Женщины с зубастыми лонами

Слушай меня. Я расскажу тебе нечто важное.

Еще никому не рассказывал эту историю. Вряд ли у меня останутся силы и время, чтобы рассказать ее еще раз перед смертью. Поэтому слушай, если хочешь узнать.

Сперва должен развернуть вон тот сверток. Ты поглядывал на него, пока я говорил в твой аппарат последние недели. Ты из вежливости ничего не спрашивал, но холщовый сверток наверняка заинтересовал тебя. Все-таки он размером с человека. Поминутно посматривал на него, когда я рассказывал, как вичаза ваканов вроде меня запеленывают наподобие мумии при обряде юви-пи, и ты, должно быть, спрашивал себя, уж не труп ли еще одного из них сидит у этого полоумного старика в углу лачуги.

Нет, там не человек. Гляди, вот я разворачиваю.

Под холстиной ты видишь семь сыромятных кож, перевязанных ремнями. Я сниму сыромятные кожи.

Под сыромятными кожами — бизонья шкура.

А под бизоньей шкурой — оленья. Чувствуешь, какая она мягкая, несмотря на возраст? Она вымочена до такой мягкости во рту моей прабабки. На-ка, подержи ремни, пока я разворачиваю оленью шкуру.

Под ней — красная фланель.

Под красной фланелью — синяя. Это последняя обертка. Теперь сядь, а я потушу весь свет, кроме свечи на столе. Вот я разворачиваю синюю фланель.

Вижу, ты разочарован. Всего лишь две старые курительные трубки, думаешь ты. Ты неправ.

Мои соплеменники лакота сиу порой ждут всю жизнь, чтобы увидеть одну из этих трубок, и даже тогда они не испытывают разочарования. Их можно доставать только в самые важные и священные моменты. Ты спросишь, зачем же я достал трубки сейчас, перед вазикуном вроде тебя — причем вазикуном несведущим.

Отвечаю: пускай ты несведущ, но ты не глуп, как и большинство вазикунов. У тебя есть секретарша, она услышит слова, которые я говорю в твой магнитофон, и напечатает все в совершенной точности. Это важно. Я бы рассказал историю такохе — моему жирному испорченному правнуку, — но у него глаза и уши залеплены испражнениями телевизора вазикунов, который он смотрит по шесть часов в день. Другой мой такоха, мой настоящий внук, сидит в тюрьме в Рапид-Сити. А даже если б не сидел, все равно его ум и его наги — дух — разрушены алкоголем.

И в нашей резервации нет никого, у кого хватило бы терпения, мозгов или мудрости выслушать и понять мою историю, извлечь из нее знание, необходимое для того, чтобы стать вичаза ваканом — шаманом — или ваайатаном — человеком, который видит будущее. Сейчас нет. В нынешнее плохое время, которое вазикуны предложили нам съесть, а мы и проглотили, точно глупая лошадь, глотающая колючки и подыхающая, когда они раздирают ей желудок.

Но возможно, однажды кто-нибудь из лакота прочитает мою историю в твоем невежественном изложении. И возможно, тогда они поймут. Поэтому молчи и слушай.

Трубка, на которую ты смотришь сейчас, это Птехинчала Хуху Канунпа — Трубка Малоберцовой Бизоньей Кости. Она пятнадцать поколений хранилась в моей семье из племени итазипчо народа сиу. Красные штуковины, свисающие с нее, — это орлиные перья. А вот это птичьи шкурки и маленькие скальпы. Вижу, тебя передернуло. Да, может статься, это скальпы детей-вазикунов, но я все-таки думаю, это скальпы пауни. У пауни всегда были маленькие головенки, ведь мозги-то у них крохотные.

Говорят, все хранители трубок доживают почти до ста лет, а ты знаешь, что я родился еще в прошлом веке.

Вторая — священная трубка нашего племени. Видишь, чаша у нее красная? Она сделана из «трубочного камня», который добывают в одной-единственной каменоломне в мире. Охотники гнали бизонов через скалы, где находится каменоломня. В трубочном камне — кровь бизонов. Но он стал священным для нашего народа не из-за бизоньей крови.

Трубочный камень — плоть сиу. Я говорю в прямом смысле, не в метафорическом, как вы выражаетесь. Красный трубочный камень, из которого сделана чаша, — самая настоящая плоть сиу.

Почти восемьдесят пять лет назад я впервые в жизни вошел в католическую церковь — маленькую миссионерскую часовню среди равнин, прекратившую свое существование задолго до Великой депрессии. Помню, как испытал страшное потрясение, когда священник объяснил нам смысл причастия. «Это тело Христово, — сказал он через переводчика, новообращенного бруле сиу. — Его истинная плоть, которую мы вкушаем».

Помню, мои родные испытали такое же потрясение, когда мы с ними обсуждали это вечером в нашем жилище. Мы знали, что вазикуны жадные — само слово и означает «пожиратели лучших кусков», — но мы не знали, что они людоеды. Не знали, что они едят плоть и кровь своего Бога.

Но потом заговорил мой тункашила. Мой дед, очень старый и очень мудрый, был вичаза ваканом и ваайатаном одновременно, а иные говорили, что он не только целитель и провидец, а еще и вапийя, колдун. Помню, у него на лбу и черепе было бледное родимое пятно — длинное и тонкое, похожее на шрам, и оно являлось частью дедовой вакан, священной силы. Когда он говорил, мы слушали. Я слушал тем вечером.

— Ничего плохого в словах священника вазикунов нет, — сказал мой тункашила. — Может, плоть их Бога превращается в хлеб так же, как плоть наших предков превращается в трубочный камень. Может, кровь их Бога превращается в вино так же, как кровь наших предков втекает в нас через племенную трубку и Птехинчалу Хуху Канунпа. В этом нет ничего плохого. Это не людоедство, как в историях про канги викаша, племя кроу, которые рассказывала моя бабушка. Не будем осуждать вазикунов за это.

После слов моего тункашилы все старики кивнули и сплюнули, и я сделал то же самое.

Но сейчас я держу в руках эти трубки и говорю: дотрагиваясь до этих каменных чаш, я дотрагиваюсь до плоти моих предков. Куря племенную трубку, смешиваю свою кровь с кровью всех сиу, живших до меня.

И еще одно. Рассказывая свою историю, я буду курить. Доподлинно известно: всякий умрет на месте, кто солжет хоть словом, пока курит племенную трубку. Помни об этом, внимая повествованию.

Теперь слушай. Ничего не говори. Не задавай никаких вопросов. Просто слушай.

Для начала хочу объяснить, почему я рассказываю эту историю после стольких лет молчания.

В прошлом месяце мой внук — не тот, что сидит в тюрьме в Рапид-Сити, а сын дочери моей покойной третьей жены — пригласил меня в свой трейлер на окраине Дедвуда, чтобы посмотреть фильм на видеомагнитофоне. Мероприятие было обставлено торжественно. Там собрались несколько его дочерей, единокровная сестра и пять других моих родственников. Всем хотелось увидеть, какое впечатление произведет фильм на их старого тункашилу. Они словно бы делали мне большой подарок за то, что я все еще жив, хотя уже давно пора бы умереть.

Фильм назывался «Танцующий с волками». Он вышел немногим раньше, и в Рапид-Сити давалась большая премьера, на которую приехало много народа из резервации, но я тогда лежал в больнице с воспалением легких и пропустил всю шумиху. И вот, мой внук Леонард Пресная Вода устроил вечеринку, посвященную «Танцующему с волками», чтобы я не помер, так и не увидав это расчудесное кино про наш народ.

Ну, я ушел с середины фильма. Леонард и остальные подумали, что просто вышел отлить в кустах, которым по-прежнему отдаю предпочтение перед надворными сортирами и встроенными туалетами, но на самом деле потопал к своему дому, находившемуся милях в сорока оттуда.

Я чуть не сблеванул от фильма. То есть и впрямь это сделал, но здесь скорее всего виноваты тухлые буррито, которыми Леонард угостил нас, прежде чем поставить кассету.

Мои внуки захлебывались от восторга, что большинство диалогов в фильме ведется на настоящем лакотском языке, хотя в действительности это звучало ужасно — так же по-идиотски звучит английский, когда на нем говорит иностранец, который тупо заучил слова, не зная, что они означают и где нужно ставить ударения. Мне вспомнился Бела Лугоши, без всякого понимания произносивший вызубренные английские фразы в старом фильме «Дракула». Только Лугоши изображал иностранца, а эти ребята считали, что они лакота, говорящие на родном языке!

Но меня заставил уйти не идиотизм с языком. А нескрываемое презрение.

После того как меня вывернуло, я долго шел и плакал, пока Леонард и остальные не догнали меня на пикапах, сообразив наконец, что произошло. Плакал потому, что мои собственные потомки поверили, будто в фильме показываются настоящие лакота. По-моему, любой человек, снявший подобное дерьмо, — просто мерзкий хорек, и фильм должен называться «Танцующий с хорьками». Популярный актер, поставивший фильм и исполнивший в нем главную роль, просто мерзкий хорек. Он изображает там медлительного, тупого малого с хорьковыми повадками — мои предки не стали бы лебезить перед таким, не приняли бы в племя, не дали бы хорошее имя Танцующий с Волками и женщину, пусть даже пленную женщину вазикунов, а просто не обратили бы на него внимания. Или отрезали бы парню яйца, если б он и дальше продолжал к ним лезть.

Я расплакался от расстройства, что мои соплеменники не увидели в фильме презрения. Презрения, какое проявляют только всемогущие поработители к бесправным порабощенным.

Поначалу вазикуны боялись равнинных индейцев. На первых порах они безоговорочно признавали наше превосходство. Позже, когда численность вазикунов возросла и страх в них уравновесился жадностью до наших земель, они нас возненавидели. Но по крайней мере то была ненависть, замешенная на уважении.

Приторно улыбчивые, миролюбивые, экологически чистые идиоты, какими представлены лакота сиу в этом блевотном фильме, могут существовать только в воображении самодовольного калифорнийского вазикуна вроде мужика, снявшего «Танцующего с волками». Там все дышит снисходительностью. Все дышит презрением, происходящим от отсутствия страха или уважения перед народом, чьи представители в прошлом спокойненько отрезали яйца твоим предкам. Снисходительным высокомерием человека, который может предложить только жалость, поскольку она ничего не стоит.

Шагая домой тем вечером, я вдруг вспомнил одну нашу детскую игру. Она называлась «исто кикичастакапи» и заключалась в том, чтобы хорошенько разжевать ягоды шиповника, выплюнуть косточки в ладонь и швырнуть кому-нибудь в лицо. Кроме косточек, там обычно было много слюны.

Так вот, фильм «Танцующий с волками» — своего рода «исто кикичастакапи» вазикунов. Слюна и ягодные косточки, брошенные в лицо. Там нет ничего настоящего, ничего подлинного.

Итак, слушай. В моей истории нет тупых, улыбчивых светловолосых вазикунов, все персонажи в ней икча вичаза — вольные люди природы, или сиу по-вашему.

В общем, слушай.

Давным-давно в нашем племени родился мальчик, которого назвали Хока Уште, что значит Хромой Барсук. Такое имя он получил, поскольку в ночь его рождения на стоянку забрел припадающий на одну лапу барсук и нагадил прямо перед типи, где мать Хромого Барсука уже начинала хвататься за родильную палку.

Тебе следует знать: барсук — священное животное, обладающее великой вакан, то есть таинственной природной силой. Барсучья пенисная кость издавна использовалась в качестве швейного шила, что кажется забавным, если учесть, какие проблемы создаст повзрослевшему Хоке Уште собственный пенис. Кроме того, барсук — очень сильное животное, особенно когда забирается в нору. Уж если он в своей норе, то и трем здоровым мужикам не вытащить его оттуда. Мой дед рассказывал, как трое парней из нашего племени возвращались на свою зимнюю стоянку у Мини-Сосе (то есть Мутной реки, которую вазикуны называют Миссури), где впоследствии находилось агентство Пятнистого Хвоста и резервация Пайн-Ридж, и вдруг увидели барсука, бегущего к норе. Молодой воин по имени Пятнистый Хвост, позже известный как Сломанная Рука, пустился в погоню: он только что обменял одного из коней брата на новехонькое лассо вазикунов и теперь хотел испытать его в деле. Пятнистый Хвост заарканил барсука за секунду до того, как тот нырнул в лаз. Оба товарища помогали тянуть, но барсук забирался все глубже под землю и в конце концов сломал Пятнистому Хвосту руку в трех местах и вывихнул плечо. В ходе борьбы коварная веревка вазикунов запуталась вокруг трех лошадей, и хотя Пятнистому Хвосту с товарищами удалось из нее выпутаться, всех трех лошадей барсук утащил за собой в нору. К ужасу воинов, они еще час или дольше слышали крики несчастных животных, которых барсук душил одного за другим, смыкая сильные челюсти на их мордах.

В тот день Пятнистый Хвост потерял старое имя и стал известен как Сломанная Рука, поскольку «Лишившийся Лассо и Лошадей в Схватке с Барсуком» по-лакотски звучало слишком длинно. Но все в племени всегда помнили, что Пятнистый Хвост лишился лошадей и нового лассо. Этот случай произошел на самом деле, и я рассказываю о нем, чтобы ты знал, почему мы почитаем и вакан-силу, и животную силу барсука.

У него есть еще одна интересная особенность. Если вспороть брюхо мертвому животному и посмотреть на свое отражение в луже барсучьей крови, ты увидишь себя таким, каким будешь в момент смерти. Один мой друг попробовал, еще в детстве, но увидел только знакомое отражение своего мальчишеского лица. Он сказал, что магия не удалась, однако меньше чем через месяц его лягнула в голову лошадь, и он умер в тот же день. Я никогда не хотел смотреть на свое отражение, но если бы взглянул еще в детстве, то увидел бы старое сморщенное лицо, какое ты сейчас видишь перед собой. И тогда — зная, что умру в глубокой старости, — мог бы стать отважным воином, или астронавтом, или кем-нибудь вроде, а не скромным вичаза ваканом, каким предпочел заделаться.

В общем, Хока Уште — Хромой Барсук — при рождении получил сильное имя, но во всех прочих отношениях ничем не отличался от других детей. Он рос самым обычным ребенком и не обнаруживал никаких особенных способностей. Как большинство мальчиков, он был такохой, избалованным внуком, и играть со сверстниками любил гораздо больше, чем выполнять немногочисленные хозяйственные обязанности, которые возлагались на наших мальчиков во времена, когда еще не было школ и резерваций. Весной Хоке Уште сильнее всего нравилась игра «мато кичияпи», когда мальчишки кидают друг в друга острые стебли травы до первой крови, зимой — игра «пре-хес-те», когда по льду пускают оперенную палку, а летом — командная игра «хватай-за-волосы-и-пинай». Нет, в детстве Хока Уште ничем не выделялся среди сверстников.

Тебе следует помнить: все события, о которых я сейчас рассказываю, произошли в золотое время, когда мы уже получили в дар священную трубку от Женщины Белый Бизон и лошадь от Вакана Танки, но еще прежде, чем вазикуны начали превосходить по численности бизонов на наших родных равнинах.

Дело было до Пехин Ханска Казата — уничтожения Длинного Волоса на Сочной Траве, то есть убийства Кастера в битве при Литл-Биг-Хорн в 1876 году. До ужасного договора, подписанного в форте Ларами в 1866 году, по которому икче вичаза — вольные люди природы — лишились права на свободу. То есть до того, как вазикуны приказали нам жить в резервации.

Думаю, то был год, когда привели пленных, или 1843-й по летоисчислению вазикунов. Я так полагаю потому, что отец Хоки Уште был сорокачетырехлетним стариком, когда мальчик появился на свет. Отца звали Спящий у Ручья, и родился он в год, когда умерло много беременных женщин, что соответствует вашему 1799-му. Еще сильнее удивляет преклонный возраст матери Хоки Уште, Женщины Три Облака, в момент рождения ребенка — говорят, она родилась либо в год, когда лошадям завивали гривы, 1804-й по-вашему, либо в год, когда махали лошадиными хвостами, 1805-й, а значит, была старухой тридцати восьми или тридцати девяти зим, когда произвела на свет сына.

Хока Уште был единственным ребенком. Говорят, оба родителя верили, что столь позднему ребенку непременно суждено стать большим человеком, но ни один из них не дожил до дней, когда маленький Хока Уште начал разговаривать. Зимой в год, когда привели пленных, Женщина Три Облака вышла из типи за водой в сильную метель и замерзла до смерти. Спящий у Ручья, невзирая на преклонный возраст, следующим летом ушел со стоянки, похваставшись совершить деяние славы над пауни, и больше его никто не видел.

Хоку Уште растили дед с бабушкой и все женщины деревни, и он стал избалованным такохой, как я уже говорил.

