Часть 6. И нифига он не беззвучный

И нифига он не беззвучный.
Абсолютнейше, сука…
Попробуй-ка не услышать вибрацию мобильника в три часа ночи. Особенно если башка раскалывается. Попробуй тут свинтить в объятия Морфея, когда непрошеные мысли разрывают череп изнутри. И не мысли даже – обрывки каких-то чужеродных мне реплик, догадок и прочего ментального дерьма.
Очнулся я совершенно один. Через час или два, должно быть. Очнулся и почувствовал себя даже не стрёмно, а так, словно меня разодрали на кусочки и наспех склеили новую тушку из стекловаты.
Помню, как сползал на кухню, жадно выхлебал полграфина воды, так же медленно, цепляясь за стены, вернулся к себе и, не раздеваясь, завалился на диван, кое-как забившись под одеяло.
Пару часов психодела, и здравствуйте, дрейфующие по стенам глюки. Веки больше не сомкнуть.
Ещё пара часов, и тихонько щёлкает дверной замок – предки вернулись. Тихонько пошелестели пакетами, включили чайник и, посидев немного, вырубили везде свет.
Всё. Никаких тебе отвлекающих факторов больше. Только Яр, страшнючая Ксанкина плюшевая обезьяна на полке да цветные мультики на потолке.
Словно кто-то специально выделил мне пару часиков на всякие размышлизмы.
Ну, и о чём прикажете напрягать извилины?
Ладонь сама тянется к животу и, задержавшись на боку, двигается чуть выше. Не могу не поморщиться, касаясь ранок. Вот присосался, так присосался. Место вокруг укуса опухло и на прикосновение отзывается тягучей тупой болью.
И действительно, чем не тема для мозгоебли?
Всё так же медленно, не отнимая пальцев от кожи, снова и снова намеренно причиняю себе боль, силясь оценить её, прислушиваясь к своим ощущениям.
Не так уж и высока оказалась плата.
А он? Что чувствует он?
Нету у меня даже подобия однозначного ответа. Вообще каких-либо ответов. И занятно то, что меня это не напрягает.
Яр, Яр… Поумнеешь ты когда-нибудь или нет? И что это – очень даже осознанная тяга к мазохизму и всяческим приключениям на задницу, или же неосознанная симпатия к личности этого существа? Или вполне-таки сформировавшееся желание получить что-то больше крышесносящих, пусть и болезненных, укусов?
Начинаю ловить себя на мысли, что прикидываю, каково это было бы, переспать с ним…
Однозначно, не человек. Но и не труп. Что тогда? Вампир? А как же тогда зеркала, чеснок, гробы и «калечитьубивать»?
Так.
Давай с самого начала.
Эдакий мысленный списочек.
Его явно ломает от голода, но даже будучи засушенной ветошью, он не взял больше, чем я смог бы пережить. Уже одно это… Может быть, не такие они и кровожадные твари? Необходимый для выживания минимум и не каплей больше? Как-то так, что ли?
Выходит так.
Просто охренеть можно. Подумать только. И голова кругом…
Так что не-не-не-не, никаких думать. Хватит.
Отвернуться и, уткнувшись еблом в подушку, активно симулировать здоровый сон.
Вот. Точно.
Только вот, не получается нифигашеньки. То подушка слишком мягкая, то одеяло слишком уползло куда-то там. Сплошное мучение.
Всё-таки кое-как заткнув своё подсознание и уткнувшись лбом в стенку, чувствую, что начинаю отъезжать потихоньку, как вдруг оживает мобильник на столе. Просто неебически громко дребезжит на полировке и, кажется, упорно ползёт к краю стола.
Ну и хрен с ним.
Натягиваю одеяло на голову.
Не помогает.
Упорно продолжает подавать признаки жизни, подсвечивая экраном.
Вот вредный, гад! Уползи уже куда-нибудь и заткнись!
Опаньки. Так и сделал. Слово в слово. Героически добрался до края стола и, навернувшись вниз, завалился за мой диван. И теперь вибрирует так, что электродрель бы уважением прониклась.
