В. В. Столин. Многочисленные замечания о связи значения и формы можно найти в литературе, в частности в описаниях зрительных эффектов при ношении оптических устройств

ПРОСТРАНСТВЕННАЯ ФОРМА И ПРЕДМЕТНОСТЬ ОБРАЗА¹

Многочисленные замечания о связи значения и формы можно найти в литературе, в частности в описаниях зрительных эффектов при ношении оптических устройств. Так, Эймс, описывая свои впечатления от ношения анисейконических очков, вызывающих видимый наклон плоскостей, заме­тил, в частности, что озеро вместо того, чтобы выглядеть наклоненным своей наиболее удаленной стороной, выглядело обычным, но дальше рас­положенным². Как мы уже замечали, для трансакционалистов подобные наблюдения подразумевали проблему того, какая из возможных эквива­лентных конфигураций будет воспринята. Основной механизм выбора ка­кой-то конкретной конфигурации — это предположения. Мы уже крити­ковали, в общем, последний тезис трансакционалистов. Обратимся теперь вновь к псевдоскопическим трансформациям с тем, чтобы на эмпиричес­ком уровне по крайней мере наметить существенные черты того процесса, который, как мы предполагаем, состоит в придании значения некоторому фузированному фрагменту видимого поля и одновременной его простран­ственной локализации.

Перед испытуемым ставилась на полу обычная фарфоровая миска, не доверху наполненная подкрашенной жидкостью. Когда происходила трансформация воспринимаемой формы миски, жидкость оказывалась поверх вывернутой поверхности. Однако теперь это уже не было жидко­стью: одни испытуемые видели желе, другие — пластмассу, третьи — «студень», иногда металл. В любом случае жидкость превращалась во что-то такое, что могло бы удержаться на выпуклой поверхности. Вмес­те с тем изменялись все переживаемые (как зрительно, так и незритель-

¹ Восприятие и деятельность / Под ред. А.Н.Леонтьева. М.: йзд-во Моск. ун-та, 1976.
С. 186-192.

² См.: Ittelson W. Visual Space Perception. N. Y., 1962.

Столин В.В. Пространственная форма и предметность образа 327

но) качества того, что до трансформации было жидкостью. Так, в пря­мом рельефе наблюдатель мог воспринимать два цвета, соответствующие двум предметам, — цвет самой миски и цвет жидкости, которая налита в миску. Однако эти два цвета передаются единым цветом одного фраг­мента зрительного поля. Когда этот фрагмент служит исходным матери­алом для образа другого предмета — металла, пластмассы, то меняется и цвет. Вместо двух воспринимается один, соответствующий новому предмету. Возник вопрос, подчиняется ли это переозначение единому се­мантическому целому или для восприятия такая целостность семанти­ческих свойств не является необходимой, т.е. на некоторые воспринима­емые противоречия можно «закрыть глаза»¹. С этой целью каждый из вариантов видения был оценен с помощью специально составленных се­мантических шкал, которые представляли из себя набор пар антонимов. Примерами таких пар могут служить оппозиции типа твердый — мяг­кий, густой — жидкий, гладкий — шероховатый и т.д.; наличие каж­дого свойства оценивалось по четырехбалльной системе².

Всего было выделено три типа видений: желеобразные тела (кисель, мед, студень), твердые полупрозрачные тела (стекло, янтарь, пластмас­са), твердые непрозрачные тела (металлы). По каждому из типов виде­ний только те оценки обладали низкими дисперсиями, которые относи­лись к свойствам, могущим быть связанными в единое видение.

