Глава 7 Мост ашвинов

Даярам еще не поднялся с больничной койки, когда прилетел его друг Анарендра, вызванный Витарканандой. Старый ученый сумел подавить в Даяраме первый порыв жестокого отчаяния. Но художник был в таком плохом состоянии, что нуждался в непрестанном присмотре. Он нашел в себе силы быть на обряде похорон своей Красы Ненаглядной, поддерживаемый с двух сторон Анарендрой и Чезаре.

Волна общественного возмущения докатилась от Мадраса до Бомбея, и главный виновник убийства Тиллоттамы едва успел скрыться; бросив сообщников на суд и расправу.

Гирин больше не мог откладывать отъезда. Витаркананда собрал своих друзей накануне отлета русского врача.

Уже совсем стемнело, когда Гирин уселся рядом с очень серьезным и очень почтительным Анарендрой, Машина понеслась прочь с залитых огнями центральных улиц Мадраса, через слабо освещенные кварталы маленьких коттеджей и темные дороги предместий к редким огням на отдаленных холмах юго-запада. Гирин, на пути в Мадрас знакомившийся с путеводителем, определил, что они едут около горы Святого Фомы, где известны развалины древней несторианской церкви. Путь был довольно далек, и художник мчался со скоростью в шестьдесят миль. Наконец Анарендра уверенно свернул на неприметную в темноте узкую дорогу, обсаженную деревьями. Лучи фар уперлись в железную решетку массивных ворот, распахнувшихся сами собой, точно в детской сказке. Дорога круто поднимавшаяся на склон холма, продолжалась и за воротами. Дом на его вершине, показавшийся Гирину очень большим, был едва освещен и оттого не сразу заметен в густой тропической темноте.

Двое людей, очевидно слуг, вынырнули из-за ваз с растениями с боков подъезда.

Гирин энергично отстранился от всех знаков почтения и взбежал по лестнице под аркаду подъезда, где стоял Витаркананда. Профессор повел гостя в глубь дома, в огромный центральный зал. Из всех четырех углов зала поднимались, красиво изгибаясь, лестницы белого камня, каким-то не сразу понятным поворотом сходившиеся к нависшему над залом балкону.

Гирин с любопытством рассматривал причудливую архитектуру здания.

– Не думайте, что это мой дом, – сказал профессор со своей беглой и суровой улыбкой, не подходившей к его доброму лицу. – Один из моих учеников из рода южноиндийских раджей захотел почтить меня предоставлением мне приюта, не соответствующего ни моим заслугам, ни вкусам. Но пойдемте выше, там ждут нас мои друзья. Должен предупредить вас, что они очень редко встречаются с европейцами. Это замкнутый круг, который открылся для вас после вашего доклада в Дели. Поэтому не осудите их за незнание европейских манер!

Они поднялись на балкон, затем прошли в большую комнату, наполовину открытую звездному небу, слабо освещенную, застланную коврами. В ней сидели на широких диванах человек десять в белом, в таких же белых тюрбанах, какой был на Витаркананде. Бороды, седые, смоляно-черные, широкие, узкие, казалось, были главными отличительными признаками всех этих людей. Все, кроме одного, самого старого, поднялись, приветствуя вошедших молчаливым поклоном. Едва слышно шелестели под низким потолком раскидистые веера механических опахал.

Витаркананда усадил Гирина так, что они с ним оказались напротив одного из присутствующих, глубокого старика с короткой бородой и золотой пряжкой в тюрбане. Бесшумные слуги поставили перед Гириным столик с напитками и ящичек с несколькими сортами сигарет. Гирин отказался и попросил стакан простой воды. Немедленно столик исчез. Непроницаемые лица индийцев ничего не выразили. Лишь в темном взгляде сидевшего слева близко от него чернобородого Гирину увиделось одобрение.

Несколько минут тянулось молчание. Гирин физически ощущал на себе концентрированный взгляд собравшихся и старался сосредоточиться, понимая, что не из пустого любопытства захотели встретиться с ним эти серьезные, молчаливые люди.

– Мы все рады узнать, – заговорил наконец профессор Витаркананда, – что в Делийском конгрессе впервые участвует ученый-психофизиолог из той огромной дружественной и глубоко симпатичной нам страны, в которой до сих пор этой науке не уделялось внимания. Это немало озадачивало нас, ибо впервые за всю историю человечества ваша страна предприняла гигантский подвиг строительства нового мира. Но какой же может быть новый мир без новых людей и как воспитать этих новых людей без глубочайшего знания человеческой природы?

Тысячелетия лучшие умы Индии работали над познанием человека, его души и тела и достигли немалых успехов на этом труднейшем пути. К сожалению, Запад, не считая отдельных людей большой и широкой мысли, не придал значения философским открытиям Индии. Погруженные в заботу об изготовлении великого множества вещей, идущие путем нарастания технического могущества в ущерб заботе о совершенствовании человека, европейцы сочли наивными наши изыскания в области психологии.

И в то же время западные люди предаются детской вере в чудеса, якобы творимые нашими фокусниками, достигшими физического развития, равного самой первой ступени хатха-йоги, кажущегося европейцам сверхъестественным. Мнимые чудеса совершенно заслонили от них подлинные достижения человеческой мысли в индийской философии. Не сомневаюсь, что суеверия, нагромоздившиеся вокруг пресловутых индийских факиров, сказки о йогах и тот туман тайны и мнимого всемогущества, каким полны для жаждущих чуда людей сочинения теософов, антропософов и им подобных, якобы призванные открыть Западу тайны индийской науки, – не сомневаюсь, что все это помешало ученым Советской России всерьез ознакомиться с вкладом Индии в общую сокровищницу человечества. Нам странно, что, отвергая идеологию Запада, которую вы называете буржуазной, ваши ученые и деятели культуры пошли по следам известных необъективных исследователей Англии и Америки, для которых наше искусство – преимущественно порнография, мораль – примитивная, философия – наивно-религиозная и поскольку не христианская, то и вредная.

Мы удивляемся, как вы не разглядели суровой практической диалектики, пронизывающей всю нашу философию, тонко, осторожно и мудро развитых правил общественного поведения и общественной морали. Открытий в области психофизиологии, во многом опередивших европейскую научную мысль, некоторых разделов философии, как, например, вопроса перехода единства во множественность и множественности в единство, разработанных в совершенстве. – Профессор Витаркананда помолчал и закончил: – Неужели то, что большинство этих открытий облечено в религиозную форму изложения, мешает вам познать их истинную сущность? Вот почему мы хотели встретиться с вами. Ученый, изучающий психофизиологию, не может пройти мимо всех этих вопросов и не может не быть серьезно знакомым с индийской наукой, как бы он к ней ни относился. Мы хотим услышать от вас, ученого страны, строящей коммунизм, то есть борющейся за высший, наиболее мудрый общественный строй на земле, ваш взгляд на возможность сочетания достижений исследователей Индии и Советской страны.

