Pound;0 1 страница

6—957

Вплоть до настоящего времени продолжает стойко держаться представление о двигательном навыке как о цепочке условных за­мыканий, вырабатывающихся посредством проторения соответст­венных межнейронных связей и объединяющихся в нечто, получив­шее (внутренне противоречивое) наимендвание «динамических сте­реотипов». Экстраполяторы теории условных рефлексов прошли, однако, мимо ряда капитальных различий между обоими назван­ными процессами. Прежде всего, при выработке условных замыка­ний путем настойчивого повторения стимулов подопытное живот­ное или человек ставится в условия полной пассивности по отно­шению к ним. Напротив, формирование двигательного навыка есть на каждом этапе активная психомоторная деятельность. В про­тивоположность концепции монотонного, чисто количественного роста проторения процесс выработки навыка является при этом столь же многофазным и сложным, как и сама его мозговая струк­тура. Еще важнее другое. Как уже было показано в очерках III л IV, условия кольцевого регулирования с непрерывным учетом неподвластной динамики окружения находятся в решающем про­тиворечии с какой бы то ни было возможностью запечатления в мозгу стандартных мышечных формул. А вдобавок при подступе к выработке нового навыка проторение и не могло бы привести ни к чему, кроме запечатления неловких и неправильных движе-ний_начннающего. Вся диалектика развития навыка как раз и со-сТойт в том, что там, где есть развитие, там каждое следующее исполнение лучше предыдущего, т. е. не повторяет его; поэтому упражнение есть в частности повторение без повторения. Разгадка этого кажущегося парадокса в том, что правильно проводимое упражнение повторяет раз за разом не то или иное средство реше- мия^данной двигательной задачи, а процесс решания этой задачи, от раза к разу изменяя и совершенствуя средства.

Для каждого двигательного акта, потенциально доступного че­ловеку,., в его центральной нервной системе имеется адекватный уровень построения, способный реализовать основные сенсорные коррекции этого акта, соответствующие его смысловой сущности. Но, как было указано, чем сложнее движение, тем многочисленнее и разнообразнее требующиеся для его выполнения сенсорные кор­рекции. В связи с этим по мере выработки навыка данного двига­тельного акта в его выполнении начинает принимать участие це- -лая иерархия уровней. Наивысший из них для данного акта, беру­щий на себя реализацию основных смысловых коррекций, мы обо­значаем как ведущий уровень для этого движения. Подчиненные ему нижележащие уровни, обеспечивающие выполнение вспомога­тельных, технических коррекций, мы называем фоновыми уров­нями.

Прижизненно вырабатываемые двигательные фоны обычно обо­значаются термином «автоматизмы», а самый процесс их выработ­ки — термином «автоматизация двигательного акта». Оба названия объясняются именно тем, что фоновые компоненты движений оста^

82.

ются за порогом сознания. Как только какая-нибудь группа коор». динационных коррекций переключается из ведущего уровня в фо«новый, наиболее адекватный для нее по качеству и составу его коррекций, так она уходит из поля сознания, автоматизируется.

На основе этого краткого схематизированного анализа мы мо­жем яснее проследить физиологические пути выработки нового двигательного навыка в онтогенезе.

В самом начале освоения нового движения все применяемые для него коррекции совершаются на его ведущем уровне. Исклю­чение составляют наиболее обобщенные низовые коррекции, кото­рые являются изначальной подкладкой почти всякого движения, выработавшейся уже на самых ранних стадиях онтогенеза, а так­же коррекции, случайно имеющиеся в готовом виде от ранее ос­военных аналогичных движений. Так как ни один уровень не уни­версален настолько, чтобы обладать адекватными коррекциями для всех сторон движения, то поневоле вначале всякое движение _; совершается неуклюже, при временном содействии более или ме-нее подходящих коррекций, какие данный ведущий уровень в со стоянии предоставить данному движению. Отсутствие автоматик мов вызывает при этом большую перегрузку сознания, вынужден ного вникать в каждую техническую подробность движения. В процессе тренировки происходит постепенное выделение фоно-вых компонентов, которые переадресовываются ведущим уровнем в тот из более низовых уровней, в котором имеются предпосылки для наилучшего выполнения именно этих коррекций.