Можно возразить, что это лишь осознаваемое, но не воспринимае­мое единство. Мы не отрицаем, что оно осознаваемо, тем не менее пред­полагаем, что это и перцептивное семантическое единство. В этом убеж­дает сам характер ответов испытуемых: так, если в процессе восприятия происходила смена видения у одного и того же испытуемого, например, он видел то лед, то студень, он так сообщал свои впечатления: «Вижу то лед — твердый и прозрачный, то студень; когда вижу лед, то по нему плавают блики, а когда холодец, то блики неподвижны, а трясется он сам». В любом случае эти опыты показывают, что семантическая струк­тура образа обладает иерархией. Однако это исследование, конечно, не отвечает на вопрос, как соотносятся элементы зрительного поля с семан­тической системой, образуя собственно перцептивные единицы. Этот вопрос затрагивался в другом опыте, проведенном Петренко. В этих опы­тах исходным было допущение, что участки поверхности, ограниченные какими-либо контурами, в том числе и ограниченные теневыми конту­рами, могут быть приравнены к элементам зрительного поля. Опыты ве­лись в редуцированных условиях, но без применения оптических иска-

¹ См.: Столин В.В., Петренко В.Ф. О семантике визуального мышления /, /' Материалы
Всесоюзного симпозиума «Мышление и общение». Алма-Ата, 1973.

² См.: Петренко В.Ф. О методике категориальной классификации семантических
образований в мышлении и восприятии: Дипломная работа. Факультет психологии МГУ,
1973.

Тема 17. Экспериментальные исследования восприятия

жений. Испытуемому предъявлялся круг с отверстием, через которое был виден небольшой участок другого круга, несколько меньшего раз­мера, и оба круга на белом гомогенном фоне. На малом промежуточном круге и на фоне возникали тени. Испытуемого, наблюдавшего эту фигу­ру через редуцирующую трубу, просили нарисовать ее после периода наблюдения так, как она, по его мнению, выглядела бы в разрезе. Ока­залось, что, несмотря на отсутствие оптических искажений, восприятие пространственных отношений варьировало от испытуемого к испытуемо­му. И соответственно с этими вариациями изменялись пространственные координаты, значения и особенности видимых контуров. Точнее, харак­теристики контуров как элементов зрительного поля оставались сохран­ными, поскольку экспозиция не изменялась, однако, входя в то или иное перцептивное целое, они приобретали качества, не свойственные им как элементам поля. Каждое такое перцептивное целое¹, если отвлечься от цветовых или яркоетных компонентов, представляет собой такую предметную отнесенность элемента зрительного поля, которая опре­деляет его пространственные свойства. Работа Петренко и представля­ет попытку описать инвариантные пространственные характеристики, соответствующие той или иной предметной отнесенности элемента зри­тельного поля.

Вернемся, однако, к демонстрации миски с жидкостью. Выше мы цитировали опыт Кильпатрика с бросанием мяча в комнате Эймса. Как уже отмечалось, эти опыты показали, что недостаточно чисто словесно­го указания на действительные пространственные отношения. Неваж­ным оказалось и то, кто именно производил действие — сам испытуе­мый или кто-то, за чьими действиями он мог наблюдать. Главное, что­бы эти действия обнаруживали такие характеристики данного предмета, которые заставили бы субъекта по-новому организовать его зрительное поле.

Для проверки вывода из опытов Кильпатрика мы так продолжили демонстрацию с миской. В миску с жидкостью, после того как она вос­принималась трансформированно, бросался твердый предмет. При этом у большей части наблюдателей вновь происходило возвращение к вос­приятию прямого рельефа. Этот промежуток времени мог быть неболь­шим, но наблюдатель все же успевал отметить этот переход. Иногда воз­никала иная картина: разжимался тот участок «желе», в который не­посредственно попадал предмет. Если же твердый предмет бросался в пустую миску, также воспринимаемую инвертированно по глубине, пе­рехода к прямому восприятию, как правило, не происходило. Несколь­ко иная модификация состояла в том, что в миску наливалась вода в тот момент, когда она воспринималась в обратном рельефе. В этой ситуации

¹ См.: Столин В.В. Проблемы значения в акте восприятия и единицы чувственного образа // Эргономика. Труды ВНИИТЭ. М., 1973. Вып. 6.

Столин В.В. Пространственная форма и предметность образа 329

вновь либо происходил переход к прямому восприятию, либо в «перевер­нутой» миске появлялось как бы перцептивно подразумеваемое углубле­ние, в которое и вливалась жидкость.

