Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Часть 12






Это как в стакан, в котором не единожды застаивался кофе, наливать минералку. Тёмный налёт так и останется на стеклянных стенках, даже если самого привкуса уже нет. И жидкость, омывая нёбо, всё равно горчит. Странный привкус оседает где-то в глотке. Не избавиться. И так раз за разом, пока не отполируешь чёртову кружку. И так каждый раз. Половина ёмкости тёмной гадости – и всё приобретает её привкус.
Я себя заключённым в гранёные стенки чувствую. Облитым неведомой дрянью, после которой всё на один вкус. Горькой мерзости.
Я смутно помню, как он отпустил меня, позволив просто съехать по стенке, царапая колени о намокшие бетонные блоки. И совершенно не помню, как оказался дома. Макс притащил, или же я сам приполз на автопилоте?
Приполз, а после заперся в ванной, кажется. Смутно помню это ощущение. Ощущение, когда до костей продирающий морозом по коже поток постепенно меняется на тёплые упругие струи. И привкус мыла. До сих пор на языке. Глаза щипало. Схватил первый попавшийся под руку брусок и сейчас явственно ощущаю, как пахну щёлочью и хозяйственным мылом. Кожу стягивает так, словно я внезапно вырос из собственной шкуры. Оно попадало везде. Глаза, уши, губы, нос… Но я только жмурился и тёр, тёр, тёр…
Но кажется, всё равно грязный. Как бывалая проститутка перепачканный прикосновением рук. Грязный не столько потому, что чёртово тело получает удовольствие от… от всего этого, а потому что эйфория топит сознание. Заглушает разум, и ни черта с этим не поделать.
Низко… Так низко пасть.
Плохо и стыдно. Прежде всего, перед самим собой. Стыдно, что всё так. Что я ничего не могу сделать.
Ощущаю себя ни много ни мало размазанным по плафону комаром. И искусственный свет плавит, мало того, что кишки и так уже размазаны по стеклу.
Отвратительно. Грязно…
Кажется, футболка прилипает к телу из-за чего-то липкого, тягучего, как кровь.
Сколько тобой её пролито? Знал бы я с самого начала, какова твоя истинная природа… Только бы я знал, и не было бы совершено дурно пахнущей кучи ошибок. Ошибок, некоторые из которых могут стать фатальными. Для Оксаны.
Оксана… Знать бы мне с самого начала – в жизни бы не взял в руки скальпель, не порезался, не разбудил эту… этого… тебя.
Сожалею. Десятки раз сожалею.
Растерянно оглядываюсь, механически скидывая вещи в рюкзак. Зарядка для мобильника, сам телефон… Вторая футболка на всякий случай… Пустой потёртый кошелёк с банковской картой.
Только сейчас понимаю, что я собираюсь сделать. И ещё гаже на душе. Но мне нужен, нужен перерыв. Пара дней. Хотя бы одни сутки. Хотя бы осознать, позволить себе поразмыслить, не опасаясь, что за оконными занавесками проявится человеческий, – и человеческий ли? – профиль.
Так и не спал и вряд ли скоро смогу. До дрожи в коленках боюсь. Не представляю, что со мной будет, прикоснись ты ещё раз. Не хочу. Не хочу… Каждая клеточка тела против.
Страх, презрение, отвращение?
Что я сейчас к тебе чувствую?
А к себе?
Что я чувствую к себе?
Качаю головой. Слишком сложный вопрос. Для меня сейчас слишком много вопросов. И появление этого странного существа, – нет, не так, – брата Макса всё только запутало. Усугубило. Расширило рану и ядом обмазало.
Поэтому бегу, как крыса с тонущего корабля. Бегу из собственного дома, запрыгнув в мокрые кеды и тихонько захлопнув дверь в квартиру.
Вот уж действительно горечь кофейной гущи.

***
Во всех плановых блоковых пятиэтажках подъезды одинаковые. Разве что цвет стен да количество надписей на этих самых стенах варьируется. А так – один в один. Всегда заплёванные ступеньки, зассанные углы и оторванные почтовые ящики.
Все одинаковые. Но только не тот, в котором живет Лёха. Больше засрать уже нереально. Даже бомжи зимой брезгуют. Так же и я не могу не кривиться, переступая через подсохшие воняющие лужи и перепрыгивая через захарканные шелухой ступеньки. А надписи, надписи на стенах… Если бы я был ответственным за культурное развитие молодежи в нашем недогороде, то именно здесь бы открыл музей современного искусства. Граффити, пентограммы всех мастей и размеров, «Катя шлюха в ноздрю переебаная» и телефон этой самой Кати, использованные презервативы и даже одна развёрнутая прокладка, мимо которой я резво пробежал на пролёт выше.
Брр… Интересно, сколько Лёха платит за свою однушку? Я бы больше чем за пятёрку не сдавал, а то может и меньше.
