Глава 11. действия, чтобы выйти из программы, или, как вариант, остаться в ней, они в большинстве случаев останутся и будут готовы откла­дывать деньги

действия, чтобы выйти из программы, или, как вариант, остаться в ней, они в большинстве случаев останутся и будут готовы откла­дывать деньги. Инерция — мощное средство. Аналогично, если лю­дям предложат возможность отложить часть будущих доходов, они с большей охотой согласятся на это, чем на то, чтобы откладывать деньги сегодня. Экономисты Ричард X. Талер и Шломо Бенарци раз­работали пенсионную программу, при которой рабочие могли выби­рать различные проценты сбережений для нынешних и будущих до­ходов. Неудивительно, что рабочие выбирали намного более высокие проценты на будущее, благодаря чему в течение короткого времени удвоили свой средний процент сбережений.

Эти решения делает такими эффективными тот факт, что они не подразумевают установление авторитарных правил или непреложных требований, а нацелены на продуктивный учет разных мнений, форму­лировку большего числа вариантов, выстраивание схем, позволяющих контролировать состояние финансов. Создавая правильные рыночные структуры, они обеспечивают формирование более рационального кол­лективного поведения. Новые структуры, как мы видели, не всегда обя­зательны. Некоторые виды индивидуальной иррациональности влияют сильнее других. Задача специалистов в области поведенческой эконо­мики — разобраться в этих хитросплетениях.

III

В основе полемики о рациональности инвесторов разумеется, лежит более простой вопрос: способен ли фондовый рынок качес­твенно прогнозировать будущее? Вопрос этот редко формулируют так однозначно, и люди иногда пытаются уйти от прямого ответа, ут­верждая, что реальная мера эффективности фондового рынка - это насколько быстро он реагирует на новую информацию. Но с самого начала мы ожидаем, что рынок на основании курса акций конкрет­ных компаний качественно предскажет нам, сколько денег эти ком­пании заработают в будущем. Если сегодняшняя биржевая цена ком­пании Pfitzer составляет 280 млрд. долл., значит, если рынок прав, Pfizer должна будет в предстоящие два десятилетия заработать 280 млрд. долл. чистой прибыли.

Однако рассчитать, сможет ли Pfizer сделать это — невероятно слож­ная задача. Только задумайтесь о том, что может повлиять на дела Pfizer в течение целых двадцати лет. Это препараты, которые компания разра-

Рынки. Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 227

ботает или не разработает; изменения норм FDA (Управления по кон­тролю за пищевыми продуктами и медикаментами), Medicare (Про­граммы медицинского страхования по старости) и общего медицин­ского страхования; изменения в глобальной экономике и т.д. Также задумайтесь о самой компании Pfizer и о том, останутся ли на своих местах ее нынешние руководители хотя бы через пять лет; успеш­ны ли налаженные ею каналы распространения медикаментов; будут ли талантливые ученые и дальше работать на крупные фармацевти­ческие корпорации или предпочтут небольшие биотехнологические фирмы; достаточно ли средств вкладывает генеральный директор в исследования и разработки и т. п. Потом возьмите все эти фиксиро­ванные цифры из финансовых отчетов Pfizer, спрогнозируйте резуль­таты компании на пятнадцать или двадцать лет, и получите величи­ну, измеряющую биржевую стоимость Pfizer. Если через двадцать лет мы взглянем на эту цифру и скажем, что она точна, будем считать, что свершилось чудо.

Это не значит, что невозможно спрогнозировать состояние компа­нии на полтора десятилетия. Но это безумно сложно. Итак, когда мы оцениваем, насколько хорошо фондовый рынок справляется со своей задачей (насколько он " эффективен"), нам надо помнить, с чем сопря­жена такая работа, прежде чем определять критерии верных ответов. Экономист Фишер Блэк сказал однажды, что рынок можно считать эффективным, если курсы акций отражают реальную стоимость ком­паний с точностью от 50 до 200%. (Т.е. если реальная стоимость ком­пании составляет 10 млрд. долл., Блэк скажет, что рынок эффективен, если он оценит эту компанию не ниже, чем в 5 млрд., и не выше, чем в 20.) На первый взгляд, это смехотворно. Много ли рабочих мест, где вы ошибетесь на 100% и вас сочтут аккуратным сотрудником? Но что если вы составляете прогноз на двадцать лет неясного будущего? Так ли велика погрешность в 100%?

Важный вопрос, касающийся точности рыночных прогнозов, — это, разумеется, " неточно по сравнению с чем? " ошибка в 100% (а истина в том, что в целом курсы акций так сильно не отклоняются) — это нехо­рошо, но это, несомненно, лучше, чем 300%. Идея мудрой толпы не в том, что ответ группы всегда окажется правильным, но в том, что в среднем ее ответ всегда будет точнее, чем любое индивидуальное решение. Вот почему тот факт, что лишь незначительная часть инвесторов постоянно " обходит" рынок, остается самым мощным доказательством его эффек­тивности. Это особенно верно, если вспомнить, что большинство инвес-

228 Глава И

торов пытаются определить курсы всего лишь малого числа акций, в то время как рынок вынужден оценить более пяти тысяч компаний. Даже в таких обстоятельствах рынок умнее, чем почти все отдельные инвес­торы, - факт, который говорит сам за себя.

Даже при этом финансовые рынки решительно несовершенны в том, что касается подключения к коллективному разуму, особенно когда речь идет о других методах. Например, экономист Роберт Шиллер убе­дительно доказал, что курсы акций " скачут" гораздо чаще, чем это оп­равдывается изменениями в реальной стоимости компаний. Это очень отличается от рынка ставок на тотализаторе по играм Национальной футбольной лиги, или на электронных рынках штата Айова, или даже на лошадиных бегах, где изменения мнений значительно мягче, а " раз­ворот на 180 градусов" осуществляется гораздо реже. Частично причи­на та же. Предсказать будущее компании на двадцать лет вперед бес­конечно сложнее и намного менее надежно, чем угадать, кто выиграет в воскресенье или победит на выборах в ноябре. Но есть и еще один аспект. В случае футбольной игры, выборов, вопросов на телешоу " Кто хочет стать миллионером" и обращения к поисковой системе Google су­ществует определенный ответ, который в какой-то момент признается верным раз и навсегда. Если вы ставите на бегах, после их окончания вы точно знаете, выиграли или нет. Нет смысла делать вид, что ваш прогноз оправдается завтра. Аналогично, когда вы ищете информацию в Интер­нете с помощью системы Google, она знает (и если бы могла говорить, сообщила бы вам), нашла ли она нужную вам страницу или нет. Таковы и многие финансовые рынки. Если вы купите ноябрьские фьючерсы на пшеницу, то, когда наступит ноябрь, вы поймете, переплатили вы или сделка оказалась стоящей.