Заваливаюсь на живот и, протиснув кисть между стеной и своим скромным ложем, таки нащупываю телефон.
Кто это там такой упорный?
Хватает и беглого взгляда на дисплей.
Ну да… Чего-то я не удивлён. Кому я ещё мог понадобиться в начале четвёртого…
Кое-как негнущимися пальцами тыкаю на «принять» и кладу телефон на подушку рядом с ухом.
– Ты время видела? – стараюсь выдать как можно недовольнее, но ввиду навалившегося пофигизма как-то стремновато выходит.
– Что-то ты не особо сонный.
Мда. Так и проскакивают интонации в духе «там дождик не передавали?»
Только вот не припомню я, чтобы моя дражайшая сестричка звонила просто потрепаться. Мы, конечно, любим друг друга до потери пульса и разрыва резинки на трусах, но всё-таки за последнюю неделю трепались больше, чем за прошедший месяц. Длинные диалоги не наша тема.
– Чего тебе?
– Приедешь?
Ага. А за пивком по дороге не заскочить?
– Оксана, ты ебанулась?! У меня зачёт утром!
– Он ушёл.
Рывком сажусь на диване, сгребая мобильник с подушки, и подношу его к уху.
– Как..?
– Так. Понадкусывал меня и ушёл.
Стоп.
Какое к чертям «понадкусывал»?! Зачем понадкусывал?! Как?! А главное, за каким…?! Он что, не нажрался?! Меня не хватило на этот раз?
Вот же…! А я-то тут себе уже…
– Вот так просто, набросился и покусал?
– Нет. Тащи ко мне свою задницу, поговорим.
Блять. Блять. Блять. Блядище!
– Я скоро.
Молча отсоединяется, а я, прежде чем подорваться и вызвать такси, стискиваю башку пальцами. Кажется, сейчас треснет.

***
– Привет? – осторожно спрашиваю я, замерев на пороге её квартиры. Дверь оказалась не заперта, а просто прикрыта.
Молчание. И смазанное «угу» из кухни.
Разуваюсь и просто иду на голос.
Сестра обнаруживается за обеденным столом с кружкой какого-то пахнущего травой дерьма. Причём выглядит так, будто сейчас и не четыре часа ночи, а я сюда припёрся потому, что зонтик забыл, блин. Подозрительно спокойна, улыбается даже. Задумчиво так, одними уголками губ. Взгляд отрешённый, блуждающий, подёрнутый поволокой одной ей известных размышлений.
Присаживаюсь на табуретку напротив.
– И?
– И.
Кивает и смотрит куда-то поверх моей головы, туманно улыбается и отпивает из кружки.
Обычно она хлещет из неё кофе. Самый обычный растворимый кофе. Только вот кружка не совсем обычная. Шестисотграммовая. Красная, с отчеканенным драконом. И именно эта самая дешманская чашка сейчас её безбожно палит. Не она сама даже, а кисти рук.
Нельзя такой расчётливой суке иметь такие честные руки.
Сжимает пальцами гладкие бока, стискивает до побелевших костяшек. Стискивает, но всё равно посудина продолжает мелко дрожать.
Испугалась, всё-таки. И не хило так.
Выдох.
– Ну, так? Рассказывай?
– Я сама спровоцировала твоего кровососика.
Поперхнулся воздухом.
Хорошо, что не додумался и себе накапать чая.
– Что, прости..?
– Прощаю. Что слышал.
Даже… Даже слов не подобрать.
А я-то уже думал, что больше не вхожу в список лакомых кусочков, а тут вот оно что.
Мило. До усрачки, блять, мило.
Быстро освободить лёгкие от воздуха! Новый вдох.
– А за каким… морковным ху..?
Пожимает плечами и с силой кусает себя за губу. Не отрываясь, пялится в полупустую кружку.
– Даже не знаю. Твоё «почти как трахаться» всё никак не давало мне покоя. И выражение твоего лица, когда он… – качает головой, – Я не знаю.
