Глава седьмая звездный огонь

Тиллоттама стояла, опираясь плечом на увитый растениями столб крытой веранды, выходившей в сад. Склон холма, на котором находилась вилла, был огорожен каменным забором. За ним ряд похожих домов, дальше виднелись холмы с редкими деревьями, поблескивало гладкое шоссе до Бомбея и Океана. Сюда, на окраину курортного городка Лонавли, ее привез после съемок фильма продюсер Трейзиш. Случай на стене Говиндарха, когда она, повинуясь мгновенному импульсу, чуть не прыгнула в лапы тигра, озаботил американца. Он решил дать отдых своей звезде, развлечься сам и заодно провести кое-какие дела в Бомбее. После Кхаджурахо он не мог не видеть, что Тиллоттама изменилась, стала печальнее, тверже и с каждым днем отдалялась и от прежних привычек и от него, не оказывая прямого сопротивления. Эта презрительная пассивность приводила Трейзиша в бешенство.

И сейчас Трейзиш, тихо вошедший на веранду в мягких туфлях, украдкой разглядывал свою звезду, глубоко задумавшуюся и ничего не замечавшую вокруг.

Ее иссиня-черные волосы не были заплетены в косы, а по-европейски подняты вверх и скручены огромным пучком, казавшимся непосильно тяжелым для ее высоко открытой шеи.

Трейзиш смотрел на Тиллоттаму, сравнивая ее с новой знакомой — итальянкой Сандрой, и раздраженно спросил:

— Что с тобой? Ты больна? О чем ты думаешь все время?

Тиллоттама вздрогнула от неожиданности. Ей показалось, что в вопросах Трейзиша прозвучало участие.

С мольбой сложив ладони и склонив голову, она опустилась на колени.

— Отпусти меня, господин! Ты не раз говорил, что я принесла тебе гораздо больше денег, чем ты заплатил старому Сохрабу. Я не могу больше, я тоскую. Пока я на родной земле, я могу искать утраченную родину и, может быть, моих близких. Зачем тебе черная танцовщица? Я вижу, как ты засматриваешься на прекрасную итальянку, это женщина для тебя. Дай мне пойти своим путем, и я всегда буду помнить о тебе с благодарностью…

Трейзиш молчал.

Она подняла голову и увидела молчаливую усмешку в его глазах, которая сказала ей больше слов. Тиллоттама встала, Трейзиш достал сигарету и щелкнул зажигалкой.

— Каким это своим путем? В публичный дом? Нет, ты слишком дорога для этого, — он недобро рассмеялся.

За стеной сада послышался веселый свист.

— Ну вот твои итальянские друзья! Беги к ним, девочка, и перестань думать о глупостях. Право, я не хочу тебе ничего дурного! Извинись за меня, я уеду сейчас и ночую в Бомбее.

— Тама, Тама! — звал звонкий голос.

— Я тебе уже говорил, Леа, что не надо звать ее Тамой. Оказывается, это слово означает «желание». Слишком интимно!

— Не ворчи, Чезаре, на тебя плохо действует жара! Девушка — само желание, и ни один стоящий мужчина не может этого отрицать.

— Отрицать не может, но нельзя кричать об этом на всю улицу!

— Где нет никого и ничего, кроме пустых особняков.

— Довольно препирательств, дети, — важно сказала Сандра, — вот идет Тиллоттама. Сейчас Чезаре начнет сгибаться, как фокусник, и стрелять уголком левого глаза. Как комичны мужчины перед красивыми женщинами!

— И главное, они сами этого не замечают, — добавила Леа.

— Довольно, женщины, мое терпение на исходе! — И Чезаре приветствовал Тиллоттаму на ужасном английском языке. Сандра, как всегда, пришла ему на помощь.

— Сегодня новая картина — венгерская, невесть как залетевшая сюда. Нас привлекло то, что артистка похожа на Леа. Пойдемте смотреть на Леа в кино?

Тиллоттама согласилась, и все четверо направились по заросшей жесткой травой улице к центру городка. Здесь Трейзиш не боялся бегства своей звезды и, доверяя итальянцам, иногда отпускал ее с ними. Тиллоттама, впрочем, не была уверена, что за кустами и в тени домов за ней не следует соглядатай, и не ошибалась.

— Если ты будешь в фильме целоваться с другими, то я этого не потерплю! — объявил Чезаре.

— Интересно, что ты сможешь сделать?

— Стрелять в экран!

— Из тюбика с краской?

Итальянцы засмеялись. Сандра перевела. Тиллоттама печально улыбнулась.

— Кстати, насчет тюбика с краской, — сказал Чезаре, — в следующую поездку в Бомбей я куплю настоящий кольт.

Какое-то у меня поганое чувство после наших приключений в Южной Африке. Точно вокруг копошится нечисть и только ждет случая, чтобы ты оступился. — Сандра обернулась к художнику.

— Знаете, Чезаре, и мне кажется, будто за нами подсматривают. Стало неприятно в этом тихом городке.

— Какие вы оба чувствительные, — рассмеялась Леа, — просто Чезаре стал капиталистом и боится, что его ограбят. Право, куда лучше было без денег. Никак я не ждала такой суммы от Каллегари, и представляете, что это далеко еще не все!

— Хорошо, я трушу бандитов, а Сандра? — нахмурился Чезаре.

— Сандра боится этого Трейзиша, босса Тиллоттамы. У нее вообще слабинка на демонических мужчин, вспомните турецкого профессора в Кейптауне! А Трейзиш как взглянет, так Сандра сразу берет сигарету или торопится присесть.

— У тебя невозможный язык, Леа, — рассмеялась Сандра, — но не отвлекайте меня от разговора с Тиллоттамой. Она почему-то всегда печальна. Вообще за ней видна тень, как была за нами в Африке, что-то обреченное. Или мне это кажется потому, что она так невозможно красива!

— По твоей теории о гибели красоты в столкновении с жизнью, — вставила Леа, — но, право же, она уступает тебе, ты слишком скромна, Сандра. Я убеждена, что она в европейском платье не имела бы вида. Как ты думаешь, Чезаре?

— 40-24-46 при росте 162 по нашему европейскому счету, или пять футов пять дюймов на американский лад, — уверенно заявил Чезаре.

— Вот видишь, мала!

— А вы поднаторели, Чезаре, — неприязненно сказала Сандра, — на службе в рекламном агентстве. Запахло прошедшими временами и духом Флайяно!

— Ты слишком болезненно принимаешь все, что связано с модельным фото, Сандра, — заметила Леа, — ничего, пройдет. Но не кажется ли вам, друзья, что говорить про человека в его присутствии на неизвестном ему языке нехорошо?

— Ты права, как всегда, Леа! — И Сандра весь вечер старалась развлечь Тиллоттаму.

Фильм шел с индийскими титрами, и итальянцы ничего не поняли, кроме сравнительно простого психологического сюжета и хорошей игры приятных актеров. Сандра украдкой наблюдала за Тиллоттамой. Картина вызвала в ней смятение.

Тиллоттама видела не так много европейских фильмов и то в большинстве приключения гангстеров и доблестных полицейских или исторические сверхбоевики о малознакомом ей прошлом Запада. Несколько раз она смотрела картины, в которых путешествующий инкогнито миллионер или сын богача влюблялся в простую девушку, вызволял ее из опасностей и бедности, делал из нее великосветскую даму, великую актрису или просто холеную жену.

Везде героиням сопутствовало удивительное счастье. В лапах самых отвратительных гангстеров, в гаремах Востока, в плену у врагов, во власти мерзавцев они ухитрялись сохранить себя для героя, остаться целомудренными и чистыми. Это был явный обман, Тиллоттама слишком хорошо знала реальную жизнь.

Но венгерский фильм показывал обыкновенную судьбу обычной молодой пары. Здесь люди рассчитывали трлько на себя, не видели никакой беды в повседневном труде, умели радоваться простым удовольствиям и пользовались любовью множества друзей. О такой жизни и мечтала всегда Тиллоттама, а после встречи с художником Рамамурти ее неопределенные грезы стали приобретать реальность. Но судьба сулила ей продолжение жалкой роли красивой вещи, купленной для наслаждения и выставляемой напоказ за деньги — пусть не непосредственно, как в ночном клубе, а в призрачной жизни киноленты, — не все ли равно — этому она служила.

