Несколько замечаний относительно различий между Платоном и Фрейдом

До сих пор я подчеркивал, что обсуждаю суть общего у Платона и Фрейда: использование ими определенной модели психики с вспомога­тельным определением конфликта. В дальнейшем каждый из этих ис­следователей столкнулся с ядром сходных проблем, а именно, с вопроса­ми, возникающими в связи с расколом между влечениями и разумом. Однако, несмотря на то, что они поднимают одни и те же проблемы, пред­лагаемые решения могут быть разными.

Во-первых, разрешите начать с очевидного. Фрейд — это, прежде всего, клиницист, и его наиболее оригинальный и устойчивый вклад в психологию не следует искать в его философских положениях или в его Weltanschauung [нем. Мировоззрение]. С этой точки зрения сравнивать и противопоставлять этих двух мыслителей не имеет смысла. В основе работ Фрейда лежит метод свободных ассоциаций и интерпретации. По­нятия производности, превращений влечения, представления о защите, а также о важности интерпретации переноса (трансфера) далеко выходят за пределы того, что завещал любой из клинических, философских либо поэтических предшественников Фрейда. Тем не менее, учитывая значи-

442 Тема 13. Строение личности

тельную степень «соизмеримости» между этими двумя мыслителями, можно попытаться выделить некоторые глубокие различия.

Самое глубокое различие заключено в отношении каждого из них к конфликту. Как уже было сказано выше, оба мыслителя характеризу­ются необычной чувствительностью к конфликту, противоречию, пара­доксу, иронии и т.д. Для Фрейда все это лежит в основе нашего суще­ствования; несмотря на то, что люди так или иначе справляются со сво­ими конфликтами и склонны к утопическим решениям, сходство между ними заключается в том, что конфликты как определенная мера несчас­тья в их жизни неизбежны. Одно из ранних фрейдовских положений от­носительно «лечения» истерии состоит в том, что мы должны помочь нашим пациентам-невротикам принять свои экзотические страдания как повседневное несчастье жизни.

Платон признает вездесущность конфликта, однако не готов при­нять ее. У него есть не только потребность и сильное желание устранить конфликт, но и план такого устранения. Для Платона все решения мно­жества различных видов проблем группируются вокруг идеи устранения противоречия, двусмысленности и конфликта. Справедливость заклю­чается в том, что каждый человек делает что-то одно, а не несколько дел, и в том, что каждый класс горожан выполняет только одну функцию. Мифы, которые греки так горячо любили и рассказывали на ночь своим детям в качестве сказок, следовало устранить: они воспитывали проти­воречие и дисгармонию. Гармония у Платона иногда предполагает гар­моничное расположение конфликтующих сил, но обычно ее смысл зак­лючается в том, что каждый элемент удерживается отдельно и особо, и в таком случае они в некотором роде гармонизированы (напр., Пир, 187). В идеальном городе-государстве Платона, описанном в Государстве, со­перничество, противоборство и все сопутствующие им эмоции должны быть минимизированы или вовсе устранены. Мужчины и женщины дол­жны быть уравнены; роль биологических различий следует умалить. Наиболее далеко идущим предложением, касающимся реформирования города, является устранение семьи, хотя бы для класса стражей. Пусть люди не знают, кто их биологические отец и мать, брат и сестра; пусть определение этих родственных отношений будет бюрократизировано. Тород-государство — вот откуда происходят дети. Хотя это явно и не прописано, для Платона, семья — это корень зла. Я не раз отмечал <...>, что у Платона можно найти образ агрессивной первосцены¹, и что именно этот образ сопровождает его определения зла и сумасшествия². Возникает

¹ Первосцена - сцена сексуальных отношений между родителями, наблюдаемая или
воображаемая ребенком. (Примечание редакторов-составителей.)

² См. также: Bradley N. Primal scene experience in human evolution and its fantasy deriva­
tives in art, proto-science and philosophy // The Psychoanalytic Study of Society. Vol. IV /
W. Muensterberger, S. Axelrad (Eds.). N.Y.: International Universities Press, Inc., 1967.
P. 34-79.

Саймон Б. Платон и Фрейд: психика в конфликте и психика в диалоге 443

впечатление, что Платон как будто утверждает, что, если человек рожден в обстановке запутанного, агрессивного, темного сумасшествия, то можем ли мы ожидать от него чего-то лучшего? Поэтому мы находим у Плато­на попытку найти лучший способ рождения детей, чем посредством по­ловых сношений.

Возражения Платона Гомеру и греческой трагедии вообще отчасти основаны на знании того, насколько великие поэты использовали и пола­гались на множественные идентификации, сдвиги и колебания в ролях исполнителей¹. В этом отношении и в своем противостоянии конфликту и двойственности Платон крайне неэллинистичен. Конфликт у Платона во многом связан с нуждами и требованиями тела, и его противостояние конфликту идет рука об руку с унижением телесного.

С точки зрения рассуждения о двух прямо противоположных по­зициях по отношению к конфликту можно попытаться взглянуть на то, что я считаю бросающимся в глаза пробелом у Платона. Я имею в виду представление о Сверх-Я, или совести, которая может находиться в кон­фликте с Я, а не только с Оно; идею относительно того, что человек мо­жет страдать от чувства вины, а нравственная сила в человеке может выступить в качестве пятой колонны, которая может разрушить лич­ность. Платона не следует винить в том, что ему не удалось открыть и четко сформулировать подобное представление. Вероятно, он не смог бы принять столь легко эту идею, даже если бы прочел Фрейда. Тема стра­даний от иррационального чувства вины во многом «витала в воздухе» во времена Платона, особенно у Еврипида, но Платон был вынужден пре­небречь ею.

Представление о неизбежности конфликта проистекает из идеи не­разрушимости инфантильных желаний и объектов этих желаний. Это подразумевает идею интернализации объектов в том виде, в каком они были пережиты ребенком в процессе.развития. Поскольку моральные, управляющие, фрустрирующие и поощряющие аспекты этих объектов представлены внутренне, на их репрезентации направлена смесь любви и ненависти, агрессии и либидо, и т.д., которые ребенок испытывает по от­ношению к родителям.

Платон, вероятно, заметил, что раннее моральное воспитание может быть насыщено всеми типами амбивалентности, однако этот факт приво­дит его в ужас и он испытывает сильнейшую потребность как-то обойти его или избежать его последствий. Фрейдовская идея Сверх-Я предпола­гает существование особой инстанции внутри психики, которая могла бы предоставить кров как любви, так и ненависти к человеку. Платон пред­ставляет предельный источник моральных ценностей как внешний по отношению к человеку: таковы Формы Истины, Добра и т.д. Они не мо-

¹ См.: Havelock ЕЛ. Preface to Plato. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1963.

444 Тема 13. Строение личности

гут быть испорчены ненавистью и агрессией. Эти отрицательные влияния передаются телу и его потребностям — амбивалентность расщеплена.

В заключение следует отметить, что настоящую статью можно счи­тать только началом сравнительного исследования творчества двух мысли­телей. Мы в значительной степени упростили Платона, а в работах Фрейда многое следует рассматривать с точки зрения философских подходов, по­явившихся значительно позднее платонизма. В этом плане особенно про­дуктивной и поучительной является работа Поля Рикера (1970). Однако мы надеемся, что метод поиска сходных форм, довольно неуклюже исполь­зованный в данной работе, поможет другим исследователям на пути к бо­лее широкому и богатому пониманию, как Платона, так и Фрейда.

