Нарциссическая идентификация с матерью и идентификация с отцом личной предыстории

Мать представляет ребенку как «хорошие» или «плохие» противопоставления существенных признаков и «техник тела», переданные ей культурой. Для нее и для ребенка в его нарциссической идентификации с ней они являются «суждениями», а вовсе не случайным выбором, поскольку физическое выживание

ребенка зависит от их принятия. Действительно, они защищают ребенка от его собственного «фундаментального насилия» (Bergeret, 1984). Это насилие угрожает ребенку, оставленному без всякой защиты, когда мать начинает дезинвестировать ребенка, чтобы вновь превратиться в «любовницу» (Braunschweig, 1975). В своих «мечтаниях» (Bion, 1962) она тогда снова инвестирует объект желания, который является объектом, отсутствующим в сцене материнской заботы о ребенке (даже если отец активно берет на себя часть этих забот). Потерянный объект не представляет собой определенную личность, даже если он может воплощаться преимущественно в отца ребенка или в мать матери, но он выражает совокупность представлений о словах и вещах, динамически связанную (Diatkine, 1992, Le Guen, 1992) комплексом кастрации матери (Cournut et Cournut-Janin, 1993). Это пред­ставления о том, что может произойти в бессознательном фантазме с матерью и людьми, которые удовлетворяли ее и разочаровывали в прошлом, а также в их отсутствии. Они проецируются на ребенка в сознательной форме некоей опасно­сти, угрожающей телу ребенка. Данные представления выражаются в словах и в жестах, которые сопровождают материнскую заботу. Если предписания «малых различий» не соблюдаются, опасность начинает угрожать ребенку, проистекая из отсутствующего объекта. Мать превращается в «посланницу кастрации». Посла­ние кастрации связывает суждения о компетенции с суждениями о существова­нии: такая «техника тела» является «хорошей», поскольку существует отцовский объект, не присутствующий в сцене материнского ухода за ребенком. Итак, для матери, ребенок проистекает из этого объекта. Несмотря на различия поколений, каков бы ни был пол ребенка и «различия», которые материнский комплекс кастра­ции заставляют ее проецировать на ребенка, она воспринимает ребенка как фунда­ментально похожего на этот объект. В рамках нарциссической идентификации ребенок также присваивает себе это особое суждение: он похож на своего отца.

Кажется, можно допустить, что в дальнейшем чувство принадлежности к человеческому сообществу будет основываться на этом первичном сходстве между ребенком и отцом, представленном матерью. Нас охватывает удивление, когда мы читаем в «Я и Оно» о том, что первичная идентификация представляет собой «идентификацию с отцом личной предыстории» (Freud, 1923, р. 243). Правда, Фройд вносит изменения внизу страницы, указывая, что это, скорее, «идентифи­кация с родителями». Фактически Фройд постоянно превращает нарциссическую идентификацию в идентификацию с отцом (Freud, 1911, р. 389; 1921, р. 167; 1933, р. 89), при этом мать сразу же становится объектом сексуального выбора «по опорному типу». Сегодня нам представляется очевидным, что нарциссическая иден­тификация также происходит в первую очередь с матерью. Тем не менее, если мы допускаем, что «идентификация с отцом личной предыстории» представляет собой идентификацию, которая создает идентичность ребенка как человеческого существа, похожего на своего отца, тогда необходимо выделить эту идентифи­кацию и предоставить ей центральное место внутри нарциссической идентифи­кации. Однако поскольку она есть всего лишь момент этой последней, она зави­сит от нее самым тесным образом и может исчезать всякий раз, когда возникает угроза для нарциссической идентификации, например, когда «малые различия» ставят под вопрос Идеальное Я группы. И тогда носители подобных различий перестают восприниматься как человеческие существа.