VI. Типы языковой структуры

До сих пор, разбирая вопросы языковой формы, мы каса­лись лишь отдельных слов и отношений между словами в предло­жениях. Мы не подходили к отдельным языкам в целом, не стави­ли вопроса, к какому общему типу они относятся. Мимоходом нам приходилось отмечать, что один язык может достигать крепко сла­женного синтеза в такой области, где другой язык довольствуется более аналитичным, поштучным использованием своих элемен­тов, или что в одном языке синтаксические отношения являются в чистом виде, тогда как в другом они комбинируются с некото­рыми другими представлениями, заключающими в себе нечто кон­кретное, сколь бы абстрактными они ни ощущались на практике. Таким путем мы имели возможность извлечь некоторое указание на то, что следует разуметь, когда мы говорим об общей форме того или другого языка, ибо каждому, кто вообще думал об этом вопросе или хоть немного почувствовал дух какого-либо иност­ранного языка, должно быть ясно, что в основе каждого языка ле­жит как бы некоторая базисная, схема (basic plan), что у каждого языка есть свой особый покрой. Этот тип, или базисная схема, или «гений» языковой структуры, есть нечто гораздо более фундамен­тальное, нечто гораздо глубже проникающее в язык, чем та или другая нами в нем обнаруживаемая черта. О природе языка мы не можем составить себе адекватное представление при помощи про­стого перечисления различных фактов, образующих его грамма­тику; Переходя от латинского языка к русскому, мы чувствуем, что приблизительно тот же горизонт ограничивает наши взоры, и это несмотря на то, что сменились ближайшие, знакомые нам при­дорожные вехи. Когда мы подходим к английскому языку, нам начинает казаться, что окрестные холмы стали несколько более плоскими, и все же общий характер пейзажа мы узнаем. Но когда мы дошли до китайского языка, оказывается, что над нами сияет совершенно иное небо. Переводя эти наши метафоры на обычный язык, мы можем сказать, что все языки друг от друга отличаются,

но некоторые отличаются значительно более, чем другие, а это равносильно утверждению, что возможно разгруппировать их по морфологическим типам.

Собственно говоря, мы наперед знаем, что невозможно установить ограниченное количество типов, с полным учетом в них всех особенностей тех тысяч языков и диалектов, на которых говорит человечество. (...). Подобно тому как схожие социальные, экономические и религиозные установления выросли на разных концах мира из различных исторических антецедентов, так и язы­ки, идя разными путями, обнаруживали тенденцию совпасть в схо­жих формах. Более того - историческое изучение языков вне вся­ких сомнений доказало нам, что язык изменяется не только посте­пенно, но и последовательно, что он движется неуправляемо от од­ного типа к другому и что сходная направленность движения на­блюдается в самых отдаленных друг от друга уголках земного ша­ра. Из этого следует, что неродственные языки сплошь да рядом самостоятельно приходят к схожим морфологическим системам. Поэтому, допуская наличие сравнимых типов, мы вовсе не отри­цаем специфичности исторического процесса; мы только утверж­даем, что под покровом внешнего хода истории действуют могу­щественные движущие силы, направляющие язык (...) к сбалан­сированным моделям, иными словами, к типам. Мы, как лингвис­ты, удовлетворимся констатацией, что эти типы существуют и что некоторые процессы в жизни языка направлены на их изменение.

Приступая к самой работе по классификации языков, мы

сразу же убеждаемся, что это дело нелегкое. Предлагалось уже много разнообразных классификаций, и во всех них заключены ценные элементы, но ни одна из них не является вполне удовле­творительной. Классификации эти не столько охватывают извест­ные нам языки, учитывая их особенности, сколько втискивают их в свои узкие, негибкие рамки. Затруднения при классификации возникают разного рода. Во-первых (и это самое главное), труд­ным оказывается избрать точку зрения. На какой основе следует классифицировать? Язык представляется нам столь многогранным, что мы легко можем сбиться с толку. И достаточно ли одной точки зрения? Во-вторых, опасно делать обобщения, исходя из материа­ла отобранных в ограниченном количестве языков. Привлечь к

F

рассмотрению только языки, скажем, латинский, арабский, турец­кий, китайский и, быть может, про запас еще эскимосский или сиу,

- значит обречь себя на неудачу. (...). В-третьих, губительным для
лингвистов было их стремление к единой простой формуле¹. Есть
нечто неотразимое в таком методе классификации, при котором в
основу кладутся два полюса, - к примеру сказать, языки китайский
и латинский, - и к этим двум полюсам подгоняется все, что только
оказывается возможным, а все прочее отбрасывается к некоему
«переходному типу». Отсюда ведет свое происхождение поныне
популярная классификация языков на «изолирующие», «агглюти­
нативные» и «флективные». Иногда языки американских индейцев
выделяются особо в своеобразный «полисинтетический» арьергард
агглютинативных языков. Употребление всех этих терминов мо­
жет быть оправдано, но, пожалуй, не в том смысле, в каком ими
обычно пользуются. Во всяком случае, представляется весьма за­
труднительным все известные языки распределить по вышеуказан­
ным группам хотя бы потому, что группы эти взаимно не исклю­
чают друг друга. Язык может одновременно быть и агглютина­
тивным, и флективным, или флективным и полисинтетическим,
или даже полисинтетическим и изолирующим, как это мы увидим
несколько ниже.