Наличие однозначного и точного итога выгодно тем, что толпа со­храняет связь с реальностью. Проблема рынков в том, что они — как мы увидим ниже - создают благодатную почву для спекуляций. Спеку­лянты не пытаются вычислить, оправдают ли будущие корпоративные показатели Pfizer нынешний курс акций этой компании. Они покупают акции не потому, что считают их цену неоправданной. Они покупают, потому что надеются продать их кому-то дороже. Но было бы труднее спекулировать, если бы все знали, что торги завершатся через пару не­дель и люди получат или не получат вознаграждение в зависимости от точности их прогнозов. Проблема фондового рынка в том, что не су­ществует момента времени, когда вы можете сказать, что все кончилось, нет момента времени, когда вы сможете точно определить, оказались вы

Рынки. Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 229

правы или нет, и, наконец, нет четких критериев. Это одна из причин, по которой курс акций той или иной компании может взлететь выше любой разумной отметки, - ведь люди могут всегда убедить себя в том, что в будущем произойдет нечто, оправдывающее стоимость компа­нии. И по той же причине вы можете зарабатывать деньги на фондовом рынке, даже ошибаясь: если рынок со временем установит правильную цену, она долгое время может оставаться неоправданной, ибо нет объ­ективных способов доказать, что она завышена. Через двадцать лет мы узнаем, был ли точен курс акций Pfizer по состоянию на 1 января 2004 года. Но пока это ничего не меняет. Вот что подразумевал Джон Мей-нард Кейнс, когда говорил, что рынки могут ошибаться ровно настоль­ко, сколько вы можете платить.

Летом 1998 года небольшая группа экспертов Long Term Capital Management (LTCM — Фонд управления долгосрочным капиталом, или Фонд хеджирования, основанный в 1994 году Джоном Мериве-зером, бывшим биржевым трейдером и легендой Уолл-Стрит) поза­была об этом уроке и едва не привела мир к финансовой катастрофе. На первый взгляд LTCM походил на Манхэттенский проект (главной целью которого было создание атомной бомбы в США в период Вто­рой мировой войны) в области инвестиций. Меривезер нанял целую когорту молодых светил с Уолл-Стрит, которые мастерски исполь­зовали компьютерные модели, чтобы делать деньги. Он также вклю­чил в состав правления некоторых отцов-основателей современной финансовой системы, например, Майрона Шоулза и Роберта Мер-тона — создателей модели, на основе которой инвесторы оценивают стоимость опционов. Теперь эти люди работали в LTCM. Трудно было предположить, что такой проект окажется неудачным. Несмотря на то что инвесторам приходилось выкладывать по 10 млн. долл., чтобы вступить в фонд, а 25% годовой прибыли предназначались правле­нию фонда, люди стремились туда попасть, особенно во времена фи­нансового расцвета LTCM.

Однако в августе 1998 года, когда в России грянул экономический кризис, все изменилось. Обвал экономики азиатских стран за несколь­ко месяцев до этого уже напугал инвесторов, а российский дефолт спровоцировал то, что экономисты называют " бегством к качеству". Все стремились к стопроцентной надежности и, в числе прочего, пытались избавиться от акций, владение которыми было сопряжено с малей­шим риском. LTCM вдруг оказался с активами на миллиарды долларов, которые никто не хотел покупать и стоимость которых понижалась с

230 Глава 11

каждым днем. Всего за пару месяцев фонд потерял 4, 5 млрд. долл., и, поскольку он старался распродать все в отчаянной попытке остаться на плаву, цены падали еще ниже, принося банкам Уолл-Стрит убытки на сотни миллионов долларов. В сентябре в ситуацию вмешался консор­циум из тринадцати банков Уолл-Стрит, который взял фонд на поруки, предоставив ему достаточно средств, чтобы он мог удержаться на плаву до тех пор, пока все не наладится.

Так почему же все пошло не так? Для ХГСЖхарактерны два важных момента. Во-первых, он использовал невероятный объем того, что эко­номисты называют " рычагом" и что попросту означает, что большинс­тво его ставок делалось на заемные деньги. В 1998 году LTCM распо­лагал 5 млрд. долл. чистого капитала (т.е. реальных денег, которые он мог инвестировать). Но он же занял более 125 млрд. долл. у банков и дилерских компаний. Если LTCM хотел, например, инвестировать 100 млн. в датские закладные, он мог реально выплатить только 5 млн. долл. Все остальное гарантировал банк.

Преимущество " рычага" в том, что если все идет хорошо, вы може­те получить весьма значительную прибыль с инвестиций. Если стои­мость датских закладных увеличилась бы на 10%, LTCM получил бы 10 млн. долл., удвоив вложенную сумму (ведь он вложил всего лишь 5 млн. собственных). Недостаток " рычага" в том, что если все пойдет не так, вас запросто сметут с рынка. Тем не менее LTCM утверждал, что не играет по-крупному. Он не инвестировал в рынки, где цены резко колебались. Поэтому, как настаивал фонд, " рычаг" не был сопряжен с большим риском. Как бы там ни было, то, что ХГСЖопирался на заем­ные деньги, прибавило ему авторитета (ибо он контролировал намно­го большие суммы). Хотя 5 млрд. долл. — это крохи по сравнению с объемом глобальных финансовых рынков, то, какХТГЖраспоряжался этими 5 млрд., делало его очень влиятельным игроком.

Это важно в связи со вторым серьезным моментом в деятельности LTCM— вложением средств в неликвидные рынки, а именно рынки с небольшим числом покупателей и продавцов. Финансовые гении из LTCM предположили (и правильно), что слишком трудно зарабаты­вать на больших, устоявшихся рынках (как, например, фондовый ры­нок США), где множество людей постоянно охотятся за малейшими преимуществами. Поэтому они предпочли рынки поменьше и активы поскромнее, как, например, датские закладные на недвижимость. Они применяли различные стратегии, но их ключевой подход по своей концепции был относительно прост. Они искали парные активы, чьи

Рынки, Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 231

курсы традиционно колебались синхронно, и ждали, пока эти курсы по какой-либо причине временно разойдутся и акция одной компа­нии станут дороже другой. Когда это происходило, LTCM скупал де­шевые акции, продавая дорогие, таким образом играя на понижение. Как только курсы акций снова сближались, LTCM выходил из игры. Каждые торги, таким образом, приносили небольшую прибыль. Как выразился один из основателей LTCM, это было " подметание мелочи". Но благодаря тому, что LTCM применял огромные " рычаги", " уборка" оказалась генеральной.

Теоретически стратегия LTCM неплоха. Но с ней были сопряжены две проблемы. Первая состояла в том, что LTCM полагал, что через ра­зумный период времени цена всегда вернется к своей реальной величи­не и никогда не будет отклоняться сверх всякой меры. Вторая была в том, что благодаря приверженности LTCM небольшим рынкам и экзо­тическим стратегиям большую часть времени он мог вести дела лишь с ограниченным числом людей. Если вы хотите приобрести пакет ак­ций Cisco, есть много трейдеров, готовых продать вам эти акции по ра­зумной цене. Но если вы хотите продать, скажем, неустойчивые акции, как поступал LTCM, во всем мире найдется немного фирм, с которыми вы сможете сотрудничать, что практически означает, что во всем мире очень мало людей, с которыми вы имеете дело.