Витаркананда умолк и опустился на диван, приняв позу спокойного ожидания. Никто не произнес более ни слова. Усилием воли Гирин заставил себя подавить волнение. Он медленно поднялся с мягких подушек сиденья, устойчиво стал, раздвинув ноги, и разом обрел нужное спокойствие. «Точность, помни о точности выражений, не увлекайся, говоришь не на родном языке», – мысленно сказал он себе, глубоко вздохнул и начал:

– Величайшим достижением религиозно-философской мысли Индии, почему-то не отмеченным Западом и, пожалуй, как следует не осознанным даже самими индийцами, было то, что еще в незапамятные времена вы поставили человека наравне с богом. В формуле, что бог и человек равно не властны над Кармой, над общими законами вселенной, я вижу величайшее мужество древней мысли. Человек и бог являются частями мировой души, нет божьей воли, а есть общий ход процессов мироздания, для преодоления которых необходимо познать их и считаться с ними. Насколько сильнее эта концепция, чем рабское преклонение перед грозной силой бога, определяющего всю судьбу человека, карающего, преследующего и проклинающего, преклонение, составляющее основу древнееврейской религии и ее дериватов – христианства и ислама, охватывающих все основы религиозной философии и морали Запада, – мне нечего вам пояснять.

Гирин остановился, услышал легкое покашливание Витаркананды и повернулся к профессору.

– Не покажется ли затруднительным для уважаемого гостя делать паузы после окончания каждой формулировки? – осторожно спросил Витаркананда.

Гирин улыбнулся дружелюбно и виновато.

– Очень хорошо! Мне легче будет собираться с мыслями.

Витаркананда успокоенно поклонился и стал переводить сказанное Гириным на мелодичный, незнакомый Гирину язык. Присутствующие закивали головами, некоторые переглянулись.

– Многие положения индийской философии теперь, после того как европейская наука сделала гигантский шаг вперед, предстают в новом свете, – продолжал Гирин. – Гуны – их три – это, по индийским понятиям, основные качества материального мира вечно изменяющейся природы. Индуизм включает сюда и психику, следовательно, считая ее материальной и вечно изменяющейся. Это понимание развития психического мира человека давно уже принято философской мыслью Индии. Если взять учение о метампсихозе, в просторечии – переселении душ, перевоплощении из одного тела в другое, то с точки зрения наследственности мы, материалисты, можем принять, что происходит вечная передача механизмов наследственности. Эти механизмы в половых продуктах и есть настоящее бессмертие вида, передача эстафеты жизни от одного индивида к другому. В этом смысле мы все – отдаленные братья и уже много раз возрождались и умирали, как звенья великой цепи вида, неся в себе память поколений – их приспособительные инстинкты. Что же касается бесконечного повторения одного и того же, называйте вы это как хотите – душой или астральным телом, сгустком какой-то особой материи, – этого мы принять не можем. Если нет в мире двух похожих атомов, то как может быть повторим такой сложнейший организм, такая тонкая нервная организация, как человек? Каждая жизнь неповторима, как отдельность, и в то же время вечна или, во всяком случае, долговечна, как протянутая в будущее цепь сменяющих друг друга и нарождающихся вновь и вновь индивидов, как бегущие ряды вздымающихся и падающих волн одной и той же воды.

И опять трое индийцев, сидевших группой с левого края дивана, переглянулись после перевода профессора. Мрачная, недоверчивая улыбка чуть тронула тонкие губы старика с золотой пряжкой.

– Еще одно понятие, предвосхищенное древнеиндийской философией, – понятие Кармы, то есть механизма, воздающего за проступки и заслуги, сделанные в прежних существованиях человека. Мы знаем теперь, что на механизмы наследственности, несомые в половых клетках, воздействуют, хотя и не сразу, хотя и не непосредственно (кстати, так же действует и ваша Карма, и это не совпадение, а отражение реальности), жизнь предков, их доблести и болезни. Влияя на наследственность, жизнь предков определяет не только физическую, но и психическую сущность потомков. Естественно, что правильная жизнь ведет к здоровью, духовному и телесному, следовательно, к жизни более счастливой и полной. Таким образом, и Карма и метампсихоз осуществляются как эстафета, как олимпийский факел – в накоплении инстинктивной памяти и здоровья, то есть красоты и радости или, наоборот, болезней, слабости и несчастья. В этом смысле можно принять и дальнейшее развитие учения о Карме – Карме целых народов. Но мы считаем глубоко ошибочной неизбежную неотвратимость Кармы, непосильную ни богу, ни человеку. Познание законов наследственности, создание здоровой жизни, воспитание высоких душевных и телесных качеств – все это в руках человека, правда, не одиночки, а общества. И потому Карма для будущих поколений может быть сознательно исправлена и предотвращена.

– Карму сознательно исправляет сам для себя мудрец, познавший законы справедливой жизни, – заметил, окончив переводить, Витаркананда.

– Но он не может исправить накопленного в прошлом, то, что нависает над его головой грозным воздаянием, и не только его, но и целого народа, так следует из вашего учения. А мы думаем, что все передающееся из прошлого можно и нужно исправить, только стоит познать как. А что познание это возможно, то вряд ли вы будете оспаривать! Вы учите, что причинная вселенная подчинена единому механизму – это верно и с точки зрения материалиста. Однако если замысел божества неисповедим и цель его нам непонятна, то мы должны быть покорны неумолимому закону совершенствования. Для меня это неприемлемо…

Гирин заметил зажегшиеся осуждением и мрачным любопытством глаза собеседников, не смутился и продолжал:

– Каковы бы ни были цепи развития вселенной и тяжкого пути совершенствования человека, только я как человек имею право судить, насколько правы зачинатели и направляющие развитие силы – природы или богов – все равно. Сознательная материя может оценить затраты на проведение процесса совершенствования – количество горя, крови, жертв и несчастий, которое кажется мне непомерно огромным по сравнению с достижениями!

Медленно поднялся чернобородый фанатического вида индиец с бирюзовым украшением в тюрбане. Едва дослушав перевод Витаркананды, он склонил набок голову и быстро заговорил по-английски:

– Как смеем судить высшие силы и высший разум нашим бедным, ограниченным чувствами, рассудком? Детская выходка, не более!

