Наказание. У Энни перехватило дыхание, когда пальцы Родерика слегка коснулись ее груди

У Энни перехватило дыхание, когда пальцы Родерика слегка коснулись ее груди. Возможно, это вышло случайно. Никогда прежде он не позволял себе подобных прикосновений. Но нынешнее их свидание не походило на все предыдущие. Впервые их поцелуи стали столь страстными и ненасытными, пробуждая в обоих желание чего-то большего.

Нет, его руки не ошиблись. Они вновь вернулись к ее груди. Первым, пробным касанием он лишь хотел проверить, как она к этому отнесется. Теперь его пальцы обрели смелость и уверенность. Они жгли ее сквозь тонкую ткань платья, и соски, отвечая на впервые изведанную ласку, внезапно стали выпуклыми и напряженными.

Губы Родерика тоже казались непривычно настойчивыми. Они покрывали ее шею торопливыми поцелуями, слегка покусывая нежную кожу. Энни прижималась к юноше спиной, и его дыхание шевелило волосы у нее на затылке, одна рука по-прежнему ласкала грудь, а другая, проникнув под платье, гладила шелковистый живот, опускаясь все ниже и ниже. Воистину Родерик оказался отважным исследователем неведомых мест.

Чувствуя, как сжигающее ее желание все усиливается и сдерживать его становится невыносимо, Энни повернулась в объятиях Родерика и приникла к его губам со страстью, которой не знала прежде. Руками принцессы тоже овладел исследовательский пыл – они начали путешествие от его шеи и вскоре опустились ниже, отважно скользнув под расстегнутую рубашку. Губы их вновь соединились в поцелуе, и обоих накрыла жаркая, сладостная волна, которая унесла с собой последние опасения и остатки здравого смысла. Позабыв обо всем, Энни прижималась к юноше все сильнее, одержимая желанием слиться с ним воедино. Щеки ее горели, бедра плавно покачивались.

Наконец они разжали объятия. Оба дышали тяжело, точно загнанные лошади. Внезапно душой Энни овладели испуг и стыд. Но когда Родерик коснулся ее щеки, прикосновение его было бережным и осторожным, а устремленные на нее темные глаза сулили бесконечную преданность и счастье.

В гробнице, где проходило их свидание, царило безмолвие, нарушаемое лишь потрескиваньем единственного факела, укрепленного на стене. Они находились в центральной комнате, где обрели последнее прибежище тела покинувших этот мир предков Энни и где вся семья собиралась для погребальных ритуалов. Энни не могла припомнить, когда подобный ритуал совершался в последний раз: смерть давно уже обходила королевскую семью стороной. Однако юная принцесса ощущала присутствие своих усопших предков, которые спали вечным сном в пышных покоях огромной гробницы. Дожидаясь Родерика, она произнесла молитву, в которой просила прощения за то, что нарушает их сон.

– Ты самая красивая на свете. Никто не может с тобой сравниться, – взволнованно шептал Родерик. – Когда я встретил тебя впервые, ты была не такой. Нет, ты показалась мне красивой, очень красивой, но… – Он замолчал, подбирая слова. – Знаешь, каждый раз, когда я вижу тебя вновь, я замечаю, что от тебя исходит свет. И этот свет с каждой нашей новой встречей становится все сильнее и ярче.

Энни не знала, что на это ответить; все слова внезапно вылетели у нее из головы. Пламя, горевшее в глазах Родерика, обжигало ее, и она, склонив голову, припала к его груди, так что ее макушка касалась подбородка юноши.

– Это любовь, – донесся до Энни его голос. – Любовь сделала тебя прекрасной. Невыразимо прекрасной.

– Что? – Она оторвала голову от груди Родерика и взглянула ему в глаза, чтобы проверить, не шутит ли он.

– Я знаю, что не имею на это никакого права, но ничего не могу с собой поделать. Я люблю тебя, Энни.

На этот раз она не стала отворачиваться, а пристально смотрела на его лицо, которое приближалось к ее лицу. Губы приоткрылись и соединились с ее губами.

