Обход медсанчасти.

Жизнь насилуемого педераста в зоне кошмарна. Чтобы спасти опущенных силой (маньки, юбки, дырки и прочая голубая петушня по призванию не в счет), — их держат в изоляторе, как в комнатной зоне.

Надеюсь, тезаурус не нужен?

Врач Иванков показывает мне снимки искореженных массовым насилием задниц. Это мозольное слоновье месиво не для слабонервных, такого несчастного долбят тоже поротно, как фоску. Но если там — кошмарная любовь нимфоманки, то тут жуть голого насилия.

А вот посуда опущенного гомосексуалиста: миска и кружка, пробитая сбоку дыркой. Суть этой дырки в том, что выше дыры не нальешь, суп прольется на пол, а кружка станет проливать струйку красного киселя на стол. Но главное унижение — дырка в ложке, она принуждает есть с подлой торопливостью. Кровохлебка. Зачерпнуть жижу можно только на большой скорости, а если ты рискнешь ложку выбросить и станешь пить прямо из дырявой миски, тебя непременно накажут.

И писать об этом матери?

Да вы смеетесь!

До самой смерти она ничего не узнала о моей службе. И только ее недавняя смерть распечатала ящик памяти.)

Странное дело, но инвентарь добра не увеличился со дня творения.

К милосердию и состраданию не добавилось ни одного нового слова, какого-либо сверхсострадания или сверхмилосердия. А вот тезаурус зла неуклонно растет, к архаичным смертным грехам — не убий, не прелюбодействуй — прибавилась плеяда новых смертных грехов, например, любострастие к детям, или грех милосердного врачевания, когда врач, сострадая мукам неизлечимо больного, будет вводить яд в вену, а в конце прошлого века явился грех клонирования, при котором мать будет рожать малую мать и мать будет кормить мать сосцами матери же.

Иванков ведет меня в бокс, где лежит прооперированный педераст, у него удалены болезненные наросты вокруг несчастной форсунки.

Тезаурус: Форсунка — анус.

Это верзила с затравленными глазами, чья грубая от природы натура, угреватое лицо и заскорузлое тело явно вступают в противоречие с тем, что его избрали предметом для греческих услад.

Солдат просит вызвать его в штаб для разговора.

Зачем откладывать, говорю я, когда можно поговорить прямо сейчас.

Он несколько минут ходит кругами, пока я не понимаю, что петушок предлагает себя дознавателю — стать стукачом всего лишь в обмен на сигареты вволю! По пачке курева за одну встречу.

Вот так номер.

Стукачи стали ненастьем всех последних лет моей жизни, потому я отшатнулся от его слов с нескрываемым отвращением… Поняв промашку, тот чуть не застонал, вгрызаясь зубами в ногти. Для него моя брезгливость — казнь египетская.