– Детство человечества – это склоняться перед тем, что вы зовете высшими силами! – энергично возразил Гирин. – Неужели нельзя понять, что поставивший эксперимент не участвует в процессе, ему важен только результат, по которому он судит об успехе. Тем самым он не может ни на мгновение стать наравне с теми, кто страдает и гибнет в жестоком процессе. Потому он нацело лишен права судить, стоит ли игра свеч. Только мы, дети человеческие, можем понять, оценить и решить, правильно ли происходит процесс. Мне кажется, что неправильно, и мы его или исправим, или погибнем!

– Ужасное кощунство для индийца слышать такие вещи, – нахмурился даже Витаркананда.

– Разве уважаемым слушателям неизвестна древняя индийская легенда, сохранившаяся в традициях брахманизма, об узурпации Брахмой творческого процесса вселенной? – спросил тихо Гирин.

Индийцы вдруг начали спорить, забыв о госте, пока Витаркананда, извинившись, не спросил, что известно гостю о легенде. Гирин пояснил, что Брахма, втайне от верховного духа Махадевы, создал закрытый мир пространства и времени в причинной зависимости, изолированной от Великой Внепричинной Вселенной. Он даже обманом овладел Сарасвати, заставив ее оплодотворить женским принципом Шакти преступно созданный мир. По велению Вишну Шива-разрушитель внедряется в этот мир, чтобы разомкнуть круг космической опухоли…

Индийцы, удивленные тем, что легенда из тайных писаний известна чужеземцу, мрачно переглянулись, сказав несколько непонятных слов. Гирин продолжал анализировать важнейшие положения индийской философии, вскрывая их диалектическую сущность и отбрасывая религиозную шелуху.

– Вам, индийцам, больше повезло, чем христианам-европейцам, – заключил свою речь Гирин. – Ваши мудрецы удалялись для размышления в прохладные леса и особенно в чудесный мир Гималайских гор. Там, созерцая холодное сверкание чистейших снегов, вознесенные в небо ледяные высочайшие пики, в отрешенной от земных страстей стране голого камня и глубокого ясного неба, ваши мудрецы подвергали мир бесстрастному и глубокому анализу. Вот что позволило вам вскрыть двустороннюю сущность вселенной, поставить человека на ее престоле наравне с богом, создать самую холодную и, если так можно сказать, безбожную религию, которую лишь впоследствии для народа одели в маску обрядов и образов. Ибо, конечно, Адваита и Веданта в своем чистом виде слишком далеки от сердца рядового человека, а религия без сердца возможна, пожалуй, только в отшельничестве снеговых гор.

А основатели христианской церкви и религиозной философии уходили в пустыни Аравии и Северной Африки. Здесь, палимые нещадным зноем, в жарком мареве раскаленного воздуха, в котором даже звезды вечного небосвода качаются, как в бреду, они подвергались ужасным галлюцинациям. Мозг, распаленный неистовым солнцем, усиливающим желания подавляемой плоти, породил всю безумную и человеконенавистническую концепцию злобного карающего бога, ада, дьявольского начала в женщине, потрясающих картин страшного суда и конца мира, ужасных козней сатаны. Характерно, что это начали древнееврейские пророки, также отшельничавшие в раскаленных пустынях, а христианские подвижники продолжили и развили ту же самую философскую линию. Накопление отрицательного опыта жизни под всегдашним психическим давлением божьей кары и греха породило великое множество параноидальных психозов, принимавшихся за божественные откровения. С этим грузом мы, европейцы, пришли к средневековью, в оппозиции ко всему природному, естественному началу в человеке, к красоте и простору мира. Вы, индийцы, не потащили за собой этого груза в вашем искусстве, литературе и философии, но не избежали расплаты за другое – неумение удержаться на той тонкой границе между яростным фанатизмом и бесстрастной отрешенностью, какая нужна для правильного пути.

– И какова же эта расплата? – спросил Витаркананда, переведя очередную часть речи Гирина.

– Вы, индийцы, тысячелетия тому назад открыли правильный путь к совершенствованию человека путем тщательного развития и умножения его телесных и психических сил. Вы научились владеть теми мышцами и нервами, которые не подчиняются воле европейца, узнали многое о гипнозе и высшей физической культуре тела. Но разве вы употребили это знание для умножения счастья и красоты? Индивидуальное совершенствование без общественного назначения, во-первых, неполно, во-вторых, бесцельно. Это все равно что сделать могучую машину и запереть ее в сарай. Цель – действие в обществе людей, а не уход от них! Не поймите это как обвинение, я никого не вправе ни осуждать, ни порицать.

Я только искатель научной истины, знающий, что истина зависит от обстоятельств места и времени.

Вы скрылись от мира, вероятно, потому, что познали психофизиологические возможности человека очень давно, когда еще никто не думал о научно обоснованной возможности создания общественной формации, более совершенной, чем феодальные царства или рабовладельческие деспотии. Когда, кроме военной или жреческой касты, то есть наиболее бесполезных групп общества, все другие, подлинные создатели материальных и духовных ценностей, стали расцениваться наиболее низко. Кастовая система, изобретенная с целью, так сказать, выведения пород людей разного общественного назначения, уже тысячи лет назад не оправдала себя, а в отношении своей прямой цели – улучшения людей полностью провалилась. Парии здесь, в Индии, родии – на Цейлоне часто красивее и умнее людей высших каст. Трудные условия их жизни сделали их такими, в то время как брахманы во многом отупели и закоснели. Здесь диалектика жизни не была учтена, и Индия понесла наказание.

Вы боялись использования полученных знаний во вред людям, как это случается сейчас с нашей могущественной европейской наукой. Вы думали, что качества, необходимые для достижения высшего познания, присущи лишь ничтожному числу избранных.

Вот и случилось, что открытия, сделанные лучшими умами Индии, оказались под спудом религиозных суеверий, никчемной обрядности, иногда служили случайным жуликам. В трудные часы вашей родины, а их было у многострадальных индийцев немало, эти знания были уделом крошечной кучки людей и не помогли Индии.

Едва профессор перевел эти слова Гирина, как с места поднялись три индийца, быстро заговорившие с Витарканандой.

– Мои друзья говорят, что это несостоятельное заявление. Мудрецы Индии, йоги и свами боролись за свободу и гибли наравне со всеми и впереди многих.

– Я говорю не об этом. Я слишком мало знаю, чтобы бросать такое обвинение индийцам, которых я глубоко уважаю как народ. Поймите, речь идет о том, что психологические достижения йогов и свами ни прежде, ни теперь не увеличили сил вашего народа на его пути к лучшей жизни. Умение сосредоточивать все силы ума и воли на любом предмете должно было бы оставить далеко позади европейских ученых сейчас, когда и вам стало очевидным, что без науки о природе, о материальном мире народ Индии не сможет идти наравне с другими. Однако именно сейчас мы видим, что откровения йогов не дали пользы этой науке. Их силы направились не на реальное преодоление вредного и злого, а на другие, для народа мнимые, препятствия.

Теперь поднялись уже все друзья профессора, за исключением немощного старца, уставившегося удивленными глазами на ученого из Советской России. Он поднял руку, призывая к спокойствию, и слабым голосом что-то сказал Витаркананде.

– Свами Параматмананда хочет узнать причину, по которой мы, по мнению уважаемого гостя, не преуспели в открытиях материального мира, столь важного в глазах ученых Запада.

– Причина, мне кажется, в том, что вы отказались от древних традиций – искания и борьбы, тех традиций, которые привели Индию к таким высоким достижениям науки и искусства в древние времена. Открытые в тысячелетних поисках силы души и тела вы направили на себя лично, на получение индивидуального блаженства и были за это наказаны самой природой, ибо дальнейшие исследования оборвались. В самом деле, если человек может достигнуть экстаза – самадхи и даже высшей его степени – нирвикальпасамадхи, которое вы называете слиянием с океаном мировой души и божеством по ту сторону жизни и смерти, зачем идти дальше? А аналогичные самадхи ощущения вызываются и у не посвященных в йогу людей понижением содержания в крови углекислого газа от усиленного дыхания в самогипнозе – так называемой гипокапнией. Это внутреннее состояние организма, а вовсе не сверхчувственная связь с внешним миром. Мы, западные ученые, можем вызвать мнимое погружение в бесконечность определенными лекарствами. Таким образом, вся великолепная и долгая подготовка мощной мыслительной машины, если конечной целью ставится мнимое слияние с божеством, получает известную аналогию с блаженством вовсе не подготовленных людей в бодлеровских «Исканиях рая». Тогда эта подготовка не ведет ни к каким откровениям и высотам познания. И не мудрено, что за последнее время йоги и свами не смогли повести за собой многих людей, как не смогли открыть ничего такого, что превосходило бы возможности просто талантливых ученых, долго занимавшихся своим предметом.

Мне кажется, что движение ваше остановилось и равнодушие сменило некогда пытливый дух великих ученых и философов Индии, еще в древности создавших материалистическую философию Чарвака, измеривших атмосферу Земли, открывших кровообращение за сотни лет до европейцев и даже предвосхитивших почти точные размеры атома водорода за две тысячи лет до нашей науки.

В раджа-йоге, королеве всех йог, одна из высших ступеней – пятая, если не ошибаюсь, называется титикша – это состояние полного равнодушия ко всему преходящему, к радости и страданию.

Вы называете это освобождением. С нашей точки зрения, это большое несчастье. В периоды больших невзгод человечества у людей разных народов появлялось состояние ацедии – убийственного равнодушия ко всему, и к себе самим в том числе. Это выключение из жизненной борьбы обязано повреждению наследственных механизмов и дефектности психики, а вы наносите это повреждение себе намеренно. Не из страха ли страдания? Не из опасения ли, что радость диалектически связана со страданием и, чтобы избежать страдания, надо отказаться от обоих?

– Так вы считаете путь йоги бесполезным? – строго спросил Витаркананда.

– Как можно так понять мои слова? – укоризненно покачал головой Гирин. – Физические силы и психические возможности человека громадны. Умение владеть ими особенно необходимо в нашу эпоху, когда столкновение старого и нового грозит миру небывалыми бедами. Сами же вы называли наше время «железным веком» – Кали-Югой, а современность – эпохой Агни – космического огня, предвидите распространение неизвестных прежде болезней, призываете «подготовить врачей». Йогическая наука, хотя далеко не все мои западные коллеги отдают себе в этом отчет, полярна европейской в методе познания. Мы привлекаем информацию из внешнего мира через описание и эксперимент, нащупывая законы вселенной. Вы же стараетесь познать мир изнутри, из себя, считая, что человек, как микрокосм, вмещает в себя всю неисчерпаемость бытия и полноту познания. Самая важная часть всех наук о человеке – психология, борьба за его высокие и душевные качества, хотя и резко различны в Индии и на Западе, по существу, составляют диалектически две стороны единства. Наша психология зиждется на синтезе опытных данных. Индийский исследователь не рационализирует истину, он испытывает ее в личном, субъективном опыте. Из наших психологических школ ближе всего к индийской школа Чарльза Роджерса.

Элементарные достижения раджа-йоги – развитие бездонной фотографической памяти и интеллигентности выше среднего уровня – обычно отрицались западной психологией, хотя последние данные и начинают говорить о реальности этих достижений.

Противоположность наших путей в то же время диалектически едина в движении к раскрытию тайн природы и человека. На этой дороге мы неизбежно сойдемся в необходимости двустороннего постижения, внутреннего и внешнего единства познания.

И в то же время весь идеал йоги зиждется на личном «спасении», уходе и предоставлении всему остальному миру идти своим путем. Разве это цель? Несколько десятков людей достигнут большого развития своих сил, обольщая себя мнимым спасением от круговорота рождений и смертей. Что же в этом толку для ваших братьев – людей? Даже если бы существовал какой-нибудь создатель всего сущего – то и для него? Мчится в будущее, вздуваясь и пенясь, поток миллиардов человеческих жизней, а вы стремитесь выпрыгнуть из него на берег? Гордо звание Тиртхакары – наводящего мост через поток существований для других людей. Но ведь в конечном итоге такая деятельность должна привести теоретически к прекращению смертей и рождений, то есть к концу человечества. И это после всех страданий жизни на пути к мысли и воле? Разве так поступали бодисатвы, отказавшиеся от нирваны? Разве не в тысячу раз более благородна другая цель, какую поставил себе целый народ – мой народ, идущий к ней через великие трудности? Цель эта – сделать всех знающими, чистыми, освобожденными от страха, равными перед законом и обществом, сделать доступным для них всю неисчерпаемую красоту человека и природы. В этой цели чем выше и совершеннее будут ее работники, тем быстрее окончится тяжелый и далекий путь. Как нужны бы были сейчас люди, вам подобные, освободившемуся народу Индии…

Гирин сдержал себя, спохватившись, что слишком увлекся, и закончил уже спокойно:

– Ваша йога, или психофизиологическое совершенствование, как скажет ученый Запада, представляется мне крепким свинчиванием сознательного с подсознательным в психике человека, железным стержнем, поддерживающим крепость души и тела, могучим зарядом энергии, делающим человека способным к высоким взлетам, тяжелой борьбе, необоримой стойкости. Но для чего это все, как не для отдачи людям, помощи им, борьбы за увеличение красоты и счастья на земле? Разве не говорил Будда как о величайшей заслуге о внесении хотя бы крупицы счастья для людей?

Человек, знающий из палеонтологии свою историю, тяжкое восхождение к мыслящему существу через миллиарды лет бессмысленного страдания живого, должен чувствовать огромную ответственность за свою судьбу. Какое право он имеет рисковать собой, говорить о самоуничтожении или отказе от жизни и смерти, как то делают йоги? Только для индивидуального вознесения? Какая же это мудрость, где тут вторая чаша весов, на которой все страдания живой плоти в ее историческом пути от амебы до человека? Чем так уж отлична по своему результату подобная философия от безумного бреда об очистительном огне адской бомбы, которая призвана уничтожить погрязшее в злобе человечество? Как случилось, что вы до сих пор стоите в стороне от вашего подлинного назначения?

Самый великий ученый нашего века и один из величайших во все времена, мой соотечественник Вернадский ввел понятие ноосферы – суммы коллективных достижений человечества в духовной области, мысли и искусства. Она обнимает всех людей океаном, формирующим все представления о мире, и надо ли говорить, как важно, чтобы воды этого океана оставались чистыми и прозрачными. Все усилия людей творческих должны быть направлены сюда, и нужно не только создавать новое, но и не позволять пачкать прежнее, вот еще одна громадная задача на пользу всему миру.

Гирин умолк, неуклюже поклонился собравшимся и сел, вытирая потное от напряжения и волнения лицо. Молчание нарушил Витаркананда.

– Я называю брахманом того, кто говорит правдивую речь, поучительную, без резкостей и без намерения обидеть, – начал он по-тамильски, повторяя по-английски для Гирина. – Наука стала религией Запада, но есть еще многое в человеке, чего она не знает и не может ответить на все запросы его души. Но горе ей, если наука не оправдает гигантских надежд, на нее возлагаемых, тогда европейская мысль потерпит полнейший моральный крах…

Профессор Витаркананда наклонил набок голову, как присматривающаяся к чему-то птица, и продолжал:

– Пока результатом вашего устройства жизни, более обеспеченного и куда более технически могущественного, чем наше, не явилось большее счастье. Я не знаю России, но думаю, что вы, стоя между Западом и Востоком, взявшись за переустройство жизни по-новому, – другие. Но собственная статистика американцев, подтверждаемая научными исследованиями, говорит о неуклонном росте наркомании, алкоголизма и соответственно психических заболеваний. Считается, что из ста восьмидесяти миллионов американцев двадцать восемь миллионов людей неполноценны в отношении душевного или физического здоровья, а восемь миллионов с явно поврежденной психикой. Число умственно отсталых людей в Соединенных Штатах, по подсчетам медицинских учреждений, превосходит всех больных раком, склерозом, туберкулезом, полиомиелитом и другими бичами человечества, вместе взятыми. Это в стране наиболее сытой, далеко ушедшей вперед в области технической цивилизации. Где же здесь преимущества западной науки?

Профессор встал и подошел к балюстраде, обрамлявшей открытую часть комнаты. Гирин впервые заметил, что они расположились на плоской крыше высокой части дома, поднимавшейся, как приземистая квадратная башня. Едва различимо чернела в ночном мраке густая растительность парка, сбегавшая с холма на прибрежную равнину. Редкие желтые огоньки земли не могли соперничать со скопищем звезд, нависших над бесконечностью темного моря.

– Там и там, – Витаркананда показал на океан и на холмы, уступами громоздившиеся позади дома, – мир, в котором страны точно тигры, готовые к прыжку. Чудовищные ракеты, могущие стереть самые большие города в ядовитую пыль, нацелены друг на друга. Охваченные безумием вооружения люди, верящие только в силу, хвастаются перед всем миром смертоносностью своего оружия. Гигантские подводные лодки плавают по океанам, также вооруженные ракетами, готовыми взлететь из глубины вод. Помню рисунок в американском журнале – ровное поле, засеянное густой травой, а под его мирной поверхностью, в глубоких колодцах, укрыты акульи тела ракет, которые в нужный момент прорвут тонкую крышку и слой дерна, поднимаясь, чтобы обрушить свое отвратительное содержимое на обреченную страну.

Там высыхают реки и скудеют поля, потому что леса исчезают, превращенные в бумагу для бесчисленных газет, изливающих целый океан беззастенчивой лжи. Подобные псам из священной книги христиан, газеты все время возвращаются на извергнутое ими же, снова и снова пуская в человеческие массы ложь или чепуху, раздутую до невообразимых размеров. Теперь еще одно изобретение западной науки уже не словами, а картинами, химерическими и вредными выдумками заполняет досуг людей, приковывая их к гипнотизирующим экранам внутри душных и тесных домов. Досуг, который мог бы быть отдан полезному совершенствованию и подлинно прекрасному. Даже то, что Запад берет у нас, претерпевает чудовищное опошление. Мнимые йоги сулят быстрое возвышение и могущество, за деньги, конечно, обманывая легковерных, жаждущих чуда и неспособных к громадному труду истинной йоги людей.

В Америке распространился так называемый «буддизм» японской секты Дзен, превращенный бездельниками, якобы исповедующими Дхарму, в дикое извращение даже самых недостойных обрядов низшего ламаизма. Праздные, тупые и ленивые, эти мнимые «буддисты» предаются скотским утехам.

Западные люди сами начали понимать, что отказ от природы ведет их цивилизацию к большой опасности.

Будучи сам частью природы, «человек тщательно разрушает ее вокруг себя, оголяя места своего обитания и создавая идеальные условия для заболеваний».

Другие говорят, что человек «сокрушил вокруг себя куда больше прекрасного, чем собрал в своих музеях и картинных галереях. Самое же гнусное, что он пытается подчинить основные законы биологии временным законам рынка». Красота и многообразие нашей Земли, ее людей, природы, искусства, геройских подвигов остается в подавляющем множестве случаев неизвестна среднему человеку, серому не душой, а своим поразительным невежеством, в узкой и монотонной жизни.