По мере выработки в низовых уровнях соответственных фоно-вых автоматизмов все больший процент технических фонов уходит из поля сознания, разгружая этим ведущий уровень и в то же время-находя для себя условия значительно более точного и со-вершенного выполнения. Из всего изложенного с необходимостью следует, что каждое переключение той или иной компоненты дви-жения из ведущего уровня в фоновый является, во-первых, более или менее внезапным скачкообразным изменением в процессе дви­жения, а во-вторых, обязательным качественным скачком, посколь­ку первоначальные коррекции этой слагающей сменяются при этом качественно совершенно иными.

Например, очень характерным явлением, сопровождающим переключение той или другой слагающей движения из уровня прост­ранственного поля в уровень синергии, оказывается снятие зри­тельного контроля, присущего уровню С, и замена его проприо-цептивным, главенствующим в уровне В. Это явление заключается в том, что субъект оказывается в состоянии делать какую-то частьработы не глядя и вдруг обнаруживает это. Оно широко известно как один из спутников автоматизации и всегда соответствует значительному повышению техники движения.

Процесс разверстки фоновых компонент движения по соответ­ствующим уровням сложен, потому что ему, очевидно, необходимо должно предшествовать определение и выявление этих компонент.

6* 83

В каждом двигательном акте мы должны различать: 1) его смысловую структуру и 2) его двигательный состав. Смысловая структура целиком вытекает из существа возникшей двигательной задачи и определяет ведущий уровень построения, которому эта задача приходится «по плечу». Двигательный же состав определя­ется не одной только задачей, а ее столкновением с двигательными возможностями особи, устройством кинематических цепей этой осо-би, наличием того или другого орудия, содержанием накопленного к этому времени психомоторного опыта и т. д. Задачу быстрого переноса своего тела в пространстве человек решает спринтом, ло-шадь — галопом, птица — полетом; задачу скрепления двух жест­ких тел один решает связыванием, другой — сколачиванием, тре­тий—склейкой, спайкой, сваркой и т. п.; задачу вдевания нитки в иглу мужчины и женщины разрешают обычно прямо противопо­ложными способами.

Сущность процесса автоматизации, требующего иногда дли­тельного времени и настойчивого упражнения, состоит именно в выработке центральной нервной системой плана описанной выше разверстки фонов, в определении двигательного состава действия; попутно начинается и самое осуществление этой разверстки указан­ным выше порядком.

Жане (Janet) Пьер (30 мая 1859— 24 февраля 1947) — французский пси­холог, психиатр и невропатолог. От­правляясь от работ франц. врача Ж. Шарко, разработал оригинальную психологическую концепцию неврозов. В 20—30-е годы сформулировал об­щепсихологическую теорию поведе­ния, в отличие от бихевиоризма, включив в систему психологии и соз­нание. Жане пытался провести исто­рический подход к психике человека, особо выделяя и анализируя собст­венно человеческие, социальные и культурные формы поведения. Взгля­ды Жане оказали значительное влия-

ние на развитие французской психоло­гии (Пиаже и др.), а также на форми­рование культурно-исторической тео­рии Выготского.

Сочинения: Неврозы и фиксиро­ванные идеи. Спб., 1803; Неврозы. М., 1911; Психический автоматизм. М.,. 1913; L'evolution de la тётон" е et de la notion du temps, 1928; De l'angais-se a l'extase, vol. 1—2; Les debuts de l'intelligance, 1935.

Литература: Роговин М. С. Вве­дение в психологию. М., 1969; Ан­циферова Л. И. Психологи­ческая концепция Пьера Жане, — «Вопросы психологии», 1969, № 5.

