Аристотель. О душе

Итак, под сущностью мы разумеем один из родов сущего; к сущности относится, во-первых, материя, ко­торая сама по себе не есть определенное нечто; во-вто­рых, форма или образ, благодаря которым она уже называется определенным нечто, и, в-третьих, то, что состоит из материи и формы. Материя есть возможность, форма же - энтелехия, и именно в двояком смысле - в таком, как знание, и в таком, как деятель­ность созерцания.

По-видимому, главным образом тела, и притом естественные, суть сущности, ибо они начала всех остальных тел. Из естественных тел одни наделены жизнью, другие - нет. Жизнью мы называем всякое питание, рост и упадок тела, имеющие основание в нем самом (di'aytoy). Таким образом, всякое естественное тело, причастное жизни, есть сущность, притом сущ­ность составная.

Но хотя оно есть такое тело, т. е. наделенное жиз­нью, оно не может быть душой. Ведь тело не есть нечто принадлежащее субстрату (hуроkеimenоn), а скорее само есть субстрат и материя. Таким образом, душа необходимо есть сущность в смысле формы естествен­ного тела, обладающего в возможности жизнью. Сущ­ность же [как форма] есть энтелехия; стало быть, ду­ша есть энтелехия такого тела. Энтелехия же имеет двоякий смысл: или такой, как знание, или такой, как деятельность созерцания; совершенно очевидно, что душа есть энтелехия в таком смысле, как знание.

Ведь в силу наличия души имеются и сон, и бодрствование, причем бодрствование сходно с деятельностью созерцания, сон же - с обладанием, но без действования. У одного и того же человека знание по своему происхождению предшествует деятельности созерца­ния.

Именно поэтому душа есть первая энтелехия естественного тела обладающего в возможности жизнью. А таким телом может быть лишь тело, обладающее органами. Между тем части растений также суть органы, правда совершенно простые, как, например, лист есть покров для скорлупы, а скорлупа — покров для плода, корни же сходны с ртом: ведь и то и другое вбирает пищу. Итак, если нужно обозначить то, что обще всякой душе, то это следующее: душа есть пер­вая энтелехия естественного тела, обладающего органами. Потому и не следует спрашивать, есть ли душа и тело нечто единое, как не следует это спрашивать ни относительно воска и отпечатка на нем, ни вообще относительно любой материи и того, материя чего она есть. Ведь хотя единое и бытие имеют разные значе­ния, но энтелехия есть единое и бытие в собственном смысле.

***

Итак, отправляясь в своем рассмотрении от исход­ной точки, мы утверждаем, что одушевленное отлича­ется от неодушевленного наличием жизни. Но о жизни говорится в разных значениях, и мы утверждаем, что нечто живет и тогда, когда у него наличествует хотя бы один из следующих признаков: ум, ощущение, движение и покой в пространстве, а также движение в смысле питания, упадка и роста. Поэтому, как пола­гают, и все растения наделены жизнью. Очевидно, что они обладают такой силой и таким началом, благодаря которым они могут расти и разрушаться в противопо­ложных пространственных направлениях, а именно: не так, что вверх растут, а вниз - нет, но одинаково в обоих направлениях и во все стороны растут все растения, которые постоянно питаются и живут до техпор, пока способны принимать пищу.

Эту способность можно отделить от других, другие же способности смертных существ от нее отделить нельзя. Это очевидно у растений: ведь у них нет ни­какой другой способности души.

Таким образом, благодаря этому началу жизнь присуща живым существам, но животное впервые появ­ляется благодаря ощущению; в самом деле, и такое существо, которое не движется и не меняет места, но обладает ощущением, мы называем животным, а не только говорим, что оно живет.

Аристотель. О душе // Аристотель. Соч.: В 4 т. Т.1 –М., 1975. – С.-394-399.