Есть еще и четвертая причина, почему предпринимавшиеся классификации языков в общем оказались бесплодными. (...). Это

- эволюционистский предрассудок, просочившийся в социальные
науки к середине прошлого столетия и только теперь начинающий
терять свою тираническую власть над нашими умами. Переплета­
ясь с этим научным предрассудком и в значительной мере упреж­
дая его, был и другой предрассудок, более человеческого свойства.
В своем огромном большинстве лингвисты-теоретики сами гово­
рили на языках одного и того же определенного типа, наиболее
развитыми представителями которого были языки латинский и
греческий, изучавшиеся ими в отроческие годы. Им ничего не сто­
ило поддаться убеждению, что эти привычные им языки представ­
ляют собою «наивысшее» достижение в развитии человеческой
речи и что все прочие языковые типы - не более чем ступени на
пути восхождения к этому избранному «флективному» типу. Все,

По возможности триединой.

J

что согласовывалось с формальной моделью санскрита, греческого языка, латыни и немецкого, принималось как выражение «наивыс­шего» типа, все же, что от нее отклонялось, встречалось неодоб­рительно как тяжкое прегрешение или, в лучшем случае, рассмат­ривалось как интересное отступление от нормы². (...). В своих основных формах язык есть символическое: выражение человече­ской интуиции. Она может оформляться на сотни различных ла­дов, безотносительно к материальной развитости или отсталости народа, пользующегося данными речевыми формами и, как пра­вило (...), их не осознающего. Поэтому, если мы стремимся понять язык в его истинной сущности, мы должны очистить наш ум от предвзятых «оценок»³ и приучить себя взирать на языки англий­ский и готтентотский с одинаково холодным, хотя и заинтересо­ванным, беспристрастием.

Вернемся к нашему первому затруднению. Какую точку зрения примем мы для нашей классификации? После всего того, что мы в предыдущей главе сказали о грамматической форме, дол-

² Один прославленный американский специалист по вопросам культуры и
языка во всеуслышание изрек, что, по его мнению, как бы ни уважать го­
ворящих на агглютинативных языках, все же для «флективной» женщи­
ны преступно выйти замуж за «агглютинативного» мужчину. Как будто
ставились на карту колоссальные духовные ценности! Поборники «флек­
тивных» языков привыкли гордиться даже иррациональностями латин­
ского и греческого языков, за исключением случаев, когда им оказыва­
ется угодным превозносить глубоко «логический» характер этих языков.
Между тем трезвая логика турецкого или китайского языка оставляет их
равнодушными. К великолепным иррациональностям и формальным
сложностям многих «диких» языков у них сердце не лежит. Сентимента­
листы - народ трудный!

³ Я разумею оценки формы как таковой. Обладает ли язык или не обла­
дает обширным и удобным словарем - вопрос иного порядка. Действи­
тельный объем словаря данного языка в данное время не представляет
реального интереса для лингвиста, ибо все языки располагают ресурсами
для создания новых слов, стоит только возникнуть надобности в них. Да­
лее, нас ни в малейшей степени не волнует вопрос о том, обладает ли
данный язык большой практической ценностью и служит ли он орудием
великой культуры. Все эти соображения, как бы они ни были важны с
других точек зрения, не имеют никакого отношения к формальной цен­
ности.

жно быть ясно, что мы уже не можем теперь противопоставлять языки, имеющие форму и не имеющие формы, чем охотно греши­ли некоторые прежние авторы. Всякий язык может и должен выра­жать основные синтаксические отношения, даже если в его слова­ре и не представлено ни одного аффикса. Из этого мы заключаем, что всякий язык есть оформленный язык. Если не принимать во внимание выражение чистых отношений, язык может,, конечно, быть «бесформенным», бесформенным в механическом и, скорее, поверхностном смысле, т.е. не знать употребления не-корневых элементов. Иногда делались попытки сформулировать языковые различия на основе понятия «внутренней формы». Например, в ки­тайском языке нет формальных элементов в чистом виде, нет «внешней формы», но в нем обнаруживается острое чувство отно­шений в смысле различения субъекта и объекта, определения и предиката и т. д. Иными словами, в нем есть «внутренняя форма» в том же самом смысле, как и в латинском, хотя внешне он язык «бесформенный», а латинский - внешне «формальный». С другой стороны, предполагается, будто есть языки ⁴, основных отношений по-настоящему не фиксирующие и довольствующиеся более или менее тщательным выражением материальных идей, порою даже с чрезмерным показом «внешней формы», а установление чистых отношений возлагающие на догадку по контексту. (...). Из всего этого вовсе не следует, будто в данных языках нет настоящего ощущения этих базовых отношений. Мы поэтому не сможем при­менять термин «внутренняя бесформенность» иначе, как в том весьма видоизмененном смысле, что синтаксические отношения могут фузионно совмещаться с иными типами значений. (...).