Но когда долгий, бесконечно долгий поцелуй все же закончился, Энни резко оттолкнула Родерика.

– Завтра я должна уехать, – выпалила она, отчаянным усилием сдерживая подступившие к глазам слезы.

– Уехать? Но почему? И куда?

– Отец отсылает нас в Кал Азрот. Мы едем все вместе – мать, сестры, брат и я. Отец считает, что здесь, в Эслене, нам угрожает опасность. По-моему, это полная ерунда. Уж если здесь мы в опасности, то там, в глуши, расправиться с нами еще проще.

– Завтра? Ты сказала, вы едете завтра? – голос Родерика дрожал, как у человека, испытывающего сильнейшую боль. – И надолго?

– Не знаю. Мне же никто не считает нужным все объяснить толком. Скорее всего, мы пробудем там несколько месяцев, до тех пор пока эта заваруха с Салтмарком не останется позади.

– Я не вынесу такой долгой разлуки, – хрипло прошептал он.

– Мне не хочется уезжать. Ужасно не хочется. – Энни ласково провела рукой по его щеке. – Но у нас с тобой еще есть время, Родерик. Давай не будем его терять. Завтра нас ждет разлука, но сейчас мы вместе.

Поцелуй сначала был осторожен, почти робок, но в течение нескольких мгновений губы и руки юноши обрели прежнюю смелость и настойчивость. Когда его пальцы принялись нежно теребить сосок Энни, она засмеялась от удовольствия. Кто бы мог подумать, что прикосновения мужских рук могут быть так приятны. Они и знать не знала о подобных изумительных, невероятных ощущениях.

Неумелыми пальцами он пытался расшнуровать ее корсаж, впиваясь губами в границу меж тканью и шелковистой кожей. Эти влажные прикосновения прожигали Энни насквозь, и с каждым новым поцелуем она чувствовала, как растет охватившее ее возбуждение.

Наконец корсаж полетел на пол.

Теперь пальцы Родерика скользили вверх по ее чулкам, от колен к обнаженным бедрам. Неожиданно Энни охватило странное оцепенение. Все ее мускулы напряглись, с губ сорвался стон. Принцессе вдруг стало страшно. Но то был необычный страх, упоительный и сладкий. Движения Родерика казались такими уверенными. И он любил ее, в этом она не сомневалось.

Как видно, юноша ощутил, что с ней происходит, поскольку его пальцы вдруг замерли. Глаза, потемневшие от волнения, не отрывались от ее лица.

– Энни, если ты не хочешь, скажи.

– А если я скажу, что не хочу, ты не станешь делать этого?

– Да, конечно.

– Тогда продолжай. И ничего больше не спрашивай. Сегодня наша последняя ночь.

– Я люблю тебя, Энни Отважная, – произнес он медленно и торжественно.

– Я тоже люблю тебя, Родерик, – выдохнула Энни, и, прежде чем смысл собственных слов дошел до нее, пальцы Родерика вновь принялись за свою исследовательскую работу, проникая в самые сокровенные уголки ее тела.

Энни чувствовала себя беспомощной и покорной, как никогда прежде. Но в том, что она полностью отдалась его воле, было нечто успокоительное. Пусть произойдет то, что должно произойти, ей не в чем упрекнуть себя. Противиться этому выше ее сил.

К тому же она давно уже не ребенок. Ей пятнадцать лет. В этом возрасте оставаться девственницей просто нелепо.

И вдруг что-то произошло – Родерик, как ошпаренный, отскочил от нее прочь и схватился за рукоять меча.

– Не делай глупостей, юноша, – раздался в полутьме знакомый голос. – Ты и так натворил их более чем достаточно.

Энни села, поспешно оправляя задравшийся подол платья.

– Кто там? Это ты, Эррен?

К собственному ужасу, она убедилась, что не ошиблась. В дверях гробницы стояла Эррен собственной персоной, а за ее спиной виднелась вездесущая Фастия.

