Часть 11

Я не могу спать, когда светло. Поэтому ненавижу эти блядские недобелые ночи. Но даже в этом раздражающем до кондрашки факторе есть очень весомый плюс: будь сейчас темно, как в любой прямой кишке, я бы явно не рискнул высунуться из больницы хоть краешком носа и отправиться домой, решительно насрав на всё.
А так топай себе, бодренько переставляя ноги… Пусть ты и не сам изъявил желание свалить в кроватку, а тебя бесцеремонно выперли, заявив, что всё равно ничего нового мы не узнаем, пока не явится расшифровщик, чтобы прочесть результаты худо-бедно сделанных проб той густой алой жидкости в пластиковой тубе.
Оксана, Оксана… Мне всё ещё упорно кажется, что мы оба не до конца осознаём масштабы навалившегося пиздеца. Оно просто ускользает, крутится где-то перед носом и тут же насмешливо исчезает, скрывшись за ближайшим углом; и, надо признаться, нам не особо хочется хвататься за его шипастый хвост, чтобы быть укушенными паникой.
Начало пятого утра. Еле переставляю ноги, шаркаю подошвами об асфальт. Очень громко, кажется, раздражающе. Но сил на то, чтобы перейти на бодрый шаг, не осталось. Добраться бы поскорее до кровати и так и рухнуть, не раздеваясь. Уснуть без сновидений и прочей психоделической белиберды. А после в ужасе проснуться и осознать всё разом. Испугаться до усрачки и добрые полчаса просидеть, прикрывая рукой не закрывающийся хавальник.
Кажется, вполне похоже на приличный такой план.
Пальцы мёрзнут.
Прячу руки в карманы и, втянув голову в плечи, прибавляю шаг.
Слишком рано для общественного транспорта, а на такси у меня банально нет ни копейки.
Вот так всегда, закон жанра, от которого ни шага в сторону. Как привязанный. Невидимой цепью стреноженный и заботливо уложенный рядом с источником вечных неприятностей.
Отчего-то представляю себя со стороны.
Нахохлившийся и жалкий. Птенец, выпавший из гнезда.
И чем больше я упиваюсь жалостью к себе, тем больше мне хочется зарыться в песок и никогда не высовывать башки. Никогда. Спрятаться так, чтобы никакая сила не смогла меня отыскать. Запереться в абсолютной пустоте, которая выжрет все мои мысли и позволит безмятежно ковырять облицованные мягкой обивкой стены. Наверное, это и есть моё истинное желание, как клинического неудачника. Сбежать от мелких неприятностей и крупных проблем куда-нибудь в Антарктиду.
Сворачиваю вправо, решив срезать переулками.
Быстрее бы накрыть голову подушкой…
Всё слишком серое вокруг. Затянуто дымкой. Перед рассветом. Как там группка есть, «Before the dawn»? Жалею, что с собой нет наушников, и приходится уныло тащиться под звук собственных шагов да отголоски голодного предутреннего эха.
Снова поворот.
Уже скулы обжигает свежестью.
Ускоряюсь, лавируя между нагромождёнными, давно расселенными старыми деревянными двухэтажками. Кажется, кренятся набок и нависают сверху, распахнув давно лишённые дверей проёмы. Пыльные стёкла, кучи мусора. Отчётливо пахнет плесенью, подгнившим мусором и, кажется, пылью. Раскуроченный асфальт… Наверное, именно таким станет наш Мухосранск спустя пару лет после конца света. Ни души, только последние пристанища медленно погибают, подвергаясь коррозии, доживают свой век.
Мысли тяжёлые, мрачные, очень мутные.
Это оно – предчувствие. Оно уже совсем рядом, нависает, заглядывая вперёд. Ухмыляется и уже тянет костлявые пальцы, вот-вот схватит…
Подёргиваю плечами и перехожу едва ли не на бег.
Убраться отсюда побыстрее… Быстрее!
Странное ощущение не даёт мне покоя. Упорно не отступает, и уже уверен – не один. Ещё кто-то совсем рядом.
Кто-то или же что-то?
И это «что-то» сейчас прячется за позеленевшим слизким мусорным баком и выжидает, пока я снова повернусь спиной?
Или же оно там, скребётся под тёмной лестницей?
А может, худыми пальцами цепляется за подвальную решётку?
А может… Может, всё вместе?
К чёрту всё!
Срываюсь с места и, наплевав на тянущий гул в мышцах, бегу вперёд, через всю эту свалку. Бегу так быстро, как только могу, так что глаза слезятся, а широченного просвета между этими деревянными монстрами всё не видно.
Неужели повернул не в ту сторону и, вместо того, чтобы срезать наискось, я ломанулся вглубь этих извилистых улочек?
Стой, истеричка!
Да стой же!
Тело отказывается слушаться, и я могу заставить себя тормознуть только через пару метров. Тут же захлёбываюсь от первого же глотка воздуха. Лёгкие сжимаются. Наклоняюсь, опираясь ладонями о колени. Оглядываюсь в попытке сориентироваться немного и сворачиваю левее, от греха подальше снова выруливая на проезжую часть.
Так и поседеть не долго. Или же угодить в единственный в районе жёлтый домик с мягкими стенами.
Выдохнули и потопали дальше.
Дёрганая истеричка, напридумывал себе страхов и чуть не усрался. Совсем как дитё малое, ей богу, Ярослав.
Поднимаю голову и, чтобы немного припрятать временную передышку, начинаю озираться по сторонам, всё же желая убедить своё подсознание в том, что никого тут нет. И не было, и даже не вылезет.
И по закону жанра, по самому идиотскому из всех законов, в ближайшем узком проулке гремит мусорный бак.
Скрежет крышки.
Мгновение – и колени дрожат.
Да что ты, в самом деле, а?!
Наверняка, бродячая кошка или псина. Небо давно посветлело, кто ещё может шариться перед самым рассветом? Редкие бомжи да бродячие животные.
А раз так, то не трясись, как целлофановый пакет на ветру!
Выпрямляюсь и просто неосознанно шагаю вперёд, ступая как можно тише. Просто на всякий случай.
С десяток шагов – и звук повторяется.
Лязг металла, невнятные шорохи.
Спина каменеет, сводит поясницу.
Останавливаюсь и понимаю, что не могу оставить ЭТО за спиной. Что бы там ни было. Бродячий кот или же… не бродячий кот.
Буду обливаться холодным потом всю оставшуюся дорогу. Значит…
Оборачиваюсь. Быстро облизываю пересохшие губы и, проклиная прогрессирующую паранойю, иду назад к тёмному просвету меж покосившихся деревянных стен.
Очень тихо. И от этого звук моих шагов кажется до невозможности чётким, словно на мне туфли для чечётки, а не мягкие кеды вовсе.
Дрянь…
Нервно подёргивается лопатка.
Дыхание сводит, а ладони почему-то немеют. Как и лицо.
Безумно холодно.
Ещё ближе.
Натыкаюсь на прогнившую доску. Едва не наступил на загнутый ржавый гвоздь.
Сразу представляю, как терпко запахло бы кровью, и то, что там, в подворотне, обязательно учуяло бы и…
Осекаюсь.
За углом никого нет.
Только зелёный затянутый рыжими лохмотьями мусорный контейнер с откинутой крышкой, которая легонько стучит по кирпичной стене.
Пульс подскакивает. Бьётся, растекаясь по телу.
Оно за спиной.
Я уверен.
То, что рылось в ящике.
Сейчас. У меня. За спиной.
Ощущаю кожей.
Ощущаю, как слизкое щупальце страха скользит где-то под лопатками, оставляя липкий след.
Пачкает новой волной паники.
Жалит.
Кончиками пальцев цепляюсь за карманы. Стискиваю грубую строчку.
Оно там.
Совсем рядом, почти дышит в затылок.
Но проходит минута, две… и ничего не происходит.
А дёргает нисколько не меньше.
Что, если это существо играет со мной? И стоит только обернуться, как его цепкие пальцы сомкнутся на моём горле?
Кровь в венах вот-вот закипит. Обжигает волной жара.
И всё то же гнетущее «ничего».
Просто торчу посреди улочки, как стукнутый придурок.
Злюсь на себя и резко оборачиваюсь.
Чтобы лицезреть горку растащенной щебёнки да пару досок у стены напротив.
Всё.
– Идиот, – бурчу себе под нос, и от звука собственного голоса становится легче. Давно стоило разбавить гнетущую тишину.
Я всё ещё хочу спать, и я всё ещё торчу не пойми где.
Домой. Да, пора давно уже домой…
Разворачиваюсь, наконец-то определившись с направлением, но сердце испуганно бьётся где-то в желудке.
Сглотнув, опускаю голову вниз.
Чтобы увидеть две тонкие изуродованные язвами и шрамами ладошки, цепко обхватившие меня за пояс.
И голос… Словно давно прокуренный, шершавый голос не то ребенка, не то старика:
– Ты вкусно пахнешь, прямо как Максимилиан.
Дёргаюсь, отчаянно мотаю головой, всем своим видом показывая, что я не знаю никакого…
Привстаёт на носках и правой рукой, едва ли не царапая кожу, проводит кончиками пальцев по налепленным пластырям.
Знаю. Ещё как знаю.
