III. Истории - притчи

Последний вид историй, встречающихся при текстуальном анализе дневниковых сообщений Ройзмана, – это притчи. Притчу можно назвать праосновой классического сторителлинга, но она более фундаментальна, чем инструментально-ориентированные истории, метафорична, иносказательна. В Большом энциклопедическом словаре «притча» трактуется как «малый дидактико-аллегорический литературный жанр, заключающий в себе моральное или религиозное поучение» [1].

В отличие от предыдущих анализируемых историй, притчи, используемые Ройзманом, не конструируются автором, а просто включаются в контекст его дневника. В данном случае, необходимо понять, какие именно притчи отбираются автором, и какое заключенное в них сообщение он посылает адресату, то есть аудитории. Выбранные им притчи в своем большинстве тематически соответствуют дискурсу дневника, в рамках которого их общий назидательный смысл становится более конкретным. Иносказание о человеке, не устоявшем перед соблазном золота и погубившем ради него свою семью, в дискурсе дневника Ройзмана – это рассказ о коррумпированных чиновниках, исполнителях власти, милиционерах, ради личной выгоды жертвующих благополучием граждан.

/Человек поселился в доме с женою, и сыном, и слугой. Во дворе дома жила змея. Его предупреждали, что она ядовита и опасна. И сказали: убей змею или уходи оттуда.

Вышел он во двор убить змею. А перед ней лежит золотой. " Ничего себе! А если б я ее убил, где бы я взял золотой? " - подумал он. И утром вновь нашел перед ней золотой! […]./

Образ ядовитой змеи, оставляющей золотую монету в обмен на жизнь обитателей дома, – это метафорический образ взятки, например, предлагаемой наркоторговцами правоохранительным органам, взамен безнаказанной возможности торговли. Социальный институт, функцией которого является охрана жизнедеятельности граждан, здесь становится афункционален и даже конвертируется в институт, угрожающий их жизни.

Иносказательный каркас, воспроизводимый в притчах, призван «передать своим реципиентам смысл, порядок, идентичность и практические уроки об идеальных, типических возможностях или же о тех из них, которых следует избегать» [11].

В итоге, три проанализированных блока историй: биографические рассказы из приемной, истории из жизни Ройзмана и притчи, связаны единым дискурсом, в качестве опорных понятий которого выступают «правда», «справедливость» и «сила». В контексте этого дискурса формируются дихотомические пары, находящиеся по разные стороны указанных идейных ориентиров:

- обычные граждане (невиновные) и преступники (виновные),

- корыстные чиновники и, в противовес им, - добросовестные специалисты,

- милиционеры - «оборотни в погонах» и порядочные исполнители закона.

В этом случае функция организации становится разоблачительной - найти правду, восстановить справедливость и, если понадобится, то силой. Семантика словосочетания «сила в правде»[3] здесь двояка – это и угроза, силовые методы, которые вербализуются в языковом пространстве историй о деятельности фонда («Принудительное лечение», «Дедовские методы»), и сила, равная бэконовскому знанию: докопаться до истины, предоставить доказательства и этим помочь решить проблему.

Важной функцией историй становится создание имиджа автора. Через истории презентируемые на виртуальных страницах дневника опосредованно формируется трехмерный образ Евгения Ройзмана - справедливого защитника народа, сурового хозяина, и обычного человека, семьянина. Через этот образ демонстрируются ценностные ориентации автора, которые формируют идеологическую основу общественной организации и могут выступать в качестве примера поведения для аудитории, так как импонируют ее собственными ценностями [9, с.96] Эффективность этого приема подтверждает Е.И. Шейгал в своей статье «Многоликий нарратив»: «Объяснительность нарратива позволяет ему выступать в качестве инструмента воздействия. Простая и доходчивая история, резонирующая с народными ценностями, формирует в массовом политическом сознании желаемые для политика каузальные фреймы и тем самым создает мотивационную базу для определенного политического поведения»[19].

Одной из ключевых тем дневника, в процессе его дискурсивного конструирования, становится конфликт между населением и властью. Особенно часто это противостояние демонстрирется в первом блоке историй о посетителях приемной, когда дихотомия пострадавший/преступник оборачивается противостоянием пострадавший/бездействующая власть, где последняя в своем бездействии приравнивается к преступнику. В этой ситуации пассивности власти противопоставляется экстренное действие «команды Ройзмана», призванное восстановить справедливость.

Таким образом, опосредованно, через транслируемые истории происходит критика несовершенной системы государственной власти, основным парадоксом которой становится ситуация, когда, будучи на «службе у государства», приходится бороться с самим государством. В данной ситуации Ройзман выступает как посредник между двумя институтами: обществом (в лице обиженных пенсионеров, инвалидов, матерей и др.) и формальной властью. Ройзман здесь является носителем активной общественной позиции, приоритетной ценностью которого становится защита города, осуществляемая собственными усилиями. Защита города идентифицируется не просто с охраной пространства, а с защитой «родного дома»: его устоев, жизни, обитателей:

«…Я люблю этот город. Я здесь родился и вырос. Меня здесь мама за ручку водила. Это мой город. Я не отдам его подлым наркоторговцам. Кому? Мне страшно? Если страшно, надо собирать своих малолетних детей и пожилых родителей в охапку и бежать из страны. Я не побегу. Чтобы в своей стране и каких-то барыг бояться? Не будет такого никогда. Это я тебе говорю. Это моя страна, мне отсюда некуда бежать. И никто мне не запретит сопротивляться…» [4].

Евгений Ройзман в данном случае выступает как представитель гражданских структур, мотивы и цели которого идентичны целям всего представляемого им сообщества.Близость с аудиторией достигается, в том числе, за счет образа «выходца из народа», взбунтовавшегося жителя, создавшего влиятельный и эффективный ресурс лоббирования интересов граждан:

«Был создан прецедент, когда простые люди, опираясь на средства массовой информации, смогли противостоять властям».

Важным в этом двустороннем диалоге становится формирование политической риторики и имиджа, во-первых, являющегося устрашающим для недоброжелателей, и, во-вторых, понятного, близкого и востребованного целевой аудиторией. Г. Почепцов формулирует этот принцип как необходимость «говорить на ее (аудитории) языке, строить сообщение, отталкиваясь от ее интересов, а не от интересов отправителя информации» [11]. Соответствующим имиджем становится образ справедливого защитника и при этом «своего человека», «рубахи-парня», «настоящего мужика». Проявляемые агрессивные черты, в том числе националистические, в этом случае являются положительными биологическими характеристиками сильного лидера организации, играющими на патерналистской психологии населения. Наиболее подходящим для риторического воплощения этого образа оказывается использование ненормативной, экспрессивной, просторечной лексики и диалоговых конструкций, имитирующих неформальный и эмоциональный разговор с аудиторией, провоцирующий ее на обратную связь.

Сторителлинг, реализуемый в дневнике в виде жизненных историй, баек, притч, анекдотов, шуточных рассказов, способствует не только удержанию внимания аудитории, но и призван с помощью удачных вербализаций скрыто провести группу смыслов, важную для адресанта. Для этого задействованы основные принципы сторителлинга: истории построены так, чтобы их особенно легко было запомнить, а информация подана в такой форме, которая бы наиболее эффективно достигала читателя.

В данном случае возникает вопрос, что в действительности представляет собой сетевой дневник Евгения Ройзмана - спонтанный и удачный эксперимент или стратегически продуманный продукт? У представителей публичной сферы, кроме личностного ценза, есть ценз, диктуемый интересами проводимой ими политики, общественной группой, которая за ними стоит, программой и просто репутацией. Евгений Ройзман является человеком публичной сферы, поэтому логично предположить, что презентируемые им истории отобраны, продуманы и структурированы. Его сетевой дневник, в данном случае, есть своего рода маленькая «пиар-кампания», со всеми этапами «брендинга». Каждое высказывание, мысль, зарисовка, даже поздравление «С Рождеством Христовым» – определенная коннотация, продуманная «политика». Дневник Ройзмана – это, своего рода, ежедневное публичное сообщение, цель которого - удержать внимание, получить отклик, рассказать о собственных действиях, сформировать образ и мнение о себе в необходимом ракурсе.

Ссылаясь на ту же работу Г. Зверевой, нужно вспомнить, что создание продукта подразумевает построение правдоподобного рассказа («истории») о продукте и проработки структуры его повествования – сюжета, позитивных и негативных персонажей, маркеров времени и т.д. Проанализированный дневник – это ежедневный конструируемый рассказ о «проделываемой работе», именно рассказ, с главными и второстепенными героями, преодоленными трудностями, полученными или проваленными результатами, перемежающийся порой эмоциональными фрагментами из личной жизни.

Таким образом, деконструкция конкретных эмпирических примеров, на наш взгляд, подтверждает, что текстуальное поле анализируемого дневника является намеренно структурированным, на это указывает и повторяемость большинства риторических приемов, и постоянная циркуляция смысловых единиц, составляющих основной дискурс общественной организации, возглавляемой автором дневника. Кроме того, нельзя упускать из внимания тот факт, что Евгений Ройзман не дилетант, а публицист, поэт, автор нескольких книг и член Союза писателей России, то есть, человек, обладающий профессиональными навыками производства привлекательного для аудитории текста. «Привлекательность» текста, в данном случае, во многом обеспечивается за счет использования техники сторителлинга.

Тем не менее, сторителлинг - не единственная технология блогов, а блоги – не единственный пример эффективного использования приемов сторителлинга. Элементы описанной нарративной техники начинают получать распространение и в традиционных формах политического дискурса, достаточно вспомнить такие эмоциональные призывы как: «Голосуй сердцем», или «За внуков, за детей, за себя», или высказывания президента: «Мочить в сортире», «Я пахал как раб на галерах».

Расширение и виртуализация коммуникативного пространства в современном мире создает совершенно новые возможности для реализации социально-политического дискурса, в котором риторика политической сферы постепенно сближается с риторикой маркетинговых технологий, что не удивительно ввиду близости рыночных и политических задач.

Интересным в этом плане примером является торжественное открытие «Года семьи в России», ознаменовавшее начало 2008 года. Эта масштабная «Промо-акция», посвященная продвижению национальной политики государства, большей своей частью была выстроена в виде семейных историй, репрезентируемых членами семей или ведущими мероприятия, и транслировалась по центральному телеканалу в течение нескольких часов. Вот дословный текст одной из историй, по своей конструкции явно имеющей черты классического сторителлинга:

/16-летний Данила Бублиенко восемь лет назад написал Президенту письмо, в котором рассказал, что хочет быть похожим на Владимира Владимировича. Вместе с ответом из Кремля пришла книга – детская энциклопедия. Данила признался, что подарок оказался незаменимым – по энциклопедии он готовился к урокам, писал конