки практику военных переворотов - насильственного захвата государственной власти, хотя сами они зачастую осуществляются под флагом борьбы с коррупцией в недрах правящего режима.

Социальными носителями идей и поведения второго комплекса ПОЛКОРР выступают преимущественно представители радикальной клептократии и лутократии.

Становление нигерийской ПОЛКОРР-системы подчиняется собственным универсальным законам, каждый из которых регулирует реализацию той или иной комбинации принципов и институтов (скорее в их правоведческом, нежели политологическом или социологическом понимании) этого объекта и функционирование соответствующих групп его элементов. Система взаимно переплетенных императивов ПОЛКОРР - асимметричная, но не лишенная гармонии и внутренней логики структура, которая делает возможным существование клептократии, криминализирующихся страт плутократии и отчасти - лутократии. Важнейшие императивы нигерийской модели коррупции приведены ниже.

Социальный эгоцентризм. Представителей нигерийской клептократии характеризует известная общность черт психологического склада, но в полной мере им еще не свойственно чувство принадлежности к «национальной элите» ПОЛКОРР. Тем более трудно предположить, что в недрах категории высокопоставленных коррупционеров уже сложилась система представлений о солидарных интересах и единых целях клептократии как самостоятельной социально-психологической общности. Уровень психологической целостности клептократии и особенности самоидентификации ее членов в настоящее время определяются фракционностью и глубокой социальной дифференциацией этой группы. Сложная социальная композиция рассматриваемой категории, преломляясь в призме политической коррупции, порождает в рамках клептократии эффект узкогруппового эгоцентризма, который и в эмоциональном, и в рациональном отношениях служит одним из решающих императивов ее существования.

(Согласно В. В. Коссову, сущностными чертами эгоцентризма служит противопоставление людей друг другу, ориентация на немедленное получение дохода, сдерживание процессов формирования корпоративной культуры, а проявлениями – лжесвидетельство, «проведение подрядных торгов среди своих компаний» и т. п. При этом понятие эгоцентризма (признает личность центром системы и предполагает «вращение» вокруг нее всех остальных) противопоставляется категории индивидуализма, которая отрицает наличие центра и предполагает поддержание равновесий системы благодаря упорядоченному действию личностей [335, с. 53-54, 57].)

Эгоцентризм высшей коррумпированной бюрократии во многом соответствует тенденции к становлению политического сознания микрогрупп клептократии, которые обычно принимают форму политических кланов или клик. Именно эти микрогруппы, а не вся клептократия в целом, определяют социальные роли своих членов, вырабатывают системы потребностей и социальных ожиданий, а также соответствующие им ценностные ориентации, более или менее успешно формулируют собственные интересы и готовят почву для их реализации. В рамках микрогрупп социальных агентов ПОЛКОРР по мере развития устойчивых и повторяющихся неформальных отношений межличностного уровня складывается весь спектр политических ориентаций современной нигерийской клептократии, который охватывает мнения, чувства и оценки ее представителей касательно едва ли не всех общественных проблем. Одновременно программируется и политическое поведение каждой данной клептократической фракции.

Фракционная основа ПОЛКОРР имеет не только горизонтальную (принцип «Разделяй и властвуй!»), но и вертикальную (принцип «Блага только для своих!») оси измерения. Здесь уместно вспомнить, что Ле Вайн следующим образом представлял себе “иерархию доверия” коррумпированного ганца (по нисходящей): 1. Члены его малой и (или) большой семьи. 2. Близкие друзья-выходцы из его этнической общности («земляки»). 3. Деловые контрагенты. 4. Одноклассники, сокурсники. 5. Клиенты/помощники (обычно из категорий 1, 2, 3). 6. Коллеги по месту работы или по профессии. 7. Лица, занимающие выше- или нижестоящее положение в организации, где работает данный агент ПОЛКОРР. 8. Граждане страны (представляющие правительство, либо его отдельные институты) – [822, с. 47].

Материализация «доверия» в рамках ПОЛКОР часто воплощается в таком виде связи, как лоббирование [271, с. 179; 353, с. 34-36; 374, с. 102] и такой разновидности социальных образований, как группы интересов и давления [267, с. 342-345; 271, с. 176]. Некоторые исследователи обоснованно полагают, что «полулегитимный лоббизм» соседствует и может переходить в «откровенную коррупцию» [452, с. 37]. Что касается нигерийской практики лоббизма, то она определяется его классической и универсальной задачей - воздействием на законодательную и (или) исполнительную власть с целью принятия решения, выгодного той или иной группе общества. На протяжении всего существования Второй республики представители законодательной и исполнительной власти - даже будучи членами одной партии - оспаривали друг у друга контроль над хозяйственной деятельностью государственных организаций. Нигерийские парламентарии, пишет Л. Адамолекун, придавали большое значение аккумулированию личного богатства и требовали от членов федеральной и региональной администраций перераспределения части комиссионных в пользу своей «ветви власти». Ряд исследователей называл такое давление со стороны законодателей «лоббированием в нигерийском стиле» [557, с. 41]. Лоббизм и группы, «преследующие единственный интерес» (Т. Дай, Л. Зиглер), распадаются на множество типов и существенно влияют на политическую, хозяйственную и этносоциальную [654, с. 60] жизнь Нигерии [725, с. 224], но отнюдь не исчерпывают всех причин фракционности ПОЛКОРР.