Наконец пятый. Ещё с десяток ступенек, и у нужной мне двери.
Почему-то останавливаюсь. Почему-то… Почему-то вся эта затея разом кажется мне идиотской.
Неужели он действительно не сможет меня найти, если захочет? А если не сможет, то что сделает, когда всё-таки увидит? Стоит ли оно того, или лучше, пока не поздно, вернуться к себе и изо всех сил строить из себя паиньку? А что если Лёха попадётся под горячий… клык? Что тогда?
Башка просто пухнет, идёт кругом. Чёртово «что делать?» уже доконало меня больше, чем это вообще может быть возможно.
А, ну нахрен. Будь, что будет.
Цепляюсь за перила и, перескакивая через три ступеньки, поднимаюсь на последний этаж.
Обшарпанная коричневая дверь справа, без глазка. Звонка тоже нет, только некогда подсоединённые к нему провода торчат.
Энергично барабаню кулаком по блеклой поверхности и отступаю назад только тогда, когда слышу гулкие шаги. Щёлкает замок, и высовывается тщательно зализанная гелем башка Лёхи.
– Привет! А ты резво! Забегай!
Угу, быстро. Меньше часа назад звонил. Просил политического убежища, можно сказать. Только вот сейчас сокрушаюсь и жалею о том, что не скинул смской вместо того, чтобы говорить вслух.
Тук-тук... «Это тётя паранойя, можно я останусь у тебя?». Да нет проблем. Залетай, чо. Диван для гостей справа, только попроси апатию подвинуться. Вон она как развалилась, расплылась своей жирной задницей на всю ширину сидения.
Захожу и опасливо озираюсь.
Бред… Нету здесь его. Нет.
Расшнуровываюсь и отмечаю, что пол в прихожей относительно чистый. Возможно, даже на этой неделе мытый. Неужто у этого распиздяя завелась девушка, владеющая тряпкой?
Хм, хм… Даже. Хотя было бы занятно: плавающий от «истинных не мёртвых» готов до ссущих в кроссовки панков Лёха и йуное упоротое по Коэльо существо. Почему по Коэльо? Всех знакомых готок он уже перетрахал, да и ни одна из них не опускалась до банальной уборки. Неча прерывать думы о высоком пошлым бытом. А уж предположить, что Алексей сам навёл порядок… Нееет, проще поверить в Ктулху.
Прохожу в единственную комнату. И тут рамштайн тихонько скрипит в старых колонках. Вижу, как Лёха деловито роется в сваленном на стул шмотье и, выковыряв нужную толстовку, критически её осматривает на предмет пятен и прочего свинячества.
– Ну, что, братишка? Ты в опале? Проблемы с родителями?
– Как-то так, ога.
С роднёй, если быть точным. Но не стану же я рассказывать другу, пускай и лучшему, что прячусь от невесть чего, пока моя сестра, покусанная этим невесть чем, ишачит в городской лаборатории, пытаясь выяснить что-нибудь. А дон Хулио в это время собирает свой первый бластер, пока Кармелита танцует на осколках разбитых надежд и…
Тфу, блять. Даже сейчас в башку лезет один бред. Вылечиться бы, да боюсь мне поможет только лоботомия.
– А ты куда мылишься? – интересуюсь скорее для проформы, нежели мне было действительно это интересно. Слишком выжат.
– Да… Тут недалеко.
– Очередной упоротый торч?
– Угу, – довольно урчит Лёха и, выбрав среди сваленной горы тряпья относительно чистую шмотку, быстро натягивает её через голову, – Чего такой кислый? Мож со мной?
– Не… Мне бы просто проспаться.
– Ну, так спи. Я только завтра… Ну, крайняк через два дня вернусь. Оставлю тебе ключи, кинешь в почтовый ящик.
Не могу не сдержаться, чтобы не хмыкнуть. Ну, да. Даже если ключи и упрут, тырить тут всё равно нечего. Разве что выцветший ковёр со стены снять, и тот скорее является оружием массового поражения аллергиков, чем ценностью.
Бездумно шарюсь вслед за бегающим Лёхой, прижимая к себе рюкзак, и только когда тот, зашнуровав сапоги и махнув мне рукой, сваливает за дверь, выдыхаю и, помедлив, тут же запираюсь на все замки. Ещё и ключ оставляю в скважине.
Отбрасываю рюкзак и бреду на кухню, надеясь, что произошло чудо, и вместо повесившейся мыши в холодильнике у друга есть ещё что-нибудь.
Угу, конечно… Чистые полки. Ну, как чистые… Заляпанные пятнами высохшего кетчупа и ещё невесть чего.
Вздыхаю и, порыскав по полкам, нахожу початую пачку листового чая и немного сахара. Ну, сойдёт.
Предварительно промыв, ставлю чайник. Щелчок. Сам опускаюсь на табуретку. Ладони привычно уже обхватывают голову, стискивая виски.