К. Юнг ОПРЕДЕЛЕНИЕ ТЕРМИНОВ¹

15. Душа. [Психическое, психика, личность, персона, анима.] В про­цессе моих исследований, посвященных структуре бессознательного, мне пришлось установить логическое различие между душой и психическим. Под психическим или психикой я понимаю целокупность всех психичес­ких процессов, как сознательных, так и бессознательных. Со своей сторо­ны, под душой я мыслю определенный, обособленный функциональный комплекс, который лучше всего было бы охарактеризовать как «личность». Для более ясного описания того, что я при этом имею в виду, я должен привлечь сюда еще некоторые точки зрения. Так, в частности, явление со­мнамбулизма, раздвоенного сознания, расщепленной личности и т.д., в исследовании которых наибольшие заслуги принадлежат французским ученым, привели нас к той точке зрения, по которой в одном и том же индивиде может существовать множество личностей.

(Душа как функциональный комплекс или «личность»)

Ясно и без дальнейших объяснений, что у нормального индивида никогда не обнаруживается такое умножение личностей; однако возмож­ность диссоциации личности, подтвержденная этими случаями, могла бы существовать и в сфере нормальных явлений, хотя бы в виде намека. И, действительно, несколько более зоркому психологическому наблюдению удается без особых затруднений усмотреть наличность хотя бы зачаточ­ных следов расщепления характера даже у нормальных индивидов. До-

¹Юнг К.Г. Психологические типы. СПб.: Ювента; М.: Прогресс-Универс, 1995. С. 496, 507-514, 582-583, 553-554.

446 Тема 13. Строение личности

статочно, например, внимательно понаблюдать за кем-нибудь при различ­ных обстоятельствах, чтобы открыть, как резко меняется его личность при переходе из одной среды в другую, причем каждый раз выявляется резко очерченный и явно отличный от прежнего характер. Поговорка «со своими лается, а к чужим ласкается» (Gassenengel — Hausteufel) формулирует, отправляясь от повседневного опыта, именно явление тако­го расщепления личности. Определенная среда требует и определенной установки. Чем дольше и чем чаще требуется такая соответствующая среде установка, тем скорее она становится привычной. Очень многие люди из образованного класса по большей части вынуждены вращаться в двух совершенно различных средах — в домашнем кругу, в семье и в деловой жизни. Эти две совершенно различные обстановки требуют и двух совершенно различных установок, которые, смотря по степени иден­тификации (см.) Эго с каждой данной установкой, обусловливают удво­ение характера. В соответствии с социальными условиями и необходимо-стями социальный характер ориентируется, с одной стороны, на ожида­ниях и требованиях деловой среды, с другой стороны — на социальных намерениях и стремлениях самого субъекта. Обыкновенно домашний характер слагается скорее согласно душевным запросам субъекта и его потребностям в удобстве, почему и бывает так, что люди, в общественной жизни чрезвычайно энергичные, смелые, упорные, упрямые и беззастен­чивые, дома и в семье оказываются добродушными, мягкими, уступчивы­ми и слабыми. Который же характер есть истинный, где же настоящая личность? На этот вопрос часто невозможно бывает ответить.

Эти рассуждения показывают, что расщепление характера вполне возможно и у нормального индивида. Поэтому мы с полным правом мо­жем обсуждать вопрос о диссоциации личности и как проблему нормаль­ной психологии. По моему мнению, — если продолжать наше исследо­вание, — на поставленный вопрос следует отвечать так, что у такого че­ловека вообще нет настоящего характера, что он вообще не индивидуален <...>, а коллективен <...>, т.е. соответствует общим обстоятельствам, отвечает общим ожиданиям. Будь он индивидуален, он имел бы один и тот же характер при всем различии в установке. Он не был бы тожде­ствен с каждой данной установкой и не мог бы, да и не хотел бы, препят­ствовать тому, чтобы его индивидуальность выражалась так, а не иначе как в одном, так и в другом состоянии. В действительности он индиви­дуален, как и всякое существо, но только бессознательно. Своей более или менее полной идентификацией с каждой данной установкой он обманы­вает по крайней мере других, а часто и самого себя, относительно того, каков его настоящий характер; он надевает маску, о которой он знает, что она соответствует, с одной стороны, его собственным намерениям, с дру­гой — притязаниям и мнениям его среды, причем преобладает то один, то другой момент.

Юнг К. Определение терминов 447

(Душа как персона)

Эту маску, т.е. принятую ad hoc установку, я назвал «персоной» — термин, которым обозначалась маска древнего актера. Человека, который отождествляется с такой маской, я называю «личным» в противополож­ность «индивидуальному».

Обе вышеупомянутые установки представляют две коллективные «личности», которые мы суммарно обозначим одним именем «персо­ны». Я уже указал выше, что настоящая индивидуальность отлична от них обеих. Итак, персона есть комплекс функций, создавшийся на осно­вах приспособления или необходимого удобства, но отнюдь не тожде­ственный с индивидуальностью. Комплекс функций, составляющий пер­сону, относится исключительно к объектам. Следует достаточно четко отличать отношение индивида к объекту от его отношения к субъекту. Под «субъектом» я разумею прежде всего те неясные, темные побужде­ния чувства, мысли и ощущения, которые не притекают с наглядностью из непрерывного потока сознательных переживаний, связанных с объек­том, но которые всплывают, чаще мешая и задерживая, но иногда и по­ощряя, из темных внутренних недр, из глубоких дальних областей, лежа­щих за порогом сознания, и в своей совокупности слагают наше воспри­ятие жизни бессознательного. Бессознательное есть субъект, взятый в качестве «внутреннего» объекта. Подобно тому, как есть отношение к внешнему объекту, внешняя установка, так есть и отношение к внутрен­нему объекту, внутренняя установка. Понятно, что эта внутренняя уста­новка вследствие ее чрезвычайно интимной и трудно доступной сущнос­ти является гораздо менее известным предметом, чем внешняя установ­ка, которую каждый может видеть без всяких затруднений. Однако мне кажется, что получить понятие об этой внутренней установке вовсе не так трудно. Все эти так называемые случайные заторы, причуды, настро­ения, неясные чувства и отрывки фантазий, подчас нарушающие сосре­доточенную работу, а иногда и отдых самого нормального человека, про­исхождение которых мы рационалистически сводим то к телесным причинам, то к другим поводам, основаны обыкновенно вовсе не на тех причинах, которым их приписывает сознание, а суть восприятия бес­сознательных процессов. К таким явлениям принадлежат, конечно, и сновидения, которые, как известно, часто сводятся к таким внешним и поверхностным причинам, как расстройство пищеварения, лежание на спине и т.п., хотя такое объяснение никогда не выдерживает более стро­гой критики. Установка отдельных людей по отношению к этим явле­ниям бывает самая различная. Один совсем не позволяет своим внут­ренним процессам влиять на себя, он может, так сказать, совершенно отрешаться от них, другой же в высокой степени подвержен их влиянию; еще при утреннем вставании какая-нибудь фантазия или какое-нибудь противное чувство портят такому человеку на весь день настроение; не-

448 Тема 13, Строение личности

ясное, неприятное ощущение внушает ему мысль о скрытой болезни, сно­видение вызывает у него мрачное предчувствие, хотя он, в общем, вовсе не суеверен. Напротив, другие люди лишь эпизодически подвержены та­ким бессознательным побуждениям или же только известной их кате­гории. У кого-то они, может быть, и вообще никогда не доходили до сознания в качестве чего-то, о чем можно было бы думать, для другого же они являются темой ежедневных размышлений. Один оценивает их физиологически или же приписывает их поведению своих ближних, дру­гой находит в них религиозное откровение.