Анализируя административно-управленческий аспект воздействия коррупции, Х. Н. Нвосу подчеркивал, что наряду с формированием клик и неформальных групп (создававшихся с целью максимизации личных доходов их руководителей и членов) в правительственных учреждениях Нигерии закреплялась система отношений “патрон-клиент” [913, с. 82-83]. При этом клиентелизм [1008, с. 111; 786, с. 28] часто принимал форму политической клаки (члены которой в обмен на различные услуги обеспечивали клептократу поддержку «снизу») и дополнялся такими горизонтальными формами взаимосвязи и взаимозависимости, как личная уния и политическая и деловая «дружба».

Одной из несущих конструкций нигерийской системы социального покровительства служит непотизм. В Нигерии, пишет О. Охонбаму, индивидуум, добившийся успехов на политическом или государственном поприще, по традиции несет ответственность за других членов своей семьи. Председатели корпораций, госминистры, политики разных рангов еще в колониальный период подыскивали и предоставляли работу своим родственникам даже, если квалификация последних не соответствовала их должностным обязанностям. В годы Первой республики круг «родственников» был расширен за счет «подруг» должностных лиц и даже родственников этих подруг, а также жен лиц, проживавших а определенных избирательных округах («Для обеспечения победы на очередных выборах»). Вождь Осадебей, премьер Средне-Западной области, в которой до первого военного переворота имелось 39 министров при численности населения в 2, 5 млн. человек, так охарактеризовал «количественные параметры» министерского непотизма в Нигерии: «Если вы назначаете одного человека министром необходимо иметь в виду, что вам предстоит кормить еще, по крайней мере, 50 человек» [927, с. 48-49].

Наряду с традиционно понимаемым непотизмом социальной опорой клептократических клик выступают вертикально устойчивые слои, сложившиеся по этническому принципу. Следование принципам этнической поддержки высокопоставленного должностного лица (которые часто воплощают идеи собственной исключительности и избранности, либо борьбы с угнетающими и притесняющими соседями) может характеризовать как целую народность или небольшую этническую группу, так и фрагменты таковых. В последнем случае речь идет о земляках и односельчанах политического или государственного деятеля, которые, как правило, продолжают поддерживать своего именитого «благодетеля» даже в том случае, если он сам попал в затруднительное положение. Именно такую лояльность продемонстрировали после падения Второй республики соплеменники низложенного вице-президента А. Эквуеме, который, даже будучи заключенным тюрьмы Кирикири, оставался для них «лидером и ментором», меценатом и общественным деятелем, «учившим, что честность - это лучшая политика». Аналогичную поддержку оказали еще в конце 1981 г. земляки побывавшего в тюрьме сенатора-члена ПНВ А. Барау [125, с. 115].

В годы Второй республики постоянным источником противоречий в руководстве политических партий служила деятельность группировок, которые формировались по этнорегиональному признаку, придерживались далеко не совпадающих политических взглядов и конкурировали между собой за контроль над партией. К их числу прежде всего следует отнести доминировавший в НПН Сокотский блок, лидеры которого (Ш. Шагари, И. Тахир, И. Вада и др.) выражали интересы предпринимательских союзов, чиновничества и религиозных деятелей Сокото, Зарии, Кацины, Баучи, а также другую правоцентристскую организацию - Фронт солидарности йоруба. Среди центристских и левоцентристских фракцкий НПН выделялись организации политиков, представлявших народность тив, лагосских игбо и Средний Запад. В ННП также действовало несколько фракций, формировавшихся на основе этнической и религиозной принадлежности членов партии (к народности игбо, национальным меньшинствам Юга, христианам Севера) и в меньшей степени - на базе их общих идейных позиций. Ведущими фракциями ННП были группировки Н. Азикиве, А. Огунсаньи, П. Унонго.

Острые конфликты в партийном руководстве, возникавшие на этнорегиональной или идейно-политической основе, иногда приводили к расколу политических организаций. Достаточно указать на глубокий кризис в ПНВ, в результате которого от этой партии в 1981 г. «отложилась» леворадикальная фракция И. Имоуду и А. Рими. Лидеры этой фракции, опираясь на поддержку своих сторонников - губернаторов штатов Кано и Кадуна, не без успеха противостояли альянсу А. Кано и С. Икоку, возглавлявших основную группировку в ПНВ. Разумеется, противоречия внутри партийных элит могли обостряться и в связи с дележом доходных должностей и полномочий на заключение правительственных контрактов. Председатель НПН А. Акинлойе однажды был вынужден публично признать, что в его партии конфликты на этой почве были особенно актуальны [241, с. 37].

Наряду с действием центробежных сил формирование нигерийской клептократии именно в конце 1970-х - первой трети 1980-х годов стало характеризоваться противоположной тенденцией - негласными взаимосвязями, а порой и тайными альянсами, в которых состояли коррумпированные лидеры различных этнических и региональных группировок. Данный тактический курс, строго говоря, не был равнозначен подлинной консолидации клептократии, а скорее воплощал её усилия по выживанию. Нигерийские социологи леворадикального направления следующим образом трактовали этот процесс: «Никакое этническое крыло правящего класса не может руководить в одиночку. Каждое из них нуждается в союзе с каким-нибудь иным этническим крылом, либо в существенной поддержке со стороны «мятежников» или «предателей» из других этнических групп» [1217, 1983, июль, с. 19].