Более оправданной была бы классификация, которая осно­вана на наиболее типичных формальных процессах ⁵, представлен­ных в данном языке. Языки, в которых слово всегда отождествля­ется с корневым элементом, окажутся выделенными в «изолирую­щую» группу в противовес тем языкам, которые либо аффигируют модифицирующие элементы (аффигирующие языки), либо облада­ют способностью менять значение корневого элемента посредст-

⁴ Напр., малайский, полинезийские.

⁵ Где, как мы видели, синтаксические отношения отнюдь не свободны от
примеси конкретности.

вом внутренних изменений (редупликация; чередования гласных и согласных; изменения в долготе/силе (quantity), ударении и инто­нации). Языки последнего типа могут быть не без некоторого основания названы «символическими»⁶. Аффигирующие языки, естественно, должны распасться на такие, где преобладает пре­фиксация, например, банту или тлингит, и такие, где преимущест­венно или исключительно господствует суффиксация, например, эскимосский, алгонкинские и латинский. Но эта четырехчленная классификация (языки изолирующие, префиксальные, суффик­сальные, символические) наталкивается на два существенных за­труднения. Во-первых, большинство языков попадает в более чем одну из перечисленных групп. Так, например, семитские языки одновременно и префиксальные, и суффиксальные, и символиче­ские. Во-вторых, классификация эта в чистом своем виде пред­ставляется поверхностной. Она связывает воедино языки, по сво­ему духу резке различающиеся, на основании только некоторого внешнего формального сходства. Совершенно очевидно, что про­пасть отделяет префиксальный язык типа кхмерского с его пре­фиксами (и инфиксами), используемыми только для выражения деривационных значений, от языков банту, где префиксальные элементы имеют широчайшее применение в качестве символов синтаксических отношений. Ценность этой классификации значи­тельно повышается, если ее использовать лишь применительно к выражению реляционных значений⁷. В этом модифицированном виде мы вернемся к ней, используя ее в качестве вспомогательного критерия. Мы увидим, что термины «изолирующий», «аффик­сальный» и «символический» реально значимы. Но вместо разли­чения языков префиксальных и суффиксальных, (...), гораздо це­лесообразнее проводить другое противопоставление, в основе которого лежит относительная сила связанности аффиксальных элементов с ядром слова⁸.

⁶ Весьма схоже с тем, как английское cod-liver oil «рыбий жир» (букв.
«треска - печень - жир») до некоторой степени обходит задачу явного
выражения отношений между тремя именами. Ср. по контрасту франц.
huile de foie de morue (букв, «жир от-печень от-треска»).

⁷ Чисто или «конкретно-реляционных».

Несмотря на мою неохоту подчеркивать различие между префиксаль­ными и суффиксальными языками, мне все-таки кажется, что за ним сто-

Можно воспользоваться также другой достаточно полезной системой противопоставлений, но и на нее нельзя полагаться все­цело, чтобы опять же не сделать нашу классификацию поверхно­стной. Я имею в виду понятия «аналитического», «синтетическо­го» и «полисинтетического» типов. Эти термины говорят сами за себя. Аналитический язык либо вовсе не соединяет значения в со­ставе цельных слов (китайский), либо прибегает к этому в скром­ных размерах (английский, французский). В аналитическом языке главенствующую роль играет предложение, слово же представ­ляет меньший интерес. В синтетическом языке (латинский, араб­ский, финский) значения более тесно между собою связаны, слова обставлены богаче, но вместе с тем обнаруживается общая тенден­ция ограничивать более узкими рамками степень конкретной значимости отдельного слова. Полисинтетический язык, как пока­зывает самое название, синтетичен еще в большей степени. Слова в нем до крайности осложнены. Значения, которые мы никогда бы не подумали трактовать как подчиненные, символизуются дерива­ционными аффиксами или «символическими» изменениями кор­невого элемента, а наиболее абстрактные понятия, включая син­тактические отношения, также могут быть выражены в слове. В полисинтетическом языке нет никаких новых принципов, примеры

ит большая реальность, чем обычно думают лингвисты. Мне представля­ется, что есть психологически довольно существенное отличие между языком, наперед устанавливающим формальный статус корневого эле­мента, еще до того, как он назван (а это и есть то, что свойственно язы­кам тлингит, чинук и банту), и таким языком, который начинает с кон­кретного ядра слова, а статус этого ядра определяет рядом последующих ограничений, каждое из коих указывает в некоторой степени то общее, что предшествует. Сущность первого метода таит в себе нечто как бы диаграммное и архитектурное, второй же есть метод доказывания задним числом. В наиболее разработанных префиксальных языках слово произ­водит на нас впечатление как бы кристаллизации неустойчивых элемен­тов, слова же типичных суффигирующих языков (турецкого, эскимос­ского, нутка) суть «определяющие» образования, в которых каждый при­бавленный элемент по-своему определяет форму каждого нового целого. На практике столь трудно приложить эти едва уловимые, хотя и важные различия, что в элементарном исследовании нет иного выхода как прене­бречь ими.