Скорее растерянно даже, мусолю и без того растрёпанную чёлку пальцами. Не понимаю.
– И как ты его спровоцировала? Рванула рубашку на груди?
– Да плевать он хотел на мою грудь. Не интересуют его сиськи.
– Как тогда?
– Да какая разница, как?! Волшебные порошки действуют и на трупов, если подсыпать слоновью дозу!
– Куда подсыпать?
Торможу, да. Грешен. Особенно в четыре часа утра.
– А ты думаешь, он питается исключительно кровью хлюпиков?
– Так. Не важно, что он ещё жрёт. Он укусил тебя и… всё?
– Нет. Цапнул, после вроде одумался, словно только что проснулся. Взбесился и не хило так приложил об стену.
– Дальше?
– А дальше в следующей серии, Яр! – выкрикивает совсем зло, словно не хватило ей этого показного спокойствия, и сейчас на самом донышке её душевных сил остались только злоба да пара истеричных ноток.
Вскакивает на ноги и, раздраженно дёрнув рукой, шипит и хватается за предплечье. Вот, значит, куда укусил.
Тоже поднимаюсь на ноги и предпринимаю робкую попытку приобнять её, но не тут-то было. Вырывается и, оттолкнув меня, отступает к подоконнику, опирается на него и вслепую нашаривает пачку сигарет. Вертит её в пальцах, но так и не сдёргивает прозрачную обёртку.
– Ксан?
– А дальше сей брутальный, немного просроченный мэн вежливо поинтересовался, где его откопали, и на моё невразумительное мычание только кивнул и удалился. Всё.
– Погоди-ка. Что, взял и поинтересовался? То есть – спросил? Прямо словами, да?
– Ну что ты, дорогой! Разумеется, палочками!
– Он же не говорит.
– Как оказалось, говорит.
– Куда он мог направиться?
– Ты думаешь, я знаю, где в нашем Мухосранске тусуются вампиры?
– Оксана!
– Что «Оксана»?! Да в морге твой упырь!
–?!
– Прихватил мои ключи, когда сваливал.
Киваю и срываюсь в коридор, на ходу вытаскивая мобильник. Вот оператор в службе такси сейчас приятно удивится.
Но стоит только развернуться спиной, как она хватает меня за локоть и дёргает назад, наконец-таки отлепившись от этого треклятого подоконника.
– Не ходи.
И смотрит мне прямо в глаза, серьёзно-серьёзно, чуть щурясь.
– Ты же сама сказала, что это «мой упырь».
– Скорее, это он считает тебя своим.
– И в чем разница?
– В том, что ты для него – лёгкий перекус, а не грейт лав.
– Нет, ты же сама видела, как он…
– Как он целовал тебя? Видела. И даже не раз. Но ты же тоже не стремаешься присолить бутерброд, прежде чем сожрать его.
– Погоди, я…
Снова перебивает и всё больше злится, до боли стискивая моё предплечье пальцами:
– Да что ты не понимаешь?! В гормонах всё дело! Засосал тебя разок и порядок, прямо как в микроволновке разогрел!
– Не, погоди, а…
– Да что ты акаешь?! Ты его лицо видел? Что ты там видел? Я лично не заметила ничего, кроме равнодушия. Даже вчера, когда ты мок, как девка, и выгибался под ним, он оставался абсолютно равнодушным. Совершенно. Как манекен.
Вот тут и я замираю, теряя и без того призрачную уверенность.
Уверенность в чём? И верить-то тут не во что…
– Слушай, Яр, не надо. Оставайся у меня. Не ищи его. Он далеко не безобиден.
– Ты же сама его к себе притащила! А теперь, значит, «не безобиден»?!
– Яр.
Повторяет негромко, прикрывая глаза, и снова, как и тогда в морге, прижимается ко мне, обхватывая за плечи, обнимая.
– Не надо. Оставайся.