Этнический эгоизм, подогреваемый клептократическими кругами, порой принимал в Нигерии экстремистские формы (например, сепаратизма, этнических погромов и даже элементов «геноцида») и угрожал целостности федерации. Апофеозом этого явления стала междоусобная война последней трети 1960-х годов и предшествующий ей период. Лидер Биафры О. Оджукву неоднократно заявлял в то время, что «богатые и хорошо устроившиеся в жизни» бизнесмены-игбо подвергались притеснениям со стороны представителей ряда других этносов, лишались своей собственности и были вынуждены возвращаться в Восточный регион «абсолютно без денег» [20, с. 3; 142, с. 7]. Полемизируя с критиками лидеров игбо, О. К. Мбадиве подчеркивал, что во время биафрского кризиса многие зажиточные представители этой народности потеряли свою собственность, которую центральные власти не собиралась возвращать или компенсировать [644, с. 18]. При этом политические руководители и идеологии Биафры настаивали на том, что раскол страны якобы провоцировался антиигбовскими выступлениями политиков-северян в ходе парламентских дебатов в феврале-марте 1964 г., а также погромами, имевшими место в мае-октябре 1966 г. Действительно, некоторые парламентарии призывали не разрешать игбо получение земельных участков за пределами Восточного региона; запретить им строительство гостинец; репатриировать бизнесменов этой народности вне зависимости от того являлись они подрядчиками или нет; запретить региональному правительству и органам местного управления предоставлять игбо контракты; и обязать иностранные фирмы по истечению определенного периода времени заменить работников-игбо на представителей других этносов [99, с. 31-32; 140].

Большинство «разоблачительных заявлений» лидеров Биафры относительно геноцида, притеснений игбо на религиозной почве, «запретов на профессии» решительно отрицалось федеральным правительством, которое выступало с различными контр-обвинениями. Правительство сепаратистов уличали в манипулировании политическим поведением игбо, связях с иностранными авантюристами, зарубежной финансовой поддержке, нелегальном импорте оружия и боеприпасов, а также в установлении тесных связей со странами, которые в то время рассматривались в качестве врагов африканского сообщества - Португалией, ЮАР и Южной Родезией [62, с. 3-5]. Кроме того, глава федерации генерал Я. Говон утверждал, что тысячи игбо, вопреки кризису, продолжают работать в вооруженных силах, полиции, на гражданской службе и в организациях частного сектора за пределами Восточно-Центрального штата [171, с. 2].

Через много лет после фактической гибели Республики Биафры некоторые политические деятели Нигерии продолжали высказывать обвинения в незаконной конфискации частной собственности игбо и «стремлении» федеральных властей - через региональные правительства - посеять вражду среди населения бывшего Восточного региона. В числе таких политиков оказался, например, кандидат в депутаты в Палату представителей по округу Энугу член Нигерийской народной партии Р. Ннамани [1245, 12.06.1983]. Любопытно, что в 1999г., уже после провозглашения Четвертой республики, требования представителей игбо компенсировать материальный и моральный ущерб, причиненный этой этнической общности накануне, в период и после междоусобной войны, приобрели вполне конкретные формы. Так, в петиции, направленной группой видных представителей народности игбо в созданную правительством комиссию по правам человека, говорилось о необходимости выплатить игбо денежную компенсацию, размер которой был определен в 87 млрд. долл. (!).

Несмотря на попытки разработать и распространить в Нигерии эффективную теорию национального примирения (наподобие философии «конституционного национализма» [118, т. 2, № 10, октябрь 1986, с. 10] во второй половине 1990-х годов в стране наметилась тенденция к возобновлению межэтнических столкновений, в основе которых лежали экономические (например, развернувшаяся в конце 1999 г. борьба торговцев-йоруба и хауса за контроль над одним из лагосских рынков), эколого-экономические (выступления народов, населяющих Дельту Нигера, за сохранение окружающей среды в районах нефтедобычи и увеличение отчислений в местные бюджеты) и социально-правовые (разгул общеуголовной и особенно молодежной преступности) причины.

Этнорегиональные конфликты усугублялись на рубеже ХХ-ХХI вв. конфессиональным противостоянием, в свою очередь, усилившимся после решения штата Замфары ввести «шариатское правление» и широких дискуссий по этому поводу в других северных штатах - Кано, Нигере, Сокото, Йобе. Показательно, что губернатор штата Замфара, будучи глубоко религиозным человеком, рассматривал начавшийся в 1999 г. процесс исламизации социально-правовых отношений как путь к честной жизни в коррумпированном обществе.

Основные проявления коррупционного эгоцентризма имеют множество производных, которые в правоприменительной практике часто относят к «низменным побуждениям» [209, с. 26]. В их числе – «служебная лесть», которой, согласно А. Нванкво, в Нигерии нередко оплачивается получение «права» присваивать чужую - особенно государственную - собственность [909, с. 60], а также феномен поведения, ориентированного на контроль (разновидность «очковтирательства»), получившее в этой стране название «службы на виду». В психологии менеджмента такой стиль описывается как стремление служащих вкладывать больше усилий в те области деятельности, которые контролируются и проверяются руководством, и пренебрежение деятельностью в областях, не являющихся объектом должного контроля [387, с. 690-691].

Коррупция, которая, как пишет Нвосу, в целом понижает уровень моральной защищенности подчиненных коррумпированного начальника, побуждает их делать вид, что они усердно работают, когда поблизости находится руководитель («служба на виду»), и «морально оправдывает» безделье, когда таковой отсутствует [913, с. 82].