Это..? Это то, что Макс надеялся найти в склепе? Это создание?
Макс… Максимилиан? Неужели я смог так угадать?
Создание, которое, вывернувшись, оказалось передо мной, и даже в густой тени низко надвинутого пыльного капюшона я увидел, как сверкают жёлтые глаза.

***
Он взял меня за руку и просто потянул за собой.
И я шёл.
Шёл, послушно переставляя ноги, шаркая резиновыми подошвами.
Шёл, не оказывая ни малейшего сопротивления и даже не думая о побеге.
Я просто шёл за этим существом по узким улочкам.
Покорно, как привязанный, хотя моё запястье удерживали только хрупкие, с выпирающими шишками суставов пальцы. Как у очень старых людей.
Это существо, отчего-то язык не поворачивается назвать его человеком, с головой закутано в тряпки. Старые, серые, истёршиеся…
Переулок совсем узкий. После – ещё один. Сворачивает куда-то вглубь этого мрачного царства и выводит в небольшой дворик с останками некогда детской игровой площадки. Скрипучие качели, проржавевшая карусель, которая уже никогда не сдвинется с места, облезлые отсыревшие лавочки… Словно декорации к новой сцене в том фильме ужасов, которым стала моя жизнь.
Тянет и тянет…
Переставляю ноги…
Останавливается перед одним из домов и, обернувшись, тянет на себя, вынуждая поравняться, и как только я делаю это, кивком головы указывает на дверной проём, ведущий в подъезд.
Сглатываю и, отлично понимая, чего оно хочет, делаю шаг вперёд.
Шаркает следом и, вместо того, чтобы подняться по бетонным ступенькам, придерживает меня за локоть и тянет на себя просевшую дверь, которая ведёт в подвал.
Тянет сыростью и тем же замогильным холодом, который выворачивал меня наизнанку там, в кладбищенском склепе.
Ноги не слушаются.
Просто не могу. Не могу переступить через высокий порог и шагнуть вперёд.
Шершавые пальцы чуть сильнее сжимают мою руку и скатываются ниже, к запястью. Стискивают, и мне отчего-то кажется, что его ладонь обёрнута наждаком.
Снова идёт вперёд и утаскивает за собой. Нет, не так. Уводит.
Не могу противиться.
Слишком… страшно. Жутко. Ужасающе. Мрачно. Темно.
Десятки определений в голове. Вертятся, услужливо отвлекая меня от того, что может ждать меня там, на холодном полу.
Даже не как в тумане. Как в густом киселе. Обволакивает. Едва продираюсь, переставляя ноги.
Последняя ступенька, и его пальцы больше не держат. Одновременно с этим ощущением явственно чувствую на себе ещё взгляд. Пару взглядов. Сверлят. Делают дыры. Прожигают плоть.
Безошибочно поворачиваюсь вправо.
Там, в углу, жёлтыми бликами выдавая себя, ворочается ещё что-то. Нечто. Несколько этих «нечто». У самого пола почти… По-кошачьи подобравшись, должно быть…
Едва-едва хрипом по ушам.
Тут же сердечный ритм заглушает всё. Моё сердце сейчас вылетит через глотку. Застрянет, и я захлебнусь собственной кровью. Ужасом. Всем вместе.
Колко по пальцам. Прикосновение детской ладошки.
Сжимает мою взмокшую ладонь и тянет к противоположной стене, прямо под узкую решётку, через которую едва-едва пробиваются бледно-жёлтые всё ещё холодные предрассветные лучи ещё не солнца, но уже света.
Лопатками к кирпичу.
Скатываюсь на пол, вжимаясь спиной в стену. Тут же штанины мокнут от скопившегося конденсата. Сырость щекочет ноздри. Запахами плесени, застоявшейся воды и… старости.
Возня в углу.
Скрежет ногтей и скрип – чего, не разобрать.
Назад… отпрянуть, как можно дальше. Спину ломит.
Ничего не могу с собой поделать.
Всё это уже слишком для меня. Слишком много и слишком страшно.
Шелест ткани.
– Боишься? – голос такой же, как и его ладони. Шершавый и ссохшийся. Высохший.
Сглатываю и просто киваю.
К чему отрицать очевидное? Слишком всё явно.
Тогда наклоняется ко мне и, всматриваясь жёлтыми углями внутри просторного капюшона, присаживается рядом, тоже на пол.
– Я всего лишь хочу поговорить.
Кошусь в его сторону. Не верю, но не решаюсь возразить.
И мы разговариваем, почти весь день разговариваем.

***
– Что ты знаешь о таких, как Максимилиан?
Растерянно пожимаю плечами и даже не знаю, с чего начать. Не понимаю, почему ночной твари понадобился собеседник, а не его кровь.