Да, эти люди были, несомненно, умны. Но их было немного, и они были очень похожи друг на друга в своих воззрениях на такие вещи, как риск и выигрыш. И они стали еще больше похожи друг на друга пос­ле середины 1990-х годов, когда многие фирмы принялись подражать LTCM, ориентируясь на его невероятный успех в первые годы деятель­ности. Это значило, что когда летом 1998 года все пошло прахом, ник­то не захотел выступить и воспользоваться шансом, который больше никому бы не представился. LTCM построил весь свой бизнес на идее, что цена таких ценных бумаг, как датские закладные на недвижимость, будет всегда возвращаться к своей реальной величине. Но чтобы такая стратегия работала, кто-то должен покупать эти закладные, когда цена на них стремительно падает. А летом 1998 года никто из трейдеров, ко­торые могли бы счесть датские облигации хорошей сделкой, не захотел их купить. На самом деле, поскольку все эти люди знали, как ведет биз­нес LTCM, тот факт, что указанный фонд был заинтересован в прода­же ценных бумаг, был веской причиной не покупать их. LTCM нужны были инвесторы с разным отношением к риску. Но летом 1998 года все инвесторы (во всяком случае те, с которыми фонд вел дела) поступили

232 Глава 11

одинаково. Самое поразительное, что курсы различных активов, которы­ми владел LTCM, также стали соответствовать друг другу (т.е. они стали двигаться практически синхронно), хотя для этого не было ни одной ре­альной причины. Грубо говоря, в этом месяце один тот факт, что данным активом владеет LTCM, означал его падение в цене.

Если бы у LTCM было больше времени, он вполне мог бы выжить. Многие (пусть не все) позиции, на которые он поставил, были верными, и фирмы с Уолл-Стрит, выкупившие LTCM, в конечном итоге остались с прибылью. Но тот факт, что в перспективе LTCM оказался прав, уже не имел значения. Если бы все знали, что курс датских облигаций в конце сентября вернется к изначальной величине, цена на них не упала бы так резко, а следовательно, появились бы и покупатели на них. Но посколь­ку Z7UAf использовал слишком большие " рычаги", его право на ошибку было ничтожным, ибо цена каждой его ошибки росли в геометрической прогрессии.

Известная истина гласит, что в любой момент времени финансовые рынки управляются либо страхом, либо жадностью. Но самые здоро­вые рынки — это те, что управляются страхом и жадностью одновре­менно. Совершенно очевидно, что когда вы продаете акции, покупаю­щие их люди всегда по-другому относятся к перспективам. Вы думаете, что курс упадет, а они считают, что повысится. Кто-то из вас окажется прав, но важно то, что только при взаимодействии этих разных воз­зрений рынок способен хорошо разместить капитал. В случае с LTCM не было разных воззрений. Все думали одинаково, оттого что группа людей, принимавших решения, была слишком мала и слишком подвер­жена подражательству. Неважно, насколько опытны были ее эксперты. В конечном итоге они были слишком похожи друг на друга, чтобы от­личаться коллективным умом.

IV

Самый большой биржевой бум 1950-х годов зародился - где бы вы думали? - в захудалой клетке для индеек, на задворках небольшого го­родка Перл Ривер, штат Нью-Йорк. Клетка принадлежала Готтфриду Шмидту, инженеру и лекальщику, а также большому любителю кегель­бана. В 1936 году он был чрезвычайно огорчен тем обстоятельством, что когда ему хотелось сбить несколько фигур, рядом не оказывалось никого, кто установил бы ему кегли (в то время кегли выстраивали вручную). Но машина, думал Шмидт, могла бы устанавливать кегли

Рынки. Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 233

быстрее и точнее. Итак, он собрал небольшую команду, включая пару автомехаников и еще одного инженера, и принялся сооружать первое автоматическое устройство для подбора и установки кеглей. Это была середина Великой депрессии, и изобретатели вынуждены были исполь­зовать металлолом, велосипедные цепи и подержанные автозапчасти. В течение года Шмидт сконструировал неплохо работающий образец и получил на него патент. Чего у него не было, так это возможностей для массового производства своего изобретения.

Тут на сцену вышел Морхед Паттерсон. Будучи изобретателем-люби­телем, Паттерсон также занимал должность вице-президента компании American Machine and Foundry (AMF). Компания специализировалась на производстве машин для пекарной и табачной отраслей, но была в то время заинтересована в диверсификации. Паттерсон понял, что при хорошо организованном маркетинге изобретение Шмидта может со­вершить революцию в индустрии кегельбанов. Поскольку кегельбаны нанимали мальчишек, чтобы подбирать и расставлять кегли, число ис­пользуемых дорожек было ограничено. И, как объясняет Эндрю Хэр-ли в своей книге Diners, Bowling Alleys and Trailer Parks (" Закусочные, кегельбаны и трейлерные стоянки"), отношения между мальчишками и посетителями были в лучшем случае натянутыми. Общественные ре­форматоры осуждали кегельбаны (напоминавшие бильярдные залы, только гораздо более шумные) как средоточие порока. Автоматический расстановщик кеглей придал бы кегельбанам рациональность и меха­ническую эффективность, позволив им вырасти и при этом лучше обус­троиться. Итак, Паттерсон направились в Перл Ривер, нашел Шмидта с его индюшачьей клеткой и предложил ему работу. Шмидт стал со­трудником AMF, которая получила контроль над патентом.

Автоматический расстановщик кеглей мог бы появиться еще в на­чале 1940-х годов. Но вышло так, что началась Вторая мировая война и заводы AMF первую половину десятилетия работали на оборонную промышленность. И хотя автоматический расстановщик кеглей офици­ально появился в 1946 году, он был еще слишком несовершенен. Но вот в 1951 году, более чем через десять лет после того, как Шмидт построил свою первую действующую модель, кегельбан в Маунт Клементс, штат Мичиган, ввел в эксплуатацию первый автоматический агрегат для подбора и расстановки кеглей.

Как и предполагал Паттерсон, резонанс был грандиозным. Кегель­баны превратились из сомнительных заведений в сияющие дворцы. Оправдав доверие, машины оказались быстрее и надежнее мальчишек,

234 Глава 11

поэтому играть в боулинг стало удобнее и приятнее. Процветающий средний класс ринулся в кегельбаны, ибо повсюду трубили, что это те­перь семейное развлечение. Кегельбан получил известность " народного загородного клуба". К концу 1950-х годов более десяти миллионов аме­риканцев посещали кегельбан по крайней мере раз в неделю.