I

которых не были бы уже представлены в более известных синте­тических языках. Полисинтетический язык относится к синтетиче­скому примерно так же, как синтетический к аналитическому языку такого типа, как английский⁹. Все три термина - чисто коли­чественного и относительного порядка; иначе говоря, язык может быть «аналитичным» под одним углом зрения, «синтетичным» -под другим. Мне думается, что термины эти более полезны для определения некоторых тенденций развития (drifts) языка, нежели в качестве абсолютных показателей. Часто бывает весьма поучи­тельным обратить внимание на то, что язык в течение своей исто­рии становился все более и более аналитичным или же что он обнаруживает признаки, по которым можно судить о его посте­пенной кристаллизации от простой аналитической основы до вы­соко развитой синтетической формы¹⁰.

Теперь мы подходим к различию между «флективным» языком и «агглютинативным». (...). Значение, которое всего луч­ше вкладывать в термин «флективный», может быть вскрыто пу­тем беглого рассмотрения некоторых базисных черт языков латин­ского и греческого, которые всегда считались характерными для флективных языков. Прежде всего, бросается в глаза, что эти язы­ки более синтетические, чем аналогические. (...). По сравнению с многочисленными другими языками, похожими на них по своим общим структурным характеристикам, латинский и греческий не так уже синтетичны; с другой стороны, их нынешние потомки, итальянский и новогреческий, хотя и гораздо аналитичнее" их, все

⁹ Впрочем, английский язык аналитичен только по своей тенденции. По
сравнению с французским он все еще горазда синтетичнее, по крайней
мере в некоторых отношениях.

¹⁰ Первый процесс усматривается в языках английском, французском,
датском, тибетском, китайском и во множестве других. Вторая тенден­
ция, мне кажется, может быть доказана в отношении некоторых амери­
канских индейских языков, например чинук, навахо. Под их нынешней
умеренно полисинтетической формой скрывается аналитическая под­
основа, которая в одном случае может быть примерно охарактеризована
как подобная английской, в другом случае - как подобная тибетской.

" Это в особенности относится к романской группе языков: итальянско­му, испанскому, португальскому, французскому, румынскому. Новогре­ческий не столь явно аналитичен.

И^Р^

же не столь далеко отошли от них в структурном отношении, что­бы быть зачисленными в совершенно особую языковую группу. Флективный язык, на этом мы должны настаивать, может быть и аналитическим, и синтетическим, и полисинтетическим.

Техника языков латинского и греческого - техника аффик­сации, с определенным уклоном в сторону суффиксации. Агглю­тинативные языки столь же, сколь латинский и греческий, типично аффигирующие языки, причем одни из них предпочитают префик­сацию, другие же более склонны к использованию суффиксов. Аффиксация сама по себе не предопределяет флективности. Воз­можно, что все зависит от того, с аффиксацией какого именно типа мы имеем дело. Если сравнить такие английские слова, как farmer 'земледелец, фермер' и goodness 'доброта¹, с такими словами, как height 'высота' и depth 'глубина', нельзя не поразиться значи­тельной разнице в аффигирующей технике этих двух рядов. Аф­фиксы -ег и -ness приставляются чисто механически к корневым элементам, являющимся одновременно и самостоятельными сло­вами (farm 'обрабатывать землю', good 'добрый'). Эти аффиксы ни в каком смысле не являются самостоятельно значащими элемен­тами, но вложенное в них значение (агентивность, абстрактное ка­чество) они выражают безошибочно и прямо. Их употребление просто и регулярно, и мы не встречаем никаких затруднений в присоединении их к любому глаголу или к любому прилагатель­ному, хотя бы даже и только что появившемуся в языке. От гла­гола to camouflage 'маскировать' мы можем образовать имя camouflager 'тот, кто маскирует, маскировщик', от прилагательного jazzy 'джазовый' можно совершенно свободно произвести имя jazziness 'джазовость'. Иначе обстоит дело с height 'высота' и depth 'глубина. В функциональном отношении они совершенно так же связаны с high 'высокий' и deep 'глубокий', как goodness 'доброта' с good 'добрый', но степень спаянности между корневым элементом и аффиксом у них большая. Их корневой элемент и аффикс, хотя структурно и выделяются, не могут быть столь же просто оторва­ны друг от друга, как могут быть оторваны good и -ness в слове goodness. Конечное -t в слове height не есть типичная форма аф­фикса (ср. strength 'сила', length 'длина', filth 'грязнота', breadth 'ширина¹, youth 'юность'), a dep- не тождественно слову deep 'глу­бокий'. Эти два типа аффиксации можно обозначить как «сплав-

ливающий» (фузирующий) и «сополагающий». Если угодно, тех­нику сополагания мы можем назвать «агглютинативной».

Но не выдвигается ли тем самым «фузирующая» техника в качестве существеннейшего признака флективности? Боюсь, что и тут мы не подошли вплотную к желанной цели. Если бы англий­ский язык был в значительной степени насыщен сращениями типа depth, но если бы наряду с этим множественное число в нем упо­треблялось независимо от глагольного согласования (например, во множественном числе The books falls подобно тому, как в един­ственном The book falls 'Книга падает', или же в единственном числе The book fall подобно тому, как во множественном The books fall 'Книги падают'), личные окончания - независимо от времени (например, в прошедшем времени The book fells подобно тому, как в настоящем The book falls 'книга падает', или же в настоящем времени The book fall подобно тому, как в прошедшем The book fell 'Книга упала¹) и местоимения - независимо от падежа (на­пример, в винительном падеже I see he 'я вижу он' подобно тому, как в именительном Не sees me 'Он видит меня', или же в имени­тельном падеже Him sees the mail 'Его видит человека¹ подобно тому, как в винительном The man sees him 'Человек видит его'), мы бы поколебались охарактеризовать его как флективный. Сам по себе факт «фузии» не кажется достаточно ясным показателем на­личия флективного процесса. В самом деле, есть большое число таких языков, которые подвергают «фузии», т.е. сплавливают кор­невые элементы и аффиксы самым искусным и запутаннейшим образом, какой только можно где-либо найти, не обнаруживая вместе с тем признаков того своеобразного формализма, который столь резко выделяет такие языки, как латинский и греческий, в качестве представителей флективного типа.

Что верно относительно фузии, одинаково верно и относи­тельно «символических» процессов. Некоторые лингвисты говорят о чередованиях типа drink 'пью' - drank 'пил', будто они представ­ляют высшую точку флективности, своего рода спиритуализован-ную сущность чистой флективной формы. Однако в такой грече­ской форме, как pepomph-a 'я послал', в отличие от ретр-о 'посы­лаю', с ее тройным символическим изменением корневого элемен­та (удвоение ре-, изменение е в о, изменение р в ph), флективный характер с наибольшей яркостью выражен в специфическом чере-

довании показателей 1-го лица единственного числа -а в перфекте и -о в настоящем времени. Нет большей ошибки, как воображать, будто символические изменения корневого элемента, даже при выражении таких абстрактных значений, как число и время, всег­да связаны с синтаксическими особенностями флективного языка. Если под «агглютинативным» языком мы разумеем такой, где аф­фиксация происходит по технике соположения, то мы можем только сказать, что имеются сотни фузирующих и символических языков, не подходящих под это определение агглютинативности, которым тем не менее совершенно чужд дух флективности, свой­ственный языкам латинскому и греческому. Мы можем, если нам угодно, называть такие языки флективными, но мы должны в таком случае быть готовыми к радикальному пересмотру наше­го представления о флективности.

Надо усвоить себе, что фузию корневого элемента и аф­фикса можно понимать в более широком психологическом смыс­ле, чем я до сих пор указывал. Если бы образование множествен­ного числа имен в английском языке всегда следовало типу book 'книга' - books 'книги', если бы не было таких противоречащих моделей, как deer 'олень' - deer 'олени¹, ох 'вол' - oxen 'волы', goose 'гусь' - geese 'гуси', осложняющих обычное формальное выражение множественности, - едва ли можно было бы сомневаться, что сли­яние элементов book и -s в целом слове books ощущалось бы не­сколько менее полным, чем оно ощущается ныне. (...) поскольку формальная модель, представленная в слове books, тождественна по своему использованию той модели, которая представлена в слове oxen, элементы множественности -s и -еп не обладают той вполне определенной, вполне автономной значимостью, которую мы на первых порах склонны им приписывать. Они суть элементы множественности лишь постольку, поскольку идея множествен­ности приписывается таким-то и таким-то конкретно выбранным значениям. Поэтому слова books и oxen не вполне отвечают пред­ставлению о механической комбинации символа вещи (book, ox) и ясного символа множественности. Связь между элементами в book-s и ox-en психологически не вполне ясна, окутана какой-то дымкой. Частица той силы, которая заключена в элементах -s и -еп, перехватывается, присваивается самими словами book и ох, совершенно так же, как концептуальная сила суффикса -th в слове

dep-th явно слабее, чем суффикса -ness в слове good-ness, несмотря на функциональный параллелизм между depth и goodness. Чем больше неясности в отношении связи между элементами, чем меньше оснований считать аффикс обладающим всей полнотой значимости, тем резче подчеркивается единство цельного слова. Наш ум требует точки опоры. Если он не может опереться на отдельные словообразующие элементы, он тем решительнее стре­мится охватить все слово в целом. Такое слово, как goodness, ил­люстрирует «агглютинацию», books - «регулярную фузию», depth - «иррегулярную фузию», geese - «символическую фузию» или «символизацию»¹².

Психологическая выделяемость аффиксальных элементов при агглютинации может быть еще резче выражена, чем у суф­фикса -ness в слове goodness. Собственно говоря, значение -ness не устанавливается с такой полной определенностью, как это могло бы быть. Оно находится в зависимости от предшествующего кор­невого элемента, поскольку требуется, чтобы этому суффиксу предшествовал корневой элемент определенного типа, именно прилагательное. Тем самым присущая суффиксу значимая сила заранее в известной мере ограничена. Однако в данном случае фу­зия эта столь неявная и примитивная, в то время как в огромном большинстве прочих случаев аффиксации она, наоборот, совер­шенно очевидна, что вполне естественно не заметить ее наличия и прежде всего подчеркивать сопологающий, или агглютинатив­ный, характер этого аффинирующего процесса. Если бы -ness можно было, в качестве элемента со значением абстрактного ка­чества, присоединять к корневым элементам любого типа, если бы от fight 'сражаться' можно было бы образовать слово flghtness ('действие или качество сражения') от water 'вода' - слово waterness ('качество или состояние воды'), от away 'прочь' - слово awayness ('состояние бывания прочь'), подобно тому как от good 'добрый' мы

