Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Французская психоаналитическая культура?






Рассматриваемые извне особенности практики и специфика теории подвергались те критике, то похвале, но в них всегда отмечалась чисто французская манера. Можем ли мы говорить об исключении? История международного психоанали­тического движения создается историями местных движений.

Эта история отмечена конфликтами между школами и направлениями мысли. Противники психоанализа часто с иронией отзываются об этих «ссорах в часовне». Сами психоаналитики сожалеют иногда о «плюрализме школ». Я же полагаю, что независимо от всех патологических факторов, от которых не защищены пи психоаналитики, ни их организации, это разнообразие и вытекающие из него дискуссии, а точнее, борьба мнений, являются важным моментом прогресса психоанализа как в теории, так и в практике. Подлинное развитие наших методов возможно лишь благодаря этому теоретическому плюрализму. Столкновение мо­делей является, несомненно, самым плодотворным средством, которым мы рас­полагаем в настоящее время, чтобы развивать и оттачивать нашу практику.

Психоанализ — это современная наука. Мы имеем в виду науку двадцатого века, являющуюся одной из тех, которые вписываются, по выражению Лакана, «в ядро всеобъемлющего концептуального движения, которое в нашу эпоху, реструктурируя науки, неудачно называемые " социальными" (наделяя смыслом некоторые области самой точной науки — математики — с целью закладки фун­дамента науки человеческого действия, пока еще строящейся на догадках), переходит в новый разряд, называемый гуманитарными науками, корпус наук о меж­субъективности» (Ecrits, р. 361). Эта наука возникает не из новых техник, а из техник, которые применяются в социальной практике. Подобно политической и луке, экономической науке или науке о воспитании, психоанализ развивается на базе взаимодействия теоретической модели, построенной для описания наблюда­емых процессов, и практики.

Взаимное движение, которое тесно связывает модель и практику, не ограничивается только психоанализом. Способ, по которому развиваются и эволюцио­нируют модель и практика, в точности соответствует и другим наукам современ­ности. Развитие этих дисциплин характеризуется столкновением моделей друг с другом. Теоретический плюрализм порождает модели, которые, то дополняют, то наменяют Фройдовскую модель, и, следовательно, приводят к изменениям в практике. Конечно, основная рамка и фундаментальные технические правила остаются, однако манера слушания, интерпретации и их возможные формулировки ва­рьируются от одной психоаналитической школы к другой.

В качестве иллюстрации этого движения я предлагаю, например, рассмотреть влияние лакановской культуры во Франции. Подобный выбор продиктован, очевидно, моим личным опытом, а также интересом и критикой в адрес «французской модели», которую часто представляют как смесь лакановской модели с другими течениями мысли и практики. Термин «культура» кажется мне более уместным, чем термины «теория», «практика» или «модель», поскольку он

 


применяется к более широкому кругу, чем группа последователей Лакана. Он также более предпочтителен, чем «школа», так как достаточно объемен, чтобы детально рассматривать сильно различающиеся практики, обязанные, однако, своим появлением Лакану, а также потому, что он учитывает позитивные и негативные влия­ния, оказанные последним и его учениками на корпус французских аналитиков.

Я не собираюсь давать здесь сокращенную и схематичную версию теории лечения Лакана, а хочу остановиться на ее основных аспектах, чтобы показать послед­ствия ее влияния на клиническую практику. Ограничимся тремя аспектами, ка­сающимися целей лечения, переноса и интерпретации.