Социальный эгоцентризм во многом формируется под воздействием индивидуальных ценностных ориентаций высокопоставленных коррумпированных бюрократов. Эгоцентризм клептократа, в свою очередь, определяется такими чертами его политико-психологического портрета, как алчность и властолюбие, мотовство (точнее, организация «роскошной жизни» за чужой счет [589, с. 6]) и стремление любыми средствами обезопасить себя от преследования со стороны властей и конкурентов. В значительной мере именно эти черты делают необходимым существование других императивов ПОЛКОРР.

Латентный образ действия. Учитывая противозаконную сущность политической коррупции и в целом негативное отношение к ней общественности, различные фракции нигерийской клептократии стремятся окружить свой modus operandi, а иногда и modus vivendi глубокой тайной. Ее смысловое содержание далеко выходит как за границы естественного права человека и гражданина на невмешательство в его личную жизнь, так и за пределы обычной практики неразглашения деловой (служебной) информации.

Скрытая или непонятная для непосвященных сторона жизнедеятельности клептократии охватывает различные уровни политического управления и институты политической структуры. Наиболее охраняемыми и социально опасными, бесспорно, являются тайны клептократии, связанные с функционированием государства, правительства, репрессивных органов, правящей или крупной оппозиционной партии. С точки зрения теории ПОЛКОРР тайна выступает в качестве одного из кардинальных условий функционирования неформального механизма политической власти. Кроме того, тайна - это важное средство обеспечения социальной и экономической безопасности клептократии; достаточно указать на широкое насаждение ею подпольной и анонимной форм богатства, накопленного нелегальными путями.

Политические и социально-экономические тайны клептократии, как правило, обладают свойствами системы и состоят из ряда элементов, представленных в основном секретами, т. е. намеренно скрываемой информацией, которая по сравнению с тайной носит более частный и конкретный характер и, как правило, отражает противозаконные интересы узких групп социальных агентов ПОЛКОРР.

Латентная сторона политического и иного самовоплощения клептократии определяется прежде всего тем, что сама эта категория - также как и лутократия [240, с. 20-30] - является криптосоциальной общностью и, следовательно, генетическим носителем императива тайны. Опосредованно - главным образом через группу лидеров преступного мира - на формирование тайного образа поведения коррумпированных бюрократов воздействуют некоторые черты способа существования криминальных страт неформального сектора. И в еще меньшей степени – жизнедеятельность люмпенов, пауперов, части маргиналов, а также других «полукатакомбных» слоев общества, в основном представляющих культуру бедности городских низов. Попутно отметим, что «неизвестные» формы существования социального андерграунда в Нигерии обусловлены не столько скрытностью его представителей, сколько игнорированием самой общественной бедности (которая, кстати, тождественна личному богатству) более удачливыми членами общества.

(Согласно достаточно распространенной точке зрения (отстаиваемой, например, такими американскими специалистами, как С. Ленс и Р. Уилкинс,), сама бедность - это своего рода «выстраданная культура», постичь которую едва ли под силу тем, кто стоит вне её. Носителей «культуры бедности» отличают не только полулатентный образ жизни и «туго затянутые пояса» (хотя материальная нищета - это, бесспорно, важное обстоятельство), но нечто родственное особому настроению, осознанию неравенства, озабоченности, безнадежности. (Здесь не рассматривается феномен так называемой «почетной бедности», которую добровольно выбирают, а порой и удачно бравируют некоторые политики, религиозные деятели, представители творческой интеллигенции.) «Выстраданная культура бедности» охватывает условия бытия людей, не имеющих того, что есть в распоряжении остальной части нации, которая могла бы их обеспечить необходимым при условии соответствующего желания. Лица, принадлежащие к «культуре бедности», зачастую осознают, что их права нарушаются; таким образом материальная неустроенность усугубляется моральным ущербом [366, с.15-34].

Нищета, также как и богатство, передается по наследству. По мере социальной дифференциации группы малоимущих в её рамках формируются обширные слои бедного и беднейшего населения, которое, в свою очередь, можно подразделить на категории «абсолютной бедности» и «глубокой нищеты» [516, с. 62]. В социологическом и политологическом измерениях беднейшие слои рассматриваются в качестве маргиналов, городского дна, в политэкономическом - как укладно неорганизованное население, резервная армия труда, пауперы. Культура бедности начинает складываться, как правило, там, где наметилась концепция нищеты, которая в агрессивной или относительно спокойной форме отвоевывает себе «жизненное пространство». Территориальный, пространственный момент формирования культуры бедности - сложной паразитирующей системы - материализуется в особых кварталах или даже городах-спутниках.

Культура бедности в Нигерии [см. 1038, с.7] замкнута, пассивна и зачастую аполитична. Она существует как бы сама по себе, довольствуясь скромной добычей в виде подаяния, мелких краж; её носители занимаются эпизодической деятельностью в неформальном секторе экономики. Однако самоизоляция культуры бедности относительна и иллюзорна. Более того, её столкновения с внешним миром, и, прежде всего, с культурой богатства, часто оборачиваются трагедией. Своеобразные методы борьбы с бедностью в 1970-1990-е годы использовали нигерийские власти, по указанию которых нищие, бродяги, беспризорные дети задерживались на улицах Лагоса и в массовом количестве вывозились за пределы города без права возвращения. Что касается бедняцких лачуг и лагосского «блошиного рынка», то в период правления генерала И. Бабангиды их разрушали бульдозерами, что неизменно вызывало позитивные отклики в среде деньги и власть имущих.)