Остаться? А если я действительно был только «вкусной закуской»? Лёгким перекусом на первое время? Или всё-таки, был чем-то… чем-то большим?
Забить и действительно остаться или… Или? Что «или»? Или у него и спросить, раз он соблаговолил-таки снизойти до нас и пообщаться?
Пальцы так и продолжают сжимать пластиковый корпус мобильника.
Чёрт.

***
Морг ночью – не самое пригодное место для прогулок.
Слишком уж тут… тихо. Замогильно. Только люминесцентные лампы под потолком натружено гудят, и то не все, а только резервное освещение.
Миленько так, блин, учитывая, что попал я в этот трупов домик через заднюю дверь, которую Селян держит открытой. Толи на случай нападения проснувшихся трупов, толи чтобы было, куда бежать, когда белочка нагрянет. Распиздяйство, конечно, но что тут воровать-то? Пару скальпелей спиздить или тушку на шашлык? Да и что-то с трудом верится, что в нашем мелком городишке наберётся хотя бы с десяток желающих упереть отсюда что-то. Явно психически нездоровых и стукнутых на голову. Вот как я, например. Иначе как ещё объяснить моё желание поискать тут оживший труп?
Ладно, хорошо… Найду, а дальше что? «Привет, как дела? Я вот тут мимо проходил, дай, думаю, загляну?»
Действительно, что я ему скажу? «Ты вдруг свалил, а я думал, у нас типа отношения?»
Бля, как уебански звучит-то… Самому мерзко стало.
Стоп.
А я что, действительно думал, что у нас отношения..?
А-ха-ха.
Только что-то не совсем весело.
Выходит, действительно думал?
Ярослав – маленькая сопливая ТПешка. Надо, наверное, позаимствовать у Катеньки розовых шмоточек.
Ладно, тряпка, сначала найти вампира, а уже потом будешь думать, какой бред ляпнуть. Или не ляпнуть…
Так. Хватит.
А ну приткнулись все разом! Да-да! Именно вы – назойливые голоса в моей голове!
Вот что всегда было мне глубоко не понятно, так это зачем делать такие длинные пустые коридоры. Шагаешь, а вслед тебе гулкое эхо. Буквально в затылок дышит, передразнивая, силясь напугать. И не разобрать почти, что это – отзвук твоих собственных шагов или же там, за спиной, спрятавшись в тёмных нишах или за оставленными каталками, притаился ещё кто-то, выстукивающий по плитке в такт.
И лампы, как назло, словно в сговоре с этим некто, мигают почти синхронно. До костей… До костей холодной судорогой…
Хватит!
Резко дёргаюсь и с силой зажмуриваю глаза, с трудом заставив себя досчитать до десяти.
Последние десять метров до нужной мне двери я преодолеваю буквально бегом и даже не останавливаясь, не дав себе возможности подумать или же малодушно сбежать, дёргаю на себя ручку.
Останавливаюсь в дверном проёме, прямо на границе электрического света и полумрака. Останавливаюсь, и не в силах произнести ни звука, только лишь открываю и закрываю рот, как выброшенная на берег рыба.
Ноги к полу приросли. Не сдвинуться с места. Не сдвинуться.
А ноздри щекочет ставший таким привычным запах. Он забивает всё, набивается ко мне в глотку, маячит перед глазами… Алым.
Едва ли есть ещё что-то, кроме этого алого.
Есть ли?
Не понимаю. Не ощущаю. Ничего не ощущаю, кроме того, как колени становятся ватными, а пальцы всё сильнее и сильнее стискивают дверную ручку.
Много ли времени прошло, прежде чем я смог сделать один-единственный жалкий вздох?
Лёгкие опалило.
Развернувшаяся перед моими глазами картина… Это уже слишком. Слишком для моего восприятия. За его рамками.
Он действительно здесь. Здесь, стоит ко мне спиной, уперевшись в хромированный стол ладонями. Стоит, и я вижу, как дрожат его лопатки. Перепачканные этим самым алым лопатки. А ещё спина и шея. И стол, и вымощенный плитками пол, и даже его скинутая рубашка.