В этой демонстрации предметные взаимодействия обнаруживали такие свойства видимого предмета, которые никак не могли быть свой­ственны предмету реальному. Это и обусловливало опредмечивание соот­ветствующего фрагмента поля в соответствии с логикой возможного.

Конечно, не обязательно, чтобы действие, проявляющее свойства предмета, состояло в физическом взаимодействии тел. Достаточно, ока­зывается, и перцептивного действия — того, что обычно называют раз­глядыванием, подразумевая при этом смену точек фиксации и, главное, позиций наблюдения. Очень наглядным в этом смысле является тот факт, что такое разглядывание в псевдоскоп некоторого воспринимаемо­го в обратном рельефе предмета, при котором наблюдатель меняет пози­цию наблюдения, покачиваясь и отклоняясь назад и вперед, отнюдь не ухудшает стабильность воспринимаемой картины. Наоборот, эти движе­ния, как правило, приводят к большей стабилизации воспринимаемого обратного рельефа. С традиционной точки зрения этот факт парадокса­лен: казалось бы, при движениях наблюдателя самые сильные моноку­лярные признаки — динамические (монокулярный параллакс, измене­ние размеров, изменение крутизны градиента текстуры) — должны вы­ступать против обратного рельефа. Однако никакого парадокса нет: качества зрительного поля, соответствующие этим признакам, приобре­ли новое значение в псевдоскопическом образе. Теперь, если изменение воспринимаемой картины не противоречит этому новому значению, то они будут только поддерживать, а не ослаблять воспринимаемую орга­низацию.

Чтобы отдифференцировать различные аспекты действия семан­тических факторов на восприятие пространственной формы, было введе­но понятие предметных норм¹. Под нормами понимались некоторые пра­вила, отображающие существование предметов и выражающиеся в пост­роении образа этих предметов. Описанная ситуация с преобразованием жидкости категоризовалась как действие «физических норм». Нижеопи­санная демонстрация иллюстрировала действие «геометрических норм».

На полу располагался конус из плотной «бархатной» зеленой бума­ги. Рядом с конусом, хоботом к наблюдателю, ставился слоник. На спи­не слоника и на поверхности конуса, соединяя их, укреплялся строго параллельно полу карандаш (рис. 1, А). На пол от карандаша падала чет­кая тень, подчеркивающая параллельность карандаша плоскости пола. Если при восприятии через псевдоскоп конус «проваливался» в пол, то следовало ожидать, что и карандаш тем концом, который касался кону-

¹ См.: Столин В.В. Построение зрительного образа при псевдоскопическом восприя­тии // Вопросы психологии. 1972. № 6.

Тема 17. Экспериментальные исследования восприятия

ca, «уйдет» под пол, в то же время второй конец карандаша, поддержи­ваемый слоником, должен был бы оставаться над полом. Однако карти­на, открывшаяся в опытах, оказа­лась более сложной.

Испытуемым давалась инст­рукция: «смотреть через псевдоскоп и как можно подробнее рассказы­вать все, что видится». Затем испы­туемому предъявлялся конус. Если он трансформировался, испытуемому предъявлялся слоник рядом с кону­сом, но карандашом они еще не со­единялись. Обычно слоник никак не изменялся и не «уходил» под пол. Затем карандашом соединялась спи­на слоника и поверхность конуса, после чего испытуемый смотрел на это в течение 7-15 мин и рассказы­вал о видимой картине. По ходу опы­та экспериментатор задавал иногда вопросы, фиксирующие внимание на тех или иных моментах ситуации.

В этих условиях у разных испы­туемых возникали неодинаковые формы восприятия ситуации. По со­держанию этих форм мы группирова­ли их в шесть «вариантов». Каждый из этих вариантов представляет собой своеобразный «выход» из перцептив­ной проблемной ситуации (рис. 1).