Но в каком-то смысле все икче вичаза тогда были такохами. Я имею в виду, время было изобильное и легкое, прошлое существовало только в преданиях, а будущее только в мечтах, и, несмотря на боль, страх, тяготы и смерть, жизнь оставалась простой и безбедной. Икче вичаза обладали полной свободой передвижений и считали своим домом весь мака ситомни — окружающий мир, вселенную.

Но это только предыстория. Сама же она начинается, когда Хоке Уште стукнуло семнадцать, и он приступил к своей ханблецее, обряду поиска видений, навсегда изменившему его самого и его соплеменников.

Ну-ка, останови пленку и запиши на бумаге. Ханблецея. Я хочу, чтобы ты не только услышал, а и увидел слово: ХАН-БЛЕ-ЦЕ-Я. Его важно знать.

«Имя есть некое орудие поучения и разбора сущности». Знаешь, кто из мудрых вичаза ваканов сказал это? Нет, не Черный Лось. Его звали Сократ. Давай-ка, запиши слово. Ханблецея. А теперь слушай дальше.

Ко времени, когда Хоке Уште исполнилось семнадцать, старшие мужчины в племени подумывали переименовать его в Шест Типи, потому что детородец у него вечно стоял торчком, твердый и длинный, как молодые сосенки, из которых мы делаем шесты для типи.

Хоку Уште это смущало, но он был страстным мальчиком. В отличие от других юношей, предпочитавших скакать верхом, бороться друг с другом и угонять лошадей у пауни или кроу, Хока Уште любил болтаться по стоянке и глазеть на молодых девушек. Парню еще повезло, что его не переименовали в Совершающего Деяние Славы над Девушками.

Надо сказать, в маленьком селении вроде того, где вырос Хока Уште, обычно мало винчинчал — красивых девушек, чтоб влюбиться. Но одна такая винчинчала там имелась, звали ее Бегущий Олененок. Шестнадцатилетняя, с милым личиком и длинными черными волосами, всегда блестящими от жира, стала бы ценным трофеем для любого отважного воина, не говоря уже о зеленом юнце вроде Хромого Барсука. Но Хока Уште постоянно на нее пялился.

Следует сказать еще две вещи про ухаживания и секс у сиу во времена, когда нас еще не загнали в резервации. Во-первых, мы очень стеснительны в этом отношении. У нас даже есть особое слово для стеснительности подобного рода — вистелкия; оно означает одновременно боязнь полового акта и страх кровосмешения. Последнего мы особенно опасались. Наши племена всегда были малочисленными, и наши предки видели печальные плоды родственных браков. Отсюда все табу на сожительство с близкими родственниками. Отсюда наша вистелкия.

Во-вторых, трудно описать, насколько мало уединения было тогда у людей. Семьи спали в общих типи, поэтому дети с нежного возраста видели и слышали, как отец с матерью совокупляются в углу по-собачьи или пыхтят под одеялами, но подглядывать считалось дурным тоном, а открыто заниматься сексом в присутствии детей — совсем уже недопустимым. Хока Уште, выращенный дедом с бабушкой, наверняка ни разу не видел зверя с двумя спинами. И ни разу в жизни не оставался наедине с девушкой. У икче вичаза издавна повелось, что юноши жили своей жизнью, а девушки — своей, и они практически не общались, пока от них не требовались совместные усилия, чтобы перенести стоянку, либо набрать хвороста и сухих бизоньих лепешек для растопки.

Поэтому Хока Уште всячески старался подобраться поближе к Бегущему Олененку, для чего целыми днями болтался у ручья, словно охотник, выслеживающий хитрого зверя. Рано или поздно, рассудил он, каждая женщина в деревне приходит к ручью набрать воды в бурдюк. Хока Уште прятался за кустами на берегу и ждал от рассвета от заката, когда Бегущий Олененок придет одна за водой. Порой девушка приходила со своей свирепой матерью, Горластой Женщиной, и тогда Хромой Барсук просто стоял за юккой, тополем или можжевеловым кустом, с глупым видом почесывая ногу. И даже когда Бегущий Олененок приходила одна, он единственно мог выйти из укрытия и широко ухмыльнуться. Иногда она улыбалась в ответ, но в другие разы не обращала на него ни малейшего внимания — наполняла бурдюк и уходила. Тогда Хоке Уште оставалось стоять и почесывать ногу все с тем же глупым видом.

В конце концов Хока Уште надоело торчать у ручья, и он решил совершить проникновение в типи.

Для вазикуна пробраться в дом любимой девушки — не проблема, но Хоке Уште потребовалось все мужество, чтобы принять такое решение. Отец Бегущего Олененка носил имя Стоячий Полый Рог и славился дурным нравом. Почти все считали, что характер у него испортился из-за долгого сожительства с Горластой Женщиной, но так или иначе о дурном нраве Стоячего Полого Рога ходили легенды. Однако еще сильнее Хока Уште боялся при проникновении в типи разбудить саму Горластую Женщину, которая непременно все расскажет всей деревне. Матери сиу не прощали домогательств к своим дочерям. Если бы Хока Уште был взрослым воином и жил один, женщины за такое дело вполне могли спалить его типи вместе с ним. Или перерезать подколенные сухожилия его лошади. Поскольку Хока Уште все еще жил с дедом и бабкой, а собственной лошади не имел, он содрогался при мысли о том, что с ним могут сотворить Горластая Женщина и ее подруги.

Но страсть к винчичале оказалась сильнее страха.

Одной безлунной ночью в месяце, когда возвращаются утки — то есть в апреле, — Хока Уште тихонько выбрался из типи своего деда, бесшумно двинулся вокруг стоянки, стараясь держаться подальше от коновязей, и скоро приблизился к типи Стоячего Полого Рога. К счастью, ему не пришлось обходить стороной всех псов, которые обязательно подняли бы лай, крадись он через стоянку, пускай он знал всех их по именам, а они знали его в лицо, но собаки по ночам беспокойны и мигом облают любого, кто крадется лаской между типи.

Хока Уште не раз слышал рассказы деда и других воинов, как они пробирались в селения пауни или шошонов с целью совершить деяние славы, и теперь воспользовался всеми узнанными приемами, чтобы бесшумно подползти к типи Бегущего Олененка, отодвинуть задний полог и просунуть голову под стенку из бизоньей шкуры.

Воздух снаружи был морозный и свежий, внутри же стояла привычная духота, насыщенная дымом костра, телесными испарениями спящих людей и домашним запахом давно не проветривавшихся спальных шкур. Горластая Женщина не отличалась ни опрятностью, ни трудолюбием. Наученный рассказами старых воинов, Хока Уште осторожно просунул голову под стенку типи, потом затаил дыхание и не шевелился, пока не определил, кто где лежит. Стоячего Полого Рога он опознал тотчас же по звучному храпу. Горластая Женщина сердито ворчала и покрикивала даже во сне, и всякий раз, когда в темноте раздавался ее резкий голос, Хока Уште обмирал от страха, как бы она не проснулась. Бегущий Олененок спала бесшумно, и когда глаза Хромого Барсука привыкли к темноте, он разглядел бледное плечо и черные волосы, тускло отблескивающие в звездном свете, что проникал в открытое дымовое отверстие.

Хока Уште судорожно вдохнул, только когда у него уже помутилось в глазах от удушья. Храп и болтовня во сне продолжались. Горластая Женщина презрительно проворчала что-то людям в своем сне, а потом шумно повозилась под одеялами и повернулась на другой бок, спиной к Хоке Уште. Он воспринял это как приглашение и, извиваясь, вполз в типи, по возможности тише протащив свою тощую задницу под тяжелой бизоньей шкурой. Снова затаив дыхание, Хока Уште прополз четыре или пять футов до постели Бегущего Олененка. Он увидел, что на девушке ничего нет, кроме просторной нижней рубашки, и плечи у нее голые. Сердце стучало так громко, что он удивлялся, почему еще не проснулись все в селении. Он совсем уже собрался дотронуться до нее, когда размеренный храп Стоячего Полого Рога вдруг оборвался на коротком всхрапе и мужчина сел под одеялами.

Хока Уште неподвижно застыл, попытавшись превратиться в сваленную кучей бизонью шкуру. Сердце колотилось так сильно, аж ребра ныли.

Стоячий Полый Рог встал в темноте, ногой отодвинул в сторону спальные шкуры, поднял полог типи и вышел наружу. Хока Уште услышал, как он мочится там: по звуку ни дать ни взять бизон. Минуту спустя Стоячий Полый Рог вернулся в типи, улегся и укрылся одеялами. Хока Уште находился меньше чем в шести футах от него, но он опустил голову, подобрал ноги и спрятал ладони на груди, чтоб не отсвечивали в звездном свете. Мальчик отчаянно молился Вакану Танке, чтобы старый воин не почуял чужака в палатке и не выпустил незваному гостю кишки, как подстреленному оленю, даже не потрудившись выяснить, кто перед ним.