– Что, совсем ничего? – сердито переспрашивает темнота внутри капюшона, и я поспешно исправляюсь, совершенно не желая его злить.
Робкая надежда на то, что всё, что ему нужно, это трёп, ещё теплится. Раздутым пламенем на догорающих углях.
– Только то, что солнечный свет причиняет боль. Ещё знаю о потребности в… донорстве. Больше он ничего не рассказывал.
– Значит, всё же признаёшь, что знаком с братиком? – довольно поскрежетав, переспрашивает оно и двигается ближе, правой рукой опираясь на моё бедро. Стискивает. Предупреждающе.
Понимаю, что больше я не смогу врать. Слишком уж сводит челюсти.
– Признаю.
Энергично кивает и, вывернувшись, усаживается рядом, приваливаясь к стене справа, но руку так и не убирает. Ведёт ниже к колену. Сжимает.
– Максимилиан – странная редкость. Феномен, которому не повезло родиться с генетическим отклонением. Или же наоборот, слишком повезло? – задумчиво вопрошает капюшон и, не требуя ответа, продолжает, – Всё дело в том, что в крови подобных ему не вырабатывается гемоглобин. Дефицит молекулы железа. Но это уже ненужные тебе тонкости. Подобные ему считаются чем-то вроде… хм… Даже не знаю, как аристократов, что ли. Назовём это так, не важно. Важно то, что его организм не просто привык к этому, но и начал мутировать. Он не стареет, физические и умственные способности растут. Не быстро, конечно, но у братика было достаточно времени, чтобы эти изменения стали более чем заметны. При достаточных возлияниях того самого, что он, не стесняясь, берёт у людей, разумеется.
Сглатываю и, покосившись на тот самый, с отблесками жёлтых пятен угол, осторожно спрашиваю:
– А что с теми, у кого он берёт то самое?
– Донорами? Вирус проникает и в их клетки. Но в отличие от рождённых с этой дрянью, укушенных он уничтожает куда быстрее. Вгрызается в плоть, гасит нервную систему… Таких принято считать животными. Совсем как тех, на которых ты сейчас так опасливо косишься.
Губы сохнут ещё больше. Кажется, что мелом щедро смазали. И язык распух, не ворочается.
Еле-еле…
– Тогда почему… Почему я всё ещё…?
– Всё ещё человек?
Снова отвечаю кивком.
Голос скрипит что-то неразборчивое, словно тянет привычное уху задумчивое «хммм», и, подумав с минуту, отвечает:
– Должно быть, всё дело в наследственности. Возможно, приобретённый иммунитет. Возможно, когда-то перенесённая болезнь крови наделила тебя иммунитетом? Это не редкость. Твоя устойчивость, я имею в виду. Были и другие. Много других, но Максимилиан слишком редко сохранял жизни своим жертвам, чтобы знать об этом.
Слово в слово… как мне и сказал Макс. Разве что с небольшими оговорками. Небольшими…
– Он сказал мне, что… – выдыхаю и перевожу дух; отчего-то сложно выдавать из себя продолжение фразы, – …сказал, что я «подарок судьбы». Я подумал, что он использует меня, чтобы больше не пришлось…
Не могу закончить. И он делает это за меня.
– Убивать? Всё верно. Он больше не хочет оставлять после себя горы трупов. Ему наскучило. Давно наскучило. Но это не значит, что ему было жаль своих жертв. Вовсе нет. Не обманывайся, дело не в угрызениях совести. Дело в том, что ему надоело, как малым детям надоедают старые развлечения. Ты – его новая игрушка, и до тех пор, пока старые забавы снова не будут казаться привлекательными, он тебя не отпустит.
Я слишком подавлен, чтобы сказать хоть что-нибудь. А мой собеседник, выдержав паузу, продолжает вполголоса:
– Возможно, он не убил тебя потому, что проспав почти двадцать лет, едва помнил, кто и что он. Возможно, именно это тебя и спасло. Слишком слабый, растерянный, но по каким-то причинам он не осушил тебя досуха, а после тебе повезло оказаться тем самым «подарком». Вот всё. Никакой романтики. Максимилиан – такое же чудовище, как и твари в углу. И то, что сейчас он остановился на тебе – почти чудо.
– Всё дело только в голоде, да? Ничего больше? – уточняю, как аутист, не способный запоминать слова. Просто хочу услышать это ещё раз. И от этого замотанного в лохмотья существа тоже.
– Только в голоде. Вампиры, или кто мы там, асексуальные твари. Всё, чего требует его тело, это кровь. Не обманывайся, никакого влечения.