В первый же день приезда в Кхаджурахо, бродя по храмам, она увидела Даярама на карнизе, в таком рискованном положении, что ее сердце невольно забилось в тревоге за незнакомца. Художник был в одной набедренной повязке, и она любовалась его стройными ногами, широкими плечами и прямой, гордой осанкой. Вечером в храме Вишванатха, заблудившись в галереях, Тиллоттама увидела его перед статуей сурасундари. Он молился ее красоте, как иначе можно было назвать беззаветный порыв восхищения? Она убежала, смутившись, понимая, что стала свидетельницей очень интимного. На следующий день, встретив Рамамурти у льва, она увидела такое же восхищение в его взгляде. В незабываемый час их первой встречи она впервые в жизни увидела себя глазами художника, отразившими ее красоту. Она могла бы вдохновить мужчину на высокий подвиг, так она поняла сама, и так ей говорил Даярам, признаваясь в любви не словами, а стоявшим за ним чувством. Она могла бы послужить моделью для статуй и картин, подобных тем древним произведениям искусства, от которых исходила сила красоты и любви, выражая могущество их создателей, утешающих людей на общем трудном пути через жизнь.

С невыразимой грустью следила Тиллотгама за фильмом. Веселая хохотушка-героиня приехала купаться со своим возлюбленным. В красном с крупными белыми горошинами купальном костюме, очень шедшем к ее светлым волосам и золотистому загару северянки, она дразнила своего милого, пока не была схвачена его сильными руками и поднята на воздух. Оба беззаботно смеялись, забыв обо всем на свете. «Насколько свободна европейская женщина в сравнении с нами, — думала Тиллоттама, следя за очаровательной задорной девчонкой, действительно похожей на маленькую итальянку Леа, — она может всю жизнь оставаться детски беззаботной, и не мудрено. Она надевает такой костюм, за который меня закидали бы камнями, и с полным достоинством принимает восхищение мужчин. И это восхищение другое, чем у нас, потому что они уже привыкли к открытому телу женщины и научились видеть в нем красоту, а не только обозревать какие-то отдельные его части, возбуждающие похоть. А я в своих фильмах должна сниматься нагой, как когда-то „пятые“ — неприкасаемые, которые не имели права прикрывать свое тело одеждой и уподобляться тем самым людям высших каст. Открываться для грязных глаз, гнусных глаз бездельников, ничего не любящих, ни во что не верящих».

Тиллоттаме до боли сердца захотелось увидеть Даярама, сказать ему, что теперь, овеянная чувством художника, она не может так жить больше. Даярам исчез — очевидно, Трейзиш рассказал ему про нее все — самый верный способ отвратить мужчину. И он ушел навсегда!

Тиллоттама не заметила, как окончился фильм, и едва успела прикрыть лицо, чтобы люди не увидели слез. Она возвращалась домой, едва заставляя себя отвечать на шутки итальянцев. Те шли рядом, негромко переговариваясь. У виллы от забора отделилась высокая сумрачная фигура Ахмеда. Он стал отпирать калитку, и Тиллоттама поспешно распрощалась.

Безмолвная и одинокая, Тиллоттама сидела на краю низкой оттоманки, под пропыленными бутафорскими трофеями, украшавшими «охотничий» уголок холла. Рядом, на стойке красного дерева, стояли отнюдь не бутафорские винтовки и ружья Трейзиша — любителя огнестрельного оружия и ножей. Когда-то он учил ее стрелять для фильма «Повелительница тугов».

Медленно, в тихой задумчивости Тиллоттама протянула руку и вынула из гнезда тяжелую винтовку с заделанным в дерево коротким стволом. Его вороненый конец с кольцевидной мушкой уставился ей в лицо неподвижным взглядом ядовитой змеи. И, как тогда в Говиндархе, слегка закружилась голова от острой мгновенной мысли.

Сердце Тиллоттамы стеснила печаль, такая глубокая, что все отошло, сделалось безразличным, кроме черного отверстия в вороненом металле. «Это, наверное, будет больно…» — опасливо подумала она. И тут же мужественная мысль ободрила ее, что больно будет очень недолго. И кончится навсегда несчастливая жизнь, все ошибки, падения, позор, тоска по тому, что не пришло и не может прийти… Тиллоттама положила винтовку на колени, повернула тугой затвор. Он открылся, тихо щелкнув, и отошел назад. Под ним, точно зуб кобры, показалась заостренная головка пули. Неторопливо, действуя точно во сне, она дослала патрон в ствол. Затвор щелкнул громко и отрывисто, словно предупреждая о готовности. И вдруг в ее умственном зрении возник образ Даярама с его застенчивой и восхищенной улыбкой. Странное печальное оцепенение, опутавшее Тиллоттаму точно дурман, оборвалось, сердце застучало горячо и быстро.

«Ты есть, ты придешь! — сказала она про себя. — А если нет, то я пойду искать тебя! И если убийцы возьмут мою жизнь — пусть. Но я умру в пути с ветром свободы в моих волосах, с росою зари на ногах. А не здесь, в клетке, спутанная, как зверь!» Тиллоттама выпрямилась и подняла голову, поглядев в тьму под высоким потолком. Она успокоилась, как будто исчезнувший художник и в самом деле обещал ей прийти.

Приглушенный вскрик заставил девушку обернуться. Справа, у входа в нижний коридор, появился низенький, толстый Азан, человек, обязанности которого были непонятны Тиллоттаме. Что-то вроде доверенного секретаря. Азан позвал на помощь, и в двери холла появился Ахмед.

Она подняла винтовку. Ахмед кинулся к ней с оскаленными зубами. Тиллоттама думала лишь напугать его, но она не имела понятия о «шнеллере». Чуть-чуть палец притронулся к спуску, как грохнул выстрел. Ахмед упал, а Азан дико завопил, закрывая лицо руками. От неожиданности Тиллоттама отбросила оружие, а невредимый Ахмед подхватил его с приглушенными проклятиями, среди которых девушка различила только индийское «бхерини» (волчица).

— Хат джао! Вон! — повелительно крикнула она, вскакивая.

Обе белые фигуры ретировались с угрозами пожаловаться хозяину. Тиллоттама расхохоталась и продолжала смеяться, пока не поняла, что не может остановиться. Засунув в рот конец головной косынки, она побежала к себе наверх, где бросилась на постель и плакала и смеялась в истерической разрядке после страшного часа ее жизни.

— Не пора ли нам выбираться отсюда? — Леа лениво развалилась в кресле на веранде, очень похожей на такую же в доме Трейзиша. — Больше они ничего не могут сделать.

— Спасибо и на том, что эти сеансы внушения успокоили тебя и мы с Сандрой смогли рассказать тебе все, не пугая.

— И черная пропасть заполнилась, — кивнула головой Леа, — но только как из книги. Я будто читала об этом и потом представила себе. Так что объяснения все равно нет!

— И бог с ним! Лишь бы ты стала прежней, дорогая! — Глубокая нежность в тоне Чезаре растрогала Леа.

Уже почти три месяца они в Индии. Сначала они поехали в институт парапсихологии в Ганганагаре, изучавший всякие непонятные психические явления. Но его директора — профессора Банерджи — не оказалось. Он был в России, в Москве, а в институте осталось всего двое сотрудников. Остальные пять человек разъехались на каникулы с наступлением гарми — жаркого времени года. Итальянцы вернулись в Бомбей и приехали сюда, в Лонавлу, в институт йоги, основанный известным свами Кувальянандой. И здесь не нашли разгадки заболеванию Леа, но успокоительное внушение помогло ей обрести прежнее душевное равновесие. Чезаре еще больше укрепился в убеждении, что виной всему была черная корона, однако осторожно высказанные им предположения не нашли никакой поддержки ни у парапсихологов, ни у ученых Лонавли. Чезаре понял, что попытки раскрытия человеческой психологии «из самой себя», без наблюдения природы, лишили эти умозрительные изыскания той прочной основы сравнения и эксперимента, какой обладает пока еще медленно ползущая в области психологии европейская наука. Художник начал мечтать о встрече с широкообразованным европейским ученым типа энциклопедистов, каких с каждым годом меньше становится на земле.

— А я знаю, о чем ты думаешь, Чезаре! — воскликнула Леа. — Ты вспомнил Ганганагар. Правда?

Чезаре утвердительно кивнул.

— Странный маленький городок на окраине пустыни, — сказала Сандра. — Немыслимо жаркий уже в мае, с ветрами и пылью.

— Почему же странный? — хмыкнул Чезаре.

— Потому, что в нем есть свое очарование. Малолюдье, близость пустыни, вечно шумящий ветер делают Ганганагар каким-то, ах, как бы сказать…

— Безвременным!

— Да, вернее, вневременным.