П. Жане

ЭВОЛЮЦИЯ ПАМЯТИ И ПОНЯТИЯ ВРЕМЕНИ ¹

РАССКАЗ

Память представляется нам своеобразным действием, изобретен­ным людьми в ходе их исторического развития, а главное, — дей­ствием, совершенно отличным от обычного, автоматического пов­торения, которое составляет основу привычек и навыков.

Чтобы лучше представить себе это специфическое действие и, что особенно важно, его отличие от персеверативной тенденции, [разрешите мне привести пример, взятый из моей клинической прак­тики: наблюдение за необычной больной.

Речь пойдет о девушке 23-х лет, которую я буду здесь называть Ирен, с явными признаками психопатии. У нее было ярко выражен­ное патогенное прошлое. Ее отец, омерзительный алкоголик, кон­чил тем, что умер от белой горячки. Мать, больная туберкулезом, страдала фобиями и навязчивыми идеями. Она умерла как раз в начале нашего наблюдения, и не что иное, как ее смерть, вызва­ла расстройства, о которых я собираюсь вам рассказать...

¹ См.: Janet P. L'evolution de la memoire et de la notion du temps. P., 1928.

' 85

Мать была очень больна уже в течение долгого времени, и дочь ухаживала за ней с безумным рвением и усердием. Кроме того, она работала, чтобы и мать прокормить, и отца вином обеспечить. В результате, она не ложилась спать в течение шестидесяти суток.

Смерть матери наступила ночью при самых печальных обстоя­тельствах. Отец, как всегда, был совершенно пьян, он храпел где-то в углу. Его рвало. Девушка была возле умирающей матери одна.

Когда смерть наступила, она не захотела это понять и принять. До утра пыталась оживить труп. Несмотря на трагичность сцены, это было воистину смешно. Девушка пыталась говорить со своей мертвой матерью, заставить ее отвечать. Так как мать молчала, девушка бранила ее. Ей хотелось, во что бы-то ни стало заставить мать пить, глотать лекарства; она пыталась вытереть ей рот, а он был полон крови и слизи. Она хотела его закрыть, а он открывал­ся и оставался открытым, — и она начинала сердиться. Ей пока­залось, что ноги у матери лежат плохо, и она взобралась на кро­вать, чтобы поправить их. В результате всех этих маневров труп упал на пол, и ей не удалось его поднять. Она позвала пьяного вдребезги отца — он ничего не смог сделать. Наконец, с огромным трудом, ей удалось поднять тело, и она продолжала возиться с ним до утра.

Утром, отчаявшись, она пошла к своей тетке, на которую мож­но было положиться и которую ей следовало позвать с самого на­чала. Девушка не смогла сказать ей, что мать умерла. Тетка по­няла, что произошло, только придя домой к этой девушке. Она по­пыталась привести все в порядок и стала готовить похороны. Девушка ничего не понимала в происходящем. Во время похорон она отказалась дальше идти и все время исступленно смеялась.

Прошло несколько недель. Девушка не приходила в себя, и тет­ке пришлось отвести ее в больницу. Рассказывая о ней, тетка ска­зала, что самым странным, самым непонятным для нее симптомом было то, что эта смышленая девушка — она действительно еще казалась смышленой — совершенно ничего не помнила о смерти своей матери и не хотела поверить, что мать умерла.

Больная была девушкой воспитанной. Она хорошо говорила и не обнаруживала никаких признаков психического расстройства. Когда с ней заговаривали о ее матери, она терялась и отвечала: «Если вы очень настаиваете, я скажу " вам: «Моя мать умерла». Мне это повторяют целыми днями, и я это говорю сейчас, чтобы не.было никаких разговоров и расспросов. Но если хотите знать мое мне­ние, то я не могу этому поверить. На это есть серьезные причины. Если бы моя мать действительно умерла, то это произошло бы где-то в ее комнате, в определенный день, я бы обязательно это уви­дела — ведь я не отходила от нее и прилежно за ней ухаживала. Если бы она умерла ее бы похоронили, и, наконец, меня тоже по­вели бы на похороны. А похорон никаких це было. С чего же вы взяли, что она умерла?».

