Защитные механизмы Эго 2 страница

Только у существ и только в таком мире, где хрупко и неминуемо обречено все высокое и благородное, есть и возможна мысль, потому что <...> они <...> находятся в точке <...> на какой-то бешено закрученной кривой, окруженной хаосом и гибелью. <...> Почему и зачем вообще -здесь я переверну вопрос так - нужно трудиться? Почему не все прямо? <...> Например, я добр, хочу добра. <...> Почему <...> история показы­вает, что хорошие намерения оборачиваются злом? <...> Непонятно и уди­вительно! <...> Вы прекрасно знаете, что можно написать роман с самы­ми лучшими намерениями, <...> а он будет сеять порок в силу того, что плохо написан. <...>

Поставленные вопросы явно указывают на то, что нечто, называемое мыслью, <...> я <...> буду расшифровывать как <...> место человека во вселенной и, конечно, <...> человека, существо загадочное. <...> Даже если мы не разгадаем эту загадку, <...> повозившись с ней, мы кое-что все-таки <...> поймем.

Вспомним чувство невыразимости, связанное с прустовской темой «неизвестной родины», с ощущением <...> какой-то ностальгической от­страненности от того, где мы живем, с кем связаны, от нашей страны, <...> географии, <...> обычаев. За этой <...> отстраненностью, несомненно, сто­ит отблеск чего-то другого. Это и есть первый отблеск мысли. <...> Это ощущение свойственно человеку вообще. О нем можно забыть, но не быть его не может. <...> И свойственно оно человеку по той простой причине, что люди стремятся жить. Хотя <...> жизнь есть нечто, <...> о чем нико­гда нельзя сказать <...> определенно, потому что <...> это всегда что-то еще. <...> Оно как бы расширительно. <...> Хотеть жить - это хотеть <...> восполнять или дополнять себя тем, чем мы сами не обладаем.

Допустим, я люблю Нану - существо, наделенное определенными ка­чествами и в силу этих качеств вызвавшее во мне любовное стремление.

292 Тема 12. Психология мотивации

А на самом деле это мое стремление вызвано расширительной силой жиз­ни. <...> Т.е. воспринимаемое мною как связанное с этими качествами в действительности есть реализация чего-то совсем другого; в том числе развитие и восполнение меня тем, чего я не могу сам. Мы ведь с другими хотим воссоединиться именно потому, что посредством других растем, <...> становимся больше самих себя и обретаем те миры, которые сами по себе не могли бы иметь. <...> Если говорить словами героя Пруста, Марсель на самом деле стремится вовсе не к Альбертине, а к миру Аль-бертины, которым нельзя овладеть, как можно было бы овладеть ее те­лом. <...> Чего же мы хотим, когда смотрим на трепещущую поверхность ручья, или на полет птицы, или на улыбку на губах женщины, на ее зову­щие губы? <...> Чем мы владеем? Конечно, мы способны только на духов­ное владение. Как говорил Пруст, физическим обладанием называют то, в чем мы как раз ничем не обладаем. А расширив и восполнив себя спо­собностями, к которым мы сами не могли бы прийти никаким, так ска­зать, саморазвитием, мы обладаем и полетом, и миром птицы, миром по­верхности ручья, миром того, что сказало себя влекущими губами жен­щины. <...>

Это и есть одно из пространств, где уместно начать <...> отличать, что и почему ты любишь. Любишь ли ты Нану потому, что у нее голубые глаза, или ты любишь ее потому, что ты расширяешься? <...> Мы завое­вали следующее различение между реальностью и представлением. Нана любима мною, потому что у нее голубые глаза и она верх совершенства -это представление, а реальность (причем та, которая скажет свое слово в моей судьбе и наложит отпечаток на <...> наши взаимоотношения) - это нечто другое. <...>