Сандра сказала:

— В таких городках жили протоиндийцы и подданные Александра Македонского. Наверное, это чувство связи с прошлыми веками и есть странность города. У нас в Калабрии или Апулии есть такие места. На мысе или плато над морем стоят развалины античного храма, всего шесть-семь колонн, кое-где прикрытых плитами фронтона. Сухая и жесткая трава грустно шелестит под ветром, так же как и тысячи лет назад. Наедине с беспредельным морем, облаками, горячим светом солнца приходит чувство, что все это родное, близкое, мое. И я сама принадлежу этой бесконечности прошлого и грядущего, сошедшихся на тонкой грани, и эта грань — я. Иначе не умею объяснить. А потом — пройдешь совсем немного, и рядом шоссе с бешено мчащимися машинами. Где-то в высоте ревет большой самолет. Тогда несколько минут смотришь на все это со стороны, как будто пришел из другого мира, и все такое четкое, запоминающееся, свежее.

— Сандра, я знаю это чувство, — сказала Леа, — помните, мы проехали Суратгарх, государственное хозяйство на земле орошенной пустыни. Тракторы, будто боевые слоны, фонтаны водяных брызг из этих вертящихся поливалок, запах свежей зелени! И ведь всего пять лет, как русские взялись помочь сделать это хозяйство!

— Да, взяли и отрезали кусок пустыни. И стала земля как сад!

— Ладно, переживаний у нас в этом путешествии хватит на всю жизнь. Мы, кажется, начали обсуждать, что делать дальше.

— Наш практический опекун и босс сахиб Пирелли не велит вдаваться в лирику, — рассмеялась Леа, — давайте о деле. Я здорова, как… как тигр!

— Положим — тигрица!

— Что ж, титул неплох! — Леа, сделав прыжок, оказалась на перилах веранды.

— Леа, сумасшедшая, — ахнула Сандра, — так недолго грохнуться в сад!

— Ничего не случится. Я всегда славилась мгновенной реакцией и координацией. Чезаре прав: я хищная кошка!

— Никогда не утверждал этого!

— Пусть так! Но суть в том, что я здорова и нечего меня больше таскать по психиатрам, даже индийским. Кончено! Пора нам убраться отсюда, из этого скучнейшего курорта.

— Согласен, уедем. Мы с Сандрой не теряли время даром, особенно Сандра, она стала знатоком древнего искусства Индии.

— Обычная для художника склонность к преувеличениям, — лениво повернулась к Чезаре Сандра, — правда, я увидела много интересного, так много, что поняла, насколько узко наше историческое образование. Без Азии мы не можем претендовать на полноту понимания истории человечества и искусства.

— Чемодан набит исписанными тетрадками, — улыбнулся Чезаре, — и все вам мало. Даже амазонки забыты, кто-то клялся писать о них книгу!

— Положим, у тебя самого тяжеленная связка альбомов — о тех же храмах и музеях, что тетрадки Сандры, — вступилась за подругу Леа, — вы отдавали меня на растерзание лекарям, а сами…

— Не жалуйся, дорогая, ты упустила не так уж много. Но куда же теперь? Может быть, в Мадрас, этот центр южноиндийской культуры?

— Хорошо! — радостно всплеснула руками Леа. — А оттуда давайте поедем в Шантиникетан — Тагоровский университет искусства, где учат в тени деревьев парка, как в древности. Плохо только, что будет жарко.

— Если устанем, уедем на север, мы там еще не были, хотя бы в Дели.

— Что ж, план готов. Только как Сандра? Может быть, она придумает другое? Почему ты молчишь, ученый искусствовед?

Сандра полулежала в плетеном кресле, задумчиво глядя на пустынную и знойную улицу. Слова Чезаре о забытых амазонках заставили ее мысленно перебрать впечатления от пребывания в Индии. Нет, ей повезло. Если думать о серьезном историческом исследовании гибели женского главенства — матриархата, то нельзя обойтись без древней Индии.

Важная черта ее философии — это признание активного начала женским, а пассивного — мужским. Шакти — слово, буквально означающее энергию, — женское начало, и ему поклонялись в образе Деви, божественной матери, Кумари — девушки или Кали — разрушительницы зла. Сандра видела во многих храмах изображения Кали, несущейся на битву с демонами верхом на львиноподобном чудовище. И всегда за ней мчались, размахивая палицами, ее верные сподвижницы йогини — амазонки Индии. Лучшего подтверждения догадкам Сандры нельзя было найти.

Дравиды проявили глубокую мудрость, рассматривая женщину как огонь жизни, пробуждающий, направляющий и формирующий стихийные силы природы, и как мать — защитницу от зла, дающую мужчине покой, воспитывая и указывая путь к прекрасному и доброму. От такого представления о женщине не откажется сейчас ни один культурный человек Востока или Запада.

Больше трех тысяч лет назад люди достигли зрелого понимания красоты тела. Созданный ими древний идеал сильного тела распространяется от Средиземного моря до долины Инда. Это культуры Крита, Финикии, Мохенджо-Даро, Анау. В этой климатической полосе — наилучшие условия жизни. Раньше, чем во всех других странах, здесь появляются поселения или города с самыми удобными домами, с канализацией, банями, ваннами. Не гигантские храмы, пирамиды, дворцы — нет, общественные поселения. Тогда, в последнем тысячелетии до нашей эры, у культурного человечества началась полоса наибольшего здоровья здесь, в Индии, существовавшая и в первые десять веков современной эры.

Сандра вызвала в памяти множество скульптур, созданных народами Индии.

Наибольшее впечатление произвело на Сандру посещение высеченного в скалах буддийского храма Карли невдалеке от Пуны. Уже самый вход в чайтью — святилище, — глубоко врезанный в склон базальтовой горы, переносил в давно прошедшие времена, когда люди самыми примитивными инструментами, без помощи книг, фотографий и справочников могли осуществлять гигантские работы с целью создания прекрасного. Громадная углубленная арка с ребристыми выступами взмывала вверх над прямоугольной прорезью входа. Справа в стесанном отвесно обрыве стоял ряд каменных слоних с опущенными на землю хоботами. Справа и слева от входа на широких панелях были изваяны скульптуры людей — четыре четы — дампати, сливавшиеся в единое целое со всем замыслом входа. Слева фигуры хуже сохранились, а справа темный камень изваяний, твердый базальт, четко выделялся на когда-то выкрашенной стенке нити.

Женщина невысокого роста в движении плавного танца обнимала за талию стоявшего рядом мужчину. Правая нога, ступившая вперед и налево, перекрещивалась с левой, согнутой в колене. Разрушенная временем правая рука когда-то протягивалась вперед. Толстые браслеты на щиколотках, узкий плетеный пояс поперек бедер и огромные кольца-серьги составляли весь наряд женщины. Круглое лицо было испорчено временем или варварством людей, но передавало веселую, полную избытка радости красоту, характерную для скульптур этого времени — рубежа между двумя эрами. Голова походила на дравидийских женщин Индии широким и низким лбом, маленьким закругленным носом и полными, развернутыми, как лепестки, губами. Прямые плечи были узкими, ноги — маленькими, с тонкими щиколотками. Тесно поставленные груди сильно выдавались полушариями, как обычно для индийских статуй. Стан женщины был очень узок и резко контрастировал с бедрами, очерченными крутыми дугами, по которым можно было бы описать круг диаметром больше ширины плеч. Как убедилась Сандра, этот круг, верхним краем пересекавший самое узкое место талии, а нижним опускавшийся до последней трети бедра, был характерен для всех без исключения изваяний конца прошлой и начала нашей эры. Что хотели выразить мастера древности? Утрированное и усиленное отражение реально существовавшего идеала?

Сандра вошла в подземный зал чайтьи, освещенный слабым верхним светом через прорези свода, который в форме удлиненной подковы поднимался на громадную для пещерного зала высоту в пятнадцать метров и был отделан аркообразными ребрами. Каждые два ребра своими обрезанными концами нависали над шестигранной колонной с капителью в виде символического лотоса, увенчанной четырехугольной плитой с фигурами всадников на лежащих слонах. Все это очень напоминало подземные залы святилищ Аджанты, только больше, проще и без усложненной каменной резьбы. Стоявший в конце зала алтарь в форме простой полусферической ступы был таким же строгим, как и все это огромное святилище, тридцати метров длиной и восьми шириной, для которого понадобилось вырубить не меньше десяти тысяч тонн твердого сливного базальта.

Скульптуры наверху, как и дампати у входа, были сделаны теми же великими художниками. Луч неяркого света, упавший на одну из колонн, помог Сандре разглядеть изваяние во всех подробностях. Сидевшая на самой шее слона женщина как две капли воды походила на изображенную у входа. Ноги ее охватывали шею животного и были скрыты ушами слона. Женщина изогнулась назад, обнимая правой рукой шею сидевшего позади мужчины, а левую закинув себе за голову. Задумчивая улыбка играла на беспечно поднятом вверх лице, маленькие складки подчеркнули сильный поворот тела в пояснице — все эти точные подробности наделяли изваяние жизнью.