В ходе криптологического анализа ПОЛКОРР необходимо учитывать, что значительная часть высокопоставленных коррупционеров тесно связана с потестарными (нео)традиционными институтами и, в частности, с тайными обществами [339, с. 142-149]. Некоторые из наиболее влиятельных тайных союзов даже в современных условиях претендуют - в иерархическом и административно-управленческом отношениях - на роль параллельных (если не альтернативных) структур власти регионального и местного уровня и противозаконно используют скрытую ритуально-обрядовую практику для обогащения и усиления политического влияния своих членов. В значительной мере квазиархаический тип ПОЛКОРР развивается как продукт «культуры тайны», распространяющейся благодаря «планируемой» или спонтанной архаизации госуправления и закреплению иррационализма в политическом сознании. Внешне это выражается, во-первых, в еще живущих в народе представлениях о сверхъестественных потенциях власти и мистическом характере общественного управления, осуществлять которое необходимо лишь в атмосфере секретности и установив многочисленные запреты (Н. Б. Кочакова). Во-вторых, в важной политической роли различных обрядов и ритуально-магических действий. В третьих, в сакрализации некоторых носителей власти. В четвертых, в большом разнообразии тайных культов и закрытых (иногда «тоталитарных») сект. И, наконец, в-пятых, во вполне серьезном отношении значительной части общества к явно фантастическим историям из «политической жизни».

В постколониальных странах субсахарской Африки сформировалась весьма своеобразная сфера «политической магии». В докладе ЮНРИСД отмечалось, что в целях сохранения власти госчиновников обычно выступают за хорошие отношения с лидерами традиционных религий. «...В Замбии правящая партия официально поддерживает медиумов-спиритов, надеясь на них как на средство социального контроля в сельской местности» [18, с. 46]. Мы верим, пишет нигерийский исследователь Г. Акинбами, что африканские лидеры достигли зенита своей политической карьеры благодаря силе джуджу (фетишей и амулетов). Так, в странах континента еще в 1980-е годы было распространено мнение, что суданский президент Нимейри был мистиком и членом суфийского ордена; на амулеты полагался в своей деятельности президент Кении Дж. Кениата; а президент Заира Мобуту хранил свой фетиш в прогулочной трости и никогда с ним не расставался. В Эфиопии у императора Хайле Селассие имелось кольцо, которое якобы охраняло его всю жизнь и было снято с трупа экс-монарха Менгисту. В Танзании один из видных государственных деятелей Эдвард Сокоине погиб не в результате автокатастрофы, как утверждала официальная версия, а был убит по заказу своих врагов членами «ужасного института ндумба». Наконец, в Экваториальной Гвинее свергнутый и приговоренный к смертной казни экс-пожизненный президент Масиас Нгема Бийого некоторое время оставался в живых по одной причине: местные военнослужащие отказывались привести в исполнение смертный приговор, так как верили, что бывший глава государства был способен превращаться в леопарда, который стал бы мстить своим убийцам. Осуществление казни пришлось перепоручить марокканским солдатам [573, с. 9].

Трансцендентная грань современной политической жизни в Нигерии воплотилась, например, в легенде о гибели главы государства М. Мухаммеда в пятницу 13 февраля 1976 г. Этот боевой генерал, покрывший себя славой в Конго и Бенине, был глубоко верующим мусульманином и направляясь в мечеть не пожелал взять с собой мешочек с оберегами-джуджу. Именно это обстоятельство, как полагают многие нигерийцы, и помогло его убийцам. В годы Второй республики широкое использование джуджу приписывали одному из лидеров НПН У. Дикко, который, якобы, мог становиться невидимым с помощью волшебной циновки-талисмана [1210, 22.08.1984]. Другой пример «политического колдовства»: в Восточной части Нигерии члены одной из политических партий решили воспользоваться во время первичных выборов услугами зловредного колдуна для продвижения своего кандидата. После завершения выборов губернатор штата Ойо, как утверждали, был вынужден войти в государственную резиденцию через заднюю дверь, чтобы нейтрализовать воздействие джуджу. Данная уловка оказалась весьма своевременной, ибо в одной из комнат губернатору удалось обнаружить захороненный скелет. Правда, его предшественник вождь Бола Иге отрицал, что у него имелась какая-либо информация о деятельности ведуна [573, с.9]. Во многом именно на джуджу полагались и члены семей видных нигерийских политиков. Так, у жены одного из лидеров Второй республики Акинлойе во время задержания в Аэропорту им. М. Мухаммеда по подозрению в незаконном вывозе валюты работники правоохранительных органов обнаружили амулеты, спрятанные в бюстгальтере [1210, 26.07.1984]. Постоянными компаньонами нигерийского диктатора С. Абачи, который вел затворнический образ жизни в своей абуджийской резиденции Асо Рок, по свидетельству Джошуа Хаммера, были предсказали и колдуны, совершавшие магические ритуалы в целях укрепления власти генерала [1103, 19.09.1996, № 38, с. 31].

Анализируя непроходящую популярность политической магии в Нигерии, Г. Акинбами задается ироническим вопросом: «Почему не может африканское правительство перехватить ресурсы джуджу у людей типа пуленепробиваемого г-на М. Лавала (лагосский ночной сторож, прославившийся в 1984 г. на всю Нигерию благодаря тому, что якобы уничтожил шайку вооруженных грабителей, заставляя пули последних менять направления полета и поражать самих преступников. - Л.Г.)?» [573, с.9].