Наконец, следовало одно очень интересное, с психологической точки зрения, рассуждение... Она говорила: «Есть неопровер­жимое доказательство того, что моя мать не умерла: я любила мою мать, я ее обожала и никогда с ней не расставалась. Если бы она умерла, мне было бы очень грустно, я была бы в отчаянии, я чувствовала бы себя одинокой и покинутой. А я ведь ничего тако­го не чувствую; мне нисколько не грустно, я ее не оплакиваю. Зна­чит, она не умерла»...

Отдых, тщательный уход и беседы с больной привели к благо­получному исходу: Ирен вспомнила о смерти своей матери. Но нам удалось добиться этого только по истечении шести месяцев. Те­перь, если ее отводили в сторону и спрашивали, что же случилось с ее матерью, — она начинала плакать и говорила: «Не напоми­найте мне об этих ужасных событиях. Это произошло одной страш­ной ночью в нашей квартире, такого-то числа в июле. Моя мать умерла»...

Она все вспоминает и может теперь сказать: «Мне очень груст­но. Я чувствую себя.покинутой». Произошло полное восстановле­ние в памяти, сопровождающееся чувством.

Итак, мы можем сделать вывод, что первой отличительной чер­той этой больной является то, что поначалу она не помнит дално-го события, а по прошествии шести месяцев она его вспоминает.

Если ограничиться вышеизложенным, подобный случай мог бы казаться простым. Но, к сожалению, клинические наблюдения всегда сложны. У больной был второй симптом, очень сложный для интерпретации и с медицинской, и с психологической точек зрения. Время от времени, много раз за неделю, можно было на­блюдать следующую сцену: оказавшись в определенной ситуа­ции — стоя возле какой-нибудь кровати лицом к ней, в особенно­сти же если эта кровать была пуста, — больная начинала вести себя странным образом. Она пристально, не отрывая глаз, смот-< рела на кровать, никого не слышала, не чувствовала прикоснове­ний и начинала ухаживать за кем-то, кто находился в кровати...

Воспроизведение трагических событий длилось три-четыре часа.

Все это кончалось, как правило, более или менее странным бре­дом о самоубийстве, судорогами и сном.

Эта часто повторяющаяся сцена ставит нас в очень затрудни­тельное положение, так как ведь в конечном счете больная тща­тельно воспроизводила все детали смерти. Воспроизведение это вызывает у нас мысль о памяти и мы говорим: «В этот момент она помнит о смерти своей матери и даже слишком хорошо помнит». Тогда возникает вопрос клинического характера: «Страдает эта больная амнезией или нет? Есть у нее память или нет?» С одной стороны, кажется, что у нее ее нет совсем, с другой, что она есть и при этом очень яркая.

В клинике сочетание этих двух симптомов — симптома амнезии в речи и симптома избыточной памяти, проявляющейся в действи­ях сомнамбулического характера, — явление достаточно частое...

Связь этих симптомов очень тесная. Так, вспомним, что по истечении шести месяцев, когда к больной вернулась память в ре­чи, исчезли приступы сомнамбулизма...

Но не будем пока заниматься вопросами, связанными с клини­кой. Займемся вот какой проблемой психологического характера: есть у этой больной память или нет?

В предыдущей статье (посвященной разбору этого случая) я говорил, что в приступах сомнамбулизма память появляется в фор­ме «реминисценции» — если говорить условно и сокращенно...

Теперь же я предлагаю называть вещи иначе и настаиваю на том, что в первом случае, несмотря на реминисценцию, памяти совершенно нет. Настоящая память начинается только спустя шесть месяцев, когда появляется полный и складный рассказ. В ре­минисценции памяти нет.

Что же такое реминисценция?