Эти совершенно различные способы обращаться с побуждениями бессознательного столь же привычны для отдельных индивидов, как и установки по отношению к внешним объектам. Поэтому внутренняя установка соответствует столь же определенному комплексу функций, как и внешняя установка. В тех случаях, когда внутренние психические процессы, по-видимому, совершенно оставляются без внимания, типичная внутренняя установка отсутствует столь же мало, сколь мало отсутству­ет типичная внешняя установка в тех случаях, когда постоянно оставля­ется без внимания внешний объект, реальность фактов. В этих последних, далеко не редких случаях персона характеризуется недостатком соотне­сенности, связанности, иногда даже слепой неосмотрительности, опромет­чивости, склоняющейся лишь перед жестокими ударами судьбы. Нередко именно данные индивиды с ригидной персоной отличаются такой уста­новкой к бессознательным процессам, которая крайне восприимчива к исходящим от них влияниям. Насколько они с внешней стороны не­податливы и недоступны для влияния, настолько же они мягки, вялы и податливы по отношению к их внутренним процессам. Поэтому в таких случаях внутренняя установка соответствует внутренней личности, диа­метрально противоположной личности внешней. Я знаю, например, чело­века беспощадно и слепо разрушившего жизненное счастье своих близ­ких, но прерывающего важную деловую поездку, чтобы насладиться кра­сотой лесной опушки, замеченной им из вагона железной дороги. Такие же или похожие случаи известны, конечно, каждому, так что у меня нет надобности нагромождать примеры.

(Душа как анима)

Повседневный опыт дает нам такое же право говорить о внешней личности, какое он дает нам признавать существование личности внутрен­ней. Внутренняя личность есть тот вид и способ отношения к внутренним психическим процессам, который присущ данному человеку; это есть та внутренняя установка, тот характер, которым он обращен к бессознатель­ному. Внешнюю установку, внешний характер я называю персоной; внут­реннюю установку, внутреннее лицо я обозначаю словом анима или душа.

Юнг К, Определение терминов 449

В той мере, в какой установка привычна, она есть более или менее устойчи­вый комплекс функций, с которым это может более или менее отождеств­ляться. Наш повседневный язык выражает это весьма наглядно: когда кто-нибудь имеет привычную установку на определенные ситуации, привыч­ный способ действия, то обыкновенно говорят: «он совсем другой, когда делает то или это». Этим вскрывается самостоятельность функционально­го комплекса при привычной установке: дело обстоит так, как если бы дру­гая личность овладевала индивидом, как если бы в него «вселялся иной дух». Внутренняя установка, душа, требует такой же самостоятельности, которая очень часто соответствует внешней установке. Это один из самых трудных фокусов воспитания — изменить персону, внешнюю установку. Но столь же трудно изменить и душу, потому что обыкновенно ее структура столь же крайне спаяна, как и структура персоны. Подобно тому как пер­сона есть существо, составляющее нередко весь видимый характер челове­ка и, в известных случаях, неизменно сопутствующее ему в течение всей его жизни, так и душа его есть определенно ограниченное существо, имеющее подчас неизменно устойчивый и самостоятельный характер. Поэтому не­редко душа прекрасно поддается характеристике и описанию.

Что касается характера души, то, по моему опыту, можно устано­вить общее основоположение, что она в общем и целом дополняет вне­шний характер персоны. Опыт показывает нам, что душа обыкновенно содержит все те общечеловеческие свойства, которых лишена сознатель­ная установка. Тиран, преследуемый тяжелыми снами, мрачными пред­чувствиями и внутренними страхами, является типичной фигурой. С внешней стороны бесцеремонный, жесткий и недоступный, он внутренне поддается каждой тени, подвержен каждому капризу так, как если бы он был самым несамостоятельным, самым легко определимым существом. Следовательно, его анима (душа) содержит те общечеловеческие свойства определяемости и слабости, которых совершенно лишена его внешняя ус­тановка, его «персона». Если «персона» интеллектуальна, то душа, на­верно, сентиментальна. Характер души влияет также и на половой ха­рактер, в чем я не раз с несомненностью убеждался. Женщина, в высшей степени женственная, обладает мужественной душой; очень мужествен­ный мужчина имеет женственную душу. Эта противоположность возни­кает вследствие того что, например, мужчина вовсе не вполне и не во всем мужественней, но обладает и некоторыми женственными чертами. Чем мужественнее его внешняя установка, тем больше из нее вытрав­лены все женственные черты; поэтому они появляются в его душе. Это обстоятельство объясняет, почему именно очень мужественные мужчины подвержены характерным слабостям: к побуждениям бессознательного они относятся женски податливо и мягко подчиняются их влияниям. И наоборот, именно самые женственные женщины часто оказываются в из­вестных внутренних вопросах неисправимыми, настойчивыми и упрямы­ми, обнаруживая эти свойства в такой интенсивности, которая встречает-

29 Зак. 1662

450 Тема 13. Строение личности

ся только во внешней установке у мужчин. Эти мужские черты, будучи исключенными из внешней установки у женщины, стали свойствами ее души.

Поэтому, если мы говорим у мужчины об аниме, то у женщины мы, по справедливости, должны были бы говорить об анимусе, чтобы дать жен­ской душе верное имя.

Что касается общечеловеческих свойств, то из характера «персоны» можно вывести характер души. Все, что в норме должно было бы встре­чаться во внешней установке, но что странным образом в ней отсутству­ет, находится, несомненно, во внутренней установке. Это основное прави­ло, всегда подтверждающееся в моем опыте. Что же касается индивиду­альных свойств, то в этом отношении нельзя делать никаких выводов. Если у мужчины в общем во внешней установке преобладает или, по крайней мере считается идеалом, логика и предметность, то у женщины — чувство. Но в душе оказывается обратное отношение: мужчина внутри чувствует, а женщина — рассуждает. Поэтому мужчина легче впадает в полное отчаяние, тогда как женщина все еще способна утешать и наде­яться; поэтому мужчина чаще лишает себя жизни, чем женщина. На­сколько легко женщина становится жертвой социальных условий, напри­мер в качестве проститутки, настолько мужчина поддается импульсам бессознательного, впадая в алкоголизм и другие пороки. Если кто-ни­будь тождествен со своей персоной, то его индивидуальные свойства ас­социированы с душой. Из этой ассоциации возникает символ душевной беременности, часто встречающийся в сновидениях и опирающийся на изначальный образ рождения героя. Дитя, которое должно родиться, обозначает в этом случае индивидуальность, еще не присутствующую в сознании.

