Философские проблемы сознания и познания

ПЛАТОН

‑ После этого, – сказал я, – ты можешь уподобить нашу че­ловеческую природу в отношении просвещенности и непросвещен­ности вот какому состоянию... посмотри-ка: ведь люди кик бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражден­ная – глянь-ка – невысокой стеной вроде той ширмы, за кото­рой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

‑ Это я себе представляю.

‑ Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

‑ Странный ты рисуешь образ и странных узников!

‑ Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, на­ходясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

‑ Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

‑ А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними?

‑ То есть?

‑ Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

‑ Непременно так.

‑ Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они припи­сали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?

‑ Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

. ‑ Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

‑ Это совершенно неизбежно.

‑ Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх – в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд?

‑ Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спус­тился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?

‑ Конечно.

‑ А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не приту­пится и глаза не привыкнут – а на это потребовалось бы немалое время, – разве не казался бы он смешон? О нем стали бы гово­рить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зре­нием, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто при­нялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?

‑ Непременно убили бы.

‑ Так вот, дорогой мой Главков, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватывае­мая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня упо­добляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, – это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль – коль скоро ты стремишься ее узнать, – а уж богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея блага – это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она – причина всего правильного и прекрасного. В области види­мого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигае­мого она сама – владычица, от которой зависят истина и разуме­ние, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действо­вать как в частной, так и в общественной жизни.

‑ Я согласен с тобой, насколько мне это доступно.

‑ Тогда будь со мной заодно еще вот в чем: не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. Да это и естественно, поскольку соответствует нарисованной выше картине.

‑ Да, естественно.

Платон. Государство // Сочинения

В 3 т. М., 1971. Т. 3. Ч. 1. С. 318-314

321- -322, 324-325