Теперь Сандра не сомневалась — подлинно живые женщины служили моделями древним скульпторам. Невозможно было более правдиво передать выражение любви и ленивой истомы…

— Очнись, друг мой! Куда ты унеслась? — снова окликнула Сандру Леа.

— Не так уж далеко — только в Карли. Видишь ли, Чезаре не прав, я стала верить в то, что действительно напишу об амазонках лишь здесь, в Индии. В ее древнем искусстве полно отзвуков того удивительного периода истории человечества, которого я хочу коснуться в своей книге. И я начинаю реально представлять жизнь и мечты тех людей.

— И для этого ты хочешь остаться здесь, в Лонавле?

— Боже мой, нет! Но куда вы хотите ехать, извините, я прослушала?

— В Мадрас. Знакомиться с южноиндийской культурой. Потом в Шантиникетан.

— Поехали! Как хорошо, что вы с Леа кончили ваши счеты с парапсихологами или как там они еще называются. Мы будем свободны в выборе мест.

— Ты что-то с самого начала не верила в йогов.

— Может быть, после того, как мне показали сборище вымазанных пылью голых людей с непомерно отросшими волосами. Не могу верить в мудрость людей такого рода. У них нет будущего. Ты смотрела на индийских детей? В их громадные глаза, горящие таким любопытством и умом, что самой становится стыдно, как мало сил я отдала учению? Неправдоподобно прекрасные маленькие дравидийские девочки, полные радостного огня жизни, еще в абсолютном неведении, как мало будет отпущено им счастливых лет юности в их трагически ограниченном будущем. Страна с такими детьми обязательно должна достичь многого. Мы еще не встречались здесь с по-настоящему образованными людьми и, наверно, не увидим их.

— Да, пока нам не очень везло на встречи. Только Тиллоттама. С настоящей интеллигенцией Индии мы не познакомились. Попали в круг богатых бездельников или же бизнесменов, приезжающих на отдых в своих «бьюиках».

— Я успела их возненавидеть! — пылко сказала Сандра. — Они отъявленные снобы и недолюбливают европейцев.

— Да, они считают, что у белых даже кожа, как у мертвых.

— В этом они не так уж неправы — здесь белая кожа кажется рыхлой и неживой.

— То-то ты жаловалась, что не можешь больше здесь ходить на пляжах в купальнике под жаркими взглядами индийцев, потому что это все равно что идти голой!

— Как же они не боятся смотреть на вас? — ухмыльнулся Чезаре.

— А почему им бояться? — насторожилась Сандра, предчувствуя подвох.

— Вот этой медной рыжины. По старинным индийским поверьям, рыжеволосая женщина может оказаться йогиней-ведьмой и убить своего возлюбленного.

— Хотела бы я так, — помолчав, сказала Сандра. Леа сделала Чезаре страшные глаза — не болтай лишнего.

— Положим, самые обычные прозрачные сари нисколько не лучше твоего купальника, — продолжала Леа.

— Лучше, и по очень простой причине — они привычны. Все дело только в этом, а если женщине надо показать свою фигуру, то сари сделает это нисколько не хуже, чем даже бикини.

— Да, из-за сари я признаю превосходство индийских женщин над нами. Подумать только, сколько усилий, выдумки, затрат совершаем мы с каждой сменой моды, а у них — тысячелетия простой кусок ткани, куда изящнее выглядящий, чем наши платья.

— Положим, не все. Есть фасон, не менее бессмертный, чем сари, — широкая короткая юбка, обтяжной корсаж, открытые плечи. Он лучше сари тем, что дает большую свободу движений ногам. И не знаю, почему нам, европеянкам, не носить бы только его, в разных вариантах, как и сари. Нечего придумывать идиотские фасоны, тратить на них полжизни и половину всех заработков. И к тому же напрасно. Все больше мужчин, особенно почему-то американцев, подозревают женщин, что они носят фолсиз!

— Это что еще такое? Не слыхала! — фыркнула Леа.

— И благодари бога! Это разные подкладки в места, где должно быть свое, — лифчики с пружинами и резинами, валики на бедрах…

— Слушайте, женщины! — внезапно рассердился Чезаре. — Перестаньте трещать о тряпках! Так мы никогда ничего не решим!

— Но ведь все решено! — удивилась Леа. — Мы едем в Мадрас! Дай мне сигарету, и пойдем звонить в гостиницу! И дадим телеграмму дядюшке Каллегари, чтоб тоже ехал в Мадрас.

— Пойдемте все вместе, — поднялась Сандра, — а на обратном пути сделаем визит Тиллоттаме, попрощаемся. Какая чудесная девушка, нельзя глаз отвести!

— И глубоко несчастная, я уверена, — добавила Леа, — я особенно ясно почувствовала это вчера. Мне кажется, что ее держат взаперти и чуть она сделает шаг, как около появляется эта хищная морда в синей чалме, с носом, будто его стесали топором.

Несмотря на энергичный стук Чезаре, калитка виллы Трейзиша не отворялась, пока на веранде не появилась Тиллоттама и не приказала Ахмеду впустить гостей.

Тиллоттама повела их в маленькую гостиную наверху, извинилась, вышла и скоро вернулась с подносом сладостей.

— Я отпустила служанку в город, — сказала она по-английски со своим мягким акцентом, ловко расставляя маленькие тарелочки.

Сандра следила за ее движениями, стараясь разгадать, в чем заключается их удивительное изящество. В точности, плавности или, наоборот, быстроте, почти резкой? Почему кажется празднично-легкой ее фигура? В европейском платье она показалась бы обернутой тканью статуей.

Движения Тиллоттамы сопровождались тем легким, как шепот, позваниванием браслетов, которое служит признаком близости индийской женщины, так же как аромат духов и шелест юбок — европейской. Впрочем, и от Тиллоттамы тоже пахло духами, очень слабо, свежим, чуть горьковатым запахом герленовских «Митсуко».

Леа тоже следила за хозяйкой, думая совершенно о другом. Эта великолепная фигура, густейшие, черные, как тропическая ночь, волосы, нежный и четкий рисунок лица, глаза таких размеров, что в другой стране, не среди этого вообще большеглазого народа, они показались бы нечеловеческими. В Тиллоттаме была красота слишком выразительная, выдающаяся и полная романтической тайны, переходящая ка-кую-то грань к тревожной и темной силе, мучительной и волнующей.

Чезаре заметил внизу в холле европейскую гитару. Попросив принести ее, он принялся напевать вместе с Леа «Кантаре, воларе», а Сандра разговаривала с Тиллоттамой. Постепенно беседа становилась все интимнее, Сандра рассказала кое-что о себе. Злоключения европеянки, казавшейся такой независимой и недоступной, поразили и смутили Тиллоттаму. Она сама не заметила, как стала откровенной. Итальянка слушала, не шелохнувшись. Под конец крупные слезы нежданно покатились из ее глаз.

— Боже мой, Сандра, что с вами? — вскочил, отбрасывая гитару, Чезаре.

— Да ничего, — Сандра досадливо тряхнула волосами, достала из сумочки платок. — Дайте скорее сигарету! Я расскажу им, моим лучшим друзьям, можно? — обратилась она к Тиллоттаме.

Та сделала обеими руками жест не то разрешения, не то протеста. Сандра с горящими щеками, дрожа от негодования, коротко передала историю Тиллоттамы. Художник сказал:

— Передайте ей, Сандра, что мы увезем ее, а потом найдем и художника. Я с ним буду говорить, как с собратом по искусству… Словом, завтра мы едем в Бомбей, и вы с нами!

Сандра перевела, добавив от себя еще несколько убедительных слов. Тиллоттама печально покачала головой.

— Гангстеры Трейзиша обязательно настигли бы нас. Я не могу, чтобы вы рисковали жизнью. Но я от всего сердца благодарна вам всем!

— Что же вы будете делать?

— Я убегу, как только представится возможность. И если меня убьют, то одну.

— А если бы пришел ваш художник, то вы не отвергли бы его помощь? — вскричала Леа. Выслушав перевод Сандры, Тиллоттама улыбнулась.

— Но ведь это совсем другое дело!

— Она права, действительно другое дело, — сказала Сандра.

Донесся громкий сигнал автомобиля. Тиллоттама слегка вздрогнула.

— Это он! Прошу вас, ни слова! И постарайтесь не показать ему, какого вы о нем мнения. Перемена в отношении насторожит его.