– Уверяю вас, мы всего лишь… – предпринял Родерик обреченную попытку оправдаться.

– Всего лишь решили поиграть здесь в прятки, не так ли? – ледяным тоном изрекла Эррен. – Мы видели, каким невинным забавам вы предаетесь, милые дети.

– Энни, немедленно приведи себя в порядок, – процедила Фастия. – Нечего сказать, вы выбрали подходящее место. Как ты осмелилась осквернить дом наших предков?

Голос ее звенел, но не только от ярости. В нем слышались отзвуки другого, более сильного чувства, но Энни не могла понять, какого именно.

– Энни ни в чем не виновата, – пробормотал Родерик.

Тут Энни вспомнила, что лучшим способом защиты всегда является нападение.

– Как вы осмелились! – возвысила она голос. – Как вы обе осмелились следить за мной! Как вы осмелились соваться в мои дела! Я уже взрослая и могу любить, кого хочу! И никого это не касается.

– Ты очень сильно заблуждаешься, моя девочка, – с невозмутимым спокойствием возразила Эррен. – Увы, ты принцесса и не можешь любить, кого хочешь. Твой выбор касается всего королевства.

– Вот как! А как же мой отец? Ведь все знают, он не пропускает ни одной юбки и…

– Замолчи! – рявкнула Фастия.

– Нет, Фастия, я не собираюсь молчать. Если мой отец, король, подает мне пример для подражания, значит, я ему последую. Что же делать, если я не похожа ни на тебя, ни на Эррен. Что же делать, если я не ледышка, а живой человек, и в жилах у меня кровь, а не вода.

– Ничего, скоро тебе придется замолчать, – прошипела Фастия. – Что же касается тебя, Родерик Данмрог, убирайся прочь, и чтобы завтра духу твоего не было в Эслене. Иначе твои похождения станут известны при дворе. Можешь не сомневаться, тогда тебе придется пожалеть, что ты родился на свет.

Родерик гордо вскинул подбородок.

– Меня не страшит наказание, каким бы суровым оно ни было. И я не чувствую за собой никакой вины. Мы с Энни не делали ничего постыдного. Мы всего лишь следовали велению наших сердец.

– Сердец? Похоже, сердца находятся у вас ниже пояса, очаровательные влюбленные создания, – язвительно усмехнулась Фастия.

– Не уходи, Родерик, – даже не взглянув в сторону старшей сестры, взмолилась Энни, и мольба ее прозвучала как приказ.

Родерик крепко сжал ее руку.

– Я должен идти. Но знай, я никогда не откажусь от тебя. И ты еще обо мне услышишь.

Бросив на Эррен и Фастию полный ярости взгляд, он повернулся и, ни разу не обернувшись, скрылся в темноте. Через несколько мгновений до слуха Энни донесся стук копыт по мостовой. Вскоре звук этот растаял вдали, а она все еще хранила молчание, испепеляя Эррен и Фастию взглядами и мысленно подбирая слова, которые должны были сразить их наповал. Меж тем Фастия отчаянно сжимала губы, пытаясь сохранить приличествующее случаю непроницаемое и суровое выражение. Наконец она не выдержала и расхохоталась.

Эррен немедленно присоединилась к ней, покачивая головой.

– Да простят меня святые! – сквозь смех проговорила Фастия. – И где ты только отыскала это сокровище?

– Не понимаю, что здесь смешного? Вы что, с ума посходили?

– Ну как не смеяться над подобной парочкой безмозглых дурачков? Ты думаешь, вы первые явились в гробницу для таких развлечений? Наши бедные предки уже привыкли к непристойным сценам. Ты, видно, считаешь, что выбрала на редкость удачное местечко для свидания. А Родерик твой тоже хорош. «Энни, если ты не хочешь, давай не будем», – тоненьким голоском передразнила она. – Неужели ты действительно воображаешь, что, стоило тебе сказать «не надо», он мигом застегнул бы штаны и ушел ни с чем? Вроде уже взрослая, пора набраться ума!