Стоячий Полый Рог снова захрапел.

Прошло несколько минут, прежде чем Хока Уште осмелился пошевелиться. Словно почувствовав его возбуждение, Бегущий Олененок повернулась к нему лицом и откинула прочь покрывало. Наклонившись к девушке, Хока Уште ощутил на щеке частое легкое дыхание и подумал: «Она не спит! Она зовет меня к себе!»

Он облизнул внезапно пересохшие губы и потянулся левой рукой к ноге девушки, а правой приготовился зажать ей рот, вздумай она вдруг закричать. Хока Уште дотронулся до бедра возлюбленной. Кожа там оказалась нежнее, а мышцы — мягче, чем он мог вообразить. Бегущий Олененок сонно вздохнула, но не закричала. У Хоки Уште мутилось в голове от вожделения и страха попасться с поличным. Он медленно провел ладонью вдоль сильной мышцы на внутренней стороне бедра, задирая подол тонкой рубашки, и остановился, только когда его пальцы очутились в паре дюймов от теплого паха Бегущего Олененка. Все тело Хоки Уште тряслось от возбуждения, одна только рука оставалась неподвижной, а пальцы — твердыми, как его стоящий торчком детородец.

Наконец Хока Уште стало невмоготу терпеть дальше. Он подполз пальцами поближе к источнику этого тепла в полной уверенности, что Бегущий Олененок сейчас проснется, если еще спит, или вскрикнет, если уже проснулась. Но она не проснулась и не вскрикнула, только пролепетала что-то сонным голосом, слишком невнятным, чтобы быть притворным.

Хока Уште забыл дышать. Он впервые в жизни трогал женскую виньян шан. От возбуждения парень чуть не застонал в голос и до крови впился зубами в нижнюю губу. Все его внимание сосредоточилось на кончиках пальцев, обследовавших новый, незнакомый объект.

Хока Уште с удивлением обнаружил, что лобковые волосы у Бегущего Олененка не мягкие и курчавые, как он ожидал, а длинные и вроде даже заплетенные в косичку. Он скользнул пальцами по лобку с поразительно жесткими волосами и осознал, что они достигают середины бедра и действительно заплетены в косичку. Это потрясло Хока Уште и привело в дикое возбуждение, но в следующий миг мальчика осенила одна догадка, и возбуждение — уже почти достигшее предела — разом спало.

Охваченный подозрением, от которого пальцы, уже дрожавшие, задрожали еще сильнее, Хока Уште переместил ладонь под просторной рубашкой с лобка на талию винчинчалы.

Волосы были и там, обвивали талию подобием ремня.

Хока Уште тотчас понял, что остался в дураках. Он опустил руку ниже, нашарил косичку между девичьих ног, теперь сдвинутых, и ощупью обследовал — косичка спускалась из-под рубашки, проходила под одеялом и тянулась по полу. Хока Уште лежал на ней. Он перекатился на бок и пробежал пальцами по волосяной веревке — она вела прямо к Горластой Женщине.

Мать Бегущего Олененка перехитрила Хромого Барсука. Она прибегла к старой уловке, распространенной среди матерей икче вичаза: взяла длинную веревку из конского волоса и один конец обвязала дочери вокруг талии. Другой же конец был привязан к щиколотке Горластой Женщины. Хока Уште отдернул дрожащую руку, ведь от малейшего натяжения старуха, сейчас подозрительно затихшая, могла проснуться. Возможно, она уже проснулась и схватилась за скорняжный нож.

Хоку Уште подался назад, все еще чувствуя в кончиках пальцев тепло девичьего тела. Он с величайшей осторожностью приподнялся на руках, чтоб не задевать веревку, и медленно, очень медленно пополз прочь от спящей винчинчалы. Точно так же он однажды уползал от гремучей змеи, свернувшейся кольцами на плоском валуне, где он прилег вздремнуть.

Хоке Уште потребовалась целая вечность, чтобы добраться до проема, через который он проник в типи, и еще две вечности он собирался с духом, чтобы приподнять полог и снова проскользнуть под ним. Шорох кожаной стенки типи показался оглушительным, как раскат грома в сочетании с топотом бизоньего стада, охваченного паническим страхом. Оказавшись снаружи, Хромой Барсук встал на четвереньки и попытался отдышаться, но тут у соседнего типи залаяла собака. Он вскочил и опрометью помчался к краю деревни, напрочь забыв о всякой осторожности. Скатился с откоса к ручью и прятался в кустах почти до рассвета, а потом прокрался к типи деда и вошел с таким видом, словно просто выходил помочиться.

Между тем тело и ум Хоки Уште горели огнем неудовлетворенной страсти. Да уж, ночка у него выдалась тяжелая.

Рано утром дед Хоки Уште, тункашила Громкоголосый Ястреб, вошел в типи, легонько толкнул мальчика носком мокасины и сказал: «Ку-куу! Вставай и собирайся. Мы идем к Стоячему Полому Рогу».

Можешь представить, как испугался Хока Уште. Он не сомневался: отец Бегущего Олененка поутру обнаружил его следы и теперь знает о проникновении в типи. Как ни боялся мальчик Стоячего Полого Рога, он понял, что еще сильнее боится Горластую Женщину. Все селение потешалось над Стоячим Полым Рогом, чью жизнь отравлял сварливый пронзительный голос жены, и теперь Хока Уште представил, как эта старая черепаха будет прогрызать ему плешь до скончания дней. Пока бедолага, волоча ноги по пыли, брел за тункашилой к жилищу Бегущего Олененка, он не придумал лучшего способа избежать позора, чем самоубийство или добровольное изгнание.

В типи Стоячего Полого Рога все спальные одеяла были убраны, остались только церемониальные — на них и уселись двое мужчин и сгорающий от стыда мальчик. Нигде поблизости не было и следа Горластой Женщины, если не считать чаш с горячим педжута сапой, который она, по всей видимости, недавно вскипятила, а Стоячий Полый Рог сейчас предложил Громкоголосому Ястребу и Хромому Барсуку. Густой горький напиток педжута сапа, черное лекарство, икче вичаза изредка выменивали у вазикунов. Жутко крепкий и противный на вкус кофе иные из сиу считали вакан, уступающим по силе только мни вакен, огненной воде, то есть виски, — и в те дни, когда вазикуны еще не расползлись по всем равнинам, точно вши по бизоньей шкуре, педжута сапа был большой редкостью. Щедрость старого воина удивила Хоку Уште, но потом он сообразил, что скорее всего это некая формальная процедура, предваряющая страшную головомойку.

После распития кофе процедура продолжилась: Стоячий Полый Рог набил кинник-кинником свою трубку и зажег. Когда Хока Уште предложили поучаствовать во взрослом ритуале курения, он опять удивился, а потом опять решил, что это своего рода прелюдия перед ужасным наказанием, уготованным для него. От черного лекарства и крепкого табака у него слегка закружилась голова. Мальчик решил, что он слишком робок и слишком устал, чтобы уйти в изгнание на всю жизнь. Он убьет себя.

— Хока Уште! — начал Стоячий Полый Рог голосом таким резким и звучным, что мальчик от страха чуть не воспарил над одеялом. — Думаю, ты знаешь мою дочь, Бегущего Олененка?

— Охан, — только и сумел выдавить Хромой Барсук. «Да». Все остальные слова вылетели у него из головы. Он не находил оправданий своему поступку.

— Ваштай. — Стоячий Полый Рог глубоко затянулся и снова передал трубку Громкоголосому Ястребу. — Это хорошо. Значит, ты знаешь, почему мы с твоим тункашилой позвали тебя сюда?

Хока Уште лишь моргнул, не в силах вымолвить ни слова. «Я воспользуюсь скорняжным ножом, — подумал он. — Он острее и перережет большую вену быстрее и безболезненнее».

— Бегущему Олененку уже пора обзавестись мужем, — прорычал Стоячий Полый Рог. — Пора подарить внуков своей матери и мне. Я много раз говорил это Громкоголосому Ястребу. Мы с ним порешили, что ты будешь хорошим мужем для моей дочери.

На сей раз у Хоки Уште не хватило сил даже моргнуть.

Стоячий Полый Рог продолжал буравить его взглядом:

— А сегодня ночью ты мне приснился, Хока Уште.

Мальчик все так же неподвижно смотрел на него.

Ему казалось, он уже никогда не сможет моргнуть.