«Культура тайны» проявляется также в высоко ценимых в различных слоях общества эзотерических знаниях, включая предназначенные только для посвященных учения, своего рода «сокровенные мини-идеологии» религиозного и религиозно-политического характера (в духе повествований об уже наступившем Втором пришествии Иисуса Христа или деяниях «скрытого» имама и его наместника).

(Понятие «тайные знания» - «герметические знания» - имеет две полярно противоположные трактовки. Так, Э. Тайлор рассматривал «тайноведение» как магию, т. е. «низший уровень цивилизации» [492, с. 92-93]. Однако более распространенная точка зрения состоит в том, что тайный массив «двухуровневой науки» содержит как раз наиболее передовые - и иногда опасные для человечества - знания.)

В Нигерии, Гане, Сьерра-Леоне консолидация элементов клептократии осуществлялась благодаря участию ее представителей в тайных и полулегальных организациях неафриканского происхождения. Так, в силу солидного вступительного взноса и высокого образовательного «ценза», членами масонских лож Сьерра-Леоне в 1980-е годы были преимущественно богатые и высокопоставленные лица, получившие «западное» образование. Любопытно, что представления о тайном коррупционном воздействии масонских организаций в Гане укоренились в сознании многих политических деятелей. По свидетельству М. Афрани, даже после завершения антимасонской кампании ганские власти сохраняли за собой национализированные здания лож (в некоторых из них размещались комитеты защиты революции), подозревали масонов в непотизме и желании увековечить доминирующую роль «власти богатства», не говоря уже об их взаимопомощи в области предоставления банковских кредитов и выгодных должностей [1122, 08.09.1987, № 158, с. 23-25].

Тщательно оберегаемой от внимания общественности оказывается политическая деятельность закрытых привилегированных клубов, частных ассоциаций, лиг, комитетов, руководителями и членами которых выступают персонифицирующие «тайную власть» клептократы. Аналогичную роль в постколониальной Нигерии играли и руководящие органы некоторых предпринимательских союзов [см. 242], периодически использовавшие - хотя и далеко не в полной мере - закрытые каналы политического давления. Как правило, представители нигерийской плутократии и клептократии демонстрировали взаимное стремление к сговору-консенсусу, известному в деловой практике как «тайное соглашение между кажущимися противниками в ущерб третьей стороне» (collusion). Подобные «джентльменские соглашения», заключавшиеся в «своем кругу», редко становились достоянием гласности, ибо основывались на незыблемых принципах анонимно-коллегиального менеджмента - круговой поруке, келейном и кулуарном способах принятия решений, а также «правиле минимального раскрытия информации» (minimum diclosure rules), граничащем с «законом молчания».

«Криптографическая» грань ПОЛКОРР представлена большим массивом зашифрованной информации, а также документами, снабженными грифами «конфиденциально», «только для визуального ознакомления», «секретно», «совершенно секретно» и т. д. «Шпиономания», вообще свойственная криптосоциальным фракциям элиты, обусловлена реально исходящей со стороны конкурирующих групп клептократии угрозой перлюстрации документов для служебного пользования, подслушивания телефонных переговоров, незаконного снятия информации с факсов, телексов и из компьютерных баз данных. Тайной за семью печатями остается для правоохранительных органов, СМИ и общественности Нигерии (как, впрочем, и многих других стран мира [265, с. 211-212]), значительная часть формально несекретного документооборота и даже некоторые результаты законодательного и нормообразующего процессов, что материализуется в секретных правилах, распоряжения и законах.

Серьезной институциональной опорой клептократии принято считать - хотя и не всегда оправдано - спецслужбы, репрессивные органы и силовые организации вообще. Известно, что в некоторых государствах социальные агенты ПОЛКОРР широко применяют в своей политической и экономической борьбе частные разведывательные [424, с. 196] и контрразведывательные службы, а также скрывающиеся под безобидными вывесками коммерческие полувоенные организации (консультируют и оказывают услуги в области нелегального получения информации, охраны собственности и физических лиц, диверсий, «обезвреживания», изготовления взрывчатых веществ, современных методов ведения допроса и т. д.). В кризисных ситуациях представители клептократии прибегают к услугам военизированных банд и засекреченных террористических организаций (типа латиноамериканских «эскадронов смерти», французской «Службы гражданского действия», испано-западногерманского «Паладина»), осуществляющих современный аналог спартанских криптий - карательных экспедиций по «очищению» общества от уголовных преступников, люмпенов, иммигрантов, а также по подавлению соперников. Иногда элиты коррупционеров используют в своей борьбе институт военных наемников (кондотьеров) и частные армии, которые действуют самостоятельно либо совместно с регулярными и (или) нерегулярными правительственными войсками. Так, по некоторым данным, один из министров Первой нигерийской республики Э. Олаканми содержал «целую частную армию», которая была сформирована из членов и сторонников его партии и должна была участвовать в свержение военного правительства Иронси [99, с. 43-44].

В распоряжении нигерийской клептократии находился значительный арсенал институциональных средств реализации «таинства власти», в числе которых прежде всего следует отметить секретные службы. В первой половине 1980-х годов властвующая элита опиралась преимущественно на Нигерийскую организацию безопасности (НОБ), которая, как констатировал Доклад Дж. Аниаголы, не смогла продемонстрировать должное качество планирования и координации, например, в таком серьезном вопросе, как предотвращение и ликвидация беспорядков, спровоцированных в штате Кано экстремистской сектой Майтацины [1179, т. 2, № 27, май-июнь 1983, с. 44-46].