— О да! — недобро усмехнулась Сандра.

Вскоре в гостиную вошел Трейзиш в белоснежных шортах и удивительно яркой голубой рубашке. По украдкой брошенному на нее взгляду Тиллоттама поняла, что он уже осведомлен о происшествии с винтовкой. Трейзиш любезно поздоровался и опустился в кресло, вытягивая ноги.

— Может быть, споют и для усталого путешественника? — сказал он, увидев гитару. — Я так люблю итальянские песни.

Чезаре и Леа стали отнекиваться, но Сандра приказала:

— Фадо!

От удивления продюсер опустил руку с зажигалкой. Сандра выступила вперед, положив руку на спинку кресла, и Леа не узнала подруги. Задумчивая, углубленная в себя девушка исчезла. Вместо нее струной выпрямилась властная, нагло уверенная в себе женщина, каждое движение, каждый изгиб тела которой был рассчитан на чувственное восхищение, принимаемое с королевским равнодушием ко всему на свете. Сузившиеся глаза, длинные и раскосые, метнули в португальца такой знающий, обещающий и презрительный взгляд, что Чезаре по-мужски стало жаль негодяя.

Зарокотали струны. Сандра запела выученную в Анголе песню. Чезаре стал повторять припев. Трейзиш взволнованно мял сигарету, доказывая, что тоска по родине берет за живое и тех, кто связан с ней лишь своими предками. Тиллоттама с удивлением смотрела на размякшего продюсера и обольстительную итальянку — безусловно, хорошую артистку. Если бы она могла так! Но куда больше она хотела бы быть такой, как независимая Леа, стоявшая перед Трейзишем в коротких штанишках в желтую и белую полоску и желтом жакетике, так хорошо оттенявшем ее золотистый загар.

Продюсер позвонил и приказал принести напитки, упрекнув Тиллоттаму за недогадливость, потому что европейцы любят спиртное. Однако гости наотрез отказались и стали прощаться. Сандра размышляла, как бы ей передать Тиллоттаме, чтоб она все-таки приняла их помощь и написала бы в Мадрас. Она не подозревала, что продюсер в это же время лихорадочно обдумывал, как продолжить знакомство, и не смог скрыть радости, узнав, что они едут в Бомбей.

— А потом куда? — быстро спросил он.

— В Нью-Дели, оттуда — в Кашмир, — так же быстро ответил Чезаре, решив на всякий случай скрыть направление поездки.

— Я прошу вас обязательно, — склонился Трейзиш перед Сандрой, — и ваших очаровательных друзей быть моими гостями в Бомбее. Я снял дом в самой шикарной части города — на Малабарском холме, правда, старый, но с отличным садом.

Сандра вежливо отказалась за всех, объяснив, что им уже заказаны номера в гостинице.

— Но если вы не хотите быть моими гостями, тогда позвольте предложить вам места на состязание водных лыжников. Приехали американские, египетские, югославские и немецкие спортсмены, стоит посмотреть на это редкое зрелище.

— А ведь в самом деле стоит! — согласилась Сандра. — Тиллоттама, мы встретимся с вами на этих ристалищах?

— Да… конечно, — после некоторой паузы ответил за нее продюсер. — Значит, решено. Послезавтра я заеду за вами в гостиницу и повезу на пляж. Жаль все-таки, что вы такие трезвенники!

— А вы рискуете, употребляя алкоголь в такую жару… в вашем возрасте, — не удержалась Леа.

— Дорогая синьора, мой возраст не так уж далек от вашего, — отпарировал американец.

— Тем хуже — преждевременная старость!

Трейзиш закусил губу, и щеки его чуть-чуть потемнели. Чезаре, раскланявшись, поспешил увести Леа.

Трейзиш, сидя за рулем своего «сандерберда», помахал итальянцам, сбегавшим по лестнице подъезда. Его взгляд задержался на Сандре. Продюсер оскалил в широкой улыбке крупные зубы, очень белые под узкими черными усиками. Сандра остановилась.

— А где же Тиллоттама?

— Не беспокойтесь! Мы сейчас заедем за ней, и вы, кстати, увидите, где я поселился. Завтра вечером я прошу вас быть моими гостями — небольшое новоселье.

От улицы Махатмы Ганди, мимо музея и университета, они выехали к фонтану Флоры.

— Что значит «сандерберд»? — спросила Леа у Сандры, которую Трейзиш усадил рядом с собой.

— «Буревестник» — одна из моделей Форда.

— Вам нравится? — не оборачиваясь, бросил Леа американец.

— Нет! Маломощная дешевка! — с беспримерной наглостью ответила девушка.

Чезаре даже подскочил и изумленно воззрился на Леа.

— Этот кар? — снисходительно спросил Трейзиш. — А вы смогли бы справиться с такой машиной?

— Может быть, — ответила, опуская бедовые глаза, Леа.

Автомобиль свернул в широкий проезд, пересеченный под прямыми углами несколькими боковыми проулками. Трейзиш затормозил у ворот небольшой виллы, обнесенной вместо забора плотной изгородью из ровно подстриженных колючих кустов. Он не стал въезжать, а дал нетерпеливый гудок. На ступеньках невысокий лестницы показалась Тиллоттама, обрадованная встречей. Она поспешила к машине. Итальянцы смотрели на танцовщицу во все глаза, не зная, что Трейзиш приказал Тиллоттаме быть наряженной, как принцесса.

Именно такая женщина из сказок Махабхараты или Рамаяны и стояла перед ними, чуть запыхавшаяся от волнения. Яркое алое сари, вышитое золотыми звездами, и отороченное такой же каймой, было туго перехвачено широким золотым поясом с массивной квадратной пряжкой, инкрустированной красными камнями. Тяжелая тканая золотая лента свисала спереди, прикрепленная к пряжке. Свободные двойные петли сверкающих бус перекрещивались на боках. Чоли — кофточка, одевающаяся под сари, была из угольно-черного с узкими золотыми полосками шелка. Ее короткие рукава подхватывались широкими старинными браслетами с рубинами и бирюзой. Еще более массивные браслеты охватывали узкие запястья Тиллоттамы. Две нитки жемчуга, золотой полумесяц на груди, золотые шарики на длинных цепочках в ушах и ажурная диадема, резко выделявшаяся в черных волосах, — все эти драгоценности, даже на неопытный взгляд итальянцев, несли печать большой древности. Сандра решила, что Тиллоттама надела костюм, приготовленный для фильма. Тиллоттама смутилась под устремленными на нее взглядами и обычным очаровательным жестом индийских женщин прикрыла лицо уголком прозрачного розово-лилового шарфа, спадавшего с ее головы.

— Боже мой, это же Шакунтала или Сита! — воскликнула Сандра.

— Вернее, Драупади, — с насмешкой в голосе отозвался Трейзиш, и Тиллоттама, вспыхнув, опустила ресницы сильно подкрашенных глаз.

— Вы сказали какую-то гадость? — вступилась Леа. — Почему вы всегда дразните Тиллоттаму?

— Мне кажется, вы не только дразните, но обижаете Тиллоттаму, — сказала Сандра, стараясь чем-то унизить его. — Берегитесь, так выходит наружу скрытая вина или неполноценность!

Трейзиш побагровел до края воротничка, врезавшегося в плотную шею, и повернулся к Леа с преувеличенным поклоном:

— Позвольте предложить вам руль, дорогая?

Леа, ободряюще кивнув испуганному Чезаре, уверенно уселась на место водителя.

«Буревестник» плавно взял с места, быстро набирая скорость. На перекрестке Леа увеличила ход, постепенно поворачивая руль, и машина повернулась в дюйме от бордюра пешеходной дорожки. Чезаре окаменел, превратившись в статую внимания.

Трейзиш курил, кривя рот, и наконец вынужден был признать, что Леа отличный водитель, с редкой по быстроте реакцией. Сандра давно уже посылала подруге воздушные поцелуи в зеркало заднего обзора.

— Куда теперь? — отрывисто спросила Леа, выезжая на Марин-Драйв.

— Направо, к деревянным воротам с флагами.

Они стали протискиваться через плотную толпу к наскоро сколоченным деревянным трибунам, на которых рассаживалась избранная публика. Немало было красивых женщин в сари, меньше — в европейских платьях. Сандра заметила два основных женских типа. Высокие, величественные и спокойные, с крупными «восточными» чертами лица и светлой кожей — уроженки северных и центральных провинций. Другие — темные, с огромными глазами, круглолицые и невысокие, сходные с цыганами и такие же пламенные, брызжущие весельем, — олицетворяли дравидийскую красоту южной Индии, ярко выраженную в Тиллоттаме.