— Мне приснилось, будто зимним вечером я вошел в свой типи, а там ты с моей дочерью и двумя моими внуками. Сегодня утром я пошел к Хорошему Грому, и наш вичаза вакан сказал, что сон мог быть видением. Он говорит, мой сон мог быть вакинианпни, хотя я не ваайатан. Он говорит, это хорошо.

Хоке Уште удалось повернуть голову и посмотреть на деда. Громкоголосый Ястреб затягивался из трубки, его глаза сузились до щелок. Хока Уште снова перевел взгляд на Стоячего Полого Рога. «Мой тесть?» Внезапно он представил Горластую Женщину своей тещей, с которой он живет в одном типи. К счастью, у икче вичаза считалось табу разговаривать с тещей и вообще как-либо замечать ее существование. Еще одно последствие вистелкии, страха кровосмешения. Но в тот момент Хока Уште возрадовался такому табу.

— Пилмайя, — проговорил Хока Уште голосом тонким и дрожащим, как тростинка в летнюю грозу. «Большое спасибо». Еще не договорив, он осознал, насколько глупо это звучит.

Стоячий Полый Рог досадливо повел рукой:

— Ты не понимаешь. Громкоголосый Ястреб?

Дед Хоки Уште выпустил клуб дыма и посмотрел на своего такоху:

— Стоячий Полый Рог и Горластая Женщина готовы обзавестись внуком, — медленно произнес он. — Маленьким ребенком, чтобы ласкать, баловать и растить из него такоху вроде тебя. Бегущий Олененок готова стать женой… — Он умолк, словно полагая, что Хока Уште понимает очевидное.

Хока Уште кивнул, ничего не понимая.

Громкоголосый Ястреб вздохнул.

— Но ты не готов стать мужем, — мягко сказал он Хромому Барсуку.

Мальчик пытался осмыслить услышанное.

Громкоголосый Ястреб раздраженно почесал щеку:

— Ты не стал ни воином, ни хорошим охотником. Тебя не интересуют дела племени. У тебя нет ни лошадей, ни шкур, ни орлиных перьев. Ты никогда не совершал деяния славы и не смеялся в лицо врагам, которым нужен твой скальп.

У Хоки Уште вытянулось лицо, но Громкоголосый Ястреб быстро продолжил, будто желая смягчить свои слова:

— Ты знаешь, Хромой Барсук, мы не требуем, чтобы все наши юноши становились воинами или героями. Мы знаем, что твои сны и желания твоего сердца определят, кем ты станешь… — Он положил узловатую грубую руку мальчику на плечо. — Ты знаешь, мы уважаем даже рожденных быть винкте.

— Я не винкте! — выпалил Хока Уште наконец, разозлившись.

Винкте назывались мужчины, которые одевались и вели себя, как женщина. Поговаривали, что винкте наделены одновременно мужскими и женскими органами. Хотя винкте считались носителями вакан и получали хорошую плату за то, что давали младенцам тайные имена силы, ни один уважающий себя лакотский воин не согласился бы стать одним из них.

— Я не винкте, — хрипло повторил Хока Уште.

— Да, ты не винкте, — согласился Громкоголосый Ястреб. — Но кто ты, внук?

Хока Уште потряс головой:

— Я не понимаю твоего вопроса, дедушка.

Тункашила протяжно вздохнул:

— Ты не захотел ни вступить в один из военных отрядов, ни участвовать в конных набегах, ни научиться охотничьему искусству, чтоб добывать пищу для племени… Ты думал о каком-нибудь занятии, которое сделало бы тебя подходящим мужем для Бегущего Олененка? Это нужно решить, чтобы мой друг и кола Стоячий Полый Рог мог правильно распорядиться будущим своей дочери.

Хока Уште посмотрел на деда и отца возлюбленной. Он и не знал, что эти двое когда-то совершили ритуал колы: повязали сыромятные ремешки себе на кисть, чтобы стать самыми крепкими друзьями, все равно что единым целым. Хока Уште осознал, что преступление, которое он пытался совершить против Стоячего Полого Рога нынче ночью, стало бы преступлением против родного тункашилы, и он закрыл глаза, исполненный благодарности к Горластой Женщине, обвязавшей волосяную веревку вокруг талии дочери.

— Итак? — подсказал Стоячий Полый Рог.

Хока Уште сообразил, что оба мужчины ждут от него ответа, который решит их с Бегущим Олененком будущее. В голове у Хромого Барсука было пусто.

Мужчины пристально смотрели на него слезящимися от дыма кинник-кинника глазами.

— Я видел сон… — начал Хока Уште.

Мужчины слегка подались вперед. Икче вичаза придавали важное значение снам.

У Хоки Уште кружилась голова от бессонной ночи, от ужаса, от табака и крепкого педжута сапы.

— Я видел сон, где прошел ханблецею и стал вичаза ваканом. — Хотя голос Хоки Уште не дрогнул, мальчик едва не лишился чувств от изумления, когда услышал слова, вышедшие из своих уст.

Стоячий Полый Рог удивленно дернул головой и вопросительно взглянул на Громкоголосого Ястреба.

— Вичаза ваканом, — пробормотал он. — А Хороший Гром стареет и все сильнее замыкается в себе, особенно с тех пор, как его жена умерла от лихорадки прошлой зимой. Ханблецея, чтобы посмотреть, не призван ли этот юноша стать вичаза ваканом. — Стоячий Полый Рог хмыкнул и передал трубку Хоке Уште. — Ваштай!

Громкоголосый Ястреб посмотрел, как внук затягивается дымом, потом забрал у него трубку. Морщинистое лицо старика смягчилось и приняло выражение, отдаленно похожее на улыбку.

— Ваштай, — согласился он. — Это хорошо. Хетчету. Да будет так.

Назавтра, рано утром, когда дыхание лошадей клубилось в морозном воздухе и собачий лай болезненно резал слух, Хока Уште приплелся к типи единственного оставшегося в живых шамана племени с подарком в виде мешочка кинник-кинника. Хороший Гром разделил с гостем дым подарка из красивой племенной трубки, хранившейся у него, а потом повернулся к мальчику:

— Хийюпо, скажи мне, зачем ты здесь?

Хока Уште нервно сглотнул и поведал шаману о намерении пройти ханблецею, чтобы проверить, не призван ли и он тоже стать шаманом.

Хороший Гром прищурился:

— Я удивлен, Хока Уште. За все семнадцать лет, что тебя знаю, ты ни разу не задавал вопросов, не приходил ты в мой типи, чтобы расспросить про вакан, и не уделял внимания ритуалам, которые я проводил для твоих деда с бабушкой. С чего вдруг тебе явилось на ум пройти ханблецею?

Хока Уште сглотнул, прежде чем ответить.

— Я видел сон, ате. — Мальчик назвал Хорошего Грома «отец» из почтения.

Вичаза вакан проницательно взглянул на него:

— Сон? Расскажи мне.

Хока Уште опять сглотнул и постарался сплести обрывки разных снов в один убедительный сон-видение. Он не лгал. Ну или не совсем лгал. Лгать вичаза вакану, куря племенную трубку, значило навлечь на себя мгновенную смерть от громовых существ.

Когда мальчик закончил, Хороший Гром смотрел все с тем же прищуром:

— Значит, тебе приснилось, что ты стоял на высокой горе, а с облаков спустилась лошадь и сказала, что духи хотят говорить с тобой? Такой сон ты видел, Хока Уште?

Хока Уште вдохнул поглубже:

— Охан.

Старик потер подбородок.

— Меня в твоем возрасте такой сон не побудил бы к ханблецее… — Он взглянул на мальчика. — Но с другой стороны, времена меняются… сны тоже. Ни один из остальных юношей не видел вообще никаких снов, которые привели бы его на тропу вичаза вакана. — Он дотронулся до плеча Хоки Уште. — Ты знаешь, чего от тебя потребует ханблецея?

Хромой Барсук покусал губу:

— Ну, я должен голодать четыре дня, ате. И еще парильня…

— Нет, нет, — перебил Хороший Гром, откладывая в сторону священную трубку. — Это все делается. Я спросил, знаешь ли ты, что требуется?

Хока Уште молчал.

— Когда ты приготовишься сам и подготовишь место, — заговорил Хороший Гром внезапно набравшим силу голосом, какого Хока Уште уже давно не слышал, — от тебя потребуется думать только о том, чтобы разглядеть видение. Ты должен очистить ум от всех прочих мыслей. Не думать о еде. Не думать о винчинчалах…

Хока Уште постарался не моргнуть.

— Ты должен думать только о видении, — продолжал Хороший Гром. — Ты вознесешь дым чанзазы сначала духу востока, потом духу севера, и если они не пошлют тебе видение, ты вознесешь дым духу запада, а если и он не одарит тебя видением, ты вознесешь дым духу юга.