Первый вариант мы условно обозначили как «удвоение ситуации» (рис. 1, Б). В этом случае конус легко трансформируется и видится как во­ронка. Слоник остается на поверхно­сти поля и не трансформируется. Карандаш там, где он находится над по­лом и на спине слоника, видится в реальных пространственных отношени­ях. Там, где карандаш касается конуса, он «уходит» под пол вместе с поверхностью конуса и как бы просвечивает через нее, т.е. видится еще ниже поверхности конуса. Часть карандаша под полом параллельна ему, но снизу, в то время как часть карандаша над полом параллельна ему сверху. Испытуемый отмечает, что карандаш «как бы обрывается там, где

Столин В.В. Пространственная форма и предметность образа 331

он находится под зеленым», т.е. над поверхностью конуса. Испытуемый видит «отдельно одну половину карандаша наверху и отдельно другую внизу, в воронке». Испытуемые также отмечали, что не могут одновремен­но воспринимать слоника, конус и карандаш. При попытке «схватить» ситуацию в целом у некоторых испытуемых начинались зрительные флук­туации конуса: он виделся то в прямом, то в обратном рельефе. По-види­мому, мы сталкиваемся здесь с невозможностью совместить результаты отдельных фиксаций в целостный образ и, как следствие, с феноменаль­ным существованием двух предметных ситуаций и двух зрительных (бино­кулярных!) полей.

Второй вариант мы обозначили как «сгибание карандаша» (рис. 1, В). Испытуемые видели одновременно слоника, стоящего на полу, конус — трансформированным, карандаш — плавно изогнутым под некоторым уг­лом там, где он находится над конусом. Характерно, что при просьбе оце­нить угол изгиба карандаша испытуемые оценивали его как «небольшой, незначительный», но достаточный, «чтобы коснуться поверхности кону­са». Оценивая угол в градусах, называли величины, не превышающие 30°, хотя по логике картины он должен бы быть почти прямым (75-80°).

Третий вариант (рис. 1, Г) условно обозначался нами как «наклон карандаша». Этот вариант отличен от предыдущего только тем, что вме­сто изгиба карандаша видится наклонным целиком весь карандаш. Ког­да внимание испытуемых обращалось на тень, они охотно признавали, что она параллельна полу, но тем не менее утверждали, что карандаш наклонен. Когда их спрашивали, как такое возможно, они спокойно при­знавали: «значит, это не так».

Четвертый вариант («навес над воронкой») (рис. 1, Д) состоял в том, что карандаш как бы отрывался от поверхности конуса и виделся в нормальных пространственных отношениях. Однако иногда испытуе­мые затруднялись ответить, касается ли карандаш края воронки или висит над ней.

В пятом варианте («углубление слоника») (рис. 1, Е) слоник видит­ся под полом, но при этом спина слоника видится почти на одном уров­не с вершиной воронки. Сам слоник не трансформируется.

Шестой вариант мы условно обозначили как «разрезание слоника» (рис. 1, Ж). Приведем этот случай более подробно в виде описания про­цесса преобразования ситуации. Описание дается на примере словесного отчета одного из наших испытуемых: этот отчет в главном совпадает с отчетами других испытуемых.

Конус сразу видится как воронка, слоник — в его истинном поло­жении. Карандаш видится то слегка наклоненным, то изогнутым. При фиксации конуса, а затем переводе взора на карандаш конус «пытается приподняться». Внезапно испытуемый начинает видеть карандаш под полом. Отношения карандаша и слоника испытуемый воспринять не ус­певает — слоник тоже «уходит» под пол, карандаш все еще на спине ело-

332 Тема 17. Экспериментальные исследования восприятия

ника. Испытуемый и на этот раз не успевает отчитаться в подробностях картины — карандаш «разрезает» спину слоника. Картина очень реаль­ная, она обладает «изумительной устойчивостью» — даже можно видеть (несуществующие сенсорно!) стенки «выреза» в спине. Порой эта карти­на несколько меняется: слоник как бы становится сахарным и «подтаи­вает» в том месте, где сквозь него видится карандаш. При длительном разглядывании у испытуемого возникает впечатление, что хобот «пыта­ется задраться». Если переставить слоника головой от наблюдателя — «ноги пытаются вывернуться». Но, как утверждает испытуемый, «слон все время остается слоном».