Тождество с «персоной» автоматически обуславливает бессознатель­ное тождество с душой, ибо, если субъект, «я» не отличен от «персоны», то он не имеет сознательного отношения к процессам бессознательного. Поэтому он есть не что иное, как эти самые процессы, — он тождествен с ними. Кто сам безусловно сливается со своей внешней ролью, тот не­избежно подпадает под власть внутренних процессов, т.е. при известных обстоятельствах он неизбежно пойдет наперекор своей внешней роли или же доведет ее до абсурда. <...> Это конечно, исключает утверждение индивидуальной линии поведения, и жизнь протекает в неизбежных про­тивоположностях. В этом случае душа всегда бывает проецирована в соответствующий реальный объект, к которому создается отношение по­чти безусловной зависимости. Все реакции, исходящие от этого объекта, действуют на субъекта непосредственно, изнутри захватывая его. Неред­ко это принимает форму трагических связей. <...>

63. Эго. Под Эго я понимаю комплекс идей, представлений, составля­ющий для меня центр поля моего сознания и который, как мне кажется,

Юнг К. Определение терминов 451

обладает в высокой степени непрерывностью и тождественностью (иден­тичностью) с самим собой. Поэтому я говорю об Эго-комплексе¹. Этот ком­плекс есть настолько же содержание сознания, насколько и условие созна­ния <...>, ибо психический элемент осознан мной постольку, поскольку он отнесен к Эго-комплексу. Однако, поскольку Эго есть лишь центр моего поля сознания, оно не тождественно с моей психикой в целом, а является лишь комплексом среди других комплексов. Поэтому я различаю между Эго и самостью (см.), поскольку Эго есть лишь субъект моего сознания, самость же есть субъект всей моей психики, включающей также и ее бес­сознательное. В этом смысле самость была бы идеальной сущностью (ве­личиной), включающей в себя Эго. В бессознательных фантазиях самость часто возникает в виде сверхординарной (необычной) или идеальной лич­ности, вроде Фауста у Гете или Заратустры у Ницше. Именно для сохране­ния идеального образа архаические черты самости изображались иногда как отделенные от «высшей» самости, как, например, Мефистофель у Гете, Эпиметей у Шпиттелера, а в христианской психологии дьявол или Анти­христ. У Ницше Заратустра открывает свою тень в «Безобразнейшем че­ловеке». <...>

50. Самость². Как эмпирическое понятие, самость обозначает цело­стный спектр психических явлений у человека. Она выражает единство личности как целого. Но в той степени, в какой целостная личность по причине своей бессознательной составляющей может быть сознательной лишь отчасти, понятие самости является отчасти лишь потенциально эм­пирическим и до этой степени постулятивным. Другими словами, оно включает в себя как «переживабельное» (experienceable), так и «непере-живабельное» (inexperienceable) (или еще не пережитое). Эти качества присущи в равной мере многим другим научным понятиям, оказываю­щимся более именами, нежели идеями. В той степени, в какой психи­ческая целостность, состоящая из сознательных и бессознательных содер­жаний, оказывается постулятивной, она представляет трансценденталь­ное понятие, поскольку оно предполагает существование бессознательных факторов на эмпирической основе и, таким образом, характеризует некое

¹ См.: Юнг К.Г. Психология dementia prarcox (раннего слабоумия) // Избранные
труды по аналитической психологии. Цюрих, 1939. Т. 1. С. 150.

² Данная дефиниция была написана Юнгом для немецкого издания Собрания сочи­
нений и отсутствует в русском издании 1929 г. (Примечание редактора источника.)
Любопытно отметить, что определение, данное самости, как «целостного спектра психи­
ческих явлений у человека» почти идентично определению психического как «тотально­
сти, целостности всех психических процессов, как сознательных, так и бессознательных»
(см. душа). Здесь может подразумеваться, что каждый индивид посредством психического
или благодаря ему в своей потенции представляет самость. Вопрос лишь в том, чтобы
«реализовать» эту присущую ему в потенции самость. Но это уже вопрос самой жизни.
(Примечание редактора англ. издания.)

452 Тема 13. Строение личности

бытие, которое может быть описано лишь частично, так как другая часть остается (в любое данное время) неузнанной и беспредельной.

Подобно тому как сознательные и бессознательные явления дают о себе знать практически, при встрече с ними, самость, как психическая це­лостность, также имеет сознательный и бессознательный аспекты. Эмпи­рически самость проявляется в сновидениях, мифах, сказках, являя пер­сонажи «сверхординарной личности» (см. Эго), такие как король, герой, пророк, спаситель и т.д., или же в форме целостного символа, — круга, квадрата, креста, квадратуры круга (quadrature circuli) и т.д. Когда са­мость репрезентирует complexio oppositorum, единство противоположнос­тей, она также выступает в виде объединенной дуальности, например в форме дао, как взаимодействия инь и ян или враждующих братьев, или героя и его противника (соперника) (заклятого врага, дракона), Фауста и Мефистофеля и т.д. Поэтому эмпирически самость представлена как игра света и тени, хотя и постигается как целостность и союз, единство, в ко­тором противоположности соединены. Так как такое понятие непредста­вимо — третьего не дано — то самость оказывается трансцендентальной и в этом смысле. Рассуждая логически, здесь мы имели бы дело с пустой спекуляцией, если бы не то обстоятельство, что самость обозначает сим­волы единства, которые оказываются обнаруживаемы эмпирически.

Самость не является философской идеей, поскольку она не утверж­дает своего собственного существования, т.е. она не гипостазирует самое себя. С интеллектуальной точки зрения это всего лишь рабочая гипоте­за. Ее эмпирические символы, с другой стороны, очень часто обладают отчетливой нуминозностью, т.е. априорной эмоциональной ценностью, как в случае мандалы, пифагорейского tetraktys, кватерности и т.д. <...> Таким образом, самость утверждает себя как архетипическую идею <...>, отличающуюся от других идей подобного рода тем, что она занимает цен­тральное место благодаря значительности своего содержания и своей ну­минозностью.

К. Юнг [СТРУКТУРА ДУШИ]¹

Для нас важно то, что сознание невозможно представить вне связи с Эго. Если нечто не имеет отношения к Эго, то оно не является созна­тельным. Следовательно, сознание можно определить как соотношение психических фактов и Эго. А что такое Эго? Это сложное образование, ко­торое конституируется, во-первых, общим осознанием собственного тела, собственного существования и, во-вторых, данными памяти — у вас есть некоторое представление о том, что происходило в прошлом, долгая пос­ледовательность воспоминаний. Таковы две основные составляющие фе­номена, именуемого Эго. Таким образом, Эго можно назвать комплексом психических фактов. Этот комплекс обладает мощнейшим магнетизмом: он притягивает то, что содержится в бессознательном, в этом темном цар­стве, о котором мы ничего не знаем; он также притягивает впечатления извне, которые, соприкасаясь с Эго, становятся фактами сознания (только так: в противном случае их нельзя считать сознательными).

Мне представляется, что Эго есть своего рода комплекс, безусловно, самый близкий и дорогой нам. Он всегда в центре нашего внимания и всех наших помыслов; это центр сознания, без которого не обойтись. При разрушении эго (например, в случае шизофрении) у индивида исчезает система координат: центр распался, какие-то психические составляющие отныне относятся к одному фрагменту Эго, какие-то — к другому. Поэ­тому у шизофреника наблюдается быстрый переход как бы от одной лич­ности к другой.

В сознании мы можем различить несколько функций. Благодаря им сознание может быть сориентировано либо на эктопсихические, либо на эндопсихические факты. Под эктопсихическим я понимаю отношение между содержаниями сознания и данными, поступающими извне. Это система ориентации, связывающая человека с данными ему посредством

Юнг К.Г. Тэвистокские лекции. М.: Рефл-бук; Ваклер, 1998. С. 17-31, 45-59.

454 Тема 13. Строение личности

ощущений внешними фактами. С другой стороны, эндопсихика — это си­стема отношений между содержаниями сознания и постулированными выше бессознательными процессами.

Сперва рассмотрим эктопсихические функции. Прежде всего это — ощущения¹, функция наших органов чувств (sense function). Под ощущени­ем я понимаю то, что французские психологи называют «la fonction du reel»², которая составляет совокупность всего осознаваемого мною о вне­шних факторах, данных мне через функцию моих органов чувств. Ощуще­ние говорит мне, что нечто есть, оно не говорит мне, что есть это нечто, оно вообще не говорит мне ничего об этом нечто, кроме как то, что оно есть.