— Охан… — начал Хока Уште.

— Молчи, — сказал Хороший Гром. — Итак, если ты правильно постился и сосредоточивался два или три дня из четырех, но духи так и не откликнулись, тогда ты вознесешь дым чанзазы духу Земли, а если и он не со пошлет тебе видение, ты совершишь дымное приношение Вакану Танке, великому духу самого неба… но только в том случае, если ты уверен, что остальные духи не отозвались. Тебе все понятно?

Хока Уште наклонил голову.

— Не впадай в уныние, если тебе придется ждать видения долго, — продолжал Хороший Гром. — Духам спешить некуда. Когда ты получишь видение, ни о чем больше не проси духов, а сразу возвращайся сюда, и мы растолкуем тебе смысл видения.

Хока Уште слегка кивнул.

— Если ты не получишь видения, мы будем разочарованы, но если мы сочтем видение негодным… — в голосе Хорошего Грома послышались резкие нотки, — ты покроешь себя бесчестьем, бабушка с дедом отрекутся от тебя, и ты станешь позором племени…

Хока Уште вскинул взгляд, по-прежнему не поднимая головы. Лицо Хорошего Грома было мрачнее тучи.

— А если у тебя хватит глупости солгать нам про видение, — грозно произнес вичаза вакан, — тогда мы велим тебе делать вещи, неугодные духам… и это навлечет беду на тебя и всех, кто тебя знает.

Хока Уште закрыл глаза и горько пожалел, что воспылал страстью к Бегущему Олененку.

Хороший Гром дотронулся до опущенной головы Хоки Уште, и мальчик вздрогнул.

— Но даже если ты получишь настоящее видение, — сказал старик, — дело все равно может обернуться плохо для тебя и всего племени. Например, если ты увидишь громовых существ или если во время твоей ханблецеи в холм ударит молния, ты сразу же станешь хейокой, шутом, шаманом наоборот…

Хока Уште в ужасе открыл глаза. Когда он был совсем маленьким, у них в селении жил один хейока. Шамана наоборот звали Подающий Воду в Роге, и хотя все его уважали и боялись (ведь шаманы наоборот все-таки вакан), этот хейока был очень онсика — жалким. Среди зимы, когда все кутались в толстые одеяла и грелись у костров в типи, Подающий Воду в Роге бродил по сугробам в одной набедренной повязке и жаловался на жару. Летом, когда Хока Уште и другие мальчишки купались нагишом в ручье, хейока кутался в одеяла, стуча зубами от холода. Хока Уште помнил, как однажды Подающий Воду в Роге забормотал какую-то тарабарщину, а бабушка сказала: «Он говорит слова задом наперед, и его понимают только духи. Все-таки он хейока». Последний раз Хока Уште видел Подающего Воду в Роге, когда он — сидя на лошади задом наперед — уезжал в прерию, где и сгинул без следа. Хромой Барсук вспомнил, как пару дней спустя дедушка прошептал бабушке, мол, селение потеряло часть вакан, но зато обрело спокойствие.

— Хейокой? — повторил Хока Уште, чуть приподняв голову.

Хороший Гром смотрел перед собой слегка расфокусированным взглядом.

— А может, Вакан Танка призовет тебя стать не вичаза ваканом вроде меня, а шаманом иного рода, — тихо проговорил он. — Может, ты станешь целителем, будешь совершать ювипи и лежать в темноте, туго завернутый в одеяла, чтобы духи могли найти тебя. Или станешь ваайатаном, провидцем, и дашь нашему племени вакинианпи, которое решит нашу судьбу. А может, станешь педжута вичаза, травником, и будешь готовить нам лекарства. Или же… — Хороший Гром ненадолго умолк и потемнел лицом. — Или же ты станешь вапийей, колдуном, и будешь поражать болезни ваанацином. Либо вокабийей, колдуном самого опасного рода, который лечит колдовскими лекарствами, вихмунге, и вдохом высасывает болезнь прямо изо рта умирающего.

Хока Уште замотал головой:

— Нет, ате. Я хочу стать обычным вичаза ваканом вроде тебя, жениться на Бегущем Олененке и жить простой жизнью.

Взгляд Хорошего Грома снова сфокусировался, и старик уставился на Хоку Уште с таким удивлением, словно только сейчас обнаружил его:

— Твои желания не имеют никакого значения. Приходи завтра, с еще одним мешочком табака, и мы начнем готовиться к твоей ханблецее.

В последующие дни Хока Уште и Хороший Гром занимались подготовкой к обряду поиска видений. Поскольку Хороший Гром был единственным шаманом в селении, а другие стоянки икче вичаза находились слишком далеко, чтобы призвать на помощь еще каких-нибудь вичаза ваканов, Хороший Гром выбрал нескольких старейшин племени — тункашилу Хоки Уште Громкоголосого Ястреба, однорукого старика Деревянную Чашу, блота хунку (военного предводителя) Желающего Стать Вождем, ейапаху (глашатая) Грохот Грома и двух старых воинов по имени Увертливый от Удара и Преследуемый Пауками, — чтобы они помогли мальчику пройти ханблецею. Все вместе они наблюдали за инипи Хоки Уште, первой парильной церемонией.

Сначала Хромой Барсук срезал двенадцать деревец белой ивы, воткнул стволы в землю по кругу диаметром около шести футов, сплел гибкие ветки в купол и покрыл каркас кожей, шкурами и листьями. В середине палатки вырыл яму, а из выкопанной земли выложил узкую дорожку, чтобы по ней духи могли войти в парильню. В конце дорожки он насыпал небольшой холмик, обозначавшийся словом «унчи», каким Хока Уште называл свою бабушку. Хороший Гром объяснил мальчику, что вся Земля и есть Бабушка — Праматерь.

Между тем настоящая бабушка Хромого Барсука занималась важным делом. Тихонько напевая под нос, она в ы резала из своей руки сорок маленьких квадратиков плоти и положила в вагмуху, тыквенную трещотку, вместе с камешками ювипи, крохотными окаменелостями, которые муравьи стаскивают в муравейники.

Деревянная Чаша, Желающий Стать Вождем и Преследуемый Пауками отвели Хоку Уште к ручью, берущему начало в холмах, и там под присмотром старших мальчик набрал синткала ваксу, особых камней с мельчайшим «бисерным узором», безопасных для использования в парильне. Будучи раскаленными докрасна, они не трескаются и не разлетаются на острые осколки, когда на них плещут воду. Хороший Гром осмотрел камни, выбранные Хокой Уште, и признал их отличными. К этим синткала ваксу прикоснулся Туикан, древний суровый дух камня, присутствовавший при сотворении всего сущего.

Дело происходило почти в полудне езды от стоянки, поскольку ханблецея проводилась в Пахасапа, Черных Холмах, и старики хотели облегчить Хоке Уште задачу, чтобы ему не пришлось совершать долгий путь из парильни и обратно. Военный предводитель Желающий Стать Вождем одолжил Хромому Барсуку свою лошадь, и мальчик впервые почувствовал себя мужчиной, когда скакал верхом по прерии, с развевающимися на ветру косичками. Наслаждаясь вниманием старших мужчин и одобрительными взглядами женщин, включая Бегущего Олененка, которая теперь постоянно украдкой посматривала на него, Хока Уште жалел, что идея с поиском видений не пришла ему в голову раньше.

Наконец мальчик достроил парильню, прорезал входное отверстие с восточной стороны (Хороший Гром предупредил, что вход с запада делают только хейоки) и установил в ней палки-рогатки, на которые кладется священная племенная трубка. Хороший Гром поставил перед входом бизоний череп, а вокруг него разложил шесть табачных приношений. Потом старики собрались для самого обряда инипи.

В парильне все сидели голыми, и поначалу Хромой Барсук испытывал смущение. Он не привык видеть старших мужчин без всего, в одной только собственной потной коже, да и сам стеснялся наготы. Но интимная атмосфера крохотной палатки и густой пар скоро заставили мальчика забыть о стыдливости.

Дед Хоки Уште, Громкоголосый Ястреб, не вошел в парильню, а остался снаружи, чтобы плотно закрыть полог, когда все раскаленные камни будут уложены на место. И вот Хока Уште сидел в наглухо закрытой инипи вместе с Хорошим Громом, Преследуемым Пауками, Желающим Стать Вождем, Деревянной Чашей, Увертливым от Удара и Грохотом Грома.