Одним из неожиданных последствий этого бума стало то, что акции компаний, так или иначе связанных с кегельбанами, превратились в фаворитов Уолл-Стрит. В период между 1957 и 1958 годами курс ак- ций AMF и Brunswick (еще одна компания, выпускавшая оборудование для кегельбанов) вырос вдвое. Более мелкие компании становились публичными, и инвесторы стали вкладывать в отрасль большие деньги. Если у вас имелась идея, связанная с кегельбаном, люди охотно давали вам деньги. Кегельбаны строились по всей Америке. К 1960 году было уже 12 тыс. заведений со 110 тысяч дорожек. В общей сложности инвес­торы во время этого бума вложили в индустрию 2 млрд. долл. — по тем временам огромную сумму.

Уолл-Стрит сделала все, чтобы подстегнуть безумие. Аналитики, предсказывавшие, что популярность этого вида спорта будет расти в будущем быстрее, чем в 1950-х годах, утверждали, что вскоре каждый американец будет проводить в кегельбане по два часа в неделю. Чарльз Шваб, в то время начинавший карьеру на Уолл-Стрит, выразился так: " Только посчитайте — 180 миллионов человек умножить на два часа в неделю, с учетом 52 недели в году. Это очень большой боулинг". Благо­даря шумихе курс акций соответствующих компаний вырос еще боль­ше. Через некоторое время ажиотаж вокруг всего, что было связано с кегельбанами, зажил собственной жизнью.

И он продолжал жить собственной жизнью, пока не умер. К 1963 году акции компаний, связанных с кегельбанами, упали на 80% по срав­нению с пиковыми значениями, и прошло почти целое десятилетие, пока они смогли хотя бы частично вернуть утраченные позиции. С те­чением времени кегельбаны стали менее популярными и никогда в пос­ледствии не пользовались такой любовью, как во времена Эйзенхауэра. Сегодня в стране вдвое меньше кегельбанов, чем было сорок лет назад, хотя американцев стало на сто миллионов больше.

Временное увлечение акциями компаний, связанных с кегель­банами, было, -несомненно, примером биржевого бума. Небольшие бумы, наподобие того, что возник вокруг кегельбанов, - обычное яв­ление для рынков ценных бумаг, в особенности фондовых рынков. К примеру, за несколько лет до бума кегельбанов Уолл-Стрит, загипно-

Рынки, Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 235

тизированная обещаниями Атомного Века, увлеклась акциями ура­новых обогатительных фабрик. В середине 1960-х годов инвесторы изо всех сил добивались участия в акционерном капитале промыш­ленных конгломератов. Затем произошел бум средней величины с высоколиквидными акциями. (Акции компании Skyline Homes в 1969 году выросли в двадцать раз.) Компании, производящие персональ­ные компьютеры, биотехнологические, риэлторские и снова биотех­нологические — все были предметом маниакального внимания ин­весторов в последние двадцать лет. Но эти бумы ограничивались от­дельными секторами рынка, и редко когда ажиотажем было охвачено большинство инвесторов. Гораздо более разрушительными являются те редкие моменты истории, когда, кажется, поголовно все инвесторы охвачены лихорадкой, и каждый подвержен тому, что Чарльз Маккей назвал " безумием толпы". Это, например, крах " Компании Южных морей" в Англии в 1720-х годах (банкротство " Акционерной компа­нии Южных морей", основанной в 1711 году для торговли с испанс­кими владениями в Южной Америке; деньги акционеров были пуще­ны на спекулятивные операции, что привело к финансовому кризису в стране), японский рынок недвижимости 1980 года (когда участок земли в Токио стоил дороже, чем вся территория Калифорнии) и, ра­зумеется, бум акций высокотехнологических компаний конца 1990-х годов. Во время настоящего бума цена и стоимость теряют всякую взаимосвязь. Цены растут, оттого что люди ожидают, что они будут расти. Они действительно растут, во всяком случае какое-то время. Потом начинается толчея у выхода.

Бумы и крахи — это хрестоматийные примеры неверного коллектив­ных решений. Во время бума все условия, делающие группу мудрой (не­зависимость, разнородность, частные суждения), исчезают. И хотя бумы характерны для финансовых рынков, они мощно влияют на " реальную" экономику. Фондовый рынок, как бы там ни было, — это на самом деле всего лишь огромный механизм, помогающий инвесторам оценить, ка­кой величины капитал могут получить разные компании. Если курс ак­ций компании высок, она может заработать еще больше денег, продав пакет акций или выпустив облигации. Поэтому, подстегивая рост курса акций той или иной компании, инвесторы, по сути, вкладывают деньги в эту компанию, отнимая их у других. Если рынок отличается мудрос­тью, компании с высоким курсом акций используют дополнительные деньги, чтобы увеличить производительность и эффективность, что хо­рошо не только для самих компаний, но и для экономики в целом.

236 Глава 11

Однако когда произошел бум кегельбанов, рынок такую мудрость не проявил. Напротив, инвесторы не сумели вложить деньги в нуж­ные компании. Они инвестировали в кегельбаны намного больше, чем требовалось, а компании, связанные с кегельбанами, не использовали пришедшие к ним деньги с умом. Они слишком разрастались и делали слишком большие инвестиции в будущее, которое для них так и не на­ступило. Иными словами, бум вокруг кегельбанов совсем не был при­мером мудрой толпы. И хотя крупные бумы и крахи возникают нечасто и не так уж распространены, понимание того, как и почему они проис­ходят, проливает свет на то, что может пойти не так во время принятия коллективного решения.

Когда начинаешь размышлять о бумах и крахах, на ум тут же при­ходит одна вещь: вы не сталкиваетесь с бумами в реальной экономике, т.е. там, где вы покупаете и продаете телевизоры или яблоки и делаете себе прическу. Иначе говоря, цена телевизора не подскакивает вдруг вдвое за один день, чтобы резко упасть несколько месяцев спустя. Цены меняются (производители поднимают цены на редкие товары, рознич­ные торговцы уценяют то, что не пользуется спросом), но с разумной амплитудой. И вы никогда не столкнетесь с ситуацией, когда подъем цен заставит людей покупать больше (именно это происходит во вре­мя бума). Как правило, чем дороже становится модель телевизора, тем меньше людей ее покупают.

Бумы характерны именно для финансовых рынков. Почему? Что ж, задумайтесь о том, что вы покупаете, приобретая пакет акций. Вы в бук­вальном смысле покупаете часть будущей прибыли компании. (Если у меня есть одна акция компании, и компания зарабатывает по 2 долл. на каждой акции, значит, я кладу в карман 2 долл.) Но вы покупаете и кое-что еще. Вы покупаете право перепродать этот пакет акций кому-то другому — в идеале, кому-то с более оптимистичным взглядом на бу­дущее компании, и следовательно, этот человек заплатит вам за акции больше, чем потратили на них вы.