Далее мы выделяем функцию мышления³. Если послушать фило­софов, то окажется, что мышление — это что-то невообразимо сложное. А вообще-то лучше никогда не спрашивайте об этом философа, ибо он един­ственный, кто не знает, что такое мышление. Всем остальным это хоро­шо известно. Если вы, например, обратитесь к простому человеку со сло­вами: «Да ты подумай своей головой!» — он прекрасно поймет, чего вы от него хотите. Не поймет один лишь философ. Мышление в своей про­стейшей форме сообщает нам о том, что есть данная вещь. Оно дает имя вещи, прилагает понятие, поскольку мышление означает восприятие и суждение. В немецкой психологии это называется апперцепцией⁴.

Для обозначения третьей функции мы заимствуем из повседневного языка слово «чувство» (feeling). Когда я рассуждаю о чувстве, люди обыч­но приходят в замешательство — на их взгляд, я говорю нечто ужасное. Благодаря тональности чувства мы узнаем о ценности вещи. Например, чувство может показать, нравится ли вам данная вещь или нет. Иначе говоря, оно показывает, чего эта вещь для вас стоит. Без определенной чувственной реакции невозможно воспринять ни одного явления. У вас всегда есть определенный чувственный настрой, который можно даже об­наружить экспериментальным путем. А сейчас вы услышите о чувствах нечто «ужасное»: чувство, как и мышление, является рациональной фун­кцией. Все мыслящие люди абсолютно убеждены в том, что чувство от­нюдь не рациональная функция, но как раз напротив — самая иррацио­нальная. Мой совет: не спешите с выводами — поймите, человек не мо­жет быть одинаково совершенным во всех отношениях. Если, например, у человека блестяще развито мышление, о его чувствах подобного не ска­жешь — невозможно делать два дела одновременно; одно мешает друго­му. Чувство и мышление мешают друг другу. Поэтому если вы намере­ны мыслить по-научному или по-философски бесстрастно, то придется от­казаться от чувственной шкалы ценностей. Здесь вас не должны заботить

¹ См.: Юнг К.Г. Психологические типы. Опр. 47.

² Доел.: «функция реальности» (франц.). {Примечание редактора источника.)

³ См.: Юнг К.Г. Психологические типы. Опр. 53.

⁴ Ibid. Def. 5.

Юнг К. [Структура души] 455

чувства, иначе вам чего доброго начнет казаться, что размышлять о сво­боде воли значительно важнее, нежели, к примеру, заниматься классифи­кацией вшей. С точки зрения чувства объекты различаются не только фактически, но и ценностно. Ценности — неважная подпорка для ин­теллекта, но все же они существуют и более того — являются важной пси­хологической функцией. Для того, чтобы получить целостную картину мира, необходимо учитывать ценностный аспект. В противном случае вы попадете в беду. Многим людям чувства кажутся иррациональными по­тому, что они отождествляют их с безрассудством. Поэтому каждый, осо­бенно здесь, в Англии, убежден, что следует контролировать свои чувства. Я вполне допускаю, что это — полезная привычка, меня вообще восхища­ет эта способность англичан. Однако от чувств никуда не денешься: я, на­пример, видел людей, превосходно контролировавших свои чувства, и тем не менее далеко не безмятежных.

И наконец, о четвертой функции. Ощущение говорит нам о том, что вещь есть; мышление — о том, что это за вещь, чувство — о том, какова ценность этой вещи для нас. Чего тут недостает? Можно было бы думать, что для создания целостной картины мира достаточно знать о том, что нечто есть, о том, что есть это нечто, и о том, чего оно стоит. Однако существует еще одна категория — время. Вещи имеют прошлое и буду­щее. Они откуда-то приходят и куда-то уходят, и вы не знаете, откуда и куда они идут, но у вас есть то, что американцы называют чутьем (hunch). Если, скажем, вы торгуете живописью и антиквариатом, чутье подсказы­вает вам, что перед вами шедевр, написанный превосходным мастером приблизительно в 1720 г. Или такой пример — вы не знаете, какова бу­дет цена данных акций через некоторое время, но чувствуете, что она воз­растет. Это называется интуицией: нечто вроде предвосхищения. Бывает так, что вы не знаете, что происходит с пациентом, но у вас, как мы гово­рим в таких случаях, «есть идея» или «есть ощущение» (повседневный язык пока не выработал достаточно подходящих терминов для этого). Правда, в английском языке все больше употребимо (причем весьма удач­но) слово «интуиция», в то время как во многих других языках подоб­ного слова пока нет. Немцы не могут даже лингвистически различить ощущение и чувство. Во французском же языке они различимы; по-фран­цузски вы, пожалуй, не сможете сказать, что у вас есть определенное «sen­timent dans l'estomac»¹, а скажете: «sensation»².

В английском языке есть два разных слова для обозначения ощуще­ния (sensation) и чувства (feeling), но зато вы легко можете перепутать чувство с интуицией. Вследствие этого проводимое мною различение мо­жет показаться вам натянутым, но, смею вас заверить, с точки зрения науч­ной практики оно является чрезвычайно важным. Мы обязательно долж-

Досл.: «чувство в животе». (Примечание редактора источника.) '■ Доел.: «ощущение». (Примечание редактора источника.)

456 Тема 13. Строение личности

ны определять, что имеем в виду, когда употребляем тот или иной термин, иначе мы будет говорить на непонятном языке; и психология особенно страдает от этого. Когда в повседневной жизни человек говорит о «чув­ствах», возможно, порой он подразумевает нечто совсем иное, чем кто-то другой, говорящий о «чувствах». Некоторые психологи, пользующиеся по­нятием чувства, определяют его как расстройство мыслей. «Чувство есть не что иное, как незавершенная мысль», — таково определение, принадле­жащее одному хорошо известному психологу. Однако чувство подлинно, реально, это некая функция, и посему ему соответствует определенное сло­во. Сознание всегда инстинктивно находит слова для обозначения реально существующих вещей. Лишь психологи изобретают наименования для не­существующих вещей.

Последняя функция — интуиция — представляется весьма таинст­венной. Про меня самого, как известно, говорят, что я «большой мистик». Да, из таких вещей и состоит мой мистицизм! Интуиция — это функция, с помощью которой можно видеть то, что происходит «за углом», что, соб­ственно говоря, невозможно; но кто-то как будто делает это за вас, и вы ему доверяете. Если жить обычной жизнью в своих четырех стенах, делать ру­тинную повседневную работу, то интуиция может и не понадобиться. Но оказавшись на бирже или, скажем, где-нибудь в Центральной Африке, вы, наряду со всем другим, вынуждены полагаться на свое чутье. Вы, конечно же, будете не в силах точно рассчитать, кто вас там поджидает в зарослях, т.е. там «за углом», — тигр или носорог, — однако у вас возникает пред­чувствие, которое, быть может, спасет вам жизнь. Поэтому люди, живущие в естественных условиях, активно пользуются интуицией; точно так же интуиция необходима разного рода первопроходцам, с риском для жизни отправляющимся в неведомые дали. Не обойтись без нее изобретателям и судьям. И оказавшись в неожиданной ситуации, не имея устоявшихся по­нятий и ценностей, вы тоже будете вынуждены положиться на свой интуи­тивный дар.