¹² Нижеследующие формы могут оказаться полезными для тех, кто мыс­лит математически. Агглютинация с = а + Ь; регулярная фузия: с = а + (Ь - х); иррегулярная фузия: с = (а - х) + (Ь - у) + (х + у); символизация: с = (а - х) + х. Я нисколько не намерен утверждать, будто процессу фузии присуща какая-то мистическая значимость. Вполне похоже на то, что он развивается как чисто механический продукт фонетических сил, приво­дящих ко всякого рода иррегулярностям.

образуем слово goodness ('состояние бывания добрым'), мы бы продвинулись значительно ближе к агглютинативному полюсу. Язык, способный таким образом синтезировать свободно сочетае­мые элементы, можно считать представителем идеального агглю­тинативного типа, в особенности если значения, выражаемые при помощи агглютинируемых элементов, суть значения реляционные или, по крайней мере, относятся к наиболее абстрактному классу деривационных смыслов. (...).

Вернемся к вопросу о флективности. Флективный язык, вроде латинского или греческого, использует технику фузии, и этой фузии присуща как внутренняя психологическая, так и внеш­няя фонетическая значимость. При этом недостаточно, чтобы фу­зия обнаруживалась только в сфере деривационных значений (...), она должна охватывать и синтаксические отношения, выражаемые либо в их чистой форме (...), либо, как в латинском и греческом, в виде «конкретно-реляционных значений» (...). Что касается язы­ков латинского и греческого, то их флективность по существу сво­дится к сплавлению (фузии) элементов, выражающих логически не чисто реляционные значения, с элементами корневыми и элемен­тами, выражающими деривационные значения. Для того чтобы можно было говорить о «флективности», необходимы и наличие фузии как общей техники, и выражение реляционных значений в составе слова. Но определять подобным образом флективность, это равносильно тому, чтобы подвергнуть сомнению ценность это­го термина в качестве классификационного признака для выделе­ния одной из основных языковых групп. (...) Надо было бы ясно договориться, на каком из двух признаков флективности мы дела­ем упор. Термины «фузионный» и «символический» противопо­ставляются термину «агглютинативный», который, со своей сторо­ны, вовсе не соотносителен с термином «флективный». Как быть с языками фузионными и символическими, выражающими реляци­онные значения не в слове, а на уровне предложения? И не следует ли нам делать различие между агглютинативными языками, выражающими эти значения в слове, наподобие языков флектив­ных, и такими, которым это не свойственно? Для нашей цели об­щей классификации мы отвергли деление языков на аналитиче­ские, синтетические и полисинтетические как основанное на чисто количественном признаке. Деление языков на изолирующие, аф-

фиксальные и символические также признано нами неудовлетво­рительным по той причине, что оно чересчур делает упор на внешнем, техническом выражении. Деление на изолирующие, агглютинативные, фузионные и символические - схема более удо­влетворительная, но все же и она скользит по поверхности. Мне думается, что мы поступим лучше, если воспользуемся понятием «флективности» в качестве ценной идеи для создания более широ­кой и последовательно развитой схемы, в качестве отправной точ­ки для построения классификации, основанной на природе выра­жаемых в языке значений. Две другие классификации: одна, осно­ванная на степени синтезирования, другая - на степени фузирова-ния, могут быть сохранены в качестве перекрещивающихся схем, позволяющих производить дальнейшие подразделения в наших основных концептуальных типах.

Надо вспомнить, что во всех языках непременно выража­ются корневые значения (...) и реляционные идеи (...). Из двух остальных основных групп значений - деривационных (...) и смешанно-реляционных (...)- обе могут отсутствовать в языковом выражении, обе могут быть в наличии или только одна. Это сразу же дает нам простой, точный и абсолютно всеобъемлющий метод классификации всех известных языков.

Языки бывают:

А. (...), языки, в которых синтаксические отношения выра­жены в чистом виде и которые не обладают способностью моди­фицировать смысл корневых элементов посредством аффиксов или внутренних изменений¹³. Это чисто реляционные языки без деривации, или, более сжато, простые чисто-реляционные языки. Это те языки, которые подходят ближе всего к самой сути языкового выражения.

¹³ Я полностью отвлекаюсь от возможности соединения двух или не­скольких корневых элементов в цельное слово или словоподобную со­ставляющую (...). В настоящем обзоре языковых типов нарочно акцен­тировать внимание на технике словосложения значило бы слишком и безо всякой надобности усложнять нашу задачу. В большинстве языков, не имеющих никаких деривационных аффиксов, тем не менее свободно происходит сложение корневых элементов (самостоятельных слов). Та­кие составные образования часто обладают устойчивостью, напоминаю­щей цельность неразложимых слов.