Натягиваю рукава по самые кончики пальцев. Слишком замёрз. И слишком запоздало понял это. Ощутил только сейчас.
– А ты? Кто ты?
– Когда-то давно-давно был братом Максимилиана. Человеком, если тебя это интересует. Но после того, как он разорвал мне глотку, не справившись с приступом голода, стал тем, кем стал. Вечно голодным тлеющим полутрупом.
И так холодно, так равнодушно это звучит.
Неужто само время вымыло все эмоции из его… из их голосов? Выходит, что и этому существу тоже не одна сотня лет?
Стоп. Тогда ничего не понимаю. Или же…
Быстро просчитываю возможные варианты. И где-то там, в подсознании задребезжал тусклый свет надежды.
Что если это существо… этот человек смог, то почему Оксана не справится?
Только собираюсь открыть рот, как он перебивает меня:
– Много лет назад мы встретились снова. Это я убедил его в том, что сон – лучший выход. Что это всё, что осталось таким, как мы. И едва ли не единственный раз, должно быть, испытывая вину передо мной, он согласился. И я обманул его. Запер под землёй. Запер в надежде, что это хоть как-то умалит всё то, что я натворил. Я просто хотел упрятать эту тварь подальше. Закопать как можно глубже и никогда, никогда не позволить ему выбраться. Но… В этом весь Максимилиан – деревянные стенки гроба не задержали его надолго. И с тех пор желание оторвать мне голову остаётся едва ли не единственным, чего он хочет. Мне оставалось только бегать. Не одну сотню лет. Пока ему снова не наскучил весь оставшийся мир. И в этот раз, выдохнувшись, он разочаровался настолько, что набрёл на тот самый склеп, понимаешь? Он больше не собирался просыпаться. И даже после того, как его нашли, он не очнулся, как всегда было раньше. Но ты же знаешь, кто его разбудил? Кто вновь пробудил в нём интерес?
Сжаться бы сейчас в комок и спрятать лицо в ладонях, спрятаться от этого злого хрипящего шёпота… А ещё больше от себя самого. От жгучего разъедающего чувства.
– Так вот что именно он ищет.
– Именно. Своего паршивого младшего братца. Догадываешься, что меня теперь ждёт?
Разумеется.
Киваю, уткнувшись лбом в согнутую руку. Петля всё туже. Неужто я сам, сам свил эту верёвку?
Не верю… Не могу поверить, что так.
Темно вокруг, и стены подвала ли делают это «темно»?
Наконец-то отпускает мою ногу, но только для того, чтобы секундой позже толкнуть в грудь, заставив выпрямиться, и забраться на мои ноги, усевшись сверху.
Дергаюсь назад, впечатавшись затылком в кладку.
– Не стоит так бояться. Я всего лишь хочу показать тебе кое-что.
Отклоняется назад и, помедлив, сбрасывает капюшон.
И я не смог скрыть исказившую моё лицо гримасу ужаса.
Он действительно был совсем ребёнком когда-то. Не больше четырнадцати лет. Если бы не кровавые корки язв на морщинистой изуродованной коже. И пятна старых шрамов. Ожогов. Тянутся по скулам, подбородку и шее, уродуют губы. Ни бровей, ни ресниц. Плешивая неровная голова, украшенная всё теми же вздувшимися волдырями.
Мой рот кривится. Не выдавить ни звука. Ни единого чёртового писка.
Просто… просто горло перекрыло.
– Как думаешь, кто это сделал? Ожоги, я имею в виду.
Берёт мою ладонь и прижимает к своей скуле.
Боже…
Боже-боже-боже… Отчаянно хочется верить, что ты всё-таки есть. Где-то там. Пожалуйста… Пожалуйста, я всё что угодно сделаю, только позволь мне проснуться в своей кровати и убедиться, что всё это лишь дурной сон. Пожалуйста…
Каплями пота по вискам, привкусом горечи ужаса на языке…
Удерживает мою кисть за запястье и закатывает рукав толстовки, обнажая сгиб локтя. Тянет ближе к себе и легонько прикусывает, сжимая кожу одними губами, царапая твёрдой грубой кожей, обжигая холодом этих губ.
Улыбается. Совершенно жутко, нечеловечески страшно улыбается.
Наклоняется к моему лицу и снова переходит на хриплый колющий, обитый стекловатой, шёпот:
– А теперь иди. Иди, я не хочу, чтобы он, проголодавшись, нашёл тебя здесь.

***
Я думал, что как только смогу, брошусь прочь из этого почти склепа. Вперёд, вверх по ступенькам, на солнечные улицы. Вперёд, к освещённому тротуару и многолюдному парку… Быстрее, быстрее.
На деле же едва волочу ноги.