Во Фройдовской модели основной целью является проработка внутрипсихического конфликта. Этот принцип лежит в основе всех моделей, вышедших из теоретического плюрализма. Лакановская модель окончательно порывает с ним. Заменяя концепт влечения концептом желания, Лакан вводит нечто большее, чем простой семантический нюанс. Объект желания не имеет ничего общего с объек­том влечения. Последний — это то, что ищет влечение. Удовлетворить влече­ние — значит найти объект для достижения цели влечения. Объект желания, в лакановском смысле слова, является не дополнением, которого ищет желание, а его означающим. В примере сновидения «несостоявшийся обед», который Фройд приводит в работе «Толкование сновидений», копченый лосось является символом объекта, которого желает соперница, а икра — символ ее самой. Эта икра, которую она не просит у мужа, символизирует аспект отношения с последним, как и обед, который она не может дать, символизирует подарок, в котором она отказывает своей подруге, которую муж находит очень хорошенькой, а факт вы­нужденного отказа от обеда служит выражением как ее соперничества, так и ее желания идентифицироваться с ней. С точки зрения Лакана, икра и кусок лосося являются означающими нехватки фундаментального бытия, не самодостаточно­сти. Кусок лосося является символом не объекта желания, а самого желания: он его обозначает, или точнее, представляет его во сне, субъект с ним идентифици­руется. Целью анализа больше не является поиск иллюзорных объектов (тех, ко­торые не могут удовлетворить сексуальное влечение) — она заключается теперь в осознании пациентом этой нехватки фундаментального бытия и в осознании это­го через означающее, которым является риторическая фигура, в данном случае, метонимия.

Перенос при подобном подходе рассматривается вне связи с неврозом переноса, так сказать, по ту сторону игры объектов влечений, смещенных в психо­аналитическую ситуацию с целью создания фундаментального отношения с другим, кому адресует свой вопрос пациент. Перенос теперь является абсо­лютным обманом, так как запрос, адресованный другому, может лишь выра­зить то, что никакой объект не сможет ответить на эту недостаточность бытия. С тех пор интерпретация переноса не имеет цели отслеживать объекты, кото­рые дает влечениям психическая реальность, а означает — «заполняет обма­ном пустоту этой мертвой точки», отмечает мгновение, когда пациент, за не­имением осознания этой пустоты в означающем, которое ее выражает, пытается подкармливать иллюзию объекта. При соблюдении абстиненции аналитик по­средством своего решительного не-ответа дает пациенту понять тщетность его требования.


Подобный не-ответ должен пониматься не только как ответ переносу, а как Молчание в самой своей материальности. Интерпретации во фройдовском смысле слова не существует в лакановской модели. «Каким образом интерпретировать бессознательное, — задавал несколько лет назад вопрос Ж.-А. Миллер, — если бессознательное само является интерпретацией, означающим дискурса, приходящим откуда-то, выражением нехватки фундаментального бытия, от которого каж­дый индивид получает послание в речи, которое ему адресовано другим?»

Когда в начале шестидесятых годов мы оказались среди тех учеников Лакана, которые с ним порвали и вступили в Международную психоаналитическую ассоциацию, мы это сделали для того, чтобы отмежеваться от практики, которую мы считали несовместимой с психоаналитической этикой, но мы отделяли практику от теории. Те же, кто остался верен Лакану, наоборот, полагали, что для того, что­бы остаться в согласии с теорией, нужно было признать эти недостатки. Он терпел и этические нарушения и технические отклонения, чтобы защитить свою приверженность теории. Лишь один Лакан пытался оправдать свою практику собственной теорией. В этот период мы рационально объясняли свою позицию, тем более что Лакан обещал нам представить доказательства, но всегда откладывал это на по­том. Мы были неправы. Действительно, в пятидесятые годы во многих его фунда­ментальных текстах и в устных наставлениях мы могли найти аргументацию, ко­торую я только что изложил в нескольких фразах. Сегодня мы обнаруживаем тс же самые размолвки, возникающие иногда среди приверженцев Лакана: отодвинем технические разногласия на второй план и обратим свой интерес к теоре­тическому развитию. Лакановская культура сегодня оставляет в себе то, что в свое время и мы принимали к ней, минимизируя клиническое значение теорети­ческой модели. Однако одно от другого неотделимо. Заменяя анализ внутрипсихических конфликтов осознанием нехватки фундаментального бытия, сводя объекты влечения к статусу иллюзии, как если бы речь шла о вскрытии обмана в аналитическом опыте ради осознания этой нехватки, такая клиническая практи­ка оказывается сегодня радикально модифицированной. Перенос теряет свое зна­чение, и интерпретация не имеет больше смысла. Остается только рамка, которая принуждает пациента к опыту потери иллюзии, к освобождению от воображае­мого психического мира ради осознания того, что мы обречены быть субъектом желания, которое никогда не находит своего удовлетворения, а просто должно быть осознано как означающее этой нехватки.