– Вы что, наблюдали за нами все это время? – не веря ушам своим, прошептала Энни.

Фастия немного успокоилась, хотя и продолжала хихикать.

– Да нет, милая, наблюдать за вами все время у нас бы не хватило терпения. Говоря откровенно, зрелище не слишком занимательное. Мы пришли как раз тогда, когда началось самое интересное.

– Как ты посмела, сука с рыбьей кровью!

Смех Фастии мгновенно оборвался, и Энни, несмотря на весь гнев, тут же пожалела о своих словах. Ее старшая сестра так давно не смеялась. Казалось даже, она разучилась это делать. Пусть бы уж потешалась над Энни, если это ее так забавляет. Наверное, стоило потерпеть, не давать воли обиде. Фастия меж тем кивнула, словно отвечая своим собственным мыслям.

– Энни, давай отойдем на несколько секунд, – сухо, но без всякой злобы сказала она. – Эррен, ты подождешь нас здесь?

– Разумеется.

Воздух за стенами гробницы оказался прохладным и свежим. Луна, идущая на убыль, изливала на прибежище мертвых прозрачный серебристый свет. Фастия спустилась по ступенькам гробницы и задумчиво взглянула вверх, на тонкий лунный серп. Ее глаза расширились и поблескивали в темноте. Возможно, причиной того были слезы, возможно, нет. Энни, как ни всматривалась, не могла разобрать.

– Энни, ты, наверное, считаешь, что я не способна тебя понять? – голос Фастии прозвучал мягко, почти ласково. – И уж конечно, уверена, что я никогда в жизни не испытывала ничего подобного.

– На всем свете никто и никогда не испытывал подобного тому, что я только что испытала в его объятиях, – отрезала Энни.

Фастия тихонько вздохнула.

– Влюбленным всегда кажется, что до них никто никогда не любил. Когда впервые слышишь песню, думаешь, она прозвучала впервые и только для тебя, хотя она услаждала людям слух еще до твоего рождения. Так ты считаешь, Энни, что я ни разу в жизни не влюблялась? Никогда не назначала свиданий в полночь?

– Если бы ты хоть раз была влюблена, то не стала бы поднимать меня на смех.

– Возможно, мне не следовало смеяться над тобой, Энни. Ведь я прекрасно понимаю, каково тебе сейчас. Поверь мне на слово, я и сама была на твоем месте. И до сих пор вспоминаю об этом, как о самой тревожной поре в своей жизни.

– Уж не в мужа ли ты была влюблена?

Фастия покачала головой.

– Нет, Энни. Оссел – надежный союзник нашего королевства, владелец обширных земель и опытный военачальник. Именно поэтому я и вышла за него. Это была весьма удачная партия.

– Что-то не похоже, что эта удачная партия принесла тебе счастье.

– А ты думаешь, любовь приносит счастье, наивная ты девочка? Поверь, это не так. От любви одни беды, переживания и проблемы. Когда я вспоминаю о том, что испытала в твои годы, о желаниях, которые во мне бурлили, о наслаждении, которого я так ждала, мне кажется, в душу мою впиваются иголки. Иногда я даже жалею… – Фастия осеклась и беспомощно всплеснула руками. – Впрочем, все это невозможно объяснить.

– Если бы ты и в самом деле любила, то не говорила бы, что от любви одни беды и проблемы, – выпалила Энни. – И не считала бы свой брак такой уж большой удачей.

– Когда ты немного поумнеешь, а я надеюсь, это рано или поздно произойдет, то непременно поймешь, что браки по расчету намного надежнее браков по любви, – поджав губы, изрекла Фастия.

– А если бы ты вышла замуж по любви, то…

Фастия сдвинула брови, и в ее голосе послышались суровые нотки.