Ни из какой совокупности опыта нельзя вывести различие между ре­альностью и представлением о ней. <...> Первоначальной формой «дру­гого» является <...> то, которое выступило в <...> еще невнятной <...> тоске, <...> когда <...> нас охватывает ностальгия и мы ощущаем <...> отстраненность от окружающих нас людей, < „.> нравов и обычаев. <...> Не случайно такого рода вещи закреплены в легендах человечества <...> как воспоминание о золотом рае, которого могло и не быть. <...> Пруст <...> говорит так: всякий рай есть потерянный рай, которого никогда не было. <...> Именно <...> что-то неизвестное, другое, манит нас и вызывает тоску. <...> Эта тоска забудется, она уйдет, но мы ее вспомним. <...> Поэтому <...> мышление у Платона и называется словом «вспомнить». <...> Оно не­обходимо, потому что <...> в воспоминании заложено различение <...> между реальностью и представлением. <...> А иначе нам так и будет ка­заться, что именно качества Наны являются предметом, вызывающим любовь. <...>

Находясь в состоянии невыразимой мысли, мы оказываемся в со­стоянии страсти доказательства миру своего существования, <...> что живем вовсе не случайно, не напрасно. <...> Если бы было иначе, то, ис-

Мамардашвили М.К. [Об искусстве осмысления апории] 293

пытывая, например, чувство любви, мы казались бы себе лишними. <...> Эта неуместность меня в мире и обращает вопрос о мышлении в вопрос о бытии. Попытаемся <...> разобраться в этом, взяв в качестве отправ­ной точки рассуждение такого метафизического¹ поэта, как Осип Ман­дельштам. <...>

Мандельштам был одним из ярких и своеобразных деятелей акме­изма. <...> Словом «акмэ», как известно, греки называли период в жиз­ни человека, когда полностью проявляются его способности и наступает зрелость. Я <...> хочу указать на <...> возможность отличения взросло­сти и невзрослости, или рожденности и нерожденности. <...> Мудрые греки сочли необходимым придумать по этому поводу целую классифи­кацию, элементом которой и является слово «акмэ», обозначающее воз­раст мужа. И Мандельштам <...> провозгласил, что недостаточно создать идеал эстетического <...> человека, что выше его идеал совершенного мужчины. <...> Совершенный мужчина - это уже родившийся <...> - в акмэ. <...> Мандельштам написал манифест <...> под названием «Утро акмеизма», в котором, глубоко ощущая действительную задачу искусст­ва, <...> заявил, что его нервом является <...> уяснение, в каком от­ношении искусство стоит к <...> предназначению человека. Что филосо­фия искусства — это <...> философия в самом искусстве в той мере, в ка­кой оно строится так, когда реализуется сам человек.

В <...> манифесте мы встречаем такие слова: «Существовать -высшее самолюбие художника»². <...> Существовать именно в том, что это ты делаешь, <...> думаешь, <...> чувствуешь. Ведь чаще всего мы живем чужой жизнью, <...> думаем чужие мысли, питаемся отходами чужих чувств. Мандельштам обращается к художникам: <...> «Любите существование вещи больше самой вещи и свое бытие больше самих себя»³. Очевидно, в этом и состоит искомое нами различие. Но <...> что значит это «больше самих себя» <...>? Если есть «Я—сам», у которого полумысли-получувства, то это все-таки Я, но не существующий. <...>

Мысль есть нечто, находящееся в области, необходимо <...> и толь­ко существующей. Это <...> философская формула Парменида о тожде­стве бытия и мышления. Он говорил, что <...> только в сущем мысль изрекается, сущее и мысль суть одно. <...> Я утверждаю (вслед за Пар-менидом <...>), что <...> рожденное может и должно быть высказано, <...> тогда как любые психологические состояния человека (в том числе и мысль, взятая как психологическое состояние) не самодостаточны. Если они существуют родившись, то в них уже есть нечто другое, являющееся

¹ В традиционном смысле метафизика — это первофилософия, т.е. учение о бытии.
<...> Это слово идет <...> от Аристотеля, который обозначил «Метафизикой» свое сочине­
ние, где речь шла о чем-то, что находилось за рамками физики.

² Мандельштам О. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1993. Т. 1. С. 177.

³ Там же. С. 180.

294 Тема 12, Психология мотивации

их основанием. Это нечто «что-то другое» нами уже введено - это бытие.