Хоть я и старался как можно обстоятельнее описать эту функцию, мне это, кажется, не удалось. Итак, я утверждаю, что интуиция является особым типом восприятия, идущим не прямо от ощущения, а от бессозна­тельного, — и дальше этого не иду, отдавая себе отчет в том, что «не знаю, как она работает». Мне не известно, что происходит, когда человек знает то, чего он, в принципе, знать не может. Мне не известно, как у него это полу­чается, но факт остается фактом — он знает и может использовать это зна­ние. Существуют пророческие сны, телепатические феномены и много дру­гих проявлений интуиции. Я был свидетелем многих явлений подобного рода и убежден в подлинности их существования. Они наблюдаются у при­митивных народов. Обнаружить их можно где угодно, принимая во внима­ние подсознательное восприятие, например, когда ощущение столь слабо, что сознание просто не может его уловить. В случае криптомнезии, напри­мер, в один прекрасный момент из мрака бессознательного в сознание вне-

Юнг К. [Структура души] 457

запно вторгается и не дает покоя какое-то слово. Немцы называют это Ein-fall, т.е. нечто такое, что свалилось на голову неведомо откуда. Порой это похоже на откровение. На самом деле интуиция вполне естественна, это совершенно нормальное явление. Она необходима для того, чтобы воссоз­дать ту реальность, которую мы не способны ни почувствовать, ни помыс­лить, ни ощутить. Относительно прошлого и будущего можно сказать, что первое уже не реально, а второе еще не реально. Поэтому мы должны быть благодарны небесам за то, что имеем такую функцию, которая проливает свет на то, что скрывается «за углом». Врачам, которых профессиональный долг нередко ставит перед совсем неожиданной ситуацией, тоже никак не обойтись без интуиции. Своим верным диагнозом мы нередко бываем обязаны этой «мистической» функции.

Обычно психологические функции контролируются волей, по край­ней мере, нам хотелось бы, чтобы это было так, поскольку нас страшит все, что совершается произвольно. Если функции под контролем, их мож­но подавлять, подвергать отбору, усиливать, исходя из своих намерений или интенций, как это принято называть. Однако порой они все же вы­ходят из-под контроля — думают за нас, чувствуют за нас, — да так, что чаще всего мы ничего не можем с этим поделать. Или же они вообще действуют на бессознательном уровне, а вы не подозреваете, что они на­творили, хотя не исключено, что когда-нибудь вы еще столкнетесь с пло­дами этих бессознательных переживаний. Когда-нибудь вам скажут, что вы якобы были очень озлоблены или возмущены и потому, дескать, вели себя так-то и так. Вам, пожалуй, и невдомек, что вас обуревали все эти чувства, но тем не менее, скорее всего, так оно и было. Таким психоло­гическим функциям, как чувство, присуща своя специфическая энергия. Вы не можете просто избавиться ни от чувства, ни от мысли, ни от ка­кой бы то ни было другой из описанных функций. Никто не в состоя­нии сказать: «Я не буду думать», — ибо думать все равно придется. Точ­но так же никто не вправе сказать: «Я не буду испытывать чувства» — чувствовать так или иначе придется по той причине, что специфическая энергия, присущая в данном случае чувству, не может быть передана другой функции души.

Бесспорно, имеются приоритеты. Люди с развитым сознанием пред­почитают думать, они приспосабливаются к реальности посредством мыс­лей. Другие — те, у кого лучше развита функция чувств, — весьма общи­тельны и ценностно ориентированы; к тому же они подлинные артисты, со­здающие специфический чувственный настрой и в нем живущие. Люди с чутким восприятием внешней реальности опираются главным образом на свои ощущения. Под влиянием доминирующей функции складывается индивидуальный психологический тип. Если, например, человек пользует­ся преимущественно интеллектом, мы можем безошибочно судить о том, к какому типу он относится; отсюда же можно сделать вывод о состоянии его чувств. Когда мышление является высшей или доминирующей функцией,

458 Тема 13. Строение личности

чувство неизбежно играет подчиненную роль¹. Это правило верно и в отно­шении остальных трех функций. Чтобы вам стало все понятно, я приведу диаграмму.

Схематически это можно изобразить как своего рода скрещение функций (рис. 1). В центре находится Эго (Э) с присущей ему энергией, это — энергия воли. В случае мыслительного типа воля может быть на­правлена в сторону мышления (М). Подчиненную (или низшую) функ­цию — чувство (Ч) — мы помещаем строго под ним. Это проистекает из того факта, что, думая, мы должны исключить всякие чувства, и наобо­рот — чувства исключают мышление. Если вы думаете, забудьте о чувст­вах и ценностях, ибо больше всего наше мышление страдает от чувств. И наоборот, те, кто руководствуется чувствами, пренебрегают разумными доводами, что вполне понятно: эти функции противоречат друг другу. Порой люди уверяют меня, что у них одинаково развиты как мышление, так и чувство, но я не считаю это возможным: ни у одного человека противоположные функции не могут быть одинаково совершенными.

М

₀ г_Е\ _и

Ч

Рис. 1. Функции

То же самое происходит в случае с парой ощущение (О) — интуи­ция (И). Каково их взаимодействие? Невозможно воспринимать физичес­кие факты и одновременно «заглядывать за угол». Наблюдая за чело­веком в момент действия функции ощущения, вы можете увидеть, что зрачки его глаз сужены, взгляд сосредоточен на определенной точке. На­блюдая же за выражением лица и глазами человека интуитивного типа, вы обнаружите, что взгляд его, рассеянный подобно лучам света, сколь­зит по поверхности вещей, ни на чем не сосредоточиваясь, чтоб охватить все вокруг в его полноте, и среди множества воспринимаемых вещей где-

См.: Юнг К.Г. Психологические типы. Опр. 30.

Юнг К. [Структура души] 459

то на периферии своего поля зрения человек замечает нечто; это и есть чутье. Часто уже по глазам можно определить, принадлежит человек к интуитивному типу или нет. Человек интуитивного склада обычно пре­небрегает деталями. Он всегда пытается охватить ситуацию целиком, и тогда что-то неожиданно обнаруживает себя, вырываясь из этой целост­ности. Если же вы принадлежите к сенсорному типу, вы воспринимаете факты такими, каковы они есть, но при этом у вас уже нет никаких ин­туиции, хотя бы потому, что невозможно делать два дела одновременно. Действие одной функции исключает действие другой. Поэтому я распо­ложил их друг напротив друга.

Благодаря этой простой схеме можно сделать множество важных зак­лючений относительно структуры сознания конкретного индивида. Если, например, его мышление высоко дифференцировано, то чувства обязатель­но будут недифференцированными. Не означает ли это, что у людей такого типа вообще нет чувств? Напротив, они говорят, что их чувства очень силь­ны, что они буквально переполнены эмоциями. Действительно, эти люди находятся под влиянием собственных эмоций, чувства буквально захлесты­вают их. Весьма показательным с этой точки зрения было бы, например, изучение частной жизни какого-нибудь профессора. Если вы хотите узнать, как интеллектуал ведет себя дома, спросите об этом его жену, и, уверяю вас, услышите пренеожиданнейший рассказ.

У человека с доминантой функции чувств все наоборот. В нормаль­ном состоянии он не позволяет мыслям нарушать свой покой, но в случае каких-либо нарушений или невроза его начинают преследовать мысли; ка­кая-то мысль становится навязчивой, и порой от нее уже невозможно изба­виться. Обычно это — славный малый, но с нелепыми фантазиями и с невы­соким уровнем мышления. Им овладевают мысли, опутывая его; он не в силах освободиться, поскольку рассуждения ему не даются в силу непово­ротливости его ума. Но и какой-нибудь интеллектуал, когда им владеют чувства, мог бы сказать: «С моими чувствами — то же самое», и против это­го любые аргументы бессильны. Ему нет спасения, пока он, образно говоря, полностью не перекипит в своих эмоциях. Такого человека невозможно урезонить в его чувствах, а если б и можно было, для него это обернулось бы ущербностью.