А я в силах только лишь лупоглазо пялиться. Ни единого движения больше. Словно вся двигательная система отказала.
Вглядываюсь и ощущаю, как тошнота скрюченными пальцами стискивает мой желудок, попутно забивая пищевод. Вглядываюсь и вижу свисающие шматки кожи, чёрные ленты – те самые татуировки. Те самые, которые он, отдышавшись, если он вообще дышит, обхватывает пальцами и обрывает одним резким рывком. Новые багровые потоки и шматки кожи измусоленной тряпкой на кафеле.
Стоит ему медленно, как в замедленной съемке, обернуться через плечо, как адская накатившая тошнота с радостью уступает место ужасу.
Я просто физически не в силах выдержать такой взгляд.
Малодушно смыкаю веки, но это не спасает меня от очередной порции отвратительного чавканья.
Так даже хуже, куда хуже просто слышать это в кромешной темноте. Но и смотреть на это я не в силах. Как и уйти.
Ничего не в силах поделать. Только лишь, путаясь в собственных мыслях, умолять бога, в которого я не верю, позволить мне проснуться.
Ни единого звука больше, только холодное дыхание и стойкий запах соли. Совсем рядом. Прямо передо мной.
– Открой глаза, – приказывает незнакомый, низкий, совершенно нечеловеческий, совершенно пустой голос.
Завалиться бы в обморок, спасаясь в блаженном небытие, но липкие ладошки страха не позволяют, буквально держат меня за воротник.
И я подчиняюсь, поднимая веки.
Почему-то на страшные рваные раны на его торсе смотреть куда проще, чем на лицо. Намного проще, чем снова встретиться взглядом с его глазами.
Касается моего живота, и на серой футболке остается отпечаток его ладони.
Издаёт какой-то непонятный звук и отцепляет мою кисть от дверной ручки. Оборачивается и тянет меня за собой, к столу.
Первый сковавший ужас, кажется, отступил, но смотреть на всё это кровавое месиво не так-то просто. Сплошная рана тянется от подбородка, по плечу и всей правой стороне его тела. Мне просто физически больно от вида этих глубоких рваных надрывов. Они уже почти не кровоточат, покрываются бурой коркой прямо на глазах, но… всё равно больно. И не кривиться выходит с большим трудом.
Невольно уголки губ опускаются вниз.
Медлит пару секунд и перепачканными пальцами берёт ближайший из в беспорядке раскиданных на столе скальпель. Протягивает. Автоматически беру, и его кровь остаётся и на моей коже. Отворачивается от меня и едва дрожащими пальцами касается лопатки там, где ещё остался кусок не искорёженных чёрных узоров.
– Убери.
Приказ. Холодный, как и острая режущая кромка.
Глупо хлопаю глазами в надежде, что холодная полоска металла, зажатая в моей ладони, не имеет ни малейшего отношения к этому «убери». Сглатываю и всё никак не могу оторваться от уродливых, выкорчеванных линий на его спине. Представляю, какие шрамы останутся…
– Ты оглох?
Вздрагиваю и перевожу взгляд на его затылок; так и стоит, не поворачиваясь, сжимая пальцами край стола, точно так же, как тогда, когда я пришёл.
– Я… Я не могу.
Пячусь назад, но едва ли успеваю сделать больше двух шагов прежде, чем меня хватают за воротник и, развернув, поясницей прикладывают об этот самый стол. Скальпель с лязгом падает на кафель.
Слишком быстро теряет терпение. Или это всё из-за боли?
– Сможешь.
– Слушай, – облизывая пересохшие губы, стискиваю его кисти пальцами, – Ты же… Ты же живой, ну почти. Я не смогу. Живого. Человека. Резать.
Повторяю очень чётко, выделяя каждое слово.