Началось состязание. Многотысячная толпа затаив дыхание следила за отважными спортсменами.

Быстроходные моторные лодки мчали за собой на тонком нейлоновом лине по одному или по два спортсмена. Скорость возрастала, и вдруг начинались головоломные подскоки, повороты в воздухе и длинные прыжки через площадки трехметровой высоты. Крепкая девушка в зеленом купальнике прыгнула, описав в воздухе пологую дугу метров в тридцать длины. Сбросив одну лыжу, она вставила правую ногу в петлю на буксирной трапеции и помчалась на одной ноге, как балерина в танце. Но и этого показалось ей мало. На полном ходу девушка перевернулась спиной к буксиру и, грациозно балансируя раскинутыми руками, посылала ошеломленной, гудящей от восторга публике воздушные поцелуи.

— Это непостижимо! — сказала Леа.

— Насколько знаю, у них вращающееся крепление, — ответил художник.

Высокий мужчина, мускулистый, как статуя древнегреческого воина, сбросил обе лыжи. Казалось, он летит по воздуху, едва касаясь босыми ногами вспененной поверхности моря. Зрелище было так поразительно, что весь пляж разразился бурей криков.

Двухмоторный широкий катер помчал со скоростью в сорок миль высокого, дочерна загорелого спортсмена. На его плече сидела маленькая женщина в малиновом гимнастическом костюме. Под аккомпанемент ревущего мотора они принялись проделывать гимнастические упражнения, может быть, и несложные для цирковой арены, но поразительные на водных лыжах, в полосе ослепительно белой пены, широкой дорожкой рассекавшей синеву моря.

Следующим номером было выступление пяти стройных девушек в гармонично подобранных купальных костюмах. То выстраиваясь в ряд, то выписывая сложные зигзаги, они выполняли красивые балетные па, стоя на одной лыже. Одна из пятерки, особенно хорошо сложенная темноволосая девушка, исполнила целую танцевальную сюиту на скорости в тридцать миль.

Катер описал широкую дугу, и пятерка балерин с разлету вынеслась на берег. Девушки ловко сбросили лыжи в самый последний миг и пробежали по мелкой воде, приветливо отвечая на бурю оваций.

— Как хороша эта танцующая русалка! — воскликнула Леа.

— Может быть, она Нэнси Гант, чемпионка Америки? — полувопросом отозвалась более осведомленная в спортивных делах Сандра.

Подскакивая и жужжа, как злобная оса, вынесся скоростной скутер, тащивший на буксире пятиугольный желтый змей. Недалеко от трибун змей взвился метров на тридцать. Под ним на легком каркасе из алюминиевых трубок висел на согнутых руках гимнаст. Его водные лыжи почти что пригладили верхушки огромных кокосовых пальм, склонившихся над водой.

— Нет пределов тому, что может сделать человек! — воскликнул Чезаре.

Леа вскочила с горящими щеками. На нее зашикали из заднего ряда, и Сандра потянула подругу за руку. Леа села и, взглянув на Тиллоттаму, быстро сказала по-итальянски:

— Сандра, смотри, что с ней!

Тиллоттама поднесла к лицу край своего шарфа, скрывая пепельную бледность. Сандра склонилась к ней, а Леа, не сговариваясь, задала какой-то «технический» вопрос Трейзишу. Едва слышно Тиллоттама шепнула Сандре:

— Внизу идут по песку двое… Видите там? В тюрбане он… Рамамурти. Молю вас, догоните его, расскажите все… — Сандра соображала лишь секунду.

— Чезаре, я вижу внизу продавца конфет. Сможете настигнуть его, пока он не скрылся в толпе?

И в ответ на удивленный взгляд Чезаре Сандра объяснила ему по-итальянски, что он должен сделать. Художник рванулся с места, как хороший спринтер.

— Рыцарь! — с усмешкой сказал ему вслед Трейзиш. — Что это за секреты у вас с Тиллоттамой?

— Мужчины вечно подозревают женщин в каких-то тайнах! Разве вы не видите, что ваша звезда заболела?

Трейзиш испытующе посмотрел на Тиллоттаму.

— Пожалуй, лучше мне отвезти тебя домой, — хмуро сказал он, отпуская вздрагивавшую руку Тиллоттамы и бросая взгляд на Сандру.

— Не беспокойтесь о нас, — сказала Сандра, — мы еще посмотрим и пройдемся по Марин-Драйв до вокзала, а там возьмем такси. Здесь все равно разъезд будет долог. Очень благодарна вам за редкое удовольствие.

— Так помните, завтра непременно! — Трейзиш склонился над рукой Сандры, а Леа покрутила пальцем над его слегка лысеющей макушкой. Сандра незаметно погрозила ей. Итальянки едва усидели, пока продюсер и Тиллоттама пробивались к выходу.

— А сейчас быстро вниз! Я велела ему отвести индийцев дальше по пляжу, к пальмам, но я не верю, что наш милый Чезаре сможет объясниться по-английски.

Действительно, язык едва не подвел художника. Когда запыхавшийся, вспотевший Чезаре догнал обоих друзей, он забыл в горячке погони и волнения все нужные слова и мог только бормотать «уэйт, уэйт, тзер, тзер…», показывая на группу пальм в отдалении. Рамамурти, пожав плечами, пошел дальше, но тут Чезаре осенило.

— Тиллоттама, Тиллоттама, уэйт! — Эффект был потрясающ. Рамамурти вцепился в итальянца железными пальцами, и поток английских слов был совершенно непонятен для Чезаре. Он только показал на пальмы. Теперь оба индийца беспрекословно направились туда.

— Боги и милостивая Карма послали мне вас, о драгоценные друзья! — низко поклонился итальянцам Рамамурти.

— Пустое. Но мне думается, что мы сможем помочь вам и дальше. Завтра мы все приглашены к Трейзишу, почему бы и вам не воспользоваться вечеринкой и не проникнуть в дом? — сказал Чезаре. — Мы будем отвлекать продюсера, пока вы похитите Тиллоттаму.

Сандра переводила, согласно кивая.

— Итальянский друг совершенно прав, — спокойно заметил Анарендра. — Надо все готовить на завтра и сговориться с Арвиндом. Сам учитель велел дать ему знать, чтобы он оказался поблизости.

— Сам Шарангупта? — удивился Даярам.

— Он прикроет отступление, если понадобится. Ты еще не знаешь его, неутомимого борца со злом и страхом.

— Хорошо, тогда вы приходите к нам в гостиницу завтра днем. Только без Даярама, а то вдруг американцу придет в голову нас навестить, и он сразу заподозрит неладное, — сказала Сандра. — Мы договоримся обо всем.

Индийцы распрощались, а итальянцы медленно пошли вслед расходившейся толпе, возбужденно переговариваясь и обсуждая новое приключение, в которое втянула их добрая воля.

Сандра, Чезаре и Леа отпустили такси на углу проезда, в котором стояла вилла Трейзиша, и стали оглядываться. Редкие фонари сильно затенялись деревьями, и они не сразу заметили призывные жесты Даярама. Четыре индийца укрывались под нависшими ветками большого платана. Итальянцы были представлены Шарангупте, чье богатырское сложение не мог скрыть полумрак, и худому Арвинду. Автомеханик небрежно опирался на автомобиль. Сверкающий радиатор машины высовывался из глубокой тени. Четыре фары, по две с каждой стороны, были утоплены в массивную посеребренную решетку, подфарники располагались совсем над землей, ниже бампера, скрытые в особом щитке, уходившем под низ машины, точно челюсть дегенерата. Высокие вертикальные ребра над крыльями, гребень посреди плоского капота, а над решеткой крупные металлические буквы: «Олдсмобиль». Во всем облике громадной машины было то вызывающе чрезмерное хамство, с помощью которого ничтожный мещанин обретает мнимое превосходство. Ради этого он воздвигает роскошный особняк среди нищих хибарок и ведет увешанную драгоценностями дуру жену сквозь толпу бедно одетых тружеников.

— Мамма миа, откуда такая машина? — прошептала Леа.

Арвинд объяснил, что некогда выручил одного плэйбоя — бездельника богача — из большой беды. Теперь по просьбе Арвинда он дал ему свою новую, всего два месяца как полученную из Америки машину.

— Я взял отпуск на пять дней, — продолжал автомеханик, — и довезу вас до самого Мадраса, а вернусь через Дели. Никто не проследит вас ни на железной дороге, ни в аэропортах. Кроме того, такую машину на магистрали не будет задерживать полиция.