Разумеется, верно и то, что каждый раз, покупая любой материаль­ный товар, вы также покупаете право на его перепродажу. Но в реаль­ной экономике, когда вы что-то покупаете (даже автомобиль), вы, как правило, не сильно беспокоитесь о том, чтобы это перепродать. Цен­ность персонального компьютера, к примеру, зависит не от того, за ка­кие деньги вы сможете перепродать его соседу, но скорее от той пользы, которую вы извлечете, владея им. Частично это объясняется тем, что материальные товары, за очень редким исключением, со временем те-

Рынки. Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 237

ряют ценность. Когда вы их перепродаете, вы получаете меньше денег, чем изначально заплатили сами.

Однако на финансовых рынках вещи со временем обретают боль­шую ценность. Их стоимость возрастает. (То же касается рынка анти­квариата и предметов искусства.) Это делает возможность перепрода­жи моего пакета акций или участка земли очень важной. И (в качестве ключевого момента) это делает мнение рынка о ценности моего пакета акций не менее важным. Теоретически, когда я покупаю пакет акций, о чем мне следует беспокоиться? Мне следует беспокоиться о том, сколь­ко эта компания заработает в будущем. Если компания заработает 60 долл. на каждой акции (в будущих поступлениях свободной наличнос­ти в оценке настоящего времени) в течение следующих двадцати лет, я буду готов заплатить по 60 долл. за акцию. Однако на практике я буду беспокоиться не только о том, сколько заработает компания. Меня бу­дет волновать и то, что думают все остальные о том, сколько заработает компания, поскольку это будет свидетельствовать о том, смогу ли я про­дать свои акции дороже, чем купил.

Чтобы понять, насколько далеко это от реальной экономики, пред­ставьте, что вы зашли в местную бакалейную лавку, чтобы купить ябло­ко. Вы, вероятнее всего, знаете, какова справедливая цена яблока. Это не значит, что оно стоит 90 центов, а по-вашему, 75 центов — его красная цена, то вы уходите в возмущении. Но вы точно знаете, когда вас пыта­ются обмануть, а когда нет, поскольку у вас есть некое ощущение (пусть и не точно выраженное) того, сколько это яблоко стоит для вас, иначе говоря, какую ценность вы ему придаете.

Что интересно в этой справедливой цене, так это то, что вас не слиш­ком беспокоит мнение других людей о стоимости яблок. На самом деле вам известно мнение бакалейщика о цене яблок — он эту цену взимает. И, вероятно, у вас есть опыт покупки яблок, на который вы опираетесь, когда выводите для себя разумную цену. Но, по сути, ваше решение сво­дится к простому расчету: как сильно вы любите яблоки и насколько хорошо конкретное яблоко, которые вы собираетесь купить.

В принципе, ваше решение покупать или не покупать яблоко — не­зависимо. Фактически в любой момент времени потенциальные поку­патели яблок самостоятельно оценивают, сколько должны стоить для них яблоки, и одновременно с этим производители яблок оценивают, как дорого им обходится их вырастить и доставить. А значит, в любой момент времени цена на яблоки отражает все миллионы независимых решений, которые принимают покупатели и продавцы.

238 Глава 11

В противовес этому, курс акции зачастую отражает серию зависимых решений, поскольку, когда много людей вычисляет стоимость акций, их оценка зависит, во всяком случае, частично, от того, что думает каждый участник торгов о стоимости того или иного пакета. Экономист Джон Мейнард Кейнс сравнил биржевые торги с конкурсами красоты: " Про­фессиональное инвестирование похоже на эти конкурсы в газетах, когда участникам предлагается выбрать шесть самых хорошеньких мордашек из сотен фотографий, а приз присуждается тому, чей выбор как можно точнее совпал с предпочтениями всех остальных участников. Поэтому ему надо выбирать не те лица, которые он считает самыми хорошеньки­ми, но те, которые, по его мнению, более всего придутся по вкусу всем остальным участникам. Выходит, что каждый участник решает пробле­му с той же точки зрения, что и другие".

Этот пассаж довольно замысловат. Но важнее всего в нем послед­нее предложение. Кейнс признает, что фондовый рынок — это странное явление в том смысле, что зачастую инвесторы обеспокоены не только тем, что думает средний инвестор, но тем, что думает средний инвес­тор о мнении другого среднего инвестора. Но зачем останавливаться на этом? Может быть, стоит задуматься о том, что думает средний человек о том, что думает средний человек о том, каково будет мнение среднего человека?

Если вы ввяжетесь в эту игру, выйти из нее будет сложно. Но исти­на в том, что, невзирая на утверждения Кейнса, не все участники фон­дового рынка играют в нее. Некоторые (вспомните Уоррена Баффета) действуют независимо, просто выбирая самых симпатичных деву­шек (т.е. акции лучших компаний) и полагая, что со временем рынок последует их примеру. Другие выбирают девушек, которых считают хорошенькими, но которых, скорее всего, выберут и другие инвесто­ры. И некоторые инвесторы поступают именно так, как рекомендует Кейнс. Следовательно, чаще всего фондовый рынок - это постоянно изменяющееся, но относительно стабильное сочетание независимых и зависимых решений.

Бумы и крахи возникают, когда это сочетание слишком сильно смещается в сторону зависимости. Например, в случае бума кегель­банов инвесторы восприняли растущие курсы акций AMF и Brunswick как свидетельство того, что все считают кегельбаны будущим Клон­дайком. Поскольку, похоже, все полюбили акции кегельбанов, инвес­торы пожелали владеть ими, что в свою очередь сделало эти пакеты еще более привлекательными. Покупка акций IMF представлялась

Рынки. Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 239

беспроигрышным вариантом, поскольку в желающих купить эти ак­ции недостатка не было. И по мере того как курс возрастал, особо не возникала потребность провести некий независимый анализ (ко­торый породил бы у людей некоторый скептицизм по поводу бума кегельбанов). В результате на смену разнородности мнений, от ко­торой зависит здоровье рынка, пришло шаблонное мышление. Все говорили, что кегельбаны — это Клондайк, и все верили, что кегель­баны - это Клондайк.

Крах - это всего лишь оборотная сторона бума, хотя, как правило, он более внезапен и беспощаден. Во время краха инвесторов точно так же интересует " реальная" стоимость акций, и они точно так же стремятся перепродать их. Разница тут очевидна: во время бума инвесторы увере­ны, что курс будет расти, во время краха они убеждены, что курс будет понижаться. Настоящая загадка крахов состоит в том, почему они во­обще возникают, поскольку большинство крахов в истории не имели под собой веских оснований. Возможно, наилучшую аналогию провел биолог Пер Бак, сравнивший крах рынка с разрушением песчаной ко­лонны. Вы добавляете сверху песчинки, и колонна сохраняет форму и растет. Но в какой-то момент лишняя песчинка приводит к обрушению всей колонны.

Сегодняшние инвесторы, разумеется, более информированы, чем их предшественники. Они знают о том, что случаются бумы и что они ред­ко (или никогда) хорошо заканчиваются. Так почему же так сложно их избежать?