... Это точное, автоматическое повторение действий, которые она совершала в ту трагическую ночь. Но мы все сталкиваемся с подобными повторениями; наша жизнь полна ими. Когда мы встаем утром и умываемся, мы повторяем одно за другим, во всех деталях, действия, совершаемые нами в течение многих десятиле­тий.- Мы — автоматы для повторения. И то же самое происходит, когда мы едим, одеваемся. Привычки, тенденции к воспроизведе­нию — все это формы автоматического повторения действий. Все это принадлежит к глубокому и примитивному механизму.

... Реминисценция характеризуется некоторыми особенностями, которые решительно отличают ее от настоящего воспоминания, по­явления которого мы добились через шесть месяцев лечения. Из­ложим же кратко эти различия...

Начнем с того, что реминисценция длится очень долго. Расска­зывать подобную историю три или четыре часа — абсурдно и не­практично в жизни. Воспоминание, которое она мне потом расска­зывает, длится полминуты: в нескольких фразах она излагает все, что произошло. Это отличие в длительности очень существенно, так как оно связано с другим важным моментом: непрерывностью течения жизни. Воспоминание — это факт нашей сегодняшней жиз­ни, и оно не должно тревожить ее. Оно не должно угрожать ей и подвергать нас всевозможным опасностям. Воспоминание должно быть частью нашей жизни, с ней связанною, оно не должно ме­шать действиям, которые нам нужно совершить в связи с сегод­няшними обстоятельствами.

Реминисценция же Ирен совершенно не соответствует новым об­стоятельствам. Сцена, происходящая перед кроватью, никому не нужна, всех беспокоит и самой больной доставляет разного рода неприятности. Это мешает ей работать, жить, в частности спать...

Неадаптивность реминисценции легко демонстрируется тем фактом, что она неизменна: в течении шести месяцев приступы реминисценции повторялись с точностью до детали... Напротив,

в последующем пересказе событий возможны изменения, т. е. рас­сказ приспособлен к обстоятельствам.

Я заметил, в частности, что рассказ Ирен менялся в зависи-мости от того, был ли я с ней один или еще с кем-то... То есть существует адаптация рассказа к наличной ситуации. Вот пер­вое, очень существенное отличие.

Я считаю, что существует одно важное отличие и в плане соци­ального поведения. Полное воспоминание больной — это социаль­ное поведение, имеющее место в присутствии врача, который зада­ет ей вопросы. Она рассказывает о себе и в конечном счете просит о помощи, она просит поддержки, утешения и плачет... Такое поведение в высшей степени социально...

Реминисценция, напротив, совсем не является социальным по- ведением. Реминисценция, о которой идет речь, ни к кому не была обращена по той простой причине, что больная никого не слыша­ла, никому не отвечала и вела себя во время этих приступов точно так же, как и когда бывала одна...

Данное отличие — по признаку социальности — ведет к еще более существенному отличию. Воспоминание полезно, а полез­ность — с психологической точки зрения — фундаментальная чер-та поведения. Мы не делаем ничего бесполезного или же мы боль­ны. Рассказ кому-то, о смерти — это, как я уже говорил, призыв о помощи. Реминисценция же — бесполезна...

И наконец, последнее отличие, на котором я настаиваю: реми­нисценция происходит при определенных обстоятельствах, повторя­ясь автоматически в условиях, при которых событие впервые про­изошло.

Я уже сказал, что у нашей девушки приступ реминисценции на­чинался, как только она оказывалась перед пустой кроватью. До­статочно было посадить ее, чтобы он не наступил. Что это значит?

Кровать, перед которой она находится, представляет собой кро­вать, в которой умерла ее мать. Это одно из обстоятельств той трагичной ночи...

Реминисценция происходит под воздействием механизма, на­званного нами в прошлой лекции restitutio ad integrum². Это дей­ствие, которое полностью восстанавливается при наличии одного из сопровождавших его обстоятельств.

Напротив, при полном воспоминании, которое появилось после шести месяцев работы с больной, нет никакого restitutio ad integ­rum, сцена смерти не воспроизводится вновь, она неполная... и нет ни одного из элементов той ночи; комната другая, человек, рас­спрашивающий ее, тоже другой.