Процесс трансформации в описанном случае особенно интересен потому, что позволяет увидеть динамику перцептивного переосмысления ситуации. То, что в других случаях выступало как конечный продукт трансформации (»наклон» или «изгиб карандаша»), здесь выступает как промежуточные формы, как перцептивные пробы, в дальнейшем отбра­сываемые.

Только двое (из 19) испытуемых не искали выхода из «геометри­ческого» противоречия, «спокойно» относились к тому, что карандаш одновременно и наклонен по отношению к полу, и параллелен ему. Вос­приятие возникшей ситуации всеми остальными испытуемыми строилось в соответствии с объективно пространственными отношениями, что и выразилось в своеобразных «выходах» из проблемной ситуации. Каждый из остальных пяти вариантов не противоречит предметной целостности воспринимаемого: первый — за счет «удвоения» ситуации и тем самым устранения конфликта, второй — за счет иллюзорного изгиба, там, где нет четких ориентиров параллельности карандаша плоскости пола, чет­вертый — за счет зрительного отрыва карандаша от поверхности конуса, пятый — за счет большего «углубления» слоника, шестой — за счет «про-резания» фигурки.

Эта и предыдущие демонстрации показывают, что «семантико-ло­гическая» регуляция действует внутри самого процесса порождения про­странственного образа. Они иллюстрируют единство пространственного формообразования и опредмечивания зрительного поля. Конечно, «гео­метрические», «физические» и т.п. нормы — это лишь условный термин, служащий для дифференциального описания феноменологии. Прочесть истинные формулировки семантических правил, диктующих то или иное опредмечивание зрительного поля, — задача будущих исследований.

А.Д. Логвиненко ЗРЕНИЕ БЕЗ СЕТЧАТКИ¹

Изучение восприятия при оптических трансформациях сетчаточного изображения привело к постановке ряда фундаментальных теоретических проблем в психологии познавательных процессов. Прежде всего возника­ет вопрос о том, каковы адаптивные возможности зрительной системы. Создается впечатление, что сколь угодно сложные пространственные трансформации сетчаточных изображений могут быть преодолены в про­цессе адаптации. Иными словами, информация, необходимая для построе­ния адекватного предметного образа, может быть извлечена из сколь угод­но сильно трансформированного сетчаточного изображения. Возникает со­блазн поставить проблему следующим образом: а является ли вообще необходимым собственно сетчаточное изображение для построения адек­ватного зрительного образа? Современная психология восприятия распола­гает экспериментальными данными, которые наводят на мысль о том, что ответ на поставленный вопрос может быть отрицательным. На первый взгляд, предположение о том, что зрение возможно без сетчатки, кажется фантастичным, если не абсурдным. Однако успехи в области зрительного протезирования заставляют по иному отнестись к этой проблеме.

Попытки вернуть зрение слепорожденным или утратившим его в результате травмы разворачиваются в настоящее время в двух направ­лениях. Во-первых, интенсивно исследуются центральные (корковые) фосфены. Известно, что если подвергнуть прямому электрическому раз­дражению нейроны 17-го поля коры больших полушарий, пациент будет переживать световые вспышки (фосфены), пространственная локализа­ция которых строго определяется местоположением нейрона. Идея состо­яла в том, чтобы, используя электростимулятор, задавать конфигурацию фосфенов, соответствующую форме объекта, и тем самым вернуть паци­енту возможность зрительно различать предметы. В силу ряда причин

¹ Логвиненко А.Д. Зрительное восприятие пространства. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 89-96.