Ответить на этот вопрос нам помогут результаты эксперимента, проведенного в лаборатории экономики при Caltech, когда ученые про­демонстрировали, как возникает бум. В ходе эксперимента студентам предоставили возможность торговать акциями воображаемой компа­нии в течение пятнадцати пятиминутных интервалов. Каждому сту­денту для начала выдали по две акции и некую сумму денег, чтобы при желании можно было купить еще акции. Фокус был в том, что в конце каждого интервала времени на каждую акцию выдавался дивиденд в 24 цента. Если у вас была одна акция, в конце первого интервала вам выдавали 24 цента. Если у вас была одна акция в течение всего экспери­мента, вы получали 3, 6 долл. (0, 24 х 15). Поэтому перед началом игры, если кто-то спрашивал, сколько вы заплатите за акцию, правильным ответом было бы — не больше 3, 6 долл. После окончания первого ин­тервала вы были готовы заплатить не более 3, 36 долл. (3, 6-0, 24). После второго — 3, 12 и т.д.

240 Глава 11

Суть всего происходящего в том, что не было неуверенности относи­тельно цены каждой акции (как это имеет место на реальном фондовом рынке). Если вы заплатите за акцию больше, чем сумма полученных с нее дивидендов, значит, вы переплатили. И все же в ходе эксперимента цена акций моментально подскочила до 3, 5 долл. и оставалась на этом уровне почти до самого конца импровизированных торгов. Когда акции стоили менее 3 долл., люди все равно перепродавали их по 3, 5. Когда реальная стоимость акций упала ниже 2 долл., цена все равно не умень­шилась. И даже когда акции стоили менее 1 долл., оставались люди, вы­кладывавшие за них по 3, 5.

Чем руководствовались студенты — участники этого эксперимента? Его организатор, экономист Колин Ф. Камерер, спросил испытуемых напрямую: почему они давали цену,, которую сами считали безумной? Типичными ответами оказались следующие: " Да, я знал, что цены были слишком высоки, но я видел, как другие люди покупали и продавали по завышенным ценам. Я думал, что смогу купить, забрать дивиденды один или два раза, а потом продать по той же цене какому-нибудь идио­ту". Иными словами, все думали, что всегда найдутся глупцы.

Эксперимент интересен наличием конкретных границ. У студентов была вся информация для того, чтобы принять верное решение, т.е. чтобы не переплачивать за акции. Они знали, когда закончится экс­перимент, т.е. время, за которое им надо было сбыть свои акции, было ограничено. И они общались друг с другом только во время покупки-продажи. (Значит, люди друг друга ни на что не подбивали.) Но бум все равно возник. Это указывает на некоторые опасности принятия зависи­мых решений.

При всем этом настоящие бумы намного интересней и сложней, чем предполагает калифорнийский эксперимент. Прежде всего люди, нахо­дящиеся в эпицентре бума, не всегда осознают происходящее с ними. Студенты Камерера открыто говорили, что ищут людей тупее себя. Но в ходе настоящего бума люди (во всяком случае, некоторые) начинают верить в раздутую шумиху. Люди, покупавшие акции Cisco, когда они были самыми дорогими в мире, несомненно, поступали так веря в то, что акции этой компании будут расти и впредь. Но эта вера взошла из идеи, что Cisco действительно могла стоить 500 млрд. долл.

Предательская сущность бума состоит в том, что чем дольше он длит­ся, тем больше видоизменяется. В частности, никому не известно, ког­да бум закончится (так же как никто, даже в ретроспективе, не сможет точно сказать, когда он начался). В 1998 году многие мудрецы предска-

Рынки. Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 241

зывали мрачные времена для Nasdaq¹. Но если бы вы тогда покинули фондовый рынок, вы бы упустили прибыль в 40%. Если бы вы ушли до 1999 года, вы бы упустили прибыль в 85%. Сколько лет может рынок подниматься до того, как начнет отражать реальное положение вещей?

Можно отмахнуться от бумов, назвав их приступами коллективной истерии. Но процесс гораздо сложнее. Как мы узнали из главы о под­ражательных и информационных каскадах, использование знаний дру­гих людей неизбежно и зачастую вполне благотворно. Если группы в целом относительно разумны (а мы знаем, что это так), есть неплохой шанс, что курс акций на самом деле верен. Проблема в том, что если все станут питаться разумом группы, тогда никто не сделает ничего, чтобы этого группового разума прибавилось. Вопреки мнению Кейнса, есть надежда, что на конкурсе красоты выберут самую хорошенькую девуш­ку (собственно, зачем эти конкурсы и устраиваются), впрочем, при ус­ловии, что участники будут действительно руководствоваться в своем выборе тем, какая из девушек наиболее привлекательна.

Так же как мы точно не знаем, почему происходят крахи, мы до сих пор не имеем четкого представления о причинах возникновения бумов. Но мы знаем, что они никогда не возникают на пустом месте. Кегельба­ны были одним из самых популярных увлечений американцев в 1950-х годах. Биотехнологические компании действительно революционизи­ровали фармацевтическую промышленность. Интернет оказался преоб­разующей общество технологией. Проблема в том, что бумы, начинаясь с логичных попыток заработать на мощных деловых тенденциях, вско­ре превращаются в нечто иное. Соблазн торговать акциями на основе того, что делают другие, почти непреодолим. Ожидания других людей постоянно разжигают ваши. И когда инвесторы начинают полностью имитировать поведение друг друга, мудрость всей группы ослабевает.

Информация, как правило, считается полезной. Фактически, чем ее больше, тем лучше. И одна из реальных задач любой экономики — обес­печить, чтобы инвесторы были достаточно осведомлены о тех компа­ниях, в которые они вкладывают деньги. Но из истории бумов и крахов нам известно, что в определенных обстоятельствах некоторые виды ин­формации на самом деле только ухудшают положение. Поскольку не

¹ Nasdaq - National Association of Securities Dealers Automated Quotation -Американская фондовая биржа, специализирующаяся на акциях высокотехно­логических компаний по производству электроники, программного обеспече­ния и т.д. - Примеч. ред.

242 Глава 11

все виды информации равноценны, существенное значение приобрета­ет способ ее подачи.

Бум на фондовом рынке 1990-х годов совпал по времени с взрыв­ным развитием систем распространения финансовых новостей. Даже по сравнению с всего лишь предыдущим десятилетием, инвесторы по­лучили доступ к неисчерпаемым по сути источникам информации о компаниях и рынках, в первую очередь — благодаря Интернету и ка­бельному телевидению. Наиболее влиятельным источником финансо­вой информации конца девяностых годов был, несомненно, телеканал CNBC. Корреспондент журнала Fortune Энди Сервер писал в 1999 году: " Я думаю, что CNBC — это ведущий телеканал нашего времени... Повы­шение цен на фондовом рынке, которое с каждым годом интересовало нас все больше, сделало инвестирование национальным видом времяп­репровождения. Чем сильнее растут курсы акций, тем больше людей начинают играть на рынке, и тем больше мы смотрим CNBC, чтобы оставаться в курсе событий". (Заметьте, что описание Сервера - " чем сильнее растут курсы акций, тем больше игроков на рынке" — идеально характеризует логику биржевого бума.) Во время наибольшего подъ­ема на рынке выпуски CNBC смотрели семь миллионов человек, и, если вас вообще интересовал фондовый рынок, это было неизбежно. И вновь слово Серверу: " CNB С повсюду: операционный зал биржи и брокерские помещения - это само собой, но это и оздоровительные клубы, рестора­ны, цветочные магазины, нефтяные вышки, заводы, студенческие обще­жития, комнаты присяжных и тюрьмы".