Ступенька, вторая…
Выражение «свинцовой тяжестью налились» приобретает новый смысл. Словно сверху на плечи давит груз, который я не в состоянии утащить.
Шаг за шагом.
Наверх.
Всего двенадцать ступенек.
Кажется, целая вечность прошла.
Холодная, шершавая от облупившейся краски дверная ручка колет ладонь. Колет, как и пальцы того существа, которое осталось там, внизу. Существа… Вампира. Мальчишки.
Тихий скулёж, полный невысказанной злобы, подгоняет. Облачает лопатки в колючие мурашки.
Наваливаюсь плечом на просевшую дверь. Поддаётся неохотно, со скрипом уступает буквально по сантиметру. Уступает, выпуская меня из этого… этого места.
Выбираюсь на улицу.
Но вместо тёплых ласкающих кожу лучей по щекам хлещет холодный ливень.

***
Вымок до последней тряпки на теле. В кедах противно хлюпает, а резиновая подошва натирает ноги. Ощущаю едва ли не фоново, просто беру это на заметку.
Просто…
Просто, что мне физические страдания, когда внутри всё выворачивает наизнанку? Рвёт на части и, тут же заботливо сметав чёрными нитками, распарывает снова?
Как бы я хотел, чтобы ничего этого не было. Не затянуло бы в чудовищный водоворот. Не оказалось бы, что грань недопустимого осталась далеко позади.
Что делать..?
Что мне теперь делать?
Что говорить и куда идти?
Куда бежать и бежать ли? Должен ли я бежать? Смогу ли я убежать, зная, что на моём месте окажется кто-то другой? Кто-то такой же, как… Оксана?
Что делать?
А упругие струи воды так и бьют. Сплошная стена, непрерывно льющаяся откуда-то сверху, словно мировой океан перевернули и теперь, не жалея ресурсов, пропускают через гигантский дуршлаг? Как и меня пропустили через мясорубку, после наспех склеив перебитые кости.
Что дальше, Яр?
Что мы будем делать дальше?
Пронизывает промозглой сыростью. Лёгкие горят от свежести озона.
Мы будем спать. Добрести бы до дома… Ничего больше. Мне надо где-то спрятаться. Пусть и ненадолго, но спрятаться под плотным покрывалом без снов. Под покрывалом, которое не пропустит в моё подсознание всех чудовищ и всю навалившуюся тяжесть.
Не пропустит…
Просто переставлять ноги. Механически. Двигаясь в верном направлении. Вот и всё. Ничего больше. Только так. Только так я могу надеяться, что моя голова не расколется надвое от снедающей её боли и новых едких вопросов и куда более ядовитых свалившихся ответов.
Лавиной накрыло… Лучше бы не знал. Никогда бы не знал.
Раскат грома.
Вспышка прямо над головой.
Снова гремит.
Какофония.
Незаметно для себя миную площадь, после ноги привычно несут через хилый парк, сворачиваю направо, около начавшейся пару лет назад стройки, и уже вижу очертания своей пятиэтажки, как внутри всё переворачивается. Сжимается в тугой комок, заставляет съёжиться и остановиться посреди опустевшей улицы.
То самое чувство.
Теперь ни с чем не спутаю.
Только не его.
Только не когда ты смотришь на меня в упор.
Не двигаюсь с места. Не могу даже поднять голову, чтобы взглянуть тебе в лицо. Не после всего. Не после того, как ты подписал приговор моей сестре. Не после всего того, что мне пришлось узнать. Не после прикосновения рук маленького искалеченного существа. Тобой искалеченного. Сколько ещё таких было? Сколько могло бы быть? Сколько будет?
Звуки моих шагов снедала стихия; кажется, они просто растворялись в общем шуме. Твои же невероятно чёткие, гулкие.
Просто жду, когда ты выйдешь из своего укрытия среди покосившихся строительных лесов и встанешь рядом.
Слишком всё быстро.
Вот ты был там, а теперь уже тут, тянешься к моему лицу.
Не надо..!
Не трогай!
Шарахаюсь назад, запоздало понимая, что приступ паники выдаст меня с головой. И меня, и то, что осталось от твоего брата.
Ты поймёшь, поймёшь… Нельзя.
Вздох.
Всё же заставляю себя поднять голову и взглянуть на тебя.
Насмешливо вскинутые брови, слишком ехидное выражение лица. Лица, которое казалось мне идеальным. Без единого изъяна… Оно и сейчас не изменилось. Но ты уродлив… Очень уродлив.
Дрожью сотрясает. И это не удалось скрыть.
С интересом наклоняешь голову набок.
Замечаю, что и ты вымок. Холодная вода стекает с резных скул.