Что мне делать?
Что мне теперь делать?
Сколько я могу просидеть здесь?
Сколько времени у сестры?
Почему мальчишка в капюшоне просто отпустил меня? Почему не укусил?
Сознания касается что-то. Что-то такое, чего я пока не знаю. Что-то близкое, совсем на поверхности. Что-то, что я обязательно должен знать.
Подождите-ка… Думай, думай…
Это «что-то» напрямую связано с этим ребёнком. Или же с тем, что он мне рассказал?
Ну, точно же!
Вскакиваю на ноги.
Идиот, идиот! Как сразу-то не понял?! Он же разговаривал со мной! Разговаривал, а не рычал, подобно тем голодным тварям! Конечно же! Значит ли это, что у Оксаны тоже есть шанс? Значит ли, что он знает что-то, что смогло бы вытащить её со дна страшной мясорубки? Что если это и есть выход? Младший брат Максимилиана, а по всему выходит, что он лишь немногим моложе Макса. А значит, смог побороть этот самый вирус? Но… Тогда совсем ничего не понимаю. Почему сам Максимилиан считает, что выхода нет? Или же… Или же всего-навсего умалчивает, предпочитая роль наблюдателя? Какой в этом смысл? Какая выгода?
Непроизвольно вздрагиваю, когда чайник закипает и отключается.
Хватаю его за ручку и неосторожно обжигаю пальцы о горячий металлический бок. Едва ли замечаю это. Наливаю полную кружку кипятка и щедро насыпаю заварку прямо из пачки. Столько же сахара. Вот байда-то выйдет… Но сейчас это волнует меньше всего.
Что если решение совсем на поверхности?
Что если ничего ещё не потеряно? Не потеряно для Оксаны.
Бросаюсь в коридор и роюсь в рюкзаке в поисках мобильника. Столько хлама… Ни дать ни взять – бабский баул. Хоть той-терьера заводи, и пусть себе срёт в сумку. Один хрен, мало что изменится.
Наконец пальцы натыкаются на корпус. Выуживаю и, по памяти набрав номер, не могу нажать кнопку вызова…
А если он там? Что если он с ней? Тогда я не смогу ничего рассказать.
Явственно понимаю, что Макс не должен найти брата. Не должен, потому что это означает конец. Тогда Оксану не спасти.
Думай, думай…
Извилины скрипят. Физически чувствую.
Нет. Нельзя звонить. Выдержать паузу. Отдохнуть немного, снова всё переосмыслить и тогда уже предпринимать что-то.
Но Ксана… Сколько у неё ещё времени? Вообще, как она?
Кусаю губы и всё-таки жму кнопку вызова.
Вслушиваюсь в длинные гудки, но не подношу трубку близко к уху. Так мне кажется безопаснее.
Не берёт.
Скидываю и набираю ещё раз. После ещё раз.
И, наконец-то, на пятый, когда я уже сажусь пить свой чифир, берёт трубку. Вместо «алло» сходу спрашивает, как я. Должно быть, знает, что Макс искал меня.
– Всё в порядке. Сама-то как?
Невесело усмехается, и я слышу ещё кучу голосов на заднем фоне. Всё ещё в лаборатории, значит.
– Всё время хочу жрать. Жрать и давиться, давиться и жрать.
– Узнала что-нибудь?
Невнятно мычит и что-то жуёт, кажется. Терпеливо жду, пока, прихлёбывая, запьёт и отставит кружку в сторону.
– Узнала. Но не по телефону же?
– Хорошо, хорошо… Но это поможет тебе хоть как-нибудь?
– Думаю, поможет. Послушай, где ты, Ярослав?
Чо? «Ярослав»? Что за бред покусал мою сестрёнку? Звучит как-то…Так, словно она нарочно привлекает моё внимание. Что если так и есть? И всё дело в том, что за её плечом есть кто-то ещё? Например, скажем, кровосос? Но что ему там делать, он же обожрался на несколько суток вперёд. И всё же…
– Не дома. Хочешь, чтобы я приехал? – как бы невзначай интересуюсь, на деле пальцами стискивая кружку, внимательно вслушиваясь.
– Нет. Там и оставайся. Я сама наберу, как понадобишься. Отдыхай.
И тут же отсоединяется. От чего отдыхай-то? Как много ей известно? Интересно, больше или же меньше, чем мне сейчас? И если Макс сейчас рядом с ней, то что он ей рассказал? Как много…
Откладываю мобильник в сторону и задумчиво делаю глоток сладкой, невозможно крепкой гадости. Теперь точно не усну. Ещё глоток. Кажется, уже не так плохо. Или всё дело в том, что язык настолько вяжет? Вот уж «принцесса дури» так «принцесса дури».
Допиваю медленно, нарочито растягивая жидкость. Цежу её, пока стакан полностью не остынет, а толстый слой запарившейся заварки не начнёт попадать в рот.