Аналогично дело обстоит с сенсорным и интуитивным типами. Люди интуитивного склада всегда не в ладу с реальностью: реальные жизненные возможности всегда проходят мимо них. Это люди, которые едва засеяв одно поле и не дождавшись урожая, уже спешат засевать другое. Они все время пашут и пашут и никак не могут остановиться — на горизонте все время появляются новые возможности, ни одна из ко­торых, в конечном счете, не реализуется. Напротив, сенсорный тип пре­бывает в согласии с вещами, он всегда остается в пределах налично дан­ного. Для него истинны лишь реальные вещи. А что значит реальность для интуитивного типа? Это что-то неистинное; этого быть не должно —

460 Тема 13. Строение личности

должно быть нечто совсем иное. У сенсорного типа все по-другому: ут­рата ощущения реальности ввергает его в уныние; ему жизненно необ­ходимо ощущение окружающих его четырех стен. Однако заприте в этих четырех стенах представителя интуитивного типа, и его единственным желанием будет поскорее вырваться оттуда, ибо для него конкретная ситуация — это самая настоящая темница, за стенами которой открыва­ется мир новых возможностей.

Это различие играет огромную роль в практической психологии. Не думайте, однако, что я просто распределяю людей по рубрикам: это «ин­туитивный тип», а это — «мыслительный». Меня часто спрашивают: «Не является ли такой-то представителем мыслительного типа?» Я отвечаю, что никогда не думал об этом. Нет нужды раскладывать всех и вся по по­лочкам, навешивая соответствующие ярлыки. Но для классификации обильного эмпирического материала определенные критерии, которые при­вносят порядок, все же совершенно необходимы. Надеюсь, я не преувели­чиваю их значение, но для меня это упорядочение опыта весьма важно, осо­бенно если имеешь дело с человеком, обеспокоенным чем-то, расстроенным, или же когда необходимо объяснить его поведение кому-то другому. Так, например, чтоб объяснить поведение жены ее мужу (или наоборот), никак не обойтись без подобных объективных критериев, иначе все ваши разъяс­нения останутся на уровне «он сказал — она сказала».

Как правило, подчиненная функция не обладает теми качествами, которые присущи сознательной дифференцированной функции. После­дняя обычно управляется интенцией и волей. Если вы действительно от­носитесь к мыслительному типу, то можете сознательно управлять сво­им мышлением. Вы контролируете ход мысли, думаете о чем вам угод­но, и уж во всяком случае вы не являетесь рабом своих мыслей. Человеку этого типа легко сказать: «Я могу думать и по-другому, даже противоположным образом». Люди с доминирующей функцией чувств на это не способны — им не дано распоряжаться собственными мысля­ми. Мысли распоряжаются ими. Зачарованные мыслью, люди этого типа трепещут перед этой грозной силой. Мыслительный же тип опасается быть охваченным порывом чувств, ибо его чувства носят архаический характер. В области чувств он, подобно архаическому человеку, лишь беспомощная жертва собственных эмоций. Почему первобытный человек столь «вежлив» в общении со своими соплеменниками? Да потому, что ему хорошо известно, к каким непоправимым последствиям может при­вести пробуждение чувств. Этим объясняются и многие из наших обы­чаев. Например, в момент рукопожатия не принято держать руку в кар­мане или за спиной, чтоб было видно, что там не спрятано оружие. Вос­точное приветствие в виде поклона с протянутыми вперед ладонями означает: «В моих руках ничего нет». Кланяясь кому-то, вы опускаете голову к его ногам, и он видит, что вы абсолютно беззащитны и пол­ностью ему доверяете. Изучая символику поведения примитивных наро-

Юнг К. [Структура души]

дов, мы можем понять, что пугает человека в другом. Точно так же нас пугают наши собственные низшие функции. Если взять, к примеру, ти­пичного интеллектуала, жутко боящегося влюбиться, его страх может показаться дурацким предрассудком. Но скорее всего он прав, посколь­ку, влюбившись, он непременно наделает массу глупостей. Для него это ловушка, ибо его чувства открыты только для женщин архаического типа — «опасных» женщин. Вот почему многие интеллектуалы склон­ны вступать в брак с женщинами, явно уступающими им в развитии. Обычно, вследствие рокового неведения относительно природы собствен­ных чувств, они попадают во власть горничных и кухарок. Их страх и бездеятельность носят совершенно обоснованный характер: их интеллект неуязвим, но в области чувств они зависимы и управляемы. Их чувства легко обмануть, ими, в отличие от мыслей, можно манипулировать. И все это они сами прекрасно знают. Поэтому никогда не толкайте интеллек­туала в омут чувств, ибо он должен держать эту опаснейшую для себя силу под неусыпным контролем.

Это правило распространяется на все функции. Подчиненная фун­кция всегда соответствует архаической части нашей личности; в своей подчиненной функции мы всегда остаемся первобытными людьми. С дру­гой стороны, мы цивилизованны в своей дифференцированной функции. В пределах последней мы обладаем свободой воли, а в рамках подчинен­ной функции ни о какой свободе не может быть и речи. Это наша откры­тая рана, или, по крайней мере, открытая дверь, сквозь которую может про­никнуть все что угодно.

Теперь переходим к эндопсихическим фун­кциям сознания. Функции, о которых я уже рас­сказал, способствуют сознательной ориентации во внешнем мире, однако они неприменимы в отно­шении вещей, которые скрывает под собой Эго. Эго — всего лишь тонкая пленка сознания на по­верхности целого океана таинственных процессов, происходящих внутри. Там внутри — тот слой психических феноменов, которые формируют со­знательное обрамление Эго. Я проиллюстрирую эту мысль диаграммой (рис. 2).

Если предположить, что линия АА' являет­ся порогом сознания, тогда в зоне D мы имеем ту

часть сознания, которая относится к эктопсихическому миру В — миру, управляемому рассмотренными выше функциями. Но по другую сторону — в зоне С — находится теневой мир. Здесь Эго окутано тьмой, мы не можем в него заглянуть и сами для себя остаемся загадкой. Мы знаем Эго лишь в зоне D, но совершенно не знаем, каково оно в зоне С. По этой причине мы постоянно узнаем о себе что-то новое. Год за годом нам открывается не­что такое, чего мы раньше не знали. Нам всякий раз кажется, что вот те-

462 Тема 13. Строение личности

перь-то нашим открытиям наступил конец, но этого никогда не будет. Мы продолжаем обнаруживать в себе то одно, то другое, порой переживая по­трясения. Это говорит о том, что всегда остается часть нашей личности, которая по-прежнему бессознательна, которая по-прежнему находится в становлении. Мы не завершенны; мы растем и изменяемся. Хотя та буду­щая личность, которой мы будем когда-то, уже присутствует в нас, просто она пока что скрывается в тени. Эго подобно бегущему кадру в фильме. Будущая личность еще не видна, но мы движемся вперед, где вот-вот нач­нут вырисовываться ее очертания. Таковы потенциалы темной стороны Эго. Мы знаем, какими мы были, но не знаем какими станем!