В практике тех, кто объявляет себя носителями лакановской культуры, строгое применение его модели смягчилось под влиянием постоянства Фройдовской мо­дели. Последняя остается даже иногда основным полем ссылок: лакановские принципы представляют, скорее, имплицитную тенденцию, чем общепризнанное правило. Однако мы хотели бы обратить большее внимание на обратный эффект, то есть влияние лакановской модели на практики тех, кто не объявляет себя его приверженцами, а даже занимает по отношению к нему откровенно враждебную позицию.

Рассмотрим сначала цели лечения. На первый взгляд, между «лаканистами» и «иелаканистами» нет ничего общего. Речь идет об основном вопросе психоаналитической этики, да и расхождение в плане практики кажется окончательным и бесповоротным. Однако мы уже видели, что в лакановских кругах оппозиция

 


не носила резко выраженного характера, а интерпретация межличностного или внутрипсихического конфликта не исключалась полностью, и ее необходимость признавалась на предварительном этапе; интерпретация области обмана позволяла «запустить процесс» (Int. Sur le transfert, Ecrits, р. 225). Зато для тех психо­аналитиков, которые не принадлежат к лакановским кругам, анализ внутрипсихических конфликтов остается основным принципом. Он даже позволяет четко отделить психоанализ от прочих видов психотерапии. Афоризм Лакана, согласно которому выздоровление происходит как побочный эффект, понимается в широ­ком смысле, ставшем уже банальным: имеется в виду не непосредственное вме­шательство в симптом, а доверие к процессу. Они так же недоверчиво относятся к практикам, которые слишком прямо направлены на симптом и которые им кажутся слишком «психотерапевтическими». Слишком быстрая интерпретация зашиты Я, архаических страхов или потребности в нарциссической поддержке означает для них стать глухими к улавливанию психических образований бессо­знательного происхождения, к психической реальности.

Точно так же для них остаются приоритетными анализ переноса и сама рамка аналитической работы, и в этом плане они резко отличаются от лакановских практик, которые считают перенос одной из форм манипуляций косвенной формой внушения. Но тем не менее, они недоверчиво относятся к интерпретациям переноса, сформулированным, а, следовательно, и осмысленным в терминах меж­личностного отношения (думая об этом, вы думаете обо мне...), откуда сегодня и возникает резкая оппозиция направлению, называемому интерсубъективным. Ссылка па взаимоотношения между пациентом и аналитиком кажется им огра­ничением и недопониманием присутствия символического третьего — триангулярного параметра фантазматической жизни, вписывающегося в рамки эдиповой структуры. Речь не идет о том, чтобы отбросить фигуры воображаемого в пользу категории символического, как предлагал Лакан, а о том, чтобы признать диалек­тику их взаимодействия, категорию символического, обеспечивающую струк­турирующую проработку Эдипа. Правда, эта проработка связана с индивидуаль­ной историей пациента, с его отношением к требованиям влечений, а не с игрой означающих, приходящих из дискурса Другого.

В конечном счете, упреки непосредственно практического характера состоят в отказе от интерпретации и в почти полном молчании, которым окружает себя лакановский аналитик. Но подобный упрек часто высказывается в адрес всего французского психоанализа в целом. Молчание французских психоаналитиков снизывается с практикой 3-х сеансов в неделю — утверждается, что они не осмеливаются сообщить интерпретацию, так как не имеют возможности «возвращения» в сеанс, который был достаточно давно. Это замечание я охотно принимаю, но ведь его можно понять и по-другому: аналитик удовлетворяется меньшей часто­той сеансов, если он «меньше интерпретирует». Многие теоретические конструк­ции, не говоря уже о собственно лакановских, поддерживают эту «мало интерпре­тирующую» практику. Гораздо предпочтительнее оставить пациенту привилегию отыскания смысла, чем подсказать ему его. Нужно открыть дорогу пациенту, а не идти по ней вместо него. Наконец, при взаимосвязи рамки и интерпретации ак­цепт «се же больше ставится на первой. Практика супервизий часто показывала мне, что «молодые» психоаналитики заботятся, прежде всего, о создании рамки —


гарантии, которая кажется им почти достаточной для того, чтобы аналитический Процесс шел. И меньше заботятся о сообщении пациенту о происходящей внутри них интерпретационной работе. Влияние Винникотта и Биона на французских психоаналитиков еще больше укрепляет понятие «контейнирующей функции» аналитика.