Мужчины пели «тунка-шила, хай-яй, хай-яй», пока земля не задрожала под ними. Они вдыхали пар и выдыхали дым из священной трубки. Четыре раза они открывали полог, впуская в палатку свежий воздух и свет, четыре раза они плескали воду на раскаленные камни и четыре раза курили кинник-кинник. И в течение всего этого времени шестеро стариков давали Хоке Уште советы, а тот слушал со всем вниманием, на какое способен. В парильне стояла нестерпимая жара и кромешная темнота, и табак был очень крепким.

Наконец Хороший Гром положил трубку на подставку и сказал «митакуйе ойазин», что значит «да пребудет вечно вся моя родня, все мы, все до единого». Тогда Громкоголосый Ястреб открыл снаружи полог палатки, старики выползли на свет дня, точно младенцы из чрева, и обряд инипи закончился.

Потом Хока Уште отправился один в Паха-сапа за своим видением.

Должен сказать тебе вот что: видения даются нелегко. Иные икче вичаза ждут их всю жизнь, но так и не получают. Другие — лишь однажды, но всю оставшуюся жизнь подчиняют этому единственному видению.

Хока Уште сам толком не понимал, хочется ему получить видение или нет, когда сидел скрючившись в Яме видений на высокой горе в Паха-сапа. Он был голый, если не считать красивого одеяла, которое дала бабушка, чтобы заворачиваться в него во время поиска видений. Он был безоружен, если не считать трубки, врученной ему Хорошим Громом, и погремушки с четырьмястами пятью священными камушками и крохотными квадратиками бабушкиной плоти, которые тихонько шуршали всякий раз, когда он шевелил рукой. От дыма и пара он чувствовал усталость и легкое оцепенение, но ощущал себя очень чистым, будто тщательно отмытым изнутри и снаружи. Он был голоден, но знал, что не должен есть и пить еще девяносто шесть часов. Четыре дня.

Или меньше, если видение придет раньше.

Хока Уште пытался молиться, но из головы у него не шла Бегущий Олененок. Его пальцы помнили тепло девичьей промежности, и даже воспоминание о волосяной веревке возбудило мальчика. Сейчас, в этом состоянии голода и телесной чистоты, сексуальное возбуждение показалось Хока Уште сродни самому видению, когда его че, детородец, зашевелился словно по собственной воле.

В первый день и вечер ханблецеи высоко в Паха-сапа дул сильный ветер, непривычно холодный для месяца, когда возвращаются утки. Магические флажки трепетали и рвались на концах палок, стоящих вокруг Ямы видений, где Хока Уште сидел на корточках, пытаясь молиться нужным духам, но неотступно преследуемый видениями стройных ног, крепких ляжек и блестящих черных волос Бегущего Олененка. После наступления темноты стало холоднее, и апрельский ветер принес крохотные снежинки. Хока Уште сжался в комок и постарался выбросить из головы все, кроме должных мыслей, на какие его настраивали мудрые старики в парильне.

Ближе к рассвету Хромой Барсук заснул, свернувшись клубком на свежей земле своей Ямы видений, и вагмуха выпала у него из пальцев, тихо брякнув священными камешками и комочками бабушкиной плоти. Ни ледяной ветер, ни звук погремушки не разбудили мальчика.

Хоке Уште приснился сон: он увидел себя самого, спящего в Яме видений, дрожащие звезды в холодном ночном небе и огромный валун выше по склону, вросший в почву священной горы. И пока он смотрел откуда-то сверху на собственное спящее тело, гигантский валун вдруг сорвался с места и покатился по склону прямо к яме.

Тогда мальчик закричал во все горло, но спящий внизу Хока Уште не проснулся, и вопль походил на свист ванаги, призрака — слабый и тонкий, нисколько не похожий на крик настоящего мужчины. А валун с грохотом катился по склону к свернутому калачиком телу, и наблюдающему Хоке Уште осталось только закрыть глаза, чтоб не видеть, как огромный камень раздавит спящего. Но у наги, духовного тела, нет глазных век — поэтому мальчик вопреки желанию увидел произошедшее далее.

Валун остановился в паре дюймов от спящего Хоки Уште. Потом из валуна, из недр горы, из деревьев и даже из ветра раздался голос: «Уходи, маленький человек. Ступай прочь отсюда. Сегодня здесь нет видения для тебя».

И Хока Уште, вздрогнув, проснулся. Занимался рассвет. Валун лежал на прежнем месте выше по склону — черная глыба на фоне бледнеющего неба, — и тишину нарушал лишь шорох ветра в кронах сосен. Потрясенный видением про не-видение, Хока Уште встал, плотно обернул одеяло вокруг голого тела и стал спускаться с горы, стараясь согреться и стряхнуть остатки сна.

Весь следующий день солнце пригревало, и ветер веял ласково, но никаких других видений к мальчику не пришло, и он подумал, не вернуться ли к Хорошему Грому и остальным с одним только рассказом про свое не-видение. Но в конечном итоге решил погодить. Хока Уште вспомнил предостережение Хорошего Грома: мол, племя огорчается, если видение к искателю вообще не приходит, но человек покрывает себя позором, если получает негодное видение. А он понятия не имел, к какому разряду относится видение про не-видение. В общем, он положил остаться там и подождать видения получше.

К наступлению сумерек, когда не прошло еще и полутора дней из четырех, язык у Хоки Уште распух от жажды, а живот сводило от голода. На вторую ночь ветер стал еще холоднее, и Хромой Барсук был уверен, что вообще не сомкнет глаз. Однако незадолго до рассвета, когда из каньона внизу медленно выполз туман и начал обвивать белыми щупальцами деревья на горе, мальчику приснился следующий сон.

Он снова наги, чистая духовная сущность, и снова парит над своим телом, скрюченным от холода во сне. На сей раз никакой валун с горы не катится, но немного погодя Хока Уште замечает неясные черные тени, которые движутся между деревьями, приближаясь к нему спящему. Они скользят сквозь клубящуюся пелену тумана и наконец обретают очертания четырех животных: медведя невообразимо огромных размеров, горного льва, оленя — не просто оленя, а таха топта сапы, священного оленя с черной полосой на морде и единственным острым рогом, торчащим изо лба, — и барсука. При виде последнего зверя наблюдающий Хока Уште даже обрадовался, но почти сразу заметил, что барсук не хромой и на морде у него премерзкое выражение. Он кажется злым и голодным.

Хока Уште хочет закричать, предупредить себя спящего об опасности, но теперь он знает, что голос его наги слишком слаб, чтобы разбудить кого-нибудь. Поэтому Хока Уште просто смотрит.

Медведь, горный лев, олень и барсук медленно приближаются к спящему мальчику. Медведь такой громадный, что снес бы ему голову одним ударом. Горный лев такой ужасный, что враз раздробил бы мощными челюстями его кости, выпуская из них костный мозг. У оленя такой острый рог, что пронзил бы спящего Хоку Уште, как охотничья стрела пронзает печень бизону. А барсук такой свирепый, что одним рывком содрал бы кожу с человеческого лица, как бабушка сдирает гладкую брюшинную шкурку с кролика перед разделкой тушки.

Буквально в нескольких дюймах от спящего сиу звери остановились, и снова со всех сторон послышался голос: «Уходи, маленький человек. Ступай прочь отсюда. Сегодня здесь нет видения для тебя».

И тогда Хока Уште проснулся со стесненным сердцем, лила чанте ксика, полный ужаса перед осин ксика, то бишь злобными животными. Но он сел, закутался в одеяло, поднял с земли трубку, взятую у Хорошего Грома на время ханблецеи, в другой руке крепко сжал вагмуху и стал ждать, когда взойдет солнце, согреет его и возродит храбрость в сердце. Он оставался там и голодал весь день. И когда снова наступили сумерки, он по-прежнему сидел в Яме.

Ночь выдалась очень темная, облака заволакивали луну и звезды, падал мягкий снег, но таял, едва касаясь земли, и Хока Уште заснул задолго до того, как небо начало бледнеть в преддверии рассвета.

На сей раз он увидел себя в Яме видений еще отчетливее прежнего и долго видел одну только эту картину: спящий мальчик с трубкой под мышкой и зажатой в руке погремушкой. Он походил на спящего младенца, даже на собственный взгляд, и Хока Уште задался вопросом, зачем ему вообще понадобился этот дурацкий поиск видений.

Потом вдруг земля вокруг ямы словно пошла рябью, зашевелилась, задрожала, и прежде чем наблюдающий Хока Уште успел крикнуть «берегись» спящему Хоке Уште, Яма видений наполнилась гремучими змеями. Десятки, даже сотни гадов. Старые гремучки длиной в человеческий рост, коротенькие толстые змеи-самки, полные яиц и яда, и бессчетные змейки-детеныши длиной в руку мальчика, но уже вооруженные ядовитыми зубами и трещотками.