Представьте себе, что у вас отрешенное ясное сознание, <...> отре­шенность от всякого вашего окружения, <...> всяких обстоятельств ва­шей жизни. Конечно, такого человека очень часто охватывает страх, по­скольку он заглядывает в бездну и чувствует, что принадлежит другой родине, но <...> неизвестной, это какая-то пропасть, ясное присутствие тайны. Таинственно и ясно. <...> Это страх перед акмэ, страх не сбыться, не осуществиться. Сущность его в ощущении тоски, когда мы чувствуем, что наши эмпирически испытываемые состояния недостаточны, <...> что для осуществления себя нет готового налаженного механизма, который срабатывал бы без нашего участия, без того, чтобы я сам прошел какой-то путь. Именно в этот момент, в этой точке, с одной стороны, мы подве­шены в пустоте над зияющей пропастью неизвестной нам родины, кото­рая нам ближе, чем реальный, но инородный мир, а с другой - ощущаем полное отсутствие естественного механизма реализации. И <...> пробле­мы мысли возникают именно здесь, в этом зазоре. <...> Все зависит от того, что именно я предпринял, какой путь прошел, что сделал для рож-дения-себя-в-мысли, а не остался недоумком. <...>

«Сбыться» идентично рождению, которое <...> предполагает органы рождения. Часто ими являются произведения искусства, заключенные в книгах, картинах, музыке. Но еще чаще ими являются и произведения искусного труда, бродящие в наших душах. <...> Тема искусства и тру­да важна здесь для понимания <...> сущности таких органов. В част­ности, человеческое зрение <...> есть рожденное каким-то органом, но этот орган не просто анатомический глаз; чтобы видеть, надо уметь ви­деть, в нас должно родиться искусство видения, ибо только так рождают­ся красота, честь, любовь, <...> т.е. все то, что мы ценим. Они рождаются непрерывно, и потому существует <...> нить преемственности, о которой мы помним. <...>

Значит, <...> есть некоторая область, в которую мы вступаем, если сами над собой что-то произвели и с нами или в нас что-то сделалось, и мы оказались измененными, другими. <...> Эта ситуация зашифрована в символе, с которого начинается <...> «Божественная комедия» Данте. Вы помните, что на середине жизненного пути ее герой оказался в «сумрач­ном лесу». Конечно, «сумрачный лес» - это <...> возраст «акмэ» <...>. В тексте <...> просто сказано: «Земную жизнь пройдя до половины, я очу­тился в сумрачном лесу». Герой движется к волшебной горе, которая символизирует божественную жизнь, рай, предел человеческого духовно­го возвышения. <...> Гора достижима, как ему кажется, простым продол­жением движения, а на его пути появляются звери, в том числе и волчи­ца, из-за которой ему приходится свернуть с него. Волчица в каталоге эле­ментарных символов означает жадность, <...> привязанность к тому, что имеешь или чем обладаешь.

Мамардашвили MX, [Об искусстве осмысления апории] 295

Каждый человек обладает <...> в первую очередь самим собой, сво­ими возвышенными желаниями. Ведь ты-то знаешь, что у тебя желания чистые и возвышенные, и хочешь взойти на гору. Однако для этого необ­ходимо <...> отказаться от самого себя, даже от хорошего в себе. И Дан­те говорит, что нельзя прийти в конечную видимую точку пути, беря са­мого себя таким, какой ты есть. Оказывается, гора лишь продолжение твоего возвышенного взгляда. <...> Поэтому Данте и говорит, что если ты доволен собой (а наши возвышенные стремления <...> тоже одна из форм самодовольства), то гора, хотя она и перед носом, для тебя недостижима. И герой сворачивает. <...> Нужно нырнуть в недра земли, имея при этом <...> путеводителя <...> Вергилия, и пройти круги ада. И в художест­венном тексте это записано как одно из человеческих испытаний. <...> Для человека душевно грамотного символы говорят, <...> что есть точка, где нужно остановиться в своем движении.