Еще хуже, когда в определенных целях нарочито скрывают широту огромного мира, направляют внимание на мелкие, якобы важные споры, на пустяковые вопросы, на мнимых врагов. Или восхваляют именно за невежество и узкое самоограничение в знании. Все это опустошает, озлобляет человека, делает духовно нищим, не видящим путей к чему-то большому и интересному. Большинство людей не понимает, что великое многообразие и красочность мира будут служить им крепчайшей душевной поддержкой на протяжении всей жизни. А те, кто крадет у них время и возможность познавания мира, – поистине людоеды-тигры.

Все больше становится у вас людей в темных очках, скрывающих самое прекрасное в человеке – его глаза, боящихся правдивого взгляда, честно отражающего чувства. Вот западная цивилизация, расползающаяся по всему миру, как болезнь. Что может сделать с ней йог, вооруженный лишь силами собственной души?

Профессор умолк, поддержанный сочувственными кивками высоких тюрбанов. Гирин понял, что надо отвечать, и набрал воздуху в широкую грудь.

– Еще ни одна религия на земле не оправдала возлагавшихся на нее людьми надежд по справедливому устройству мира и жизни. Как ни грозили самыми ужасными наказаниями христианский, буддийский, мусульманский, еврейский ад или будущими перевоплощениями в гнусных существ – индуизм, переустройства жизни в согласии с религиозными принципами не получилось. Наука может достичь гораздо большего, но при условии, что она займется человеком во всей его сложности. Я признаю прямо, что этого в европейской науке, к сожалению, и в нашей советской еще нет. Но у нас есть другое – в борьбе различных идеологий все более ширится распространение коммунистических идей, и окончательная победа идеологии коммунизма неизбежна.

«Почему?» – наверное, спросите вы. Я отвечу: потому, что никакая религия или другая идеология не обещает равной жизни на земле каждому человеку – сильному и слабому, гениальному и малоспособному, красивому и некрасивому. Равной со всеми в пользовании всеми благами и красотами жизни теперь же, не в мнимых будущих существованиях, не в загробном мире. А так как человечество в общем состоит из средних людей, то коммунизм наиболее устраивает подавляющую часть человечества. Враги наши говорят, что равная жизнь у слабых получается за счет сильных, но ведь в этом суть справедливости коммунизма, так же как и вершин индуизма или философии чистого буддизма. Для этого и надо становиться сильными – чтобы помогать всем людям подниматься на высокий уровень жизни и познания. Разве вы видите здесь какое-нибудь противоречие с знаменитым принципом йоги: «Оберегай ближнего и дальнего и помогай ему возвыситься»? Для меня не секрет, что на Западе, да, наверное, и здесь, на Востоке, многие люди, даже широко образованные и сами по себе не религиозные; считают открытого атеиста человеком аморальным. Дело простое – моральные принципы этого мира сформулированы религией и внедряются через нее. Следовательно, считают эти люди, что атеист должен вместе с религией отвергать и все устои морали и этики. Я был бы рад, если бы вы увидели за моими несовершенными формулировками, что из материализма вместе с глубоким познанием природы вырастает и новая мораль, новая этика и эстетика, более совершенная потому, что ее принципы покоятся на научном изучении законов развития человека и общества, на исследовании неизбежных исторических изменений жизни и психики, на познании необходимости общественного долга. Что у материалиста тоже вещая душа и сердце, полное тревоги, по выражению нашего великого поэта. Тревоги не только за себя, но и за весь окружающий мир, с которым неразделен каждый человек, и судьба мира – его судьба.

Но если вещая душа и жесткая дисциплина поведения также составляют необходимые качества йога, то полное тревоги за судьбы людей и мира сердце вы одели в броню безразличия и несочувствия.

Но есть еще одно в идеологии коммунизма, обусловливающее неотвратимость ее распространения во всем мире. Никакая другая общественная система не наполняет большим и высоким смыслом жизнь каждого среднего человека, ибо жизнь для других, для большой цели светла и интересна, а жизнь для себя убога!

Гирин также подошел к балюстраде и стал спиной к ней, лицом к индийцам.

– На этой земле, – воскликнул он, протянув руку в открывающееся с балкона пространство, – другой земли человеку не дано. Он еще не дорос, чтобы пробиться к другим планетам, через хаос неорганизованной материи космоса. И пока мы достоверно знаем, что в нашем участке Галактики только здесь, на Земле, материя поднялась до мысли и возможности переустройства мира по законам красоты и добра. Совершенство нашего организма, понятое в Индии издревле, не явилось даром богов. Оно завоевано, заработано страданиями, кровью, миллиардами миллиардов жертв на пути исторического развития животного мира планеты. Как же мы можем отречься от земной жизни, предоставить невеждам и негодяям разрушить и разграбить прекрасную природу и сделать всесторонне нищими грядущие поколения?

Гирин умолк и стал рассматривать хитросплетения резьбы на мраморных брусьях. Прислушиваться к разговору было бесполезно, так как он ни слова не понимал.

Индийцы говорили негромко, по очереди, не перебивая и не возвышая голоса. Слуги внесли подносы, уставленные высокими бокалами с кисловатым холодным напитком вроде лимонада. Гирин с удовольствием осушил свой бокал. То один, то другой из присутствующих внимательно взглядывал на русского врача. Гирин соображал, удалось ли ему объяснить назревшую необходимость взаимопонимания между наследниками могучей мысли Индии и современной материалистической наукой. Пожалуй, его выступление не получилось, каким оно должно было бы быть. Отсутствие подготовки… главные мысли следовало бы написать заранее по-английски, да кто ж его знал!

Размышления его были прерваны старцем Параматманандой. С помощью двух своих соседей он встал с сиденья и поклонился Гирину, сказав несколько фраз.

– Мои друзья благодарят русского ученого за умную речь, – перевел профессор, – они услышали четкое изложение позиций материалиста в отношении философской мысли и некоторых особенностей индийской умозрительной науки. Диаметральная противоположность взглядов не испугала их – мы давно познали диалектику жизни. Более того, эта противоположность дает надежду на глубокое понимание и совместное исследование некоторых вопросов – вам со своей стороны, нам – со своей.

– Мои друзья, – продолжал Витаркананда после паузы, – надеются, что вы приедете снова, и предлагают вам содействие во всем, что вы захотите узнать во время пребывания здесь или в других городах Индии. Мы с удовольствием соберемся на новую встречу с вами. А сейчас мои друзья вынуждены нас покинуть.

Гирин попрощался с каждым в отдельности по-индийски, делая намасте, то есть склоняя голову над сложенными перед собой ладонями. Хозяин пошел провожать гостей, попросив Гирина остаться еще на несколько минут. Тот принялся ходить под легким вечерним ветерком, давая разрядку нервному напряжению.

Витаркананда, вернувшись с небольшим свертком в руках, присоединился к нему.