Тьфу, блин. Я конечно голоден, но не настолько, чтобы жрать листья, собранные на горных плантациях чего-то там.
Тщательно мою кружку, отскребая от её стенок застарелый налёт.
Даже как-то проще стало. Отпустило немного.
Моргаю и, прикинув, сколько я ещё продержусь, иду шариться по Лёхиным полкам. Авось, найду чего почитать, и меня срубит куда быстрее.
И чего у нас тут…
Забираюсь на кровать с ногами, чтобы дотянутся до висящей над ней полки. Вот что-что, а кровать у него явно примечательная. С какой только помойки утащил? Железные спинки и каркас, скрипучие старые пружины под матрасом, которые жалобно воют, прогибаясь под весом моей тушки. Но огромная. Двуспальная. Я явно мог бы дрыхнуть поперёк.
Так, и что у нас тут?
Обычно люди держат свои грязные секретики в прикроватной тумбочке, Лёха же хранит всю свою подборку порнографии над этим советским траходромом. Журналы с сиськами, журналы с большими сиськами, журналы с большими измазанными краской сиськами. Журналы с томными барышнями в корсетах и с голыми сиськами, разумеется.
Хм… Даже теряюсь от такого разнообразия. Но тут подмечаю толстенный обшарпанный корешок под кипой всей этой макулатуры. Подцепляю и тяну на себя, между делом сбросив на кровать моток скотча. Он-то тут ему зачем? Порвавшиеся презервативы перематывать?
Ну, да ладно, что тут у нас за книжечка? Опаньки. Не ожидал. Эзотерика. Даже растерялся на секунду.
Улёгся на кровать, предварительно вытянувшись и распахнув вечно задёрнутые шторы, чтобы было удобнее читать.
Листаю и открываю где-то на середине. Наугад. Надо же, как удачно. Сразу в начале нового раздела. «Внетелесный опыт»…

***
Липкая лента неприятно стягивает кожу, когда некто неосторожный приматывает мои запястья к изголовью.
Совершенно не сопротивляюсь. Только ноздрями втягиваю в себя едкий запах клеящей основы скотча.
Больно. Совсем немного.
После фиксируются лодыжки. Намертво к бёдрам.
Рывком разводят ноги.
На мне ничего нет.
Ни одной нитки. Ни куска ткани.
Воздух холодит кожу. Холодит так же, как гладкие длинные пальцы.
Кажется, я очнулся именно от прикосновения этих рук и, распахнув глаза, в ужасе отпрянул назад, больно приложившись затылком о спинку.
Едва дышу, лёгкие сжимаются от недостатка кислорода. И вся спина мокрая от пота.
Страшно. Так страшно.
Потому что, нависнув сверху, на меня смотришь именно ты.
Смотришь, словно нарочно задерживая взгляд на моей шее. Смотришь так, чтобы я физически смог ощутить, как под этим взглядом плавится кожа.
И новой волной липких мурашек. От затылка и до копчика.
Дёргаюсь снова. Рывком пытаюсь высвободить руки, но жёсткие путы только врезаются в кожу. Приподнимаюсь на локтях.
Посмеиваешься и толкаешь назад, укладывая на лопатки:
– Ты меня рассердил. Не стоило тебе прятаться.
Сжимаю губы, так что побелели, наверное, и отворачиваюсь, упорно смотрю в сторону. Негромко, в полголоса хмыкаешь и отклоняешься назад. Под натуженный скрип чёртовой кровати. Очень пошлый скрип. Прикосновение холодных губ к коленке…
Дёргаюсь от неожиданности, но разве вырвешься? Только терпеть, покрепче сжав зубы.
Прикусываешь, щипаешь зубами.
Ничего не могу с собой поделать. Вздрагиваю. Каждый чёртовый раз, когда касаешься, вздрагиваю.
Перебираешься вперёд, поближе, дышишь мне в шею, ниже, кончиком языка касаясь ключицы. Сжимаю веки. Не видеть, не видеть…
И только чувствовать. Так много чувствовать. Так много, полно, в десятки раз сильнее чувствовать… Как длинный язык выписывает узоры на моей груди и, помедлив, касается соска. Лижет и его, подцепляет, поглаживая, пока он не затвердеет, а после втягивает в рот, чтобы легонько сжать зубами, прикусить, но вовсе не для того, чтобы глотнуть крови.
Издеваешься. Я знаю. Знаю…
Липко и холодно. Холодно и противно. Противно и… хочется.
Хочется, чтобы мне не было стыдно, как в прошлый раз, за все то, что ты сейчас со мной сделаешь. Снова.
Хочется, чтобы после я не чувствовал себя никчёмной дойной коровой.
Хочется… Хочется, чтобы не было так жарко внизу, и мокрые липкие выступившие капли не пачкали моё бедро. Хочется потому что чертовски хочется. Тебя.