– Энни, тебе давно пора запомнить, что браки по любви – не для королевских дочерей. И, в отличие от представителей сильного пола, мы лишены возможности искать любви на стороне. Нам приходится довольствоваться другими утешениями – воспитанием детей, чтением и рукодельями. А самое главное – сознанием того, что мы выполнили свой долг. Но мы не можем…

Руки Фастии снова взметнулись, словно испуганные птицы, не находящие себе места.

– Энни, я порой завидую твоей наивности, – продолжала Фастия. – И жалею тебя одновременно. У нас с тобой много общего. Намного больше, чем ты полагаешь. И боюсь, недалек тот день, когда реальность грубо разрушит твои прекрасные мечты. И тогда тебя ждет разочарование. Такое же горькое, как и то, что довелось испытать мне. Ты же помнишь, раньше я была совсем другой. Правда, с тех пор, как ты закрыла для меня свое сердце, прошло много лет, но…

– Я закрыла для тебя свое сердце? Вот уж неправда! – возмутилась Энни. – Я была маленькой девочкой, когда ты вышла замуж за своего старого увальня и превратилась в вечно недовольную зануду.

Фастия переплела свои длинные изящные пальцы.

– Возможно, ты права, Энни, и я сама тебя оттолкнула. Как бы то ни было, я не хотела утратить твою привязанность. И мне тяжело было наблюдать, как ты от меня отдаляешься. Но может, это и к лучшему. – Фастия с притворным равнодушием пожала плечами. – Скоро ты выйдешь замуж, уедешь отсюда, и вполне возможно, я никогда больше тебя не увижу. Если бы мы души друг в друге не чаяли, разлука стала бы для нас тяжким испытанием. А так мы обе перенесем ее без лишних терзаний.

Энни не сводила с Фастии пристального, изучающего взгляда.

– Знаешь, если все это правда, я имею в виду, если королевские дочери не могут выходить замуж по любви…

– Именно это я и пытаюсь тебе втолковать. И, заметь, далеко не в первый раз.

– Тогда я предпочту остаться старой девой. Не понимаю, почему ты не сделала этого.

– Ты что, совсем меня не слушаешь? Я же говорила, имелись веские причины, заставившие меня решиться на замужество. Объясняла, что у так называемых браков по любви зачастую бывает весьма неприглядная изнанка. А если говорить о тебе и об объекте твоей нежной страсти… Мне не хочется тебя разочаровывать, но вряд ли Родерик так уж обезумел от твоих прелестей. Вся их семья – известные мастера по части интриг. Уверена, он ничем не лучше. Наверняка он хочет добиться, чтобы ты понесла, и потом использовать ситуацию в своих интересах.

– Слушать не хочу твои идиотские домыслы! Все это вранье, наглое вранье, Родерик совсем не такой. Ты его не знаешь, вот и воображаешь невесть что. Не смей говорить о нем плохо, поняла? А на его семью мне ровным счетом наплевать.

– Тебе, может, и наплевать. Но отец и матушка не могут себе позволить относиться к подобным вещам наплевательски. Энни, сейчас ты видишь во мне злейшего врага. Но вскоре ты немного остынешь и тогда сама поймешь: если бы я попустительствовала вашему роману, то обрекла бы тебя на крупные неприятности. Сейчас тебе больно, но если бы отношения между вами зашли слишком далеко, было бы во сто раз больнее. Не говорю уж о том, что твое легкомыслие могло бы привести к самым печальным последствиям для всего королевства.

– О, как мне надоело слушать про это несчастное королевство и про обязанности королевской дочери, будь они неладны! – взорвалась Энни. – Все равно я не верю, что любовь способна принести вред и горе – ни мне самой, ни этому королевству, о котором ты так печешься. А насчет того, что я, как ты выражаешься, понесу, можешь не волноваться. Мы не… Мы никогда…

– Вы были к этому весьма близки, Энни. Если бы я и леди Эррен не вмешались вовремя…

– Если бы вы не вмешались, я узнала бы, что такое блаженство!

– Энни, прекрати болтать ерунду. Кстати, должна тебе сказать, что потеря девственности – не слишком приятное ощущение.