— Наш план таков, — сказал Анарендра, очевидно, взявший на себя роль командира «операции», — Арвинд — у машины, мы с Даярамом пробираемся в дом, учитель на всякий случай прогуливается у подъезда. Сандра и Чезаре взялись отвлекать хозяина, а вам, Леа, если завяжется драка, придется вести Тиллоттаму к машине!

— Значит, едут Арвинд, Анарендра, Тиллоттама, Даярам и Леа — пять человек?

— Поместимся, — отозвался автомеханик, — в машине пять мест, считая водителя.

— В таком страшилище? — удивилась Леа.

— Это конвертибл — открытая машина с одной дверцей с каждой стороны. Я поднял верх, — пояснил Арвинд.

— Не все ли равно, — перебила Сандра. — Нам всем нельзя уехать, будет подозрительно. Мы с Чезаре остаемся, выражаем сожаление хозяину и прилетим самолетом. Исчезновение Леа объясним тем, что она почувствовала себя плохо и уехала домой.

Окна виллы Трейзиша сияли призывным светом. Хозяин в палевом смокинге обрадованно приветствовал гостей на ступеньках, ведущих в холл.

Двое дюжих слуг, наряженных в белые фраки, стояли у дверей на лестнице, ведущей в сад.

— Вы пришли пешком? Я не слышал вашей машины, — спросил Трейзиш, склоняясь к руке Сандры.

— Мы ошиблись переулком и убедились в этом, лишь отпустив такси. Но пустяки — пятиминутная прогулка.

— В такой обуви? — Трейзиш посмотрел на трехдюймовые «шпильки» Сандры и босоножки Леа.

— Мы в Италии привыкли к прогулкам. По вечерам, над морем. Здесь жара изнеживает, но прежняя привычка еще осталась.

Дом, снятый продюсером, оказался обширным, с несколькими гостиными в нижнем этаже и верандой, выходившей в густой сад.

К удивлению итальянцев, гостей собралось мало. Всего две женщины, обе в европейских костюмах, встретившие итальянок неприязненными взглядами. Шестеро мужчин — все, очевидно, состоятельные и уверенные в себе люди. Один, толстый и усатый, с горбатым носом и глазами навыкате, немедленно рассыпался в любезностях перед маленькой Леа, убедился, что она плохо знает английский, и перешел на французский. Толстяк объявился любителем драгоценных камней и украшений, и между ними завязался оживленный разговор. Леа сразила нового знакомца, сказав: «Выбирайте жемчуг утром, у окна, выходящего на север», совет, услышанный ею от японского художника Минору Терада, учившегося в Италии. Терада был сыном известного торговца жемчугом. А когда Леа открыла ему еще один секрет Терады, сказав, что для сохранения блеска жемчужин их надо мыть два раза в год в мыльной мягкой теплой воде и семь раз в год перенизывать ожерелья, причем только на натуральный шелк, отнюдь не на нейлон, толстый бомбеец достал записную книжку.

Сандра поискала взглядом Тиллоттаму и, не найдя ее, спросила у хозяина, где она. Трейзиш, недобро нахмурившись, сказал, что Тиллоттама со вчерашнего дня больна и сегодня не выйдет к гостям. Тогда Сандра захотела повидать Тиллоттаму. Трейзиш отдал какое-то распоряжение слуге и повел Сандру через боковую гостиную на выходившую в сад веранду. Тиллоттама вышла туда в черном сари. Сандра впервые видела девушку в этом наряде и еще раз подивилась ее одухотворенной красоте.

— Я вас оставлю на несколько минут, но не задерживайтесь, пожалуйста. Сейчас мы будем садиться за стол.

Сандра поспешила передать все, что узнала от Рамамурти. Тиллоттама изменилась у нее на глазах. Голова ее высоко поднялась, нетерпеливая и отважная усмешка обнажила зубы под короткой верхней губой. Послышались шаги Трейзиша.

— Я передам, чтобы они были под верандой примерно через час, — поспешно шепнула Сандра, — сюда придет Леа. Прощайте, до встречи в Мадрасе!

Тиллоттама обняла итальянку так крепко, что у той захватило дух, поцеловала совсем как европейская женщина и исчезла за сдвинутой в сторону занавесью. Сандра торопливо закурила и перегнулась через перила, стараясь разглядеть, нет ли кого в саду.

На веранду вышел хозяин.

— Что же вы здесь в одиночестве? — Трейзиш взял ее под руку.

Сандра обещающе рассмеялась, послушно дав отвести себя к столу.

Только на несколько минут ей удалось незаметно подойти к Леа, чтобы предупредить ее и Чезаре. В разгар ужина художник захотел набросать портрет своей соседки — женщины с маленьким злым лицом и длинной змеиной шеей — и обнаружил, что его золотой карандаш забыт им в гостиной, извинился и вышел. Крепкие напитки подогрели оживление до того вялой компании, разговоры становились все громче. Трейзиш пил много, старательно угощая Сандру. Игра с продюсером, оказывавшим ей все более настойчивые знаки внимания, и ожидание готовящейся развязки взвинчивали нервы, а выпивка кружила голову и подбивала на какой-нибудь дерзкий поступок. Только опасение испортить планы друзей сдерживало накипавшее желание созорничать. Чезаре вернулся и едва заметно мигнул. Леа встала и вышла.

— Мы будем танцевать сегодня? — громко спросила Сандра, и Трейзиш вскочил с неуклюжей готовностью.

— «Коктейли и смех, поцелуи и потом…» — запела Сандра американскую песенку. — Что же потом?.. — Она сделала несколько па в такт пению и взглянула на американца искоса, остро и призывно.

Гости зааплодировали. Трейзиш, покраснев еще сильнее, подошел к Сандре.

— Прошу вас на одну минуту в гостиную. Я хочу вам кое-что показать!

Это вовсе не входило в планы, и Сандра уголком глаза уловила встревоженный взгляд Чезаре. Но Трейзиш уже завладел ее рукой и упрямо тянул в боковую гостиную. Пожав плечами, Сандра повиновалась. Трейзиш плотно прикрыл за собой дверь, подвел ее к резному шкафчику, стоявшему перед зеркалом на вычурных резных ножках.

— Просто в знак дружбы… и больше, чем дружбы! — сказал он, доставая ящичек, обтянутый золотистым шелком.

Сандра отвела его руку, но он раскрыл коробку. Внутри был хрустальный, отделанный золотом флакон в виде большой земляничной ягоды.

«Духи „Земляника“, — догадалась Сандра. — Самые дорогие, какие я знаю…»

— Благодарю вас, но я ненавижу запах земляники даже в таком облагороженном виде. Сейчас у меня французские «Когти грифа». О, разумеется, только для специальных случаев, вроде сегодняшнего. А на каждый день я всему предпочитаю «Селюи» — это мой запах. Так что подарите лучше вашу «Землянику» Тиллоттаме.

Трейзиш поставил ящичек и неловко усмехнулся.

— При чем тут Тиллоттама? Сейчас мне нужны вы — такая же очаровательная, как моя заочная любовь Чело Алонао. Знаете, что вы до странности на нее похожи… — Он умолк и прислушался.

Прежде чем Сандра смогла как-нибудь остановить его, Трейзиш очутился на веранде. Тиллоттама и Леа стояли возле перил.

— Зачем ты здесь? Я приказал быть наверху! Подслушивать, следить за мной?! — Он схватил ее за руку и рванул к себе.

Леа, не понимавшая ни слова (Трейзиш говорил на урду), бросилась на защиту, но продюсер грубо оттолкнул ее.

— Прошу не вмешиваться! Тиллоттама, сейчас же наверх!

— Уберите ваши грязные руки, негодяй! — четко сказала Леа по-английски.

Трейзиш схватил Тиллоттаму за талию и потащил к другой двери. Тиллоттама влепила ему пощечину, вырвалась и кинулась к перилам, но Трейзиш опять схватил ее и получил удар еще крепче. Разъяренный, он сбил ее с ног, охнул от пинка, нанесенного ему Леа, отшвырнул итальянку и наклонился над упавшей Тиллоттамой. В это время через перила веранды перескочил Даярам. Не раздумывая ни секунды, он пнул Трейзиша в обтянутый брюками зад. Продюсер отлетел в угол террасы и распластался на цементном полу. Рамамурти поднял Тиллоттаму и шагнул с ней к перилам. Трейзиш вскочил и стал вытаскивать из заднего кармана пистолет.

«Все погибло!» — мелькнуло в голове оцепеневшей Леа.