334 Тема 17. Экспериментальные исследования восприятия

существенного продвижения в этом направлении получено не было. Вто­рой путь — метод зрительно-тактильной замены — оказался более удач­ным. Суть этого подхода состоит в создании «кожного зрения». В общих чертах метод заключается в следующем. На спине или животе пациента крепится матрица вибротактильных датчиков. Элементом этой матрицы является датчик, который наносит легкий механический удар с опреде­ленной частотой. Сила удара и частота подбираются с таким расчетом, чтобы тактильные ощущения при длительной вибростимуляции были достаточно комфортны и не подвергались адаптации. С помощью вибро­тактильной матрицы можно создавать пространственные узоры тактиль­ных ощущений, которые мы будем называть паттернами. Паттерны формируются с помощью телевизионной камеры. Интенсивность вибро­тактильного удара кодирует яркость в соответствующей точке простран­ства. Проводя аналогию с телевидением, можно сказать, что изображе­ние с телевизионной камеры подается не на экран электронно-лучевой трубки, а на поверхность кожи испытуемого.

Первые впечатления испытуемого, снабженного такой системой, сводятся к ощущениям щекотки. Однако спустя некоторое время это переживание сменяется отчетливым ощущением конфигураций, задава­емых матрицей. Испытуемый начинает отличать вертикальную линию от горизонтальной, возникает способность опознавать некоторые элементар­ные фигуры. Наиболее важная особенность этих ощущений, которая про­является после некоторого периода адаптации, состоит в том, что они пе­рестают переживаться как тактильные ощущения, локализованные на границе тела и окружающего пространства, а объективируются и выно­сятся вовне.

Большой интерес представляют записи аспиранта философского фа­культета Нью-Йоркского университета Гварниеро, слепого от рождения, который в течение трех недель адаптировался к тактильному «зрению»¹. Прежде всего, обращает на себя внимание та настойчивость, с которой он подчеркивает «нетактильный» характер переживаемых образов. «Хотя стимулировалась лишь соматосенсорная кора», — пишет он, — «тем не менее переживаемое качество ощущений никак нельзя назвать качеством, присущим тактильным ощущениям. Вместо того, чтобы вводить новое сло­во, или употреблять такие слова, как «осязание» или «прикосновение», я буду пользоваться словом «видеть» для описания того, что я ощущал»². За­писи Гварниеро во многом напоминают дневники самонаблюдений, кото­рые вели испытуемые в экспериментах с хронической адаптацией к опти­ческим трансформациям. Они представляют систематический отчет о том, как происходило перцептивное научение в этой ситуации, т.е. как восста­навливалась способность адекватно воспринимать предметный мир.

¹ См.: Guarniero G. Experience of tactile vision // Perception. 1974. Vol. 3. P. 101 — 104.

² Там же. Р. 101.

Логвиненко А.Д. Зрение без сетчатки

Ощущения, как уже отмечалось выше, лишь в первые часы адап­тации были локализованы на поверхности кожи. Вначале на основе этих ощущений испытуемый мог судить лишь о том, движется образ объекта или нет. Поскольку перемещение паттерна могло быть вызвано двумя причинами, — с одной стороны, перемещением объекта, с другой сторо­ны, перемещением телевизионной камеры, укрепленной на голове испы­туемого, т.е. перемещением самого испытуемого, — в начальном перио­де адаптации испытуемый не мог отличить движение объекта от собствен­ных перемещений. Однако первое, чему он научился в ходе адаптации, было именно это различение. Интересно отметить, что вначале испытуе­мый сознательно ожидал перемещение паттерна в противоположную сто­рону во время собственных движений. В дальнейшем эта деятельность сворачивалась, автоматизировалась, и испытуемый просто переживал объект неподвижным при его сканировании телевизионной камерой.