В период правления администрации Бухари/Идиагбона НОБ, как утверждали позднее, была безлика, деперсонализирована, иррациональна и аморальна. Правда, при этом сотрудникам НОБ удавалось держать в страхе многие слои политически активного населения, включая генералитет и руководителей СМИ, а также играть роль проводника тайных интересов «человека № 2» в правительстве. По этому поводу газета “Санди Нью Найджириэн” писала: «... Будучи председателем Комиссии по делам полицейской службы, Т. Идиагбон явно использовал Нигерийскую организацию безопасности... для создания и защиты своей личной империи» [1123, 22.06.1986, с. 7]. После падения администрации Бухари/Идиагбона в стране развернулась неформальная кампания по ликвидации НОБ.

В середине 1980-х годов федеральное военное правительство сформировало новую и весьма разветвленную систему органов национальной безопасности. Ее структурными элементами стала Служба государственной безопасности (State Security Service), отвечавшая за операции внутри страны, Национальное разведывательное агентство (National Intelligence Agency), обеспечивавшее внешнюю разведку, и Военное разведывательное управление (Defence Intelligence Agency), которое проводило имевшие оборонное значение разведывательные операции как в самой Нигерии, так и за ее пределами. Все эти три организации подчинялись непосредственно президенту, а последняя отчитывалась также перед министерством обороны и председателем комитета начальников штабов. В ходе реформирования секретных служб правительство учредило пост координатора национальной безопасности (предназначенный для высокопоставленного должностного лица из Канцелярии президента), которому вменялось в обязанность планировать и координировать деятельность разведывательных органов.

Одновременно было объявлено о создании двух самостоятельных органов с совещательными функциями. Первым из них стал Национальный совет обороны и безопасности (National Defence and Security Council), в поле зрения которого находились организации, сформированные для обеспечения национальной безопасности. А вторым - Национальный совет обороны (National Defence Council), консультировавший президента по вопросам обороны, суверенитета и территориальной целостности Нигерии [1178, 06.06.1986, с. 1, 3]. В значительной мере именно секретные службы, а также привилегированные гвардейские части армии помогли президенту И. Бабангиде в течение длительного срока находиться у власти, которой он лишился по личной инициативе, а не в результате очередного военного переворота.

Однако подлинным руководящим центром клептократии и направляющей силой ПОЛКОРР служат, разумеется, не спецслужбы, а невидимые суперправительства, а также некоторые другие элементы неконституционной системы политического руководства. В научной и публицистической литературе такие закулисные центры власти обычно называются «правительством в правительстве» или «параллельным правительством», «внутренним» или «кухонным кабинетом». Административно-организационной основой политических кукловодов может служить руководящий орган правящей партии, но чаще - канцелярия президента или другие высшие звенья госмеханизма. В случае, если тайное правительство объединено вокруг фигуры некоего «серого кардинала» (каковым являлся, например, бригадир Идиагбон) то оно может действовать вообще вне формальных рамок министерств и ведомств.

Тайные органы госруководства, как правило, подчиняются непосредственно президенту, лидеру военного режима или премьер-министру и стоят «над» представительными учреждениями [265, с. 213; 427, с. 169]. Их функции во многом совпадают с областью усмотрения главы государства или компетенцией правительства и покрывают вопросы национальной обороны, безопасности, госслужбы, экономического строительства [258, с. 178].

(Реально существующие национальные центры тайной власти следует отличать от полулегендарных «всемирных правительств» - категории, возникшей как отражение некогда модных теорий «глобального заговора» и противостояния общественно-политических систем. Иногда международным «теневым правительством» неоправданно называют различные образования, порожденные системой экономического мультилатеризма (национальные правительства + официальные международные организации + частные советы по международным отношениям) и оказывающие некоторое воздействие на разработку национальных и региональных стратегий развития. Порой к категории «всемирного правительства» относят даже отдельные дискуссионные форумы или влиятельные научно-политические организации. Таким образом, кандидатами в «тайные центры власти» являлись, например, британский Королевский институт иностранных дел, американский Совет по международным отношениям, Бильдербергская группа, Трехсторонняя комиссия, Всемирный экономический форум в Давосе, Группа тридцати, «Большая семерка (восьмерка)» [18, с. 31; 280, с. 38-39].)

Примером деятельности тайного правительства в западноафриканской стране может служить «внутренний кабинет», определявший государственную политику Ганы в период правления Х. Лиманна. Его члены не обязательно занимали госдолжности, но благодаря личным связям с главой государства, обладали большим влиянием, чем министры. Об особом доверии Лиманна к членам «внутреннего кабинета» говорит тот факт, что именно они получали ключевые посты в правящей партии [449, с. 110]. Подобная практика, которая весьма распространена в африканских странах, отвечает скорее американским, чем европейским представлениям о кабинетном правлении. Кабинет министров (даже конституционный, не говоря уже о «внутреннем») рассматривается как «официальная семья президента», как организация, имеющая «интимный характер» [265, с. 192].