Хромой Барсук, вздрогнув, проснулся и обнаружил, что сон не закончился, когда он открыл глаза. По нему ползали змеи. Настоящие. Они шипели, гремели хвостами и разевали ужасные пасти в нескольких дюймах от глаз смертельно испуганного мальчика.

«Другой возможности у тебя не будет, маленький человек, — раздался голос, хорошо знакомый Хоке Уште по предыдущим снам. — Уйдешь ли ты отсюда подобру-поздорову?»

Хромой Барсук уже хотел выкрикнуть «охан!» и выскочить из кишащей змеями ямы, но в последний момент вспомнил, что в таком случае он покроет позором дедушку с бабушкой и стариков, помогавших ему в ханблецее, а потому, вместо того чтобы крикнуть «да!», Хока Уште зажмурился, приготовившись умереть, стиснул зубы и сказал «нет!».

Когда мальчик открыл глаза, змей в яме не было. Облака разошлись, и все вокруг озарял звездный свет — такой яркий, что Хока Уште ощущал его кожей. Он снова сомкнул веки. И заснул.

И наконец, к нему пришло настоящее видение.

Хока Уште вернулся к парильне, как было велено. Один из двоих мальчишек, поставленных там ждать его возвращения, побежал в деревню за старейшинами, а другой принялся подбрасывать топливо в костер, чтобы раскалить камни. К середине утра шесть стариков сидели нагишом в клубах пара и дыма, слушая рассказ Хромого Барсука о видении.

Поначалу Хока Уште думал умолчать о своем видении про не-видение, но в конечном счете решил рассказать всю правду и только правду.

Старики в парильне недовольно хмыкали, пока Хока Уште описывал сны про падающий валун и злобных животных, но когда он поведал, как поборол гремучих змей, велевших ему уходить, все шестеро хором воскликнули «Хайе!».

— А потом ко мне пришло настоящее видение, — сказал Хромой Барсук. — Мне так кажется.

Хороший Гром передал трубку юноше, и пока тот затягивался, старый вичаза вакан промолвил:

— Ваштай. Расскажи нам, вичаза.

И Хока Уште описал видение в таких словах:

— После того как гремучие змеи исчезли, меня всего трясло, а потом я снова закрыл глаза и увидел сон. Сначала мне приснилось, будто я не сплю, а бодрствую, и голос говорит мне: «Хока Уште, поднимись на вершину горы. Юхакскан каннонпа. Возьми с собой трубку. Твоя трубка — вакан. Таку воекон кин юха ел войлагьяпе ло. — Эхантан наджин ойате мака ситомнийан каннонпа кин хе уйваканпело. Она используется для всего. С тех пор, как прямостоящие люди расселились по всей земле, твоя трубка — вакан». И вот, я поднялся с трубкой на вершину.

А гора теперь стала гораздо выше, чем мне помнилось, и я видел все Паха-сапа, как если бы смотрел вниз с махпия, облаков. Но одновременно я видел все словно вблизи… хенаку, лося в лесу, птиц в ветвях деревьев, бобров в ручье, даже насекомых в траве… как если бы кто-то дал мне ванбли, орлиные глаза. Потом своими новыми орлиными глазами я разглядел виньяну, женщину, она находилась в далекой-предалекой долине Паха-сапа, но я без труда различил длинные волосы — распущенные, если не считать одной тонкой косички слева, обернутой бизоньей шерстью. Ее платье из белой оленьей кожи сияло так ярко, что мне вспомнились дедушкины рассказы про Птесан-Ви, Женщину Белый Бизон, которая дала нам первую чанунпу и научила людей, как пользоваться трубкой при молитвах…

При этих словах шестеро стариков взволнованно пошевелились, откашлялись и переглянулись сквозь пар и дым, ибо Женщина Белый Бизон была самым священным из существ, посещавших икче вичаза. Но ни один из них не промолвил ни слова, и Хока Уште продолжил:

— Однако то вряд ли была Женщина Белый Бизон — скоро я объясню, почему мне так кажется. — Хромой Барсук не замечал пристальных взглядов слушателей, увлеченный собственным рассказом о видении. — Я следил за ней, пока она не вошла в пещеру где-то глубоко в Паха-сапа. А потом случилось странное… — Мальчик закрыл глаза, словно пытаясь получше рассмотреть образы сна. — Паха-сапа вдруг заколыхались, как бизонья шкура, которую вытряхивает женщина. Деревья склонились долу, птицы взлетели к небу, и камни посыпались в каньоны. Ручьи перестали течь, когда земля под ними заходила ходуном. Громадные валуны покатились со склонов, и в земле раскрылись трещины…

Шестеро стариков затаили дыхание, ожидая дальнейших слов Хоки Уште.

— А потом… это трудно описать, но горные хребты вдруг сдвинулись, сложились тесными складками, словно Праматерь Земля тужилась в родах, и из недр Паха-сапа стали выползать четыре гигантские каменные головы. Они выросли в высокую-превысокую гору, на вершине которой я стоял, и уставились на меня каменными глазами. А я смотрел на них своими орлиными глазами. И по-моему, то были головы вазикунов…

Хороший Гром кашлянул.

— Почему ты думаешь, что то были головы вазичу? — спросил он, употребив другое слово для обозначения «пожирателей лучших кусков», бледнолицых людей.

Хока Уште моргнул, словно опять пробуждаясь от сновидения.

— Сам я никогда не видел вазикунов, — сказал он, — но тункашила Громкоголосый Ястреб говорил, что у них иногда растут волосы на лице, а у двух каменных голов на лице были волосы… у одного на подбородке, у другого под носом — точно воробьиное крылышко.

Шестеро стариков переглянулись и хмыкнули.

— А еще, — продолжал Хока Уште, — в этих каменных лицах было что-то такое, что испугало меня так же, как в детстве угрозы бабушки, когда она загоняла меня в типи вечером: «Хока Уште, истима йе, вазикун анигни кте…»

Старые воины улыбнулись. Они тоже слышали, как матери и бабушки в селении говорили детям, мол, ну-ка живо спать, не то придут белые люди и заберут непослушников в свои дома. Дети не боялись ни ванаги, призраков, ни страшилищ сисийе и сийоко, но угроза про вазикунов всегда действовала безотказно.

— В общем, — сказал Хока Уште, — я решил, что огромные каменные головы, родившиеся в Паха-сапа, — это головы вазикунов. Но на этом сон не кончился. — Он поерзал на месте, явно стесняясь рассказывать дальше.

Старики ждали.

— Потом мне приснилось, будто я спускаюсь в ту долину и захожу в пещеру, куда вошла красивая женщина, — через силу продолжил Хока Уште. — Там горит костер, освещающий чудесные белые шкуры, расстеленные на полу…

Мужчины снова значительно хмыкнули, подумав о белых бизоньих шкурах. Хромой Барсук не обратил внимания.

— …и платье из ослепительно-белой оленьей кожи, висящее на вделанном в стену оленьем роге. А на шкурах у костра… — Мальчик облизнул губы и глубоко вздохнул. — На шкурах у костра лежат три красивые женщины. Они голые, тела у них почти оранжевые от огня, и волосы такие блестящие, что отражают свет… — Он снова умолк.

— Продолжай, — сурово произнес Хороший Гром.

— Да, ате. Во сне я тихо вошел в пещеру и опустился на колени рядом с тремя спящими женщинами. Они не проснулись, и я… разглядывал их груди и гладкую кожу, ате… и думал «кисиму кин ктело»… «я сделаю это с ней», но не знал, какую из них выбрать, поскольку не сомневался, что женщина, которую я собираюсь… гм…

— Тавитон, — сказал Увертливый от Удара. — Выябсти. — Старый воин не считал нужным тратить время на поиски изысканных выражений.

— Охан, — согласился Хока Уште. — Я не сомневался, что женщина, которую я собираюсь тавитон, проснется, закричит и разбудит остальных двух. В общем, я решил выбрать самую красивую из них, но они… они походили друг на друга как три капли воды. — Хока Уште умолк и вытер пот, стекавший со лба и носа. В оиникага типи, парильне, было очень жарко и дымно, у него кружилась голова, как будто он все еще летал над Паха-сапа во сне, и шестеро стариков в дымной темноте, напряженно подавшихся к нему, казались просто очередными образами сна. Вдобавок теперь мальчик был уверен, что этот сон — всего лишь одна из его грязных фантазий и будет признан негодным. Или даже хуже: это видение,