– Должен сказать, – заговорил Витаркананда, – что ни один из моих европейских друзей еще не удостаивался такого внимания. Мои друзья изведали многое на пути, и поиски ваши вызвали у них уважение и дружеское участие.

Вы правы, что аналитическое исследование внешнего мира западной наукой можно сочетать с интравертированным синтезом йоги лишь диалектически. Вы знаете, что отдельные люди в прошлом и настоящем обладали подобным умением, но еще нет даже признаков распространения синтеза мудрости Запада и Востока. Мне известны предсказания, что Россия первой ступит на этот путь, неизбежный для высшего будущего познания, но пока еще не ступила. Это удивляет нас, потому что психологические методы йоги особенно важны для выработки социального поведения индивида.

«Йога есть искушенность в действиях», – сказал Шри Рамакришна, указывая, что человек вживается в йогу и лепит себя по созданному им идеалу. Но кому, как не вам, знать, что человек вне народа, вне общества – пустая абстракция. Народ вне человечества тоже абстракция. Поэтому успех в практике той или другой йоги зависит от состояния общества и человечества. Только что окончилась железная эпоха Кали-Юга, в которую можно было практиковать лишь карму-йогу и бхакти-йогу, теперь подошло время и для других йог.

Бхагавад-Гита говорит, что критерий Правды – Благо, и это определение полярно западному прагматизму Джемса с его пользой, как критерием действительности.

Мы знаем несколько дорог. Хатха-йога – человек, овладевший ею, – является владыкой дыхания – это лишь низшая ступень, наполняющая тело жизненной мощью. Но есть еще лайя-йога, или путь воли с ее подразделениями, включающими шакти-йогу, или владычество над энергией, возбуждающее силы природы, янтру-йогу, или путь владычества над формой, мантру-йогу – владычество над звуком, силами звуковых вибраций. Дхьяна-йога, или путь размышления, дает власть над силами мыслительного процесса.

Мне кажется, что ближе всех вам раджа-йога, или йога метода и анализа, особенно тот ее раздел, который назван джнани-йогой, или путем знания, владычества над силами интеллекта. Также не чужд вам путь карма-йоги, или йоги действия, общественной дисциплины и понимания взаимосвязи явлений в жизни. Ошибусь ли я, если скажу, что требования, которые ставит человеку тот общественный строй, к которому вы стремитесь в России, во многом похожи на карма-йогу? Но вы совсем далеки от таких разделов раджа-йоги, как кундалини-йога и самадхи-йога, – путей владычества над нервно-психическими силами и силами экстаза, прозрения и соединения с океаном мировой души.

Как бы ни были различны наши методы, та великая цель, какую себе ставит человек, – познание природы и самого себя – так же вдохновляет нас, как и вас.

Нельзя не склонить с уважением головы перед титаническими усилиями материалистов и громадными успехами материальной науки. Поэтому так интересны нам мысли о духовной деятельности человека, какие высказаны вами, материалистом из Советской России, а также точки соприкосновения познаний, намеченные вашей речью.

Лишенные ложной гордости, мои друзья не восприняли как упрек суровые слова об отступлении философов Индии от своего долга перед страной и людьми. Надо обдумать сказанное и в следующую встречу показать вам обстоятельства и внутренние силы, создавшие современное положение. И на прощание я должен рассказать вам маленькую историю.

Один из наших художников тридцать лет назад написал картину, по понятным причинам не получившую тогда признания. Он назвал ее «Мост Ашвинов», то есть в прямом переводе с санскрита – всадников. Но под этим именем традиция Махабхараты понимает близнецов – богов и врачевателей, то есть утреннюю и вечернюю зори.

– Вот как, – заинтересованно воскликнул Гирин, – наша древнерусская сказочная традиция точно так же представляет себе зори, только добавляя к ним еще двух всадников – ночи и дня.

– Я позволю себе подарить вам картину «Мост Ашвинов», – продолжал Витаркананда, разворачивая принесенный им сверток накрахмаленной ткани.

В однообразной сумеречной серо-фиолетовой гамме красок простерся бушующий океан, бьющийся в иззубренные скалистые берега, затянутые глухой пеленой тумана. На левом берегу, на ступенчато поднимавшихся в глубь страны холмах виднелись могучие здания и дымящие трубы, на правом – снеговые горы. У их подножия – тесные восточные жилища и храмы индийской, тибетской и китайской архитектур.

Пологой дугой взмывал над океаном, соединяя оба берега, мост, как бы сплетенный из светящихся стрел. На него въезжали на черных конях два всадника, безоружные, но в броне. Левый – голубовато-серый, правый – оранжево-коричневый. Оба протягивали друг другу правые руки широким, свободным жестом призыва и дружбы. Гирин благодарно посмотрел на старого индийца.

– Я понимаю без объяснений, – сказал он, – все, за исключением стрел.

– Символика проста, – улыбнулся Витаркананда, – стрелы – это мысли в познании, сплетающие мост между несоединимым. Потому что тут есть более глубокий смысл, легко ускользающий от северного человека, могущего видеть, как сходятся летом вечерняя и утренняя зори. Для жителя тропиков это невозможно, ибо равенство дня и ночи далеко раздвигает во времени обе зари.

В ответ на глубокий, испытующий взгляд Витаркананды Гирин протянул старому ученому руку жестом, почти сходным с движением всадника на мосту.

Эпилог

Холодный ветер подымал мелкие волны, с дробным плеском набегавшие на песок. Сосны шумели в унисон с морем, и этот монотонный ритмический шум одновременно усыплял и освобождал сознание, унося мысли куда-то в беспредельную даль времени, будя мимолетные отзвуки в памяти четырех чувств.

Гирин заметил, что Сима стала зябнуть, и поднялся, чтобы увести ее с безлюдной Стрелки.

– Пойдем через Острова, – предложил он.

Крепкие невысокие сосны упруго стояли на ветру, сыпавшем каскады листьев с гибких золотых берез. Могучие ели воротами чернели впереди. На поляне за ними горело холодным огнем море золота и пурпура. Зеленовато-серебряная листва ив и темные их стволы склонялись над коричневатой чистой водой, а опадавшие клены и ясени усыпали густую хвою голубых елей россыпью апельсинных листьев.

Особенная хмурая радость наполняла людей – от осенней красоты и суровости неба, ветра и низких облаков.

Гирин и Сима перешли Третий Елагин мост и оказались на приморском проспекте, напротив бывшего буддийского храма.

