Глава 14. Боль.

Я кушала, вылизывая тарелки, спала строго с подъёма до отбоя, по первому же требовании являлась на уколы и таблетки, никогда не перечила, даже если меня, эзотерика, просили протереть пыль или столы. Да и полы я пару раз мыла, уверяю! Как только домыла?.. Единственное, я никогда не напрашивалась на эту «трудотерапию», но это, как выяснилось, вовсе не обязательно.

Я примерно вела себя с самого начала, как мне и посоветовали. Мне не трудно. И каждый обход был для меня, как исцеление, как праздник, как подарок, потому что только на нём я могла услышать заветное «Собирайся, тебя выписали».

Я ждала новый обход со вторника до пятницы (по этим дням он, я вспомнила уже, предыдущий обход был как раз во вторник), а сами понимаете, два дня в больнице – это как две недели в жизни. Тягомотина.

И вот, долгожданный «праздник». А после того последовало немыслимое, о чём я расскажу позже.

К счастью, врач всегда спрашивала первой меня – я лежала у входа – потому что ожидание для меня – вторая мука после больницы.

И каково мне было, когда обход был единственным источником положительных эмоций, который я так ждала? Каково было услышать на нём, что мне лежать ещё… по меньшей мере месяц…

Слёзы хлынули сами, как в тот недалёкий день прибытия в этот ужас. Только отличие было одно: в этот раз я не могла остановиться…

Это было при моей любимой миссис Фриман. Обнаружилось ещё одно отличие: меня не утешали, так как настроение у неё было в тот день приподнятое. Хохоча громким контральто, она ухватила за грудь другую санитарку и погналась за ней, пока её собственные вопли не перекрыли смех той. И моей платой за доброту миссис Фриман стало то, что я ничуть не обиделась! Да и она не спрашивала причину моих слёз, потому что была очень мудрой женщиной и сама всё прекрасно понимала.

Я ревела и ревела без конца и края – тут ещё так некстати позвали на обед. И, придя было в столовую, я поняла, что не смогу съесть ни крохи. И тут чья-то пятерня ухватила меня за плечо

– Ешь быстро, – услышала я голос медсестры, – тварь.

– Я не хочу, мне плохо морально.

Она освирепела:

– А ну вставай и пойдёшь сейчас с бабушками есть!

Поясню, у нас две кухни. Одна на первом посту – два стола и стулья, тут едят под присмотром санитарок немощные бабушки. Другая – по пути к выходу, там питается второй пост. В нём, по мнению наших надзирателей, уже приближенная к нормальным часть женщин. Как в мужском корпусе, не знаю, не была, но думаю, что так же.

Так вот, вернёмся к моему ужасу. Медсестра Тая Белым ухватила мои порции и велела следовать за ней. Не помню, в каком состоянии я была, раз согласилась на такое унижение.

– Кэролайн! – воскликнула миссис Фриман. – Ты отказываешься от еды, что ты делаешь, Кэролайн? О чём мы с тобой договаривались?

«Простите меня, дорогая, но я больше не могу!..» – крикнула я, но всего лишь в душе…

Единственное логичное объяснение, что мной руководил страх. Не страх быть избитой или оскорблённой, а страх остаться в этом аду навсегда!..

А так я ничего, кроме физического насилия, не боюсь.

– Я не хочу есть, отпустите меня домой! – выдавила я сквозь этот страх, давясь слезами и болью.

– Сейчас я тебе покажу не хочу, придурочная!

Она схватила ложку и гаркнула:

– Открывай рот!

– Нет-нет!.. Ну хорошо, я сама поем… нет! – ложка приблизилась к моим губам. Моей спасительницы миссис Фриман где-то не было.

– Я уже давала тебе возможность поесть тебе самой, теперь ешь так, – прогремела медсестра.

А я ещё считала что-то там унижением… Боже, какой срам! Я сейчас умру.

Сдавшись, обессилев, я проглатывала ложки супа уже из-за страха, что она взбесится и выльет мне всё в лицо или станет кормить через зонд. Ревела я теперь навзрыд, слёзы стекали и капали в суп.

О, мясо! О, нет… Тут я буду умолять на коленях, либо буду всё же терпеть, пока насильно не покормят – всё равно от моей лихой гордости ничего не осталось, но трупы несчастных животных я есть не буду, хоть на кол сажайте!

Всё же пронесло! Даже после такого унижения то, что второе с мясом унесли, неуместно обрадовало меня. Суп, забыла сказать, к счастью, вегетарианский всегда.

Тогда я не догадалась, почему меня так гнали после обеда, а теперь поняла, что из-за тихого часа. Я рыдала в палате, а потом меня позвали среди дня, не по расписанию, на укол – понятно дело, успокоительный.

Как и таблетки, укол не произвёл на меня никакого эффекта. Я просто выревелась, слёзы закончились, мне стало легче. Я была тогда ещё в наблюдательной палате, так что никто не видел, подействовал на меня укол или я всё ещё плачу. А я ведь была уверена, что никогда не перестану плакать.

И чтобы не выставить себя подвластной всяким уколам и чужому влиянию, я для вида ещё шмыгала носом.

Странно, на меня даже снизошло вдохновение и я села рисовать! Наверное, всё-таки подействовал немного – но ровно столько, сколько хотела я. И откуда тогда этот стереотип, что после успокоительного спят?..