Наша больная отвечает на нечто весьма своеобразное. Она от­вечает на нечто такое, на что психологи до сих пор обращали не­достаточное внимание: она отвечает на вопрос.

«Вопрос» означает действительно новый психологический фе

² Восстановление до целого (лат.).

номен. Это и не стимуляция, и не просто какое-либо слово — это специфическое слово, вызывающее специфическую реакцию. У больной возникает совершенно своеобразный феномен — фено­мен памяти.

Чтобы представить себе происхождение самого простого акта памяти, вообразим племя дикарей, этих первобытных людей, опи-' санных Леви-Брюлем, которые все же уже являются людьми. Это племя воюет с другими племенами, и, располагаясь лагерем, оно выработало привычку ставить часовых для защиты.от врага. Тот факт, что они ставят часовых, не так уж нас удивляет: этот акт встречается уже у животных. Он существует у обезьян, сурков, серн и у многих других животных...

...Когда серны или сурки ставят часового, они ставят его внутри лагеря, так, чтобы он присутствовал в лагере. Это значит.., что'чле-ны группы видят часового и могут его слышать...

Но наши дикари поступили необычно: они поставили часового на расстоянии по крайней мере пятисот метров от лагеря — то, что называется «часовой на изолированном посту». Пустяк, скажете вы? Напротив, это важно, это чрезвычайно важно, так как лю­ди племени теперь уже не видят часового и он уже не видит сво­их товарищей. Они не только не видят часового, но они и не услы­шали бы его, даже если бы позвал на помощь. Что же происходит при таких обстоятельствах? Часовой, находящийся за пятьсот метров от лагеря, видит в нескольких шагах от себя неприятельские группы. При появле­нии первых врагов у часового наблюдается серия знакомых нам реакций, которые я называю реакциями восприятия: он защищает­ся от этих первых врагов нападением и бегством... Но эта реак­ция восприятия длится очень недолго, так как сразу же в созна­нии часового возникает другой акт, другая мощная тенденция: позвать на помощь... Но он этого не делает, потому, что, во-пер­вых, это было бы бессмысленно, так как его товарищи находятся очень далеко и не могут его услышать; далее, это было бы опасно, так как шум привлек бы только врагов, а не друзей.

Итак, часовому хочется позвать на помощь, но он останавлива­ет это желание в самой начальной фазе... Он бежит по направле­нию к лагерю... сохраняя в течение всей дороги это желание в на­чальной фазе. Он думает только об этом, идя к лагерю. И как только он подходит к вождю, он зовет на помощь, указывая в оп­ределенном направлении и говоря: «Враги там. Идти нужно туда». Странное поведение!.. Он находится среди друзей, врагов боль­ше нет. Почему он говорит о них? Это бессмысленно. Это уже не реакция восприятия, это действие, не связанное ни с какой стиму­ляцией, вернее, связанное с необычной стимуляцией, вопроситель­ным поведением и вопросом вождя, который говорит в конечном счете разными знаками —неважно, язык чего он использует: «По­чему ты вернулся? Что происходит?». Теперь часовой отвечает на вопрос, а не на обычную стимуляцию.

Но действие тут же усложняется-. Выслушав часового, вождь сразу же зовет остальных; он хочет собрать свои войска и напра­вить их против врага. Вождь замечает, что часть войск не отвеча­ет ему и все по той же причине: эта часть отсутствует, она нахо­дится на другом конце лагеря. Тогда он поворачивается к тому же часовому и говорит ему: «Иди на другой конец лагеря и рас­скажи такому-то все, что ты только что рассказал мне, и скажи ему, чтобы он подошел ко мне». Вождь дает ему поручение.

Поручение — это обычно приказ, но приказ особого рода: это приказ совершить акт памяти...

Вот элементарное поведение, которое я называю памятью.