Путь мысли аналогичен. Он прерывает непрерывность нашего сло­жения опыта. <...> Чтобы начать мыслить, в нас должно происходить нечто, что не есть <...> явление природы самой по себе. <...> Психичес­кой способности, которой мы одарены в качестве <...> антропологичес­ких существ, <...> недостаточно, присутствует какой-то другой элемент. <...> Именно в нем я способен посмотреть на себя видящего и различить себя и свое существование. Как в той фразе Мандельштама: <...> худож­ник должен ценить <...> свое существование больше самого себя. Ценить больше - это и значит отличать. Значит, есть еще что-то во мне. Я <...> могу принять это за факт <...> и показать, что <...> когда он есть, мы проходим путь человеческого опыта. <...>

В этом смысле человеческое существо есть существо трансцензу-са. Трансцензус, трансцендирование означает нашу способность выхо­дить за свои собственные пределы. <...> Только трансцендировав себя, можно иметь представления о вещах, их восприятие, что предполагает существо, способное сказать Я, в отличие от животного. <...> А раз так, то и способного тем самым отказаться от самого себя в пользу сущест­вования. Но, если мы способны на это, значит, существование нас - это какое-то другое Я. Их, как минимум, уже два Я. Одно, которое я знаю, — <...> существо с определенными качествами, а другое - какое-то дей­ствительно существующее Я, не тождественное первому. И это второе Я можно увидеть и узнать, только отказавшись от первого, т.е. от самих себя. <...>

Когда я говорю: кажимость и то, что есть на самом деле, - и став­лю вопрос, откуда вообще появляется такое различение, то тем самым ввожу философию в виде древней метафоры. <...> Это метафора знаме­нитой платоновской пещеры. Представьте себе, что у вас связаны руки и ноги, а голова закреплена <...> так, что вы не можете ее повернуть. Взгляд направлен прямо на глухую стену комнаты. И на нее же за вашей спи­ной источник света проецирует тени предметов. Но, поскольку вы свя-

296 Тема 12. Психология мотивации

заны, у вас нет возможности совершать <...> действия, и <...> вы потра­тите на них сто лет, прежде чем обнаружите, что <...> есть какой-то <...> источник света, который падает на предметы, и тогда сможете узнать, что то, что вы видите, - только их тени. А так вы вполне можете эти тени принимать за реальность, поскольку они движутся. Это и есть платонов­ская метафора человеческой жизни, так как мы находимся в пещере са­мих себя, если чего-то не делаем и не мыслим. < „.>

Эта метафора обрисовывает всю ситуацию мысли, когда мыслить -это значит оперировать различением между кажущимся и тем, что есть на самом деле. <...> Мыслить можно и нужно только существующее. Тени ведь <...> отражения, существует что-то другое. Но <...> откуда тог­да связанный человек (допустим, сам Платон <...>) узнал, что видимое им - это тени? Мне кажется, Платон, отвечая на этот вопрос, сказал бы <...> то же самое, что и другие философы: смысл жизни не находится в самой жизни и всей жизни не хватило бы на жизнь. <...> То, что объединило бы все части опыта и дало бы им смысл, не приходит к нам из опыта и не содержится в нем по частям. < „.> Если бы человек имел только опыт, он никогда этого не узнал бы. <...> Как <...> же <...> он узнал, где реаль­ность, а где кажимость, остается тайной, которую мы можем только при­нять как случившийся факт. Религиозные люди в таких случаях гово­рят: «Надо принять это за откровение». <...> Философ тоже принимает <...> этот факт, не пытаясь ответить, откуда он, <...> считает необходи­мым его ясно описать, <...> удостоверить его собой и получить <...> по­следствия. <...>

Ведь у всех нас <...> есть чувство, что наполненность нашего созна­ния предметами, знаками, формулами - это еще не жизнь. Такое интуи­тивное впечатление посещает нас в какие-то моменты, и, <...> значит, нам повезло - мы не совсем еще животные. Посещающее нас <...> чувство, что наше сознание наполнено не живым, а чем-то мертвенным, связано с тем, <...> что всего времени, <...> пространства «случая» недостаточно для смысла, и в определенном отношении всей жизни недостаточно для жизни. < „.> Для жизни, очевидно, нужно пережить и то, в чем мы мо­жем и способны сознательно принять смерть. <...> Поэтому символ смер­ти имеет такое большое значение в философии и для <...> актов мысли в самой нашей жизни. <...>

Первым актом мысли является не мысль о чем-то, а как бы ее кон-ституирование самой себя, или рождение. Первый акт мысли - это <...> выделение чего-то, о чем вообще можно мыслить, <...> из которого вид­но, кто мыслит, а кто думает, что мыслит. Я имею в виду греческую ле­генду о встрече царя Креза и философа-законодателя Солона. Напомню вам ее.