CNBC обеспечивал круглосуточное освещение ситуации на рынке, постоянную бегущую строку с биржевыми курсами внизу экрана и ре­гулярно поступающие последние новости с разных фондовых бирж. В определенном смысле телеканал был всего лишь вестником, позво­лявшим участникам рынка общаться друг с другом. Но по мере роста популярности CNBC возрастало и его влияние. Вместо, обычных ком­ментариев о состоянии рынков он начал (невольно) манипулировать ими. Неважно, что говорится на CNBC, после чего люди начинают ак­тивно покупать и продавать те или иные акции, — важен сам факт, что это говорится именно на CNBC.

Рассмотрим еще один пример. Экономисты Джеффри Буссе и Т. Клифтон Грин провели исследование того, как рынок отреагировал на фрагмент новостей на CNBC с положительным отзывом о компании Midday Call. Буссе и Грин отметили, что цены почти моментально под­нялись в первые же пятнадцать секунд после появления в эфире это-

Рынки. Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 243

го фрагмента. Что еще более поразило, число торговых сделок с этими акциями увеличилось шестикратно в первую минуту после выхода сю­жета. С одной стороны, темпы реакции свидетельствует об эффектив­ности рынка в плане внедрения новой информации. Но исследование свидетельствует и о том, что инвесторы реагировали не на конкретное содержание информации. Пятнадцати секунд едва ли достаточно, что­бы решить, реально ли то, что утверждает CNBC, или нет. Для всех ин­весторов (или спекулянтов) сюжет на CNBC стал сигналом о том, что кто-то обязательно воспользуется этими сведениями на торгах. Если вы знаете, что другие люди отреагируют на новости, единственным вопро­сом остается: кто успеет первым? (Фактически, если вы опоздаете, то в итоге потеряете деньги.) Трейдер по однодневным операциям Кен Вольфф заявил в интервью для Business Week: " CNBC - это важный инструмент коротких сделок. Мы часто используем его в игре". А обозреватель и бывший управляющий фондом хеджирования Джеймс Дж. Креймер так писал об утренней передаче CNBC под, названием Squawk Box (" Реп­родуктор"): " Вы покупаете акции, если о них упомянули в Sqawk".

CNBC усугубила зависимый характер фондового рынка, поскольку бомбардировала инвесторов новостями о том, что думают другие ин­весторы. До появления CNBC почти все свои сведения о коллегах ин­весторы получали из сводок биржевого телеграфа. Поэтому, когда вы пытались угадать мотивы остальных участников торгов, существовал некий промежуток между вами и рынком. В новом мире доступных финансовых новостей ваши рассуждения более не нужны (возможно, более невозможны). Вместо этого вам постоянно твердят о том, что го­ворят трейдеры и как чувствует себя рынок. Если вернуться к метафоре Кейнеса, можно сказать, что CNBC целыми днями вещает о том, что го­ворят абсолютно все по поводу того, какие девушки являются самыми красивыми. Это усложняет и без того трудную задачу отдельного ин­вестора прийти к независимому суждению о том, какая девушка краше всех остальных. Очевидно, это становится особенно важным аспектом в те моменты, когда инвесторы и без того организовываются в группы. Например, в тот день, когда рынок резко падает, CNBC помещает на эк­ране яркую надпись MANIAC MONDAY (" Безумный понедельник"), и каждое решение инвестора диктуется паникой, знак которой он видит на телеэкране перед собой. Группы тогда думают только об одном, ибо трудно думать о чем-то еще, кроме того, что происходит вокруг тебя.

Даже если абстрагироваться от проблемы образования групп, нельзя с уверенностью утверждать, что лавина новостей непременно ведет к

244 Глава 11

принятию верных решений. В конце 1980-х годов, например, психолог Пол Андреассен провел в МТИ серию экспериментов со студентами коммерческого колледжа и продемонстрировал, что новости не всегда трансформируются в более качественную информацию. Андреассен разделил студентов на две группы. Каждая группа выбрала себе ин­вестиционный портфель, исходя из уверенности, что все акции имеют справедливую цену. Затем Андреассен позволил одной группе видеть лишь изменения в цене их акций. Они могли при желании покупать или продавать, но все, что они знали, это рост или падение цены. Второй группе было позволено видеть изменения цены, но им был предостав­лен постоянный доступ к финансовым новостям, в которых, как полага­ют, объясняется происходящее на рынке. Удивительно, но менее инфор­мированная группа справилась лучше, чем та, которой была обеспечена исчерпывающая информация.

Причина, как считает Андреассен, была в том, что выпускам ново­стей свойственно преувеличивать значение той или иной информа­ции. Например, когда курсы акций падали, их падение, как правило, подавали так, будто это признак надвигающейся катастрофы, в то вре­мя как повышение курсов представлялось не иначе как наступление райской жизни. В результате студенты, имевшие доступ к новостям, реагировали чересчур бурно. Они покупали и продавали намного чаще, чем люди, просто знавшие цену, поскольку воспринимали каж­дый фрагмент информации как слишком значимый. У студентов, ви­девших только цены акций, не было другого выхода, кроме как скон­центрироваться на основных данных, которые они использовали при изначальном выборе акций.

Проблема излишнего доверия к отдельному фрагменту информации обостряется, когда эту информацию получают все участники рынка. Рассмотрим эксперимент, который провел финансовый аналитик Джек Трейнор. Сначала Трейнор попросил студентов своего финансового курса угадать число мармеладных горошин в банке. Неудивительно, что группа ошиблась всего на 3% (в банке было 850 горошин, а среднее названное число было 871), и был всего один человек, давший точный ответ. Этим Трейнор подтвердил то, что показал эксперимент Фрэнсиса Гальтона с весом быка.

Затем Трейнор снова попросил студентов угадать число мармелад­ных горошин. Однако на этот раз их внимание обратили на тот факт, что вверху банки было свободное пространство, а банка сделана из пласти­ка, а не из стекла, значит, она могла вместить больше горошин, чем ожи-

Рынки. Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 245

далось. Средняя отгадка группы отклонилась от истины на 15% и была значительно менее точна, чем мнение нескольких человек в группе.