B. (...), языки, в которых синтаксические отношения вы­
ражены в чистом виде и которые вместе с тем обладают спо­
собностью модифицировать смысл корневых элементов посред­
ством аффиксов или внутренних изменений. Это - чисто- ре­
ляционные языки с деривацией, или сложные
чисто-реляционные языки.

C. (...), языки, в которых синтаксические отношения выра­
жаются в обязательной связи со значениями, не вполне лишен­
ными конкретности, но которые, не считая этой смешанной формы
выражения, не обладают способностью модифицировать смысл
корневых элементов посредством аффиксов или внутренних
изменений¹⁴. Это -смешанно-реляционные языки
без деривации, или простые смешан но-реляци-
о н н ы е языки.

D. (...)> языки, в которых синтаксические отношения
выражаются в смешанной форме, как в типе С, и которые вместе с
тем обладают способностью модифицировать смысл корневых
элементов посредством аффиксов или внутренних изменений. Это
-смешанно-реляционные языки с деривацией,
или сложные смешанно-реляционные языки.
Сюда относятся наиболее нам знакомые «флективные» языки, а
также весьма многие «агглютинативные» языки, как «полисинте­
тические», так и просто синтетические.

Эта концептуальная классификация языков не стремится, (...), отразить внешнюю языковую технику. По существу, она отве­чает на Два основных вопроса касательно передачи значений в языковых символах. Во-первых, пользуется ли язык своими кор­невыми значениями в чистом виде, или же он образует свои конкретные идеи путем объединения в единое целое неотделимых элементов (типы А и С, с одной стороны, типы В и D, с другой)? И, во-вторых, пользуется ли язык своими основными реляцион-

¹⁴ Нельзя провести вполне строгую границу между типами С и D. Разница между ними в значительной мере количественного порядка. Язык опре­деленно смешанно-реляционного типа, но со слабо развитой способно­стью к деривации, как языки банту или французский, можно с доста­точной обоснованностью отнести к типу С, даже если в нем имеются с некоторые деривационные аффиксы. Грубо говоря, языки типа С можно рассматривать как крайне аналитичные («очищенные») формы типа D.

ными значениями, теми, что безусловно необходимы для упоря­дочивания элементов предложения, не примешивая к ним ничего конкретного, или же нет (типы А и В, с одной стороны, типы С и D, с другой)? Из этих двух вопросов второй, как мне кажется, наи­более фундаментальный. Поэтому мы можем упростить нашу классификацию и представить ее в следующем виде:

I. Чисто-реляционные языки:

II. Смешанно-реляционные языки

Такая классификация - слишком общая и слишком широ­кая, чтобы служить удобной основой для описательного обзора многочисленных разновидностей человеческой речи. Она требует дальнейшей детализации. Каждый из типов A, B, C, D может быть подразделен на агглютинативный, фузионный и символический подтипы, в соответствии с преобладающим способом модифика­ции корневого элемента. В^гипе А мы дополнительно различаем изолирующий подтип, характеризуемый отсутствием всяких аф­фиксов и всяких модификаций корневого элемента. В изолирую­щих языках синтаксические отношения выражаются позицией слов в предложении. Это также верно и в отношении многих язы­ков типа В, поскольку термины «агглютинативный», «фузионный» и «символический» применимы в них лишь к способу трактовки деривационных значений, а не реляционных. Такие языки можно называть «агтлютинативно-изолирующими», «фузионно-изолиру-ющими» и «символико-изолирующими».

(...). В «агглютинативно-фузионном» языке деривацион­ные элементы агглютинируются, возможно, в виде префиксов, а реляционные элементы (чистые или смешанные) фузируются (сплавливаются) с корневым элементом либо в качестве другого ряда префиксов, следующих за префиксами первого ряда, либо в виде суффиксов, либо частью префиксов, частью суффиксов. Под «фузионно-агглютинативным» языком мы будем понимать такой, в котором деривационные элементы фузируются (сплавливаются), а элементы, указывающие на отношения, пользуются большей

самостоятельностью. (...).

(...). Развиваемый здесь метод классификации языков обла­дает тем крупным преимуществом, что его можно уточнить или упростить в соответствии с теми или иными потребностями. Сте­пенью синтезирования можно всецело пренебречь; «фузию» и «символизацию» часто бывает полезно объединить под общим на­именованием «фузии»; даже различие между агглютинацией и фузией можно, если угодно, оставить в стороне, либо как сопря­женное с трудностями для своего установления, либо как не отно­сящееся к предмету обсуждения. Языки, как-никак, представляют собою чрезвычайно сложные исторические структуры. Не столь важно расставить все языки по своим полочкам, сколь разработать гибкий метод, позволяющий нам каждый язык рассматривать с двух или трех самостоятельных точек зрения по его отношению к другому языку. Все это вовсе не противоречит тому, что неко­торые языковые типы являются более устойчивыми и чаще пред­ставленными в действительности, чем другие, теоретически столь же возможные. Но мы пока еще слишком плохо осведомлены о структурной природе великого множества языков, чтобы иметь право на построение классификации, которая была бы больше чем предварительной и экспериментальной. (...).