Даярам выхватил подарок инженера Сешагирирао быстрее, чем полупьяный и ошарашенный ударом продюсер, направил дуло в его ненавистное лицо и нажал спуск. В широко раздутые ноздри, выпученные глаза и раскрытый рот Трейзиша ударила струя едкой жидкости. У Трейзиша перехватило дыхание, он выронил пистолет и, закрыв лицо руками, с воем грохнулся на пол, кашляя, чихая и икая. На веранду вбежали Ахмед и еще один слуга. Недобро усмехаясь, Даярам поверг их рядом со своим хозяином. Распыленная отрава заставила расчихаться Леа и Тиллоттаму. Они перепрыгнули через перила и были подхвачены подоспевшим Анарендрой. Все четверо побежали по дорожке сада.

Очевидно, сад охранялся, потому что на громкий свист, раздавшийся из-за кустов, сбежалось пять или шесть рослых людей со свирепыми лицами горцев Пакистана. Они настигли беглецов у ворот.

— Беги, Даярам! — крикнул Анарендра. — Я догоню тебя!

Поклонник хатха-йоги с непостижимой быстротой уклонился от страшного удара пружинный дубинкой со свинцовым шариком, схватил противника, поднял, как мешок, и сбил им с ног второго нападающего. Затем Анарендра вдруг покатился по земле, спасшись от удара ножом в спину, вскочил и ногой выбил нож. Тут он услышал спокойный голос своего учителя:

— Беги, пора, не задерживайся! — С привычным послушанием Анарендра выскочил за ворота. Шарангупта неуловимым толчком ноги сбил кинувшегося было вдогонку человека и приготовился встретить нападение остальных. Молчаливой каменной глыбой он стоял перед нападавшими, и его недвижное спокойствие навело на тех страх. Один, самый смелый, отпрыгнул в сторону, вытащил длинный нож и стал обходить Шарангупту сзади. Все дальнейшее произошло в одно мгновение. После, при расспросах Трейзиша, люди так и не смогли объяснить, что случилось. Шарангупта прыгнул в сторону человека с ножом, раздавил ему руку и швырнул его в остальных так, что тех будто смело ветром. Спокойно осмотрев груду стонущих тел, Шарангупта пошел к воротам. На мгновение он задержался около одиноко стоявшего у подъезда «сандерберда» хозяина — гости приехали на такси или отпустили на время свои машины. Со вздохом сожаления Шарангупта открыл дверцу и взялся за рулевое колесо. Чудовищные мускулы спины вздулись, послышался скрипящий стон металла. Хатха-йог бросил оторванный руль в кусты и тем же неспешным шагом вышел за ворота, растаяв в темноте. Единственным свидетелем его подвига оказался Чезаре, выбежавший в лоджию подъезда в тревоге за Леа и своих индийских друзей. Чезаре заметил тусклый свет фар, мелькнувший по склону Малабарского холма. Облегченно вздохнув, Чезаре закурил и отправился разыскивать Сандру.

Он нашел ее в центре внимания ничего не подозревавших гостей, которым она рассказывала анекдоты из жизни итальянских кинозвезд.

— Дай мне сигарету, Чезаре! — Сандра вопросительно посмотрела на него.

Чезаре, протягивая портсигар, поднял большой палец. Сандра весело сверкнула глазами.

— Где же наш милый хозяин?

В столовую ворвался Трейзиш с пистолетом в руке, с распухшим и измазанным лицом. За ним бежали с ружьями в руках Ахмед, шофер и свирепый горец, исполнявший обязанности садовника. Гости в ужасе вскочили, опрокидывая стулья и бокалы с напитками.

— Грабеж в доме! — заревел продюсер. — Скорей, вы, трусы, свиньи, обезьяны! Скорей! Они не могли убежать далеко!.. Простите, господа! В дом ворвались бандиты. Они убежали, но я должен… — Остаток фразы гости не услышали, а через секунду с улицы раздался нечленораздельный вопль: Трейзиш обнаружил отсутствие руля у своей машины. Ругань понеслась в раскрытые окна с аккомпанементом разноголосых оправданий людей, охранявших сад. Топот ног — и все стихло.

— Я думаю, Чезаре, — спокойно сказала по-английски Сандра, — нам пора домой. Хозяину не до нас!

Гости стали вызывать по телефону свои машины и такси.

Вернулся Трейзиш. Тяжело дыша, он подошел к телефону.

— Скажите же, наконец, что случилось? — спросила его Сандра. — Вы выскочили от меня из гостиной точно безумный и исчезли. На вас напали? Кто?

Трейзиш осмотрел комнату, недобро усмехнулся.

— А где ваша подруга?

— Кстати, о Леа, — сказал, подходя к Трейзишу, Чезаре. — Она вбежала сюда в слезах, сказала мне, что вы ее оскорбили. Я не успел остановить ее, она вышла за ворота и села на проходившее такси. Потрудитесь объяснить!

Трейзиш зловеще оскалился и, махнув рукой, протянул руку к телефону. Чезаре положил на трубку руку.

— Сэр, вы оскорбили мою жену! Я требую объяснения, черт побери!

— Вы пьяны, синьор Пирелли! Оставьте меня!

— Нет, это вы пьяны, мистер Трейзиш! Возмутительно! Вы приглашаете нас в свой дом, напиваетесь, пристаете к моей жене, носитесь с заряженным револьвером в руке! Что все это значит?

Трейзиш задохнулся от безумной ярости и некоторое время не мог произнести ни слова. Ему ничего не стоило бы проучить этого итальянского проходимца, но… дело оборачивалось не в его пользу. Выдавив из себя кривую улыбку, он сказал:

— Я, приношу извинения вашей жене и вам. Она оказалась около меня в момент… хм… семейной сцены и, не поняв ничего, вмешалась в нее. Мне пришлось оттолкнуть ее, о чем сожалею! А теперь, простите, я должен срочно позвонить в полицию. — Гости стали разъезжаться.

— Думаю, что все сошло отлично, — сказал художник Сандре, когда они мчались в такси в гостиницу.

Сандра спросила:

— Теперь в Мадрас?

— Да, по плану. Билеты заказаны. Я пойду их получать, а вы сложите вещи в гостинице. Самолет идет в два часа ночи, и нам следует испариться, прежде чем этот киногангстер начнет снова домогаться вашей взаимности. Все идет превосходно, Сандра, дорогая! Как приятно мнить себя добрым волшебником!

Веселая уверенность Чезаре стала бы куда меньше, если бы он мог подслушать разговор двух людей недалеко от кассы, в которой он брал заказанные билеты.

— Ты был прав, — говорил один, в темных очках, — это он, тот проклятый итальянец, который удрал от хозяина в Кейптауне. Сгребем целый гранд (тысячу долларов)!

— Не понимаю, что возится с ним хозяин? Пришить его — и концы в воду. А то сколько канители.

— Не нашего с тобой ума дело! Ясно, пришить пока нельзя, сначала надо что-то вытянуть из него. Да нам наплевать, платят, и ладно…

Анарендра догнал Тиллоттаму, Леа и Даярама у самого платана, где стоял автомобиль. Арвинд ждал с распахнутыми дверцами, переминаясь от нетерпения. Громадная машина взяла с места совершенно бесшумно. Арвинд не зажигал фары, и автомобиль крался по темной улице. Только подфарники, точно подслеповатые глазки, светили совсем низко в землю. Прохожие почти не встречались на улицах этой фешенебельной части Бомбея. Арвинд ехал быстро, но осторожно, малейший уличный инцидент погубил бы блестящую операцию «похищения девадаси», как назвал ее Анарендра по фильму, в котором он недавно участвовал вместе с Тиллоттамой.

Обе женщины поместились на заднем сиденье, вместе с Даярамом, на мягком, точно лайковая перчатка, сафьяне, прошитом мелкими поперечными валиками.

Машина проехала фабричные районы Парел и Дадар, вынеслась на магистральное шоссе и задержалась на Шайонской дамбе, где плотный поток машин и повозок двигался в обе стороны, хотя было уже половина одиннадцатого ночи. Наконец машина выбралась на свободное шоссе, и тотчас светящий слабым зеленым светом кубик указателя скорости пополз по длинной линейке спидометра. Воздух, начал глухо реветь, обтекая крышу. Леа успела заметить мелькнувший справа указатель поворота на Лонавлу.

Машина, покачиваясь и вздрагивая, летела в однообразном мраке по широкой магистрали, легко обходя попутный транспорт. Яркие фары пробивали темноту на двести метров вперед и автоматически затемнялись, встречаясь со светом других машин.

Тиллоттама, вся дрожа от пережитого, прижималась к Леа, украдкой взглядывая на сидевшего рядом Даярама. Стремительно несущаяся машина, увозившая ее из долгого унизительного плена, казалась сном, сказкой, волшебной колесницей старинных преданий, летящей во мраке все дальше в неведомое, нежданное, но