Наклоняет голову набок, почти по-птичьи, оценивающе смотрит на меня и, отпустив-таки, ведёт плечами и морщится. Отворачивается и, закрыв глаза, ногтями просто вспарывает кожу рядом с изувеченным рисунком. Кровь струйками стекает вниз, а он, пару раз глубоко вздохнув, ведёт кистью вверх, и только когда шмат кожи, словно отклеившийся кусок обоев, выступает неровным краем, я слышу даже не стон – его отголосок.
Чёрт, чёрт, чёрт!
Прекрати же!
Зачем?!
Дёрнувшись вперёд, стискиваю его руку двумя ладонями, отнимая её от раны, не позволяя ему продолжить добровольную экзекуцию. Трясёт, словно в лихорадке. Кажется, нервная система решила отключиться вся разом, не размениваясь на клетки.
– Ладно. Так поаккуратней будет, да? – спрашиваю я не своим голосом.
И словно со стороны, словно я не здесь, а всё ещё у двери, наблюдаю, как пальцы цепляют новую железку со стола и, примерившись, поудобнее её перехватывают. А в следующее мгновение уже рисуют на его непривычно горячей коже.
Росчерками. Широкими мазками, заливая рукава и пачкая ладони. Свободной рукой упираясь в широкую спину.
Это не описать словами – звук, с которым снимаются пласты кожи, нехотя отставая от мышц. Можно было бы назвать это скрипом, но не то. Не то, не передать…
Ещё мазок…
Всё.
Теперь бы разжать стискивающие железку пальцы, выпустить её и попытаться найти внутри хоть что-то кроме колючей стекловаты.
Шатаясь, едва ли не заваливаясь, делаю шаг вперёд, не глядя, огибаю всё ещё неподвижного его и почти убеждаю себя бежать отсюда.
Бежать. Ползти. Сва-ли-вать.
И где же затерялся голос разума?
Отзывается простуженным писком где-то в дальнем уголке подсознания. Чувствую себя манекеном. Выпотрошенной восковой фигурой, у которой внутри такой же воск и ничего больше. Ничего…
И снова, как куклу, дёргает меня на себя, возвращая назад.
Не хочу!
В пору разреветься, как в самых запутанных кошмарах.
Выбиваюсь, неуклюже дёргаюсь, пытаюсь отпихнуть его и острым локтем впечатываюсь в его рёбра. Выдыхает и стремительно, словно ему суставы подпилили, скатывается вниз, тянет за собой, давит всем весом, и я, не устояв, падаю на колени.
Обхватывает за плечи, вжимает в себя, удерживая, и я чувствую, как быстро вздымается его грудная клетка, как лёгкие работают, едва ли не агонизируя. А ещё я чувствую, как намокает моя футболка, как по спине расплываются пятна. Того самого, всё заполонившего алого.
Должно быть, так придумывают кошмары и после записывают на плёнку.
Не двигается, и я тоже замираю.
Замираю, пока моей шеи не касаются холодные губы. Губы, а после всю шею и предплечье сковывает такой болью, что я начинаю задыхаться, заваливаясь вперёд, едва заставляя себя выставить руки. Но только сначала, а после – уже знакомая, крышесносящая эйфория накрывает пёстрой россыпью ощущений. Как никогда остро и так много, что кажется, протяни руку и ухватишься за цветастый край.
Глоток за глотком.
В такт ритмичному пульсу.
Его ладони шарят по моим рёбрам.
Спину ломит. Слишком тяжело удерживать вес ещё одного, навалившегося тела.
Кровь шумит.
И настойчивым колокольчиком в голове звенит совершенно не моё, чужой волей навязанное мне желание. Совершенно невозможное после пережитого желание.
Давит.
Теперь жарко.
Вылизывает мою шею, прикусывает под линией роста волос.
Послушно вытягиваю шею.
Ведёт языком вниз, между делом разрывая и стаскивая мешающую футболку.
Покалывает. Холодит пылающую кожу.
Так страшно. Так неожиданно хорошо. Так неожиданно схожу с ума, кажется.
Неправильно. Так нельзя.
Нельзя позволять стаскивать с себя штаны грёбанному монстру. Нельзя было целовать его и подставлять шею.