Суть в том, что информация исказила точку зрения студентов. Да, им сказали правду. Но поскольку эта правда, похоже, была однонаправлена (возможно, в банке было больше горошин, чем ожидалось), она свела на нет коллективную мудрость. Имело значение и то, как была пода­на информация. В некотором смысле, вместо того чтобы сказать, что в пластиковой банке есть какое-то количество мармеладных горошин, Трейнор приложил максимум усилий, чтобы объяснить, почему он счи­тает важным тот факт, что банка из пластика. Поступив так, он дезин­формировал студентов. Чем больше им сообщали, тем меньше они на самом деле знали о количестве горошин в банке.

Очевидно, экономика и общество зависят от доступной публичной информации и питаются ею. Эксперимент Андреассена и Трейнора, од­нако, показывает, что наилучший путь предоставления этой информа­ции исключает ажиотаж и даже комментарии со стороны влиятельных людей. В свете этого то, как Федеральная резервная система объявляет о повышении процентных ставок (со скупым обоснованием своего ре­шения), представляется мудрым.

Группы проявляют мудрость, только когда есть баланс между ин­формацией, которой владеют все участники группы, и информацией, которой они располагают в частном порядке. Именно сочетание этих фрагментов независимой информации (некоторые из которых верны, другие нет) помогает группе сохранять мудрость. На фондовом рынке, как мы видели, ожидания других людей влияют на ваше представле­ние о ценности тех или иных акций. Большую часть времени это мало на что влияет, поскольку сами по себе ожидания противоречивы. Но что происходит во время бума (или в момент его наивысшей точки)? Ожидания совпадают. И средства массовой информации играют в этом свою особую роль. В периоды бума редко услышишь несогласный го­лос, возвещающий о близкой катастрофе, но вот когда все действитель­но рушится, вряд ли услышишь кого-то, кто объявлял бы панику оши­бочной. В этом ключе масс-медиа зачастую подстегивают (но не вызы­вают) круговорот ажиотажных сведений, возникающий во время бума. Инвесторам и без того трудно сохранять независимость друг от друга. Во время бума это становится практически невозможным. Иными сло­вами, рынок превращается в толпу.

Разумеется, возникает желание заявить, что инвесторы во время бир­жевых бумов теряют разум и действуют иррационально, и что у них воз-

246 Глава 11

никает тяжелое похмелье, когда они приходят в себя в результате краха. По крайней мере, складывается такое впечатление. Но на самом деле они просто идут за толпой. В этом явлении нет ничего необычного.

Рассмотрим, например, случай, когда толпа в Сиэттле подзадорива­ла двадцатишестилетнюю женщину прыгнуть с моста Сиэттл Мемо­риал в августе 2001 года. Женщина остановила на мосту свою машину и перелезла через ограждение. Ее автомобиль стал причиной затора, в то время как на встречной полосе начали притормаживать машины с любопытными туристами, отчего и здесь движение почти застопори­лось. Вызвали полицейских, которые попытались уговорить женщину сойти с края моста. В это же время раздраженные водители, пешехо­ды и пассажиры застрявшего автобуса начали кричать, чтобы женщина прыгнула. " Покончи с этим! - вопили они. - Прыгай, стерва! Давай! " Полицейские пытались успокоить женщину. Но их усилия были тщет­ными. Толпа продолжала кричать, и женщина прыгнула в реку с высоты шестнадцатого этажа. (Невероятно, но она выжила.)

Происшествие в Сиэттле было необычным, ибо случилось утром, но присутствие, как назвал ее социолог Леон Манн, " подстегивающей толпы" не было сюрпризом. В половине случаев самоубийств, которые изучал Манн, собирались толпы, которые подзадоривали несчастного. Манн установил, что толпы ведут себя так чаще всего ночью, когда лег­че не только остаться неузнанным, но и представить себя частью более многочисленной группы. И чем больше толпа, тем больше вероятность, что она будет криками подталкивать самоубийцу. Действительно, чем больше толпа, тем легче чувствовать себя анонимом. Кроме того, воз­можно, чем больше кричащих людей, тем больше людей хотят к ним присоединиться.

Подстегивающие толпы, разумеется, относительно редки. Но дина­мика, руководящая ими, на первый взгляд очень похожа на стиль пове­дения толпы бунтовщиков. И процесс, в результате которого собирается учиняющая беспорядки толпа, удивительно напоминает то, как работает бум на фондовом рынке. Толпа, составляющая ядро бунтовщиков, пред­ставляется единым организмом, руководствуясь единым разумом. И, по всей видимости, поведение этой толпы имеет коллективные признаки, которых нет у групп, которые беспорядочно двигаются вокруг нее. Но социолог Марк Грановеттер утверждал, что коллективный характер толпы — это результат сложного процесса, а не внезапного погружения в безумие. В любой человеческой толпе, как доказал Грановеттер, есть некоторое число людей, которые никогда не бунтуют, и есть люди, ко-

Рынки. Конкурсы красоты, кегельбаны и курсы акций 247

торые готовы бунтовать в любое время - зачинщики. Но большинство людей находятся где-то посредине. Их готовность бунтовать зависит от того, что делают другие. Точнее, это зависит от того, какое количество из них бунтует. Чем больше людей бунтует, тем больше людей реша­ет, что они тоже готовы к бунту. (Вспомните, что говорил Энди Сервер о буме на фондовом рынке: " Чем выше поднимается курс акций, тем больше людей вступают в игру".)

Иногда создается впечатление, что если один человек начинает шу­меть, то обязательно начнется бунт. Но, по мнению Грановеттера, это не так. Исход зависит от состава толпы. Если в толпе всего несколько за­чинщиков и множество людей, которые будут действовать, только если взбунтуется значительная часть этой толпы, вряд ли что-то произойдет. Чтобы толпа сорвалась, вам нужны зачинщики (" радикалы") — люди с пониженным порогом агрессивности — и масса людей, на которую можно повлиять. В результате несмотря на то что не так-то просто орга­низовать бунт, как только толпа переступит порог агрессивности, пове­дение будет формироваться ее самыми неистовыми участниками. Если коллективная мудрость — это, как считают авторы данной книги, усред­ненное суждение толпы в целом, то такая толпа неразумна. Ее суждение экстремально.

Разумеется, рынки не всегда (и даже не очень часто) переживают бумы. Однако в работе Грановеттера есть намек на то, что рынкам сле­дует избегать бесконечных приступов иррационального подъема или же иррационального отчаяния. В мире Грановеттера, если в толпе есть люди, которые не станут бунтовать при любых условиях (т.е. чьи дейс­твия не зависят от поведения толпы в целом), то вероятность бунта сни­жается, поскольку чем больше людей не станут бунтовать, тем больше людей тоже не захотят бунтовать. Аналогия с фондовым рынком оче­видна: чем больше инвесторов откажется покупать акции только пото­му, что их покупают все остальные, тем меньше вероятность, что воз­никнет бум. Чем меньше инвесторов будут относиться к рынку, как к конкурсу красоты, который описал Кейнс, тем более жизнеспособными и мудрыми станут решения этого рынка.