Энни норовисто вскинула голову.

– Ты, конечно, со всех ног бросишься докладывать матушке о том, что застукала меня на месте преступления?

– Мне нет необходимости докладывать. Это уже сделала Эррен. Матушка ждет нас.

Энни почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Обида и раздражение уступили место настоящему страху.

– Значит, матушка уже знает? – пролепетала она.

– Да. Она сама послала нас в гробницу.

– И теперь она меня накажет, так надо понимать? Только я уже наказана. Меня отправляют в этот проклятый Кал Азрот, и я больше не увижу Родерика. Какую еще кару выдумаете вы с матушкой?

– Матушке решать, как поступить с тобой, Энни. Веришь ты или нет, но я пыталась замолвить за тебя словечко… Просила ее не обходиться с тобой слишком сурово. И Лезбет тоже за тебя заступалась.

– Лезбет? Она говорила с матушкой обо мне? Значит, это она меня предала? Выдала мою тайну?

Брови Фастии недоуменно поползли вверх.

– Предала? Значит, Лезбет уже знает о твоих сердечных делах? Очень мило, – в голосе Фастии послышалась горечь. – Впрочем, этого следовало ожидать. Нет, Энни, Лезбет не выдала твоей тайны. Про твоего ненаглядного Родерика она не обмолвилась ни словом. Матушка советовалась с ней совсем по другому вопросу. И со мной тоже.

– По какому такому вопросу? Ты что-то темнишь, Фастия. Можешь ты наконец сказать прямо, что вы против меня задумали?

Не отвечая, Фастия пригладила волосы Энни.

– Пойдем, – произнесла она после секундного молчания. – Только прежде приведи себя в порядок. Не стоит заставлять матушку ждать. Она и так далеко не в лучшем расположении духа.

Энни, растерянная, сбитая с толку, лишь молча кивнула.

Весь путь от Тенистого Эслена до покоев матери Энни мысленно готовилась к неминуемому тяжелому разговору, выбирая убедительные ответы на возможные упреки. «Нет, безропотно глотать оскорбления ни к чему», – твердила она про себя. Она выскажет все, что накипело у нее на душе. И мать поймет, как несправедливо и жестоко с ней обошлись.

Но стоило ей оказаться в опочивальне королевы и увидеть мать, восседавшую на кресле так величественно, словно это был трон, все заранее приготовленные слова застряли у Энни в горле.

– Садись, – приказала Мюриель.

Энни послушно опустилась на стул.

– Ты очень меня разочаровала, – ледяным тоном изрекла королева. – Несмотря на все твои сумасбродные выходки, я всегда полагала, что из всех моих дочерей ты в наибольшей степени наделена здравым смыслом. Теперь я вижу, что заблуждалась.

– Матушка, я…

– Придержи язык, Энни. Что бы ты теперь ни сказала в свое оправдание, это не заставит меня изменить принятого решения.

– Матушка, он любит меня! И я люблю его!

– Никто в этом не сомневается, – пренебрежительно бросила Мюриель.

– Мы не делали ничего дурного!

– Послушай меня, Энни, – негромко и внушительно произнесла Мюриель, наклонившись к дочери. – Меня… совершенно… не… интересует… кого… ты… любишь.

Чтобы усилить впечатление, после каждого слова она делала многозначительную паузу.

Затем Мюриель откинулась на спинку кресла и вновь заговорила спокойно и плавно.

– Большинство из тех, кто живет в этом королевстве, были бы счастливы оказаться на твоем месте. Твоя жизнь кажется девушкам из простонародья волшебной сказкой. Ты никогда не знала ни голода, ни нужды, ни лишений. У тебя столько платьев, что многие из них ты не успеваешь надеть даже по разу. Если на пальце у тебя вскочит крохотный прыщик, лучшие врачи спешат избавить тебя от этой неприятности. Всю жизнь тебя баловали, холили и лелеяли. Мы потакали всем твоим прихотям и прощали все твои провинности, как бы далеко они ни заходили. Тебе достался завидный удел, но ты не умела ценить его. Ты так и не поняла, что за высокое положение приходится платить. И цена за него – чувство долга и сознание своей ответственности.