Достижение стабильности нового перцептивного мира позволило перейти к решению следующей важной задачи: симультанному опозна­нию объекта. Длительное время испытуемый опознавал предметы «ато­мистически», т.е. после продолжительного сканирования. Попытки уско­рить формирование симультанного восприятия состояли в следующем. Испытуемому назывался объект, затем он экспонировался, а после этого испытуемому предлагали ознакомиться с ним при помощи рук. Иногда порядок изменяли: сперва знакомство с предметом посредством активного осязания, затем «рассматривание» его телекамерой. Ни первый, ни вто­рой путь успеха не принесли. Испытуемый никогда не опознавал «зри­тельно» объект, который прежде не встречался в его новом «зрительном» опыте, даже после осязательного знакомства с ним. «Мне так и не уда­лось установить какую-нибудь связь между тем, как нечто " выглядит", и тем, как я ощущаю это нечто посредством осязания. Это не удавалось ни на этой стадии¹, ни позже. Поскольку мне не удалось опознать пред­мет, который я " видел", как тот самый, который известен мне по осяза­нию, мне понадобилось некоторое время, чтобы связать название вещей и их новые образы»². К сожалению, процесс возникновения симультан­ного восприятия так и остался непонятым. Гварниеро лишь констатиро­вал, что предметы, часто появляющиеся в его новом зрительном опыте, спустя некоторое время начинали опознаваться по некоторым характер­ным признакам.

Необходимо отметить, что новый перцептивный опыт, о котором шла речь выше, испытуемый приобретал в особых экспериментальных условиях. Объекты экспонировались на белом экране, благодаря чему достигался высокий уровень контраста, необходимый для успешного

¹ Имеется в виду стадия обучения симультанному восприятию с помощью осязатель­
ного знакомства с предметом.

² См.: Guarniero G. Experience of tactile vision // Perception. 1974. Vol. 3. P. 102.

Тема 17. Экспериментальные исследования восприятия

выделения «фигуры из фона», причем экран располагался всегда на од­ном и том же расстоянии от испытуемого.

Следующим усложнением обучения, которое приближало ситуацию еще на один шаг к нормальным условиям работы зрительной системы, было введение в телекамеру объектива с переменными фокусным рассто­янием и оптической силой. Это давало возможность испытуемому увели­чивать и уменьшать изображение предмета и его частей по своему усмот­рению. При постоянном «поле зрения», которое создавала телекамера, это означало, что у испытуемого возникла новая сложная перцептивная задача; по изменяющейся величине паттерна научиться судить об ис­тинной величине объекта¹. Для овладения навыками константного вос­приятия величины предмета испытуемому потребовался лишь один час тренировки с новой камерой. В дальнейшем оптическое «увеличение» объекта широко использовалось испытуемым для «подчеркивания» су­щественных признаков при опознании мелких объектов.

По достижении константного восприятия перед испытуемым была поставлена задача на восприятие относительной дистанции. Так, к приме­ру, экспонировалась ваза с двумя цветками, и испытуемого просили ука­зать, какой из цветков (правый или левый) был более удален от испытуе­мого. Овладение адекватным восприятием относительной удаленности строилось на основе таких зрительных признаков, как величина паттерна объекта и перекрытие: объекты, контуры паттернов которых прерывают­ся паттернами других объектов, виделись более удаленными, нежели пос­ледние. Восприятие абсолютной удаленности объекта происходило на ос­нове таких признаков, как величина паттерна и уровень объекта над гори­зонтом. Последнее означает, что те объекты, которые располагались в «поле зрения» выше, нежели другие, виделись как более удаленные по сравнению с последними. Формирование описанных выше действий по ов­ладению признаками удаленности вначале проходило в форме развернутых осознанных умозаключений, а затем этот процесс сворачивался, и возни­кало впечатление непосредственного восприятия. «Вначале, — отмечает Гварниеро, — связь удаленности с приподнятостью в " поле зрения" была результатом осознанной дедукции с моей стороны, но вскоре я перестал осознавать, что совершаю такую дедукцию»².

Следующим этапом адаптации было овладение еще одной формой константности восприятия: перманентностью образа. Дело в том, что до сих пор объекты экспонировались в строго определенном и всегда посто­янном положении. Так, для испытуемого не составляло труда опознать

¹ Ситуация аналогична проблеме собственных движений и перемещений объекта;
действительно, увеличение вдвое паттерна квадрата может означать, что либо экспони­
руется вдвое больший квадрат, либо увеличение произошло вследствие изменения опти­
ческой силы объектива телекамеры.