Сима остановилась в восхищении. Массивный забор дикого камня ограждал небольшой сад с желтыми лиственницами и оголенными дубами. Массивное здание тибетской архитектуры из негладкого серого гранита с обрамленными черным лабрадоритом проемами окон и дверей. Красные, белые, зеленые и синие кафельные полосы чередовались на карнизе фронтона с рядами фарфоровых кружков. Позолоченные колокола, колесо и две антилопы на крыше казались странным диссонансом в этом строгом изяществе формы и цвета.

– Здание пустое, смотри, Иван, – сказала Сима. – Вот и надо, чтобы его отдали под твою лабораторию!

– Нельзя. Слишком роскошное начало. Такие замахи убивают даже хорошие намерения. Если бы организовался целый институт, большой коллектив. Но и тогда понадобится немалый срок. Иные ученые деятели думают, что дай здание и побольше вакансий – это называется штатные единицы, и разработка той или другой задачи пойдет быстро. А на деле нужны люди, много лет подготовлявшиеся к этому направлению! Но у меня есть идея, с которой я скоро выступлю в печати.

– Какая идея?

– Совсем новая! Создать институт обмена безумными, как выражаются физики, идеями. Новыми предвидениями на грани вероятного, научными фантазиями и недоказанными гипотезами. Так, чтобы здесь встречались, черпая друг у друга вдохновение, самые различные отрасли науки, писатели – популяризаторы и фантасты. И, уж конечно, молодежь! Только отнюдь не любители сенсационных столкновений и пустопорожних дискуссий, отдающие дань модному увлечению. Чтоб не было никаких научных ристалищ и боя быков! Товарищеская поддержка или умная критика… словом, не изничтожение научных врагов, а вдохновенное совместное искание. Вот для такого института, клуба, центра – называй его как хочешь! – цель ясна, и только не надо ее путать ни с чем другим, и годится это прекрасное здание. И я буду биться за создание такого института наравне с боями за психофизиологию.

– Что ж, ты уже одолел многие трудности, даже победил индийских идеалистов. А от меня держишь в секрете? Нечестно!

– Что такое, кто тебе это сказал?

– Мстислав, когда мы вчера были у них.

– Он оказывает мне очень плохую услугу. Кричать о победе, которой не было, значит проиграть будущее сражение, недооценив силы противника. Я считаю удачей, если мне удалось объяснить, что современный материалист – это не вульгарный поклонник косной материи, какими изображали нас еще в начале века, а человек, пытающийся познать, не упрощая, величайшую сложность мира. Превращения материи оказались так многообразны, что отсталыми упрощенцами стали наши западные идеалисты, уже не привлекающие действительно жаждущих знания людей. Индийские диалектики поняли меня, а понимание – самое главное в человеческих отношениях. Особенно теперь, когда назрела неотложная необходимость объединения народов всей планеты, утопив в океанских пучинах дремучие пережитки старых идеологий, фанатический догматизм и националистическую спесь – все это вместе с ядовитыми запасами ядерного оружия. – Сима подняла к нему повеселевшие глаза.

– Когда я с тобой, я верю, что теперь не случится плохого. А иногда вспомнишь фашизм, прочтешь об упорстве и злобе реакционеров всего мира, и сделается страшно.

– Не надо бояться, родная. Я верю в здравый смысл и разум потому, что знаю историю и учусь понимать психологию людей. Конечно, узка и трудна та единственно верная дорога к коммунистическому обществу, которую можно уподобить лезвию бритвы. От всех людей на этом пути требуется глубокое духовное самовоспитание, но совсем скоро они поймут, что их на планете теперь много. Простое пробуждение могучих социальных устоев человеческой психики, пробуждение чувств братства и помощи, которые уже были в прошлом, но были подавлены веками угнетения, зависти, религиозной и национальной розни рабовладельческих, феодальных и капиталистических обществ, даст людям такую силу, что самые свирепые угнетения, самые железные режимы рухнут карточными домиками, так что человечество застынет в удивлении. Так рухнуло у нас самодержавие, так развалились колониальные империи и разные диктатуры Центральной Америки.

– Мне становится хорошо, когда я посмотрю на мир через тебя. Я тревожусь за будущее, как почти всякая женщина. Нам нужна ясность предстоящей жизни, и если ее нет, то приходит тревога. А за ней печаль. И у меня случаются приступы печали, говоря твоим языком врача. Помню один год после смерти мамы Лизы и других еще бед, когда я поддалась меланхолии и уехала летом в подмосковную деревню. Особенная печаль одолевала меня к ночи. Я уходила в поля за деревню. Шла навстречу звездам, мерцавшим над черной стеной елового леса, напевая какую-нибудь старинную песню. Из-за леса поднимался серп месяца, и каменные валуны на росистых лугах белели, как кости. Низко и бесшумно пролетали птицы, резко вскрикивая, слева от меня медленно угасала бледная поздняя заря. Хотелось поплакать о своих надеждах, больших и ярких, сбывшихся так мало, так скупо. Я говорю о чувствах, о встречах с красотой жизни. Все тревожней становилось на душе за будущее.

Я садилась на камень, еще теплый после дня, вдыхала запах увлажненной росой травы и дорожной пыли.

И вдруг приходило сознание, что все это мое, русское. Что так же сидели, заглядывая в будущее и тоскуя о прошедшем, другие наши девушки, может быть, вчера, может быть, пятьсот лет назад.

Не могу объяснить как, но настроение менялось, я предчувствовала утешение. Убегающая в темную даль дорога и непроглядный лес становились преддверием ожидающей меня тайны. Только уйти туда, и идти долго, правее зари и левее луны…

Многое изменилось с тех пор, утратилось прежнее чувство сказки, но осталось ожидание открывающейся тайны, расходящихся стен обыденной жизни. Хоть и не знаю, что откроется, к чему приведет.

А с тех пор как явился ты, ожидание стало уверенностью. Стены действительно раздвигаются, и я вижу, что за ними мир, многообразный, широкий, прекрасный. Дойду ли я, дойдем ли мы вместе – не знаю, но мы идем. И я так люблю тебя, Иван!

Гирин сжал руку Симы. Увлеченные разговором, они вышли за поворот шоссе и остановились перед внезапно открывшимся простором Лахты. Синеватая вечерняя мгла стелилась над болотистой равниной, розовыми зеркалами блестели озерки, и над верхушками маленьких сосен в просвете туч загорелось несколько звезд. Порыв ветра зашумел на просторе и вольным своим крылом склонил потемневшую траву, взметнул волосы Симы, легкой лаской коснувшиеся щеки Гирина. Они быстро пошли к городу, сливая свои шаги в одинаковом ритме.

1959–1963 гг.