Но раз я уже наделал целую кучу роковых ошибок, какая теперь разница?
Лязгает тяжёлая пряжка ремня, пуговица на джинсах легко поддается ловким пальцам.
А я всё ещё не двигаюсь.
Не хочу. Не могу.
Пусть делает, всё что хочет.
Пусть…
Гладит спину, пальцами ласкает оголившийся живот.
Приятно да, но это не полёт – я проваливаюсь. Проваливаюсь глубоко вниз. Падаю, упиваясь остатками отступающей феерии.
Маленькая вспышка нового «больно» – и снова восхитительно плевать. Хорошо…
Стаскивает джинсы. Прикрываю глаза, отстранённо представляя, как больно мне сейчас будет. И это тоже пусть.
А покрытые багровыми высохшими подтёками пальцы прилипают к кафелю, колени зудят.
Нажимает на затылок, и я послушно прогибаюсь, ложась на грудь.
Всем завладело пофигистическое «пусть».
Кажется, или волна возбуждения из томной становится нетерпеливой, колкой, едва ли не требовательной. И мышцы так ноют. Всё ноет.
Ладонью гладит там, ласкает промежность и чуть царапает, обхватывая набухшую плоть. Проходится по ней пальцами, сжимает у основания, ведёт к верхушке и, замерев на мгновение, снова вниз, указательным пальцем обрисовывая выступающие вены.
Снова укус. Снова вспышка. Как допинг.
Отпускает, отстраняется, удерживая, лишь стискивая бедро, и тут же становится очень хорошо и влажно. Едва ли не уже меня трахает, ввинчиваясь в моё тело длинным языком. Растягивает, вылизывает, делая очень влажно. Так влажно, что тонкая ниточка слюны тянется вниз, оседая на бедре.
Отстраняется. Ладонью, забирается в мои волосы, ерошит, стискивает их. Спускается на спину, гладит её, замирая пальцами на пояснице.
Даже не моргаю. Всё равно ничего не вижу. Ничего.
Едва ли ощущаю, как зубы пропарывают мою кожу ещё раз, скорее, чувствую прикосновение его волос к лопаткам.
Вместе с расцветающей, растекающейся по моему телу, парализующей, лишающей воли нирваной чувствую, как, выпрямившись, толкается в меня. Неприятно медленно, по сантиметру, входит, растягивает меня.
Только жмурюсь. Ничего больше.
Котёл уже кипит, тащат хворост.
Входит, замирает и поддаётся бёдрами назад.
А дальше слишком быстро. Слишком хорошо, чтобы отвлечься на тягучее, разрывающее мышцы «больно».
Быстро. Урывками. От которых мне хочется кричать и плакать, но позволено только задыхаться, срываясь на стоны.
Через край.
Кожа вспыхивает от свежих царапин, и контраст становится невозможным.
Не стерпеть, не сдержать хрупкой дамбе накатившую волну.
Вдребезги, разрывая на щепки.
Но вода горькая, алая.
Топит меня, заставляет захлебываться.
И нет сил вынырнуть, нет сил держаться за обваливающийся край.
Всё.
Наверное, это и есть полёт.
Вниз.
В бездну.

***
Облицовочная плитка холодит лопатки.
Констатация факта, мне это совершенно не мешает.
Больше почему-то не мешает, а я и не пытаюсь понять причину, просто пальцами вырисовываю что-то на голой груди развалившегося на моих коленках вампира.
Так и сидим: я, кое-как натянув джинсы и вжавшись в стену, и он, примостив затылок на моих коленках и вытянувшись прямо на полу.
Перехватывает мои пальцы. И помедлив, перебрав их все, выбирает указательный. Прикусывает его. Откидываюсь назад, закрывая глаза.
Боже, что я делаю?
По фалангам ленивой гусеницей растекается сладкая мука, перебирается на запястье и, разрастаясь, охватывая предплечье.
Ах, да. Господи, я и забыл, что тебя нет.