– Что это с тобой?
Что со мной… Ты со мной!
– Устал. Люди частенько так делают. Помнишь?
– Да, припоминаю что-то такое.
– Тогда, может, я пойду домой? Люди иногда спят. Нам это свойственно.
Хмыкает и подхватывает под локоть, тащит в сторону пресловутой стройки, и у меня внутри всё обрывается, когда второй раз за день за спиной оказывается каменная кладка. Заперт в клетке из твоих рук.
Сердце таранит грудину. Не возбуждение – страх заставляет его биться в истерическом припадке. Страх и кое-что ещё, что я не испытывал к тебе раньше. Осталось только разобраться, отвращение ли это.
Какого дьявола я всё ещё не уверен? После всего! Почему..?
Почему послушно выгибаю шею, когда ты убираешь с неё мокрые приставшие к коже прядки и проводишь большим пальцем по подбородку?
Почему только закрываю глаза, когда наклоняешься, и твои волосы как никогда сильно пахнут книжной пылью и, кажется, смолой? Чёртов запах забивается в ноздри и ускользает так быстро, что я вынужден вздохнуть полной грудью, чтобы поймать его снова. За самый край, уловить отголосок и тут же одёрнуть себя.
Нельзя, нельзя…
Только лишь переждать, претерпеть пару глотков. И всё. Ничего больше. Перетерпеть и отключиться, ничего не почувствовать…
Нажимает на шею сильнее, и чуть выгибаюсь, привставая на носки.
Кусай уже.
Быстрее!
Жмурюсь в ожидании.
Недолго ждать…
Сначала холодные мокрые губы к такой же мокрой коже… Скользят. Не торопясь, кажется.
Тысячи мурашек.
Прикосновение языка и… зубы.
Этот самый момент, когда острые клыки прокалывают кожу.
Как никогда ярко…
Как никогда чётко в подсознании.
Отпечатывается.
Новое клеймо.
Боли. Утопичного нереального удовольствия.
Настолько мучительно на этот раз, что хочется плакать и, сжавшись в комок, забиться в угол.
Пусть это будет больно, неприятно, мерзко.
Не так сладко…
Не надо… Хватит!
Хочется кричать это во всю глотку. От отчаянья и кислотного чувства вины теперь ещё и за то, что это чертовски приятно. Что это заставляет пальцы на ногах поджиматься, а всё тело – вытягиваться струной.
Ладони на бёдрах… Уверенно гладят, скользят по мокрой ткани, цепляются за край карманов и, сжав сзади, не торопясь поднимают вверх. Усаживают на себя, вынуждая зацепиться за торс, уперевшись в стену лопатками.
Теперь сверху вниз.
Цепляюсь за твои плечи.
Всё по инерции, всё неумышленно, ненароком…
Не хочу, не надо…
А пальцы сами, – сам себе клянусь, что сами – впиваются в ворот тёмной рубашки. Мнут его, стягивают с плеча… Стягивают, чтобы серые, вновь проступившие узоры были видны. Серые, ещё не чёрные, но и без того слишком заметные на бледной мраморной коже.
Ещё немного и… не сдержать стона. Не удержать остатки ускользающего здравомыслия…
Но нет больше никакого «немного» – ты отстраняешься, оставляешь мою шею в покое. Смотришь на меня и презрительно кривишься.
Гулкое «ту-дум», и кажется, что сердце на бесконечную секунду останавливается.
Неужели ты что-то почувствовал?
– Невкусно. Совсем пресно.
В этом дело. Снова пульс покатился по венам.
– Твои татуировки снова появились. Что это значит?
Пожимает плечами и морщится так, словно я только что спросил о чём-то, что доставляет ему неприятности. Что-то, что мучает его.
Неужели так и есть?
Кривит рот, и уже в который раз с момента нашей встречи я замечаю, что он сегодня слишком… живой? Слишком много мимики. Где скупые, едва различимые жесты?
– Я всё ещё не смог найти способ избавиться от них. И уже не думаю, что найду. Огнём, металлом, кислотой… Десятки, нет, сотни раз, но… – поднимает на меня свои жёлтые горящие глаза, смотрит в упор. И на глубине этих страшных глаз полыхает… жажда.
Не моргает, я тоже не могу оторвать взгляда. Физически не могу. Словно парализовало.
Переходит на низкий, безумно терпкий бархатный шёпот и продолжает:
– Но стоит сделать глоток крови, как клеймо проявляется снова.
Только сейчас понимаю, как сильно я дрожу. Чувствую себя мышью, загнанной в угол, не кошкой даже, рысью. Не спастись. Не спастись…
Особенно явственно понимаю это, когда он, выдержав паузу, продолжает говорить. Продолжает, разглядывая свежую, только что нанесённую им же ранку:
– Но только не после тебя… Ты действительно особенный.