Однажды Солон попал к Крезу и тот, считая себя счастливым, по­скольку он был самый богатый человек, стоял во главе могущественного государства, спросил Солона, ожидая <...> заранее приятного <...> ответа,

Мамардашвили М.К. [Об искусстве осмысления апории] 297

что такое <...> счастье и знает ли он действительно счастливого челове­ка. На что Солон ответил: ни о ком нельзя сказать, что он счастлив, пока он жив. Крез обиделся и расстался с Солоном. А затем любимый сын Креза был убит на охоте, <...> сам он попал в плен и, по одним легендам, погиб, а по другим - остался жив на <...> страшных условиях. Но я хочу обратить ваше внимание на то, как рассуждал Крез: несчастье случайно и не связано со мной лично, оно не вытекает из того, как я живу, что ду­маю, что делаю. Он пытался думать о счастье, но, думая, не имел соответ­ствующего предмета мысли.

Солон же, напротив, выделяет такой предмет и, для того чтобы о нем думать осмысленно, <...> вводит тему смерти как символ. <...> В свое время Лев Толстой, сравнивая сознание смерти у крестьянина и у совре­менного ему горожанина, говорил, что для крестьянина она имела смысл, а раз смерть имела смысл, поэтому и жизнь имела смысл. При этом он имел в виду, что горожанин рассматривает жизнь как бег, устремленный вперед: жизнь якобы состоит в том, что постоянно из открытого зева бу­дущего в нее добавляется что-то, <...> постепенно выясняются смыслы, образуются истины и т.д. Но если следующий момент времени увеличи­вает понимание, если, например, эксперимент следующей минуты, более точный, уничтожает результаты сегодняшнего дня, то возникают два воп­роса. Во-первых, какой смысл тогда вообще сейчас работать, если завтра все равно будет лучше, и, во-вторых, и умирать тогда не имеет смысла, потому что умираешь ты все время с поднятой ногой: одна нога у тебя все время поднята, чтобы шагнуть, - и тут обидная подсечка, и ты пада­ешь мертвым. Какой смысл? <...> Конечно, бессмысленно, потому что наша сознательная жизнь совершается всегда, имея параллельно некоторый за­вершенный план бытия, с которым соотносится то, что происходит здесь. Только перед лицом символа смерти я могу придать смысл тому, как я живу. <...> Если в жизнь принята смерть как ее конститутивный момент, а не случайность, тогда о жизненных событиях можно <...> разговари­вать. А без этого <...> разговор <...> никого <...> не убеждает, хотя в него могут вовлекаться все новые и новые голоса, и так до бесконечности. <...>

Попытаемся, например, понять с этих позиций смысл страдания. <...> Мысль <...> появляется, когда есть предмет, о котором можно мыс­лить. Между тем о страданиях люди часто <...> бессмысленно и беско­нечно разговаривают. И в <...> этих разговорах акт мысли, естественно, отсутствует; они сопровождаются псевдоактами мысли, ее симулякрами. Такие люди обсуждают, кто счастлив, а кто нет, есть ли законы счастья-несчастья и т.д. Эти <...> разговоры и заполняют чаще всего романы, повести, эссе и даже научные статьи. <...> Мы готовы бесконечно стра­дать, лишь бы не страдать, потому что посредством страдания мы избега­ем большего страдания. Нам страшно заглянуть в самих себя, <...> в ко­рень страдания, в ситуацию, которую часто сами же создаем и в которой <...> начинаем бегать по кругу. <...> Человеческое Я вращается как