– Вы хотите сказать, матушка, что за честь быть королевской дочерью я должна расплатиться возможностью быть счастливой?

Мюриель испустила тяжелый вздох.

– Да я ошибалась, полагая, что ты обладаешь живым и острым умом. Ты не слишком сообразительна, Энни, теперь у меня нет сомнений на этот счет. Вижу, смысл моих слов остался для тебя неясным. Но скоро ты поймешь, что я имела в виду. Очень скоро.

Тревожное предчувствие заставило сердце Энни тоскливо сжаться.

– Какое же наказание меня ожидает, матушка? – дрогнувшим голосом спросила она. – Скажите, не заставляйте меня теряться в догадках.

– Леди Эррен уже написала сопроводительное письмо. Я приказала приготовить экипаж, кучеров и охрану. Завтра утром ты отправишься в путь.

– Да, я знаю, мы все едем в Кал Азрот. Но мне казалось, мы поплывем на корабле. Или, в качестве наказания, вы решили заставить меня трястись в экипаже, да еще в полном одиночестве?

– Ты поедешь вовсе не в Кал Азрот.

– Но тогда… куда же вы меня отправляете?

– Ты будешь учиться. Так же, как в свое время училась Эррен. Обретешь знания, необходимые леди. Думаю, это заставит тебя образумиться.

– Учиться так же, как Эррен? – не веря своим ушам, пробормотала потрясенная Энни. – Вы… вы посылаете меня в монастырь?

– Да. В особый монастырь. Ты сама знаешь, в какой.

– Матушка, нет! Прошу вас, не надо! Не будьте так жестоки!

В голосе Энни зазвенело отчаяние, из глаз брызнули слезы.

– А как еще прикажешь с тобой поступить? Твое поведение переходит всякие границы. Надеюсь, строгие монастырские правила и усиленные занятия пойдут тебе на пользу.

– Прошу вас, не отсылайте меня в монастырь! Клянусь, я никогда больше не буду доставлять вам огорчений!

– Не понимаю, к чему все эти мольбы и слезы. Я не собираюсь заточать тебя в монастырь на всю жизнь. Но тебе необходимо научиться ценить то, что ты имеешь. К тому же жизнь в монастыре поможет тебе осознать, что в этом мире у каждого из нас есть свои обязанности, пренебрегать которыми не следует ни при каких обстоятельствах. Принимать монашеский обет тебя никто не станет неволить. Но если но прошествии четырех лет у тебя возникнет желание посвятить себя церкви, ты сможешь беспрепятственно его исполнить.

– По прошествии четырех лет? Значит, мне придется провести в монастыре целых четыре года? Но мне столько не вынести! Ради всех святых, матушка, сжальтесь надо мной!

– Энни, веди себя достойно. Немедленно прекрати истерику. Ты знаешь сама: проступок, который ты совершила, слишком серьезен и не может остаться безнаказанным.

– Я не совершила ничего постыдного! – сквозь слезы выпалила Энни. – Это несправедливо!

– Жизнь редко бывает справедливой, моя девочка.

– Я вас ненавижу! Ненавижу!

На лице Мюриель не дрогнул ни один мускул.

– Надеюсь, ты говоришь неправду, – произнесла она и пожала плечами. – Сейчас ты не отдаешь себе отчета в собственных чувствах. Когда твой гнев остынет, ты еще пожалеешь о своих словах.

– Не пожалею. Я вас ненавижу!

– Что ж, так тому и быть, – вздохнула Мюриель. – Я уже говорила тебе: в этой жизни за все приходится платить. И твоя ненависть – это та цена, которую приходится платить мне. А сейчас иди собирать вещи. Но помни, что нарядные платья и украшения в монастыре не понадобятся.