Такое поведение характеризуется некоторыми особенностями, на. наш взгляд, очень существенными. Во-первых, память — это акт социальный. Здесь мы встречаемся с небольшой трудностью. Мы не привыкли считать память социальным актом. Прежние пси­хологи описывали память непосредственно после ощущения и вос­приятия. Память считалась индивидуальным актом. Бергсон до­пускает, что отдельный человек обладает памятью. Я так не считаю. Один человек не обладает памятью и в ней не нуждается...

Для изолированного человека воспоминание бесполезно, и Ро­бинзону совсем ни к чему вести дневник на своем острове.

Если же он все-таки ведет его, то только потому, что он наде­ется вернуться к людям. Память — это в первую очередь социаль­ная функция.

Здесь мы опять встречаемся с затруднением. Социальное пове­дение— это поведение по отношению к людям, но каким? Как правило, наше поведение по отношению к людям основано не на памяти, а на приказе... Приказы не могут быть связаны с обстоя­тельствами, которых не существует. Если вождь находит источник далеко от лагеря, он не может сказать, вернувшись: «Пейте», — так как вокруг нет ничего, кроме.песка.

Тут мы встречаемся с усложненным приказом, который как бы говорит: «Давайте- сначала пойдем в таком-то направлении, а по­том вы будете пить». Почему появляется такой усложненный при­каз — приказ памяти и рассказа?

...Это происходит потому, что такое социальное поведение адре­совано особым соучастникам — отсутствующим, и именно их от­сутствие обусловливает изменение приказа. Если бы товарищи нашего часового были рядом с ним, то ему не пришлось бы совер­шать акт памяти, он не остановил бы " в начальной фазе желание позвать на помощь, а позвал бы сразу.,.

Память — это социальная реакция в условиях отсутствия. В сущности, память — это изобретение человечества, как и мно­гие другие акты, которые рассматриваются обычно как банальные и составляющие существо нашей жизни, в то время как они были созданы постепенно человеческим гением.

Борьба с отсутствием является целью и основной характери­стикой памяти.

Но как можно бороться с отсутствием?

...Предположим, я хочу проделать простейшую вещь. Я хочу показать вам лампу, находящуюся на моем столе. Чтобы совер­шить это действие, необходимы два условия, а не одно: нужна лампа и нужны вы. Если нет того или другого, я проделаю лишь акт восприятия; я буду видеть лампу, но не смогу ее показать. Но если... мне сразу хочется показать ее, пусть даже вас и нет рядом, мне придется разбить это действие на две части: сначала сохра­нить в себе начало, исходный пункт акта — показать, и затем про делать одну очень сложную и трудную вещь — подождать вас...

Социальные действия состоят из двух частей: внешней физи ческой и социальной. Объединить обе части не так-то просто. Смысл простого ожидания ограничивается тем, что оно их объеди-'няет...

Люди испытывают потребность работать вместе, сотрудничать, звать друг друга на помощь.

Это значит, что они хотят, чтобы действие, заданное обстоя­тельствами, совершалось совместно, и по мере возможности при­зывают вас действовать вместе с ними.

При неблагоприятных обстоятельствах, когда вы и лампа не присутствуете в ситуации одновременно, соединить эти компоненты можно искусственно при помощи рассказа. Рассказ — это дей­ствие с определенной целью заставить отсутствующих сделать то, что они сделали бы, если бы были присутствующими. Память — это усложнение приказа; при помощи памяти пытаются объеди­нить людей, несмотря на трудности и несмотря на отсутствие; это хитрость, для того, чтобы заставить работать отсутствующих.

Отсюда напрашивается вывод.., который я рассматриваю как гипотетический. Если память является усложненной, производной формой речи, следовательно, она не существовала с самого нача­ла и понятие памяти не является фундаментальным понятием пси- хологии...

У ребенка память появляется только в возрасте от трех до че­тырех лет...

Как в начале вашей жизни, так и в конце ее есть периоды, ког­да мы больше не обладаем памятью...

Существует множество болезней, связанных с потерей памяти. Как правило, врачи называют их общим термином: амнезия... Это форма забвения. Слово «амнезия» предполагает существо, способ­ное помнить.