298 Тема 12. Психология мотивации

белка в колесе, не видя реальности и предпочитая очередную утешитель­ную ложь. Что это за круг? <...> Оказывается, что для человека, который вечно готов страдать, не существует реальности смерти. Разумеется, он знает, что это может случиться. Но ведь, конечно, не завтра, не сейчас. <...> Это как в аду: мы <...> вечно умираем. Ведь смерть со славой, о которой говорил Руставели, отличается <...> тем, что мы умираем раз и навсегда. А мученику в аду не дано < „.> наконец-то перетерпеть страда­ния: он должен вечно это повторять. <...>

Увы, есть ситуации, которые исправимы, говоря метафорически, лишь с помощью атомной бомбы. Я вспоминаю в этой связи один весе­лый итальянский фильм. Дело происходит в Сицилии. И как это часто бывает в Италии, произошла очередная сицилийская нелепость, которая привела в бешенство полицейского-карабинера. И вот он стоит <...> пе­ред картой страны, в досаде на нее смотрит и говорит: «Здесь нужна только атомная бомба». Т.е. за какую нитку ни схватись, все равно ни­чего не распутаешь. <...>

Я хочу вам напомнить <...> исходный этимологический смысл одно­го греческого слова. Речь пойдет об апории. <...> Смысл слова «апория» означает «непроходимое место». Интересно, что именно «место» фигуриру­ет в слове «апория». <...> Вот я стою, смотрю, и мое сознание в своей ясно­сти свидетельствует, что расцепить этого нельзя, и я не могу пойти ни на­право, ни налево, ни вперед. <...> В этой ситуации мы впервые осознаем себя в качестве конечных существ, не имеющих времени. И когда нет вре­мени, лишь тогда мы осознаем свою конечность. Но <...> неужели я так и должен быть в этом бардаке, абсурде и этим все кончится? Какой смысл тогда это переживать? Или - какой смысл видеть то, что я вижу? Если это кончится раньше того, чем кончится то, из-за чего у меня эти пережи­вания. С этим оборотом всплывает за моей спиной почти весь род челове­ческий, <...> далекие во времени и близкие по родству, которые моим го­лосом тоже спрашивают: а за что, зачем мы страдали, какой смысл? <...> Человек, осознавая себя как живое и несомненное для себя состояние, имен­но в нем оказывается лишним в мире. <...>

Попытаюсь пояснить этот пункт апории, который приводит в дви­жение нашу мысль, с известного нам переживания. <...> Возьму ситуа­цию, которую назову «псевдогероической». Когда мы находимся в непро­ходимом месте в том смысле, что мы уже втиснуты в образ героя и не можем из него выйти. В России такие ситуации (имейте в виду, что ког­да я говорю «Россия», я включаю туда и нашу блаженную Грузию) на бытовом уровне выглядят так, что мы сами создаем себе трудности, что­бы потом героически их преодолевать. Вы знаете, что весной этого года произошло в Чернобыле¹. <...> В одной из телевизионных передач, где

¹ Взрыв 4-го реактора на Чернобыльской АЭС произошел в 1986 году. (Примечание отв. редактора.)

Мамардашвили М.К, [Об искусстве осмысления апории] 299

показывалось, как там что—то строят и ремонтируют и т.д., я увидел пла­кат, на котором черным по-белому было написано: «Чернобыль - мес­то героизма». А какой—то человек в интервью произнес такую фразу: «Ничего, зато мы построим пирамиду выше солнца». Т.е. выше пирами­ды Хеопса. Короче, я хочу спросить: как живому человеку вместиться в этот образ героического, созданный сцеплением обстоятельств, <...> слов, которому он обязан следовать. Он ведь должен совершать поступки, уже обозначенные как героические, хотя, возможно, и знает, что все это следствие преступлений, совершенных разными людьми в разное время, а он должен жертвовать жизнью и уже заранее имеет название «герой». Случайно он может, конечно, сопротивляться этому, но не может не по­нимать, в силу сложившейся <...> традиции, что это будет выглядеть как эгоизм. <...> У него нет выбора между этими масками. Пойдешь на амбразуру - покрываешь героизмом чужое преступление. Не пойдешь на амбразуру - ты эгоист. <...> Шкурник, думаешь только о своей жиз­ни. Причем все это объективные маски, а вовсе не психологические оценки, которые можно выбирать одну вместо другой. Это все неразре­шимые переживания. А когда я разбираю это нелепое сознание (т.е. осознание себя трусом или героем), я < „.> вношу ту ясность, которой нет в этом сознании. <...>