Едва ли стоит особо подчеркивать, что приведенные мною примеры языковых типов далеко не исчерпывают всех возмож­ностей языковой структуры, а также что два языка, одинаково классифицируемые, не должны непременно обнаруживать много сходства в отношении своих поверхностных свойств. Наша клас­сификация касается лишь наиболее фундаментальных и обобщен­ных проявлений духа, техники и степени осложненности каждого данного языка. Тем не менее во многих случаях мы можем уста­новить тот высоко показательный и примечательный факт, что языки, относимые нами к одному и тому же классу, обнаруживают своего рода параллелизм и в отношении таких деталей или струк­турных особенностей, которые не предусмотрены нашей класси­фикационной схемой. Так, интереснейшая параллель может быть проведена по структурным линиям между языками такелма и греческим'\ т.е. такими языками, которые географически столь

отдалены друг от друга и исторически столь между собою не связаны, как только могут быть два наудачу взятых языка. (...).

Ходячая классификация языков на «изолирующие», «аг­глютинативные» и «флективные» (лучше «фузионные»), - класси­фикация по существу чисто техническая, - не может служить сколько-нибудь надежным ключом для раскрытия интуитивно ощущаемых форм языка. Не знаю, может ли нас подвести ближе к цели предлагаемая мною классификация по четырем понятийным группам. По моему личному мнению, может, но ведь вообще классификации - эти аккуратные построения спекулятивного ра­зума - вещь ненадежная. Они должны проверяться при всяком удобном случае и лишь после достаточной проверки могут пре­тендовать на общее признание. Тем временем мы попробуем под­крепить нашу классификацию путем привлечения довольно любо­пытного, хотя и простого исторического критерия. Языки нахо­дятся в беспрерывном процессе изменения, но было бы вполне разумным предположить, что они дольше сохраняют именно то, что является в⁴ их структуре наиболее фундаментальным. Обра­тимся теперь к известным нам группам родственных языков. Пере­ходя в этих группах от одноге^языка к другому или прослеживая их линию развития, мы часто встречаемся с фактом постепенного изменения их морфологического типа. В этом нет ничего удиви­тельного, ибо нет никаких оснований к тому, чтобы язык всегда оставался верен своей первоначальной форме. Любопытно, одна­ко, отметить, что из трех перекрещивающихся классификаций, (...) типы значений, техника и степень синтезирования, легче всего подвергается изменению степень синтезирования; изменчива, но в гораздо меньшей мере, и техника, а типы значений обнаруживают тенденцию удерживаться дольше всего.

(...). Хорошо известны факты, что высоко синтетические языки (латынь, санскрит) сплошь и рядом разлагались до состо­яния аналитических (языки французский, бенгальский) или что агглютинативные языки (финский) во многих случаях постепенно усваивали черты «флективности», но из этих фактов, по-видимо­му, редко выводилось то естественное заключение, что противо­поставление языков синтетических и аналитических или агглюти-

Здесь, конечно, разумеется греческий язык не сам по себе, а лишь как

типичный представитель индоевропейских.

нативных и «флективных» (фузионных) не представляет, в конце концов, ничего особенно фундаментального. Обращаясь к индо­китайским языкам, мы видим, что китайский представляется почти что образцовым, какой только можно найти, изолирующим язы­ком, тогда как в классическом тибетском обнаруживаются не толь­ко фузионные, но и явно символические особенности (например, g-tong-ba 'давать', прошедшее время b-tang, будущее время g-tang, повелительная форма thong); но оба они чисто-реляционные язы­ки. Эве либо изолирующий, либо только едва агглютинативный язык, а шиллук, хотя и строго аналитический, является вместе с тем одним из наиболее резко выраженных символических языков, какие мне только известны; оба эти суданских языка - чисто-ре­ляционные. Между языками полинезийскими и кхмерским родство далекое, хотя фактически несомненное; при том что у последнего более выражены фузионные черты, чем у первых¹⁶, они совпадают в общем им типе сложных чисто-реляционных языков. Языки яна и салина по своему внешнему облику крайне несхожи. Язык яна высоко полисинтетический и вполне типически агглютинативный, салина - не более синтетичен, чем латинский, и такой же, как и он, иррегулярный и компактно фузионный («флективный») язык, оба (и яна, и салина) языки чисто-реляционные. Языки чинук и такел-ма, отдаленно родственные языки Орегона, очень далеко отошли друг от друга не только в отношении общих линий техники и син­тезирования, но и почти во всех деталях своей структуры; оба они сложные смешанно-реляционные языки, хотя и в весьма различ­ных направлениях. Факты, подобные этим, как будто подкрепляют предположение, что в противопоставлении языков чисто-реляци­онных и смешанно-реляционных (или конкретно-реляционных) мы имеем дело с чем-то более глубоким, более всеобъемлющим, нежели в противопоставлении языков изолирующих, агглютина­тивных и фузионных¹⁷.

¹⁶ Несмотря на более изолирующий характер кхмерского языка.

¹⁷ В такой книге, как эта, невозможно, разумеется, дать адекватное пред­
ставление о языковой структуре во всех ее разнообразных формах. Воз­
можны лишь скудные схематичные указания. (...).