Таким образом, вне зависимости от радикальных различий, существующих между «Фройдовскими» и «лакановскими» практиками и отчетливо усвоенных французскими психоаналитиками, неуклонно движущаяся вперед эволюция привела последних к менее оппозиционным практикам, чем могло бы показаться на первый взгляд. Для французского психоанализа заслуга Лакана состояла более в поста­новке вопросов, нежели в умении дать на них ответы. Прямое влияние Лакана и его учеников неоспоримо. Не будем забывать, что в течение более десятилетия это влияние осуществлялось под девизом «назад к Фройду», что должно было найти свое главное оправдание в самой практике. Однако, помимо прямого влия­ния, нужно также учитывать и некую общую благодатную почву в истории психоанализа. Не следует забывать, что французский психоанализ, когда он возрождался в конце второй мировой войны, был «осиротевшим», поскольку его главные пред­ставители к тому времени либо умерли (Е. Сокольницкая, С. Моргенштерн), либо покинули страну до нацистской оккупации (X. Хартманн, Р. Лёвенштайн). Чес­толюбивые устремления Лакана берут свое начало в движении, не имевшем ни­какой особенной харизмы. Старый шовинизм, присущий психоанализу на фран­цузский манер, легко возрождался из пепла. Быстрая интеграция Фройдовской мысли в культуру эпохи, ее место, достаточно быстро получившее свое признание в психиатрии и клинической психологии, благоприятствовали эволюции практик и относительной изоляции французского психоанализа от крупных течений между­народной психоаналитической мысли, в частности, от англоговорящего мира.

Я выбрал пример влияния, оказанного лакановской культурой на психоаналитические практики во Франции. Одни подверглись прямому влиянию лакановской модели, другие же пытались отмежеваться от нее, даже встать в жесткую оппози­цию к ней. История французского психоаналитического движения не сводится только к Лакану. Детский психоанализ, групповой психоанализ, психосоматика привели к появлению оригинальных моделей, признанных в международном мас­штабе. Однако хотя они и оказали плодотворное влияние на техническое нова­торство и открыли новые клинические перспективы, но они так не довлели над практикой, как лакановская культура.

Это влияние можно обсуждать с двух противоположных точек зрения. Те, кто не признает данную культуру, могут оспорить то значение, которое придаю ей я. В конце концов, взгляды Лакана появились не на пустом месте. И другие задавались подобными вопросами (о влечении, о переносе или об интерпретации), но никогда не вставали на такой радикальный путь. Что же касается аналитиков, принадлежащих к лакановскому направлению, то они, возможно, будут оспари­вать не сами теории, которые я поддерживаю, а их место в лакановской модели в целом. Моя цель заключалась не в том, чтобы обсуждать модель в целом, а в том, чтобы подвергнуть рассмотрению влияние некоторых элементов этой теории на клиническую работу, элементов, которые кажутся мне очень важными для пони­мания модели и ее технического приложения.

 

 

Французских психоаналитиков часто упрекают за их «фиксацию» на работах Фройда. Подобное стремление, у каждого по-своему, вновь пройти путь Фройдовской мысли и его открытий, по моему мнению, тесно связано с Лаканом — и не потому, что он выступал за «возвращение к Фройду», а главным образом потому, что это возвращение позволило освободиться от лакановских решений вопросов, которые ставил и сам Фройд.

Эволюция психоаналитических практик во Франции отмечена смелым столкновением Фройдовской модели, которая видит в лечении «бесконечный» поиск индивидуальных патологических выражений бессознательного мышления, с лакановской моделью, которая представляет лечение как опыт, разоблачающий не­полноту субъекта, находящегося во власти желания. Мне хотелось показать, что это фундаментальное противоречие привело к менее противоречивым по своему характеру техническим подходам, чем можно было бы подумать. Хорошо это или плохо? В какой степени, подчеркивая сходства, я недооценил различия? Я всего лишь стремился показать, что психоаналитическая практика жива благодаря тео­ретическим и техническим дискуссиям, плюрализму школ, а также плюрализму моделей. Отмечая различия, важно понимать, зачем это делается.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.