² См.: Guarniero G. Experience of tactile vision // Perception. 1974. Vol. 3. P. 103.

Логвиненко А.Д, Зрение без сетчатки

игрушечную лошадь, если она экспонировалась в профиль. Однако труд­ности возникли, когда он впервые увидел игрушку в фас. Несмотря на значительный прогресс в этой области, все же полностью преодолеть эти трудности испытуемому так и не удалось до конца адаптации. Преодоле­нию этих трудностей и научению способам константного восприятия фор­мы способствовали упражнения с вращающимся диском. Задача состоя­ла в том, чтобы установить истинную форму объекта по эллиптическому паттерну.

Заключительная стадия адаптации была посвящена формированию координации «камера — рука», которые являются аналогом координа­ции «глаз — рука» и лежат в основе точностных движений, без которых немыслима активная деятельность испытуемого. Вначале испытуемый на­учился осознавать и константно воспринимать части своего тела, и в ча­стности руки. Затем происходило обучение попаданию рукой в цель, схва­тыванию предмета и т.п. Освоением «глазо»-двигательных координации завершилось трехнедельное обучение испытуемого кожному зрению. В заключение приведем резюмирующее записи Гварниеро высказывание, дабы еще раз подчеркнуть отсутствие какой-либо метафоричности в по­нятии «кожное зрение». «Как я уже отмечал в начале данной статьи, — пишет Гварниеро, — я употреблял слово " видеть" за неимением лучше­го. Это не просто трудность лексического, словарного характера, это — понятийная трудность. Очень скоро после того, как я овладел навыками сканирования, я перестал чувствовать, что ощущения находятся на моей спине и все менее и менее осознавал вибротактильные датчики в момент их контакта с моей кожей. В это самое время предметы приобрели верх и низ, правую и левую стороны, однако глубина отсутствовала — они су­ществовали в упорядоченном двухмерном пространстве, точное местопо­ложение которого еще оставалось неопределенным»¹.

В зрительном характере образов, которые приобрел Гварниеро, убеждают и некоторые эксперименты, которые проводились в ходе обу­чения². Экспозиция состояла из четырех точек, образующих вершины квадрата. Точки вспыхивали попарно с некоторым временным интерва­лом, причем пара состояла из точек, лежащих на одной диагонали квад­рата. Неадаптированные испытуемые воспринимали эту экспозицию как иллюзорное перемещение двух точек либо в вертикальном, либо в гори­зонтальном направлении. Испытуемые же, имевшие опыт кожного зре­ния, переживали такие же иллюзорные феномены, как и зрячие, кото­рым экспонировались эти стимулы на экране осциллоскопа, а именно: некоторые сообщали о спонтанных реверсиях направления видимого

¹ Guarnlero G. Experience of tactile vision // Perception. 1974. Vol. 3. P. 104.

² См.: Bach-y-Rila, P., Scadden LA., Collins C.C. Tactile television system. Smith—
Kettlewell Institute of Visual Sciences, Institute of Medical Sciences, Pacific Medical Center,
San Francisco, March 1975.

338 Тема 17. Экспериментальные исследования восприятия

движения, некоторые же испытуемые видели вращающуюся линию с неподвижным центром, что напоминало вращение крыльев ветряной мельницы. Ясно, что возникновение такого рода «зрительных иллюзий» не сводится лишь к тактильным ощущениям с последующей сознатель­ной дедукцией.

Более того, после обучения кожному зрению у пациентов возника­ли некоторые классические зрительные иллюзии. Так, можно было на­блюдать известную иллюзию водопада. Экспонировался вращающийся барабан с нанесенными на его стенки вертикальными черными полоса­ми. Спустя 30 с барабан останавливался, и некоторые испытуемые сооб­щали, что вертикальные полосы видятся как бы движущимися в проти­воположную сторону.