Есть ясность. Наш философ окаменел перед этой ситуацией, видит апорию - непроходимое место. Но он же видит при этом еще и то <...>, что люди в этих ситуациях явно выполняют роли марионеток. Ведь нельзя же на нормальном человеческом языке осмысленного описания сказать о человеке, совершившем то, что он совершил в Чернобыле, что он герой. Употребив термин «герой», мы тем самым понимаем поступок как некое проявление доблести. <...> Когда мы что-то называем, мы со­вершаем акт мышления, предполагающий осмысленность терминов, а сказать здесь, что «Чернобыль - место героизма», - это акт немышления. Или антимышления. Повторяю, если я мыслю, то не могу назвать это ге­роизмом в смысле проявления человеческого качества и тем самым по­нимания мною мотивов и психологии людей. В действительности там <...> марионетки, которые действуют, сотрясаемые током, проходящим по сцеплениям этой ситуации. Разве можно рассматривать эти судоро­ги как свободный танец человека? <...>

А с другой стороны, <...> я ведь тоже участвовал во всех тех на­чальных точках, которые, сцепившись, породили эту ситуацию. Я же уча­ствовал вместе с этими людьми в их обычной жизни до катастрофы, ког­да, скажем, на заводе или в институте <...> после ничегонеделания в кон­це месяца вдруг устраивали так называемый аврал, чтобы выполнить план. И видели, что это абсурд, <...> особенно на фоне призывов: «Вста­нем во главе... Нет таких крепостей, которые перед нами не могли бы устоять» и прочее. Все это ритуальный бред. Но, независимо от него, мы участвовали в этом. Я хочу сказать, что отрешенное сознание, в котором

300 Тема 12. Психология мотивации

впервые рождается мысль, хотя и может видеть и чувствовать какую-то зачаточную исходную правду, человек тем не менее участвует в том, что противно его сознанию. В то время как проблема мышления состоит на самом деле в невозможности человека отказаться от сознания. <...> Тра­диционно эта ситуация <...>: я делаю то, что противно, и не делаю того, что хочу <...> - на уровне религиозного переживания (в терминах гре­ха и добра), перед лицом Бога систематически фигурирует почти в каж­дом послании апостола Павла. <...>

Поэтому одной из первых философских фраз <...> является (в част­ности, на Востоке) фраза Будды: «Не думайте о том, конечен мир или бесконечен, непрерывен он или дискретен. Думайте о том, что все есть страдание». И то же самое означает высказывание знаменитого дельфий­ского оракула, которое Сократ берет как лозунг своего бытия и своей философии, а именно: «Познай самого себя». Как ни странно, эти фразы тождественны по содержанию. Познай самого себя - и ты увидишь мир, Бога, увидишь предметы как нечто отличное от представлений. <...> Мышление в данном случае есть <...> состояние, в котором видение ви­дит себя. Свет, освещающий сам себя. Вот это или есть, или нет. <...> Чтобы ясно представить тайну, которая остается тайной, в древности люди пользовались метафорой света, выражающей как раз такое состоя­ние. В частности, в Евангелии от Матфея примерно такой текст: если вы не видите даже то, что видите, как вы сможете увидеть того, кого вы не видите? Или там же: как можно посолить соль? Когда она есть, то ра­зумеется, что она солит и придает всему свою соленость. А если соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленой? <...>

Вводя различение между реальностью и кажимостью, я говорил, что <...> нечто подсовывает нам тени в качестве предметов реального мира. Кант в таком случае сказал бы: «Наши представления нами играют». <...> Платон человеческий путь представлял как путь <...> освобожде­ния именно от этой игры. <...> Я же эту ситуацию назову <...> «ситуа­цией, когда уже поздно»: я решил что-то подумать, а уже подумалось. <...> Человек понимает то, что он способен сделать сам. А <...> тени, при­нимаемые нами за вещи, не мы сделали, и поэтому не можем их понять. <...> Уже произошло что-tjo - поздно.