Таким образом, первой эндопсихической функцией будет память. Функция памяти (или репродукции) связывает нас с тем, что ушло из сознания, с подсознательным, с тем, что вытесняется либо подавляется. Такую способность воспроизводить бессознательные содержания мы на­зываем памятью. Это первая функция, которую мы можем ясно разли­чить во взаимодействии сознания с теми содержаниями, что в данный момент находятся вне поля зрения.

Со второй эндопсихической функцией дело обстоит сложнее. Здесь мы погружаемся в глубокий мрак. Сперва я дам название: субъектив­ные компоненты сознательных функций. Сейчас, я надеюсь, вы все пой­мете. Например, встретив человека, которого вы никогда раньше не виде­ли, вы, естественно, что-то о нем подумаете. Но вы не всегда рискнете высказать это; вполне возможно, что ваше мнение неверно и ничего об­щего не имеет с этим человеком. Это как раз и есть субъективная реак­ция. Подобную реакцию вызывает и та или иная вещь либо ситуация в целом. Независимо от объекта, сознательная функция всегда сопровож­дается более или менее неадекватной субъективной реакцией. Нам до боли знакомы эти явления, но никому не хочется признавать себя на­столько субъективным. Мы предпочитаем не думать об этом: уж слиш­ком хочется считать себя абсолютно безупречным, вполне откровенным, честным и прямодушным, ну разве что «слишком мягким» — да вы не хуже меня знаете все эти фразы. Однако на самом-то деле все не так. У каждого бывают какие-то субъективные реакции, просто в этом неловко признаться. Я называю эти реакции субъективными компонентами. Они составляют один из важнейших элементов наших взаимоотношений с собственным внутренним миром. Здесь мы становимся болезненно чув­ствительными. Мы боимся проникновения в этот теневой мир Эго. Нам неприятно видеть свою оборотную сторону, и в силу этого в нашем ци­вилизованном обществе можно встретить немало людей, начисто лишен­ных тени, навсегда утративших связь с нею. Это двухмерные люди, ли­шенные третьего измерения — телесности. Тело — наш самый ненадеж­ный компаньон, постоянно преподносящий нам неприятные сюрпризы; о многих связанных с ним вещах не принято даже упоминать. Тело чаще всего выступает воплощением теневой стороны Эго. Порой это при-

Юнг К. [Структура души] 463

нимает форму личной или же семейной тайны, от которой, естественно, всякий жаждет избавиться. Думаю, что теперь более или менее понятно, что я подразумеваю под субъективными компонентами. Это свойствен­ная нам склонность реагировать определенным образом, причем далеко не всегда признаваемая.

Из этого правила есть одно исключение: люди, которые, в отличие от большинства из нас, живут «на оборотной стороне». У нас в Швейцарии таких людей называют «злосчастными птичками», Pechuogel¹. Вечно у них неприятности, во всем у них разлад. Причина всех их злоключений в том, что они живут тенью, поставив под сомнение самого себя. В очередной раз опоздав на концерт или на лекцию, такой человек, боясь кого-то побеспо­коить, пытается бесшумно войти в зал хотя бы в самом конце, но обязатель­но задевает при этом стул, вызывая ужасный шум и, естественно, привле­кая к себе всеобщее внимание. Таков уж он, этот Pechvogel.

Теперь займемся третьим эндопсихическим компонентом (функ­цией его не назовешь). В случае с памятью мы еще можем говорить о функции, хотя на самом деле и память лишь в известной степени явля­ется функцией, подвластной волевому или сознательному контролю. Ча­сто она преподносит нам сюрпризы, подобно строптивому коню, которо­го нелегко оседлать. Нередко она отказывает самым нелепым образом. В еще большей мере сказанное относится к субъективным компонентам и реакциям. Но совсем неважно обстоит дело с эмоциями и аффектами. Это, очевидно, уже не функции, а события: при эмоциях нас буквально за­носит, ваше послушное приличиям Эго устраняется, и ваше место зани­мает некто иной. В таких случаях мы говорим: «он вне себя», «бес по­путал» или «что на него нашло?», ибо такой человек выглядит одержи­мым. У примитивных народов нет таких выражений, как: «он безмерно зол»; вместо этого говорят, что в человека «вселился демон и все в нем перевернул». Нечто подобное происходит с эмоциями; человек становит­ся одержимым, он уже сам не свой, контроль над собой снижается до ну­левой отметки. Это состояние, при котором человеком овладевает то, что у него внутри, и он не в силах ему противостоять. Он может сжать ку­лаки, сцепить зубы, но тем не менее он уже не принадлежит себе.

Четвертый эндопсихический фактор я называю инвазией (invasi­on)². Здесь безраздельно господствует теневая, бессознательная сторона пси­хики, способная влиять и на сознательные процессы. Сознательный конт­роль в этом случае достигает своего нижнего предела. Однако совершенно не обязательно относить такие состояния к разряду патологических. Они являются таковыми лишь в старом смысле слова, когда патологией³ назы­вали науку о страстях. В этом смысле их действительно можно назвать

¹ Неудачник (нем. идиома). (Примечание редактора источника.)

² Вторжение, нашествие (англ.). (Примечание редактора источника.)

³ От греч. pathos — страсть. (Примечание редактора источника.)

464 Тема 13. Строение личности

патологическими, но по сути это просто экстраординарные состояния, в которых от охваченного бессознательным здорового человека можно ожи­дать чего угодно. Разум ведь можно терять и более или менее нормальным образом. Например, мы не в праве считать некоторые хорошо знакомые нашим предкам состояния патологическими по той причине, что они не устраивают нас. С их точки зрения, они были совершенно нормальными. Они думали, что в таких случаях в человека вселяется дьявол или злой дух, или же наоборот — из него уходит душа (точнее, одна из его душ, число ко­торых может доходить до шести). Расставаясь с душой, человек становится совсем другим, он как бы теряет себя. Подобные вещи часто происходят с невротиками. Время от времени или в четко определенные дни их внезап­но покидают силы, они просто не владеют собой, пребывая под необъясни­мым воздействием. Сами по себе такие процессы не являются патологи­ческими; они принадлежат к нормальной феноменологии человека, однако когда они приобретают привычный и повторяющийся характер, это впол­не справедливо называется неврозом. Именно это ведет к неврозу; с нор­мальными же людьми такое бывает лишь в исключительных случаях. Быть охваченным эмоциями — еще не патология, а просто нежелательное сос­тояние. Нет смысла называть патологией то, что по той или иной причине для нас нежелательно. На свете есть много всяких неприятных вещей — взять хотя бы налоги, — которые только за это еще нельзя считать патологией. <...>

Сегодня я намереваюсь завершить рассмотрение структуры чело­веческой души. Обсуждение данной проблемы было бы неполным без учета существования бессознательных процессов. Но сперва позвольте мне кратко повторить мои вчерашние рассуждения.

Нам не дано иметь дело с самими бессознательными процессами — они недосягаемы. Их невозможно постичь непосредственно, ибо они яв­ляются нам лишь в своих продуктах; исходя из своеобразия последних, мы постулируем необходимость наличия чего-то такого, что стоит за ними и из чего они возникают. Эту темную сферу мы называем бессознатель­ной psyche¹.

¹ С переводом термина «psyche» (в английском и немецком языках его написание идентично) в отечественном юнговедении царит путаница. Имеются следующие вариан­ты его передачи на русском языке: псюхе (В.Бакусев), психея (С.Аверинцев), психе (Е.Ме-летинский), психика (А.Руткевич). Ситуацию усложняет также и тот