Я мёрзну ещё сильней. До костей.
Наклоняется снова. Не кусает, лениво ведёт языком по коже, собирает выступившие капли.
Вспоминаю его слова. Пальцы, сжимающие воротник, прикасаются к серым узорам.
– И что теперь? Кто-то умрёт?
Его ответ ложится на кожу где-то над ключицей.
– Возможно, кто-то уже мёртв? – теряется в шуме дождя, доносится колючим отголоском. Змеиным шипением.
Вздрагиваю, а Макс, потянувшись, проводит носом по сонной артерии и, коснувшись губами мочки, шепчет мне прямо на ухо:
– А возможно, всё это потому, что ты слишком хорошо спрятался?
– Я не прятался, – возражаю на автомате.
Разум давно отключился, а тело почти бьётся в истерике. Это тело хочет, очень хочет, чтобы к нему прикоснулись. Ещё, и ещё, и ещё раз… Это глупое тело.
– Пусть так.
Ему откровенно наплевать. Должно быть, он достаточно голоден для того, чтобы упустить ненужные разговоры.
– Кусай быстрее. Я замёрз.
– Так невкусно, – возражает мне, принимаясь ладонями шарить по моей заднице.
Противно… Противно не от прикосновения этих рук, а от того, для чего он это делает. Закуску нужно разогреть, верно? Тогда тебе будет «вкусно»?
Произношу быстрее, чем думаю. Быстрее, чем вспоминаю, как я раздавлен и напуган.
– И скольких ты выебал? Скольких, если тебе надо только «вкусно»?
Смотрит на меня, ухмыляется, явно довольный тем, что я всё ещё хочу ему дерзить.
Что это? Нежелание играть с уже сломанной игрушкой или же что-то иное?
– Ещё не доходит до тысячи. Зачем давиться сырым мясом, когда можно приготовить восхитительное блюдо?
Шиплю и пихаю его в грудь.
Не хочу я быть «куском мяса»! Не хочу!
Брыкаюсь, но он только смеётся и, навалившись, вжимает меня в стену.
– Быстрее уже, пей…
Невнятный звук и…
Пятнами.
Россыпью звуков и холодных капель по щекам. Дождя или слёз?
Отчаяньем.
Сладким, терпким и таким же острым, как разрывающие мою кожу клыки.
Извиваюсь против воли.
Глоток за глотком… Кажется, следующий станет последним. Сердце не выдержит натиска и остановится, чтобы в следующее мгновение разорваться.
– Прекрати!
Срываюсь на визг. Не узнаю собственного голоса. Жалкого, надломленного, словно только-только начавшего ломаться.
А тебе плевать. Совершенно, восхитительно непробиваемо плевать.
Плевать на то, что я не хочу.
Плевать на то, что моё «не хочу» задавлено неведомой хренью, которая творит со мной все эти вещи.
Плевать, что наизнанку выворачивает от противоречивого «хочу».
Раскат грома…
Тяжёлые капли оседают на ресницах. Стекают за шиворот.
Уже не холодно.
Уже то самое.
То, за что я буду себя ненавидеть.
То, что заставляет меня вцепиться в твои волосы.
Кусаешь, целуешь, лижешь… По кругу. По очереди и всё вместе. Медленно, едва ощутимо, и тут же вгрызаешься так, что от боли сводит мышцы.
Всё сразу.
Дико немыслимо…
Так привычно.
Чудовище… Тварь. Ты.
Вихрем эмоций.
Отпусти.
– Отпусти!
Хватка разжимается, и мои ноги касаются асфальта. Тут же едва не скатываюсь на колени. Едва, потому что ты не позволяешь, удерживаешь за плечи, неторопливо собрав алые капли языком, рывком разворачиваешь лицом к стене.
Успеваю только выставить ладони вперёд.
Дежавю.
Снова… Снова это чувство.
Не способная ни на что повлиять маленькая блядь. Вкусная, приправленная самой лучшей специей. Притихшая, покорная, надломленная…
Кончик языка прикасается к моему уху.
Облизывает, обхватывает губами, ладонями оглаживает живот. Трогают, прикасаются, лапают.
Кусает.
Негромко клацает ремень.
Боже, если ты есть… Хватит.
Хватит!
Прикасается к шее, спускает мои мокрые джинсы…
Укус, и терпкий запах крови щекочет ноздри. Запах моей собственной крови.
Жмурюсь.
Отстраняется.
Снова кусает, подаётся вперёд…
Снова смыкаются зубы, и всё…
Всё.
Теперь хорошо. Теперь наплевать.