О существовании влиятельного «мини-кабинета» в Нигерии начала 1980-х годов писал Т. Лардер [1237, 27. 06.1988, т. 9, № 4, с. 17] и некоторые другие исследователи. Приобщение Национальной партии Нигерии к государственной власти на федеральном и региональном уровнях сопровождалось выделением из круга ее спонсоров-распорядителей небольшой группы (примерно 10 человек) особо приближенных сторонников президента. Именно они, составляя «кухонный кабинет» Ш. Шагари, играли ведущую роль в назначении членов администрации, помогали продвигаться одним чиновникам, тормозили служебный рост других, создавали политические каноны Второй республики. «Кухонный кабинет» президента находился, по существу, вне контроля не только законодательных органов, но даже верхушки НПН. Его опорой служили политические клиенты Шагари, которые получили приблизительно 500 ключевых государственных должностей - посты министров, советников, помощников президента, председателей советов директоров крупных правительственных компаний и др. [1245, 12.06.1983].

Наряду с «кухонными кабинетами», активное воздействие на процесс принятия политических решений в Нигерии оказывали тайные союзы партийных бонз. Здесь уместно привести слова бывшего сенатора и полковника в отставке Ахмаду Али. Он утверждал, что Вторая республика пала, поскольку НПН контролировалась «властвующей кликой», члены которой не были представлены ни в правительстве, ни на выборных должностях. «Властвующие индивиды фактически захватили партию и контролировали парламентариев. Безликая клика совершала жесткие акции, которые привели к провалу второго эксперимента с гражданским правлением в Нигерии» [1161, 23.06.1986, с. 3].

Важную роль в политике постколониальной Нигерии играли тайные (а точнее, закамуфлированные или нерекламируемые) «мозговые центры». В числе теневых консультационных систем Нигерии наибольшей популярностью пользуется полумифическое образование, получившее в среде журналистов и некоторых политиков название «кадунской мафии». Последняя не имеет ничего общего с организованной преступностью - если не принимать в расчет легендарную сторону её существования - и своим образованием обязана первым шагам генерала Я.Говона на поприще государственного управления. Получив власть в 1966 г., Я. Говон почувствовал, что недостаточно подготовлен в науке и искусстве политического руководства. Учитывая это обстоятельство, новый глава нигерийского государства сформировал в г. Кадуне группу негласных советников из числа гражданских служащих, которые стали играть роль «мозгового центра» администрации. Разумеется, все важные государственные решения принимались по-прежнему в столице, но своеобразную экспертизу они проходили в этой кадунской группе [959, с. 7]. Еще одна «мафиозная семья» высокопоставленных советников военного руководства, согласно выводам П. Пана, возникла в Лагосе. Её ядром стали так называемые «суперпостоянные секретари» («SuperPerm. Secs.») - элитарная группа кадровых чиновников, черпавших свое влияние в административной неопытности военных, которые желали получать готовые «компьютеризированные решения всех проблем». При этом кадунская и лагосская «мафии» как бы дополняли друг друга в процессе разработки политических рекомендаций.

Решительные мероприятия М. Мухаммеда по реформированию гражданской службы заметно отразилась на политическом бытие тайных мозговых центров. Основной удар был нанесен правительством М. Мухаммеда по лагосской когорте консультантов Я. Говона. Согласно некоторым сведениям, расформированные группы «суперпостоянных секретарей» и увольнение её членов с гражданской службы было инициировано «кадунской мафией», опасавшейся дальнейшего роста влияния столичных коллег-конкурентов. Косвенно в пользу данного предположения свидетельствует тот факт, что увольнение 10 тыс. гражданских служащих, включая часть высокопоставленных чиновников, серьезно не затронуло кадунскую группу экспертов.

После трагической гибели М. Мухаммеда «кадунская мафия» начала абсорбировать некоторых крупных чиновников, уходящих в отставку. В основном это были госслужащие северного происхождения; как правило, они обзаводились домами в Кадуне и продолжали выступать в качестве негласных советников нигерийского руководства. Правда, эта традиция была фактически отменена в годы Второй республики, президент которой Ш. Шагари с подозрением относился к «кадунской мафии» как к порождению военного режима. В первой трети 1980-х годов Ш. Шагари и его ближайшие сподвижники стремились отдалиться от «кадунской мафии», которая, по некоторым сведениям, поддержала в ходе предвыборной кампании 1983 г. основного соперника Шагари - Аволово. В этот период ведущим политическим консультантом правительства стала «сокотская мафия», действовавшая в родном штате президента.

Именно в годы Второй республики появились сообщения о том, что группа тайных экспертов из Кадуна давала М. Мухаммеду ошибочные рекомендации (в том числе по вопросу о реформе госслужбы), а также вольно или невольно пыталась дискредитировать Ш. Шагари. Сторонники президента Второй республики активно использовали негативное отношение СМИ и общественности к «кадунской мафии», настойчиво подчеркивая, что в просчетах правительства и Национальной партии Нигерии виноваты не Шагари и его ближайшие сподвижники, а «серые кардиналы... и злодеи, которые стоят за троном» [959, с. 7].

Политическая деятельность оппозиционных фракций клептократии окутана, пожалуй, еще большей тайной, чем работа коррупционеров, находящихся у власти. Представители клептократии, отстраненные от рычагов госуправления, иногда создавали своего рода «теневые кабинеты», эффективность которых в Нигерии всегда была крайне низкой, но чаще выступали в качестве организаторов государственных (не обязательно военных) переворотов. Так, падение Первой республики ознаменовалось целой серией секретных встреч гражданских экс-политиков, строивших планы низложения администрации генерала Иронси [99, с. 43-44]. Сходная ситуация сложилась в начале 1984 г. Согласно заявлению Т. Идиагбона, лишившиеся власти лидеры Второй республики по всей стране проводили тайные совещания с целью свергнуть военное правительство Бухари [1144, 28.04.1984].