Скулы пылают, как после пары хороших затрещин. И сейчас, именно сейчас я хочу, чтобы мне было унизительно больно. Чтобы это хоть как-то сгладило нарастающее возбуждение, и все притихшие, было, противоречия разорались снова. Чтобы я смог вопить и отбиваться. Чтобы смог убедить себя, что ничего не мог поделать и на этот раз. Что хотя бы пытался…
– Открой глаза. Посмотри на меня.
Нет. Нет, нет, нет, нет.
– Давай, ты же так хочешь, чтобы тебя размазали ещё больше.
– Нет!
Не сдерживаюсь, вопль сам вырывается из глотки.
Тут же жалею об этом. Жалею, что снова смотрю на него. Смотрю, неловко приподнявшись и ощущая, как затекает шея. Пусть болит. Болит, как можно сильнее. Так проще… Проще…
Выдыхаю. Успокаиваюсь немного, пытаюсь взять себя в руки… и едва ли не кричу от неожиданности. Испуганный вопль гаснет почти сразу же, а ягодица ещё долго горит от шлепка.
Молчать, молчать. Сомкнуть веки и снова спрятаться. Спрятаться от шелеста ткани и ладоней, сжавших мои колени. Раздвинувших их в стороны.
Как стыдно. Открытый. Беззащитный. Униженный.
Больше всего на свете я сейчас мечтаю свернуться в калачик и спрятаться под одеяло. Снова дёргаюсь, было, но вздрагиваю и начинаю судорожно хватать воздух вмиг пересохшими губами, когда чувствую длиннющие острые ногти там, внизу. Ведут по мошонке и, чуть усилив нажим, поднимаются выше, проводят по члену и уже кончиками пальцев нажимают на головку. Гладят её, трут, сжимая уже всей ладонью, и нетерпеливо стискивают всеми пятью пальцами. Неторопливо вниз, так же медленно вверх… Едва-едва царапая, покалывая, явно играя, наблюдая за моей реакцией.
Реакцией… Как может реагировать тело зелёного сопляка на пальцы там? Реагировать так, как тебе это нужно.
Чувствую, как становится мокро. Всё так же неторопливо ласкаешь, и мне хочется провалиться в ад. В ад, в который ты меня так упорно тащишь. Тащишь, склоняясь между раздвинутых ног и, неторопливо примерившись губами, кусаешь за внутреннюю поверхность бедра. Совсем низко, так что прикасаешься лбом к своим собственным сжавшим меня пальцам. Место укуса немеет, и…
И всё становится в разы хуже. Потому что теперь, когда такая знакомая патока накатывает, я до безумия хочу, чтобы ты меня трахнул. Перевернул на живот и взял. Рывками вбиваясь так, чтобы до криков и сковывающей поясницу боли. До сжавшихся пальцев и стекающей по подбородку слюны. Чтобы старая кровать не выдержала и развалилась…
Пьёшь так гулко, что, кажется, теперь каждый глоток перебивает мой пульс. Вгрызаешься сильнее, и меня выгибает от боли, проклюнувшейся сквозь изморось накатившего наслаждения.
На куски рвёт противоречием.
Слезами на глазах обжигает и приторной сладостью заливает все остальные ощущения. Заставляет их засахариться и притупиться.
Стекает вниз, пачкает ткань. Пачкает меня. Густая, тёплая…
Отрываешься, поднимаешь голову, и я уже не могу на тебя не смотреть. Не могу не смотреть на перепачканный багровым подбородок и сияющие, как у кошки, глаза.
Завораживает. Не отпускает.
И только где-то на задворках сознания, на его крайних гранях стонет поверженная гордость, всё то, что от неё осталось. Жалкие крохи.
Улыбаешься от уха до уха и демонстрируешь клыки. Тоже красные. Смотришь прямо мне в глаза, смотришь и проводишь по ладони языком, и её пачкая. Ею же касаешься новой раны. Нажимаешь.
Больно.
Сжимаешь ещё раз и ведёшь пальцами ниже, щедро и меня пачкая.
Пачкая… Возможно ли больше? Возможно ли пасть ещё ниже?
Пачкаешь и растираешь промежность, ласкаешь член, и это кажется мне лучшим, что я когда-либо чувствовал.
Много, много. Здравый смысл уже сделал мне ручкой.
После живот. Ладонью, пальцами.
Не пошевелиться. Парализован. Всё как через толстую прослойку ваты. Не пробиться. Так, словно здесь я и не я вовсе. Не разобраться. Сладко, вкусно, но совершенно не реально.
Но всё меняется в один миг. Когда я, слишком забитый собственными нелепыми мыслями, пропускаю тот момент, в который ты поднимаешься и, подхватив меня под колени, входишь. Рывком. Так что я, зажмурившись, готовлюсь к новой боли но… её нет. Её вообще нет. Ничего нет, кроме охренительно яркого «хорошо», ничего больше. Даже пошлое хлюпанье теряется на фоне моего скулежа.
Не надо… Не так… Только не так!
Хватит!
Сжимаешь ноги и разводишь колени так, что мышцы тянет. Нависаешь. И ни черта больше не вижу. Только твой испачканный подбородок и губы. Совсем близко. В нескольких сантиметрах от моего лица. А ещё зубы. Острые выпирающие клыки.
Рывок за рывком…
Нет… Не надо… Не надо!
Не с тобой!
Прекрати!
Хочется кричать, но только стоны срываются с губ.
Ещё немного, и…
Рывком наклоняешься, и шею вязко мажет моей же собственной кровью, пачкает волосы. Пощипывает кожу, царапает клыками, и…

***
– Не надо!
Вскакиваю с диким воплем.
Рывком сажусь на всё той же кровати.
Одетый и один.
Отдышаться бы…
Неужто, только сон?
Чёртова эзотерика! Знал бы, что такая дрянь приснится, вообще бы не касался проклятой книги.
В комнате слишком светло. Солнце в самом зените и заглядывает в окна верхних этажей, прежде чем начать клониться вниз.
Очень жарко.
Встаю с кровати, чтобы было задёрнуть шторы, как…
Как что-то останавливает меня. Что-то, что заставляет сердце испуганно пропустить удар и ухнуть куда-то в живот.
Это ощущение. Безошибочно.
Так бывает, только когда ты в упор смотришь.
Медлю и, собравшись уже погрузить комнату во мрак, напротив отступаю назад, к кровати. Она вся залита густым солнечным светом. Сажусь и поджимаю под себя ноги. Оглядев комнату, убеждаюсь в правоте своей догадки.
Ты действительно здесь. За старым платяным шкафом, в густой тени. И взгляд… Смотришь так, словно знаешь, что мне приснилось. Знаешь, какие образы посещали мою и без того больную голову.
Может ли быть такое? Или всё это последствия недавнего «кошмара»? И кошмара ли?
Качаю головой, старательно переключаясь на более существенные сейчас вещи. Пара минут в звенящей ощутимой тишине. Так и висит между нами в воздухе.
Смотришь на меня, в глаза, я же пялюсь на твой подбородок и белый наглухо застёгнутый воротничок рубашки.
Пальцы сами стискивают покрывало, короткими ногтями впиваясь в ткань. Сжимают, и кисть начинает сводить.
Оборачиваюсь к окну.
Сколько у меня ещё времени? Сколько ещё пройдет перед тем, как солнечный диск скроется за соседней крышей? И потом… Что будет потом?
– Закрой шторы.
Вздрагиваю.
Один лишь только звук этого голоса, и меня всего наизнанку выкручивает. Сковывает. Даже, кажется, выпирающие швы на майке впиваются в кожу. Царапают.
Становится ещё неприятнее.
Не хочу. Не подходи ко мне.
– Ты вчера неплохо пожрал. Чего тебе ещё? Выметайся.
Как и ожидалось, правая бровь ползёт вверх, изображая якобы удивление. А разве ты на него способен? Вообще на что-нибудь способен?
Легонько кривишь губы в подобии отпечатка улыбки и отвечаешь совершенно ровно, упуская такую ненужную тебе вещь, как эмоции.
– Не стоит провоцировать на грубость. Солнце скоро сядет.
Можно подумать, я не понимаю… Чертовски хорошо понимаю.
Но молчу. Продолжаю испытывать его терпение.
Молчу, даже когда тёмные косые полосы ползут в мою сторону, заполняя собой большую часть комнаты.
Он уже не стоит на одном месте, он неторопливо прохаживается по залитой тенью половине и осматривается по сторонам, должно быть, выискивая что-то, чем можно было бы занять себя пока… Пока моя решительность не укатится за горизонт.
Но у меня всё ещё есть время! Есть время на пару-тройку реплик. Не знаю, как иначе обозвать весь тот информационный ком, распирающий мои виски.
Сглатываю, языком прохожусь по пересохшим губам, смачивая их слюной, и наконец-то собираюсь с духом.
– Я знаю, кто ты.
Останавливается и с некоторым интересом даже оборачивается ко мне. Интересом и зачатками насмешки.
– И кто же я?
Глубокий вздох… И я не могу промолчать, просто вертится на языке:
– Ублюдочная паразитирующая на других тварь.
В этот раз даже бровью не ведёт. И весь мой выпад теряет всю свою эффектность. Вообще теряет всякую значимость.
Подходит ближе и, быстро опустив глаза вниз, наклоняется ко мне, сжимая пальцами металлическую спинку кровати. Освещённую спинку кровати.
С добрый десяток секунд оба смотрим на то, как дымится его кожа. Оплавляется, начинает краснеть и едва ли не дымить. Расцветают ожоги.
Отступает, понимая, что ещё рановато для броска, а я необычайно чётко понимаю, что нужен ему куда больше, чем он хотел бы показать. Нужен, пусть даже как постоянный донор. А раз так, то почему бы не сыграть хотя бы на этом. Кто знает, какие преимущества я смогу получить, если моя догадка окажется верной.
– Не провоцируй меня, – шелестит где-то справа, и я оборачиваюсь на звук.
В горле пересохло. Воды бы. Один глоток.
Помоги мне решиться, слышишь? Помоги мне, тот, кого на самом деле нет. Сейчас или никогда.
– Это ты меня не провоцируй, – отвечаю и стараюсь, чтобы голос не дрожал.
Макс, кажется, даже удивлён. Или это игра теней так исказила его черты? Не разобрать.
– Или? – уточняет, словно между делом.
Но сейчас ему действительно любопытно. По-настоящему.
– Или я попросту отравлюсь, очень надолго испорчу вкус своей крови. Тебе это понравится, как думаешь?
На волоске. На волоске посреди пропасти. Если он сейчас рассмеётся или же скорчит презрительную гримасу, я полечу вниз. Всё быстрее и быстрее набирая скорость.
– Я не найду себе другой ужин, думаешь? – как-то странно коверкая слова, подстраивается под мою интонацию, спрашивает, и уголок его губ дёргается вниз.
Раньше я едва ли бы даже заметил, но сейчас… Сейчас сердце бьётся куда быстрее. Мне кажется… Нет, я уже уверен в том, что он себя только что выдал. С потрохами, одной-единственной косой ухмылкой.
Но всё ещё опасливо, подозрительно. Продолжаю, старательно подбирая слова, боюсь ошибиться.
– Не найдёшь. Если бы нашёл, был бы сейчас здесь? Сейчас не средневековье, и растущая гора трупов не останется незамеченной. Как и орда жаждущих крови недотрупов. Так что скажешь, кто от кого зависит?
И в ответ тишина пустотой режет мне уши. Закрывает их пухлыми ладонями. Звенит.
И пульс с ума сходит. Бьётся быстро-быстро жилкой на шее.
Моргаю, ничего не меняется. Он так и вышагивает по комнате, наворачивая круги, молчит. Отчего-то напоминает мне Шархана из когда-то любимого мультика. Большая опасная кошка. Злобная ночная тварь. Но хвост бьётся из стороны в сторону, нервно виляет, а сам хищник мечется, мечется по отведённым ему метрам и, несмотря на всю свою силу, не в состоянии изменить что-либо.
Угадал? Я прав?
Не верю. Даже ни на секунду не допускаю мысли о том, что он может зависеть от меня. От моей крови, но разве это меняет дело?
Нисколько.
Я не должен прятаться по углам, это я должен решать, когда отпереть клетку.
И странный привкус на нёбе. Странный, солёный, непривычный.
Что если не я должен быть его, а..?
Больше не прячу глаз. Слежу за каждым его движением. И на секунду, когда он в очередной раз поворачивается ко мне спиной и оборачивается через плечо, наши взгляды пересекаются.
Щурится жёлтыми щелками и чуть опускает подбородок.
Поднимаюсь на ноги под скрип пружин. Прогибаются под моим весом. С пятки на носок, и…
Едва ли не пьянея от собственной храбрости, переступаю через спинку, спрыгивая на пол. Шаг вперёд. Оказывается рядом тут же.
Почти вешаюсь, вцепившись в его плечи.
Как же дрожат пальцы… Судорогой пробегает по всем без исключения фалангам, покалывает. Покалывает, раззадоривает и взглядом этих глаз. Прищуренных, не таких холодных, как обычно. Неужели, уязвлённых? Нет, не верю – ты же не можешь позволить себе так много эмоций разом.
Ближе, привстать на носки. Коснуться лбом твоего носа. Ещё приподняться. Какой же всё-таки высокий…
Ладонь скользит по его спине, гладит ткань пиджака и задирает его, выдёргивая заправленную рубашку. Холодный шёлк кожи под пальцами… И чёткие, структурные, словно набивной рисунок, вновь потемневшие шрамы. Разгладятся ли?
Ближе невозможно. Сердце толкается в твою грудь. Дыханием касаюсь шеи.
Похоже, что я боюсь?
Нельзя вслух. Слишком пошло получится, слишком ярко, просто слишком сейчас.
Вдох, вдох, вдох… Жадно глотаю. Не отпускаю взглядом твои губы.
Тонкие, твёрдые, близко.
Я боюсь? Я..?
Нельзя ближе.
Невозможно.
Сводит скулы.
Я сам предвкушаю.
Каким ты будешь на вкус сейчас? Каким же?
Первое прикосновение на грани, едва-едва, словно и не было его.
Второе уже увереннее.
Третье – и я совершенно пьяный от собственной смелости лижу тебя в рот.
Линии языком, после подцепить зубами, втянуть в себя, поиграть. Ещё, ещё… Пока язык не коснётся нёба. Очертить и его тоже, коснуться кончика твоего языка и умышленно, как можно медленнее провести по выдающимся вперёд клыкам, старательно надавливая, так чтобы подступившая боль окрасила твой рот в алый. Мой алый. Кровью.
Придерживаешь за талию. Кажется, даже не касаюсь ногами пола. Или же только кажется?
Собираешь капли, а я царапаю уже тебя, сжимая зубы на верхней губе.
Отчего-то кажется вкусным. Влажным.
Много.
И все чувства усилены.
Радугой, шквалом, салютом.
Упиваюсь этим ощущением, упиваюсь, и едва ли не давлюсь вместе с твоим языком.
Это ощущение… Послевкусие призрачной власти над тобой. Ощущение того, что поводок теперь держу я.
Ещё одно прикосновение губ.
Отстраняюсь. Осторожно, так чтобы тонкие алые ниточки осели на твоём подбородке.
Провожу пальцами по своему. Когда успел так испачкаться?
Абсолютно не чувствую привкуса. Ни капли.
И тело едва слушается. И говорю едва-едва, наваждением окутало:
– Похоже, что боюсь?
Косая наметившаяся ухмылка в ответ, и ладонью убирает влажный налёт с губ. Слишком яркие, красные, контрастом с белой кожей.
Нереально. Ему идёт…
Отмечаю про себя, и тут же горечь омывает нёбо.
А теперь то, что заботит меня больше всего.
– Ты можешь помочь Оксане?
Долгий взгляд, и только отрицательно качает головой.
Значит, мне может помочь он. И в этом я теперь уверен.
И ещё кое-что. Квартира Лёхи совсем не то место, где я должен сейчас быть.
Собираюсь уходить, но прежде чем схватить рюкзак, задерживаюсь рядом с ним ещё ненадолго.
– Хочешь жрать – так ешь меня. Остальных не трогай. Слышишь?
Мне даже не важен ответ. Коленки и так мелко дрожат от собственной храбрости.
Обуваясь и не заботясь о том, как он выберется, закрываю квартиру на ключ.
Солнце же скоро сядет. Что вампиру каких-то пять этажей? Глядишь, пропадёт ещё на пару дней.

***
Прежде чем позвонить в дверь, я по привычке дёргаю ручку.
Обычно оказывается заперто, и я принимаюсь дёргать на себя, а после насиловать звонок, вдавливая кнопку в стену.
Но не в этот раз.
В этот раз ручка легко поддаётся и негромко щёлкает, отпирая замок.
Предчувствие ли холодком пробежало по спине? Мерзко так, опасливо.
Переступаю через порог.
Непривычно темно, и ужасно хочется схватить стоящий у стенки зонт-трость, так, на всякий случай. Убедить бы себя ещё, что я в душе не предполагаю, какой там может быть «всякий» случай.
На кухне. Как обычно.
Медлю, но всё же включаю свет в коридоре. И первое, что я вижу, когда глаза, только-только привыкшие к темени, режет искусственное освещение, это кусок коричневого меха. Ошмёток.
Часто-часто моргаю.
Неужели..?
Три шага до кухни. Я растянул на целых шесть.
Шесть шагов, и я замираю в дверях, плечом навалившись на косяк.
Оксана здесь, как я и думал. Сидит на полу, прижимаясь лопатками к батарее. В перепачканной растянутой домашней футболке и с кучей новых язвочек на лице. Словно досадливая крупная сыпь. И бледная. Не меловая – серая. Вся серая, и только подбородок и нижняя часть лица измазаны багровым. Уже подсохшими растрескавшимися подтёками. А тонкие наманикюренные пальцы тискают и прижимают к себе нечто. Нечто, которое похоже, скорее, на бесформенный ком непонятно чего, чем на…
Кошусь вправо, на раскуроченную, с креплениями вырванную верхнюю часть клетки.
– Банни, да? – спрашиваю полушёпотом, потому что боюсь, произнеси я это громче, и она расплачется.
Медлит и кивает, закрывая глаза. Всхлипывает.
Всё моё существо стонет. Всё то, чем я являюсь, воет в голос…
А она всё продолжает гладить изуродованную тушку.
Выдыхаю и, кое-как подавив желание потереть моментом зачесавшиеся глаза, присаживаюсь рядом, скинув рюкзак.
А она всё гладит и гладит, ноготками перебирая мягкий не испачканный мех, старательно избегая касаться застывших колом багровых кусков шкурки.
Перехватываю её ладонь и, сжав в своей, сплетаю наши пальцы.
С силой стискивает мою руку.
– Голод… Всё проклятый голод… – как и я, шёпотом.
Тоже чтобы не сорваться?
Помогло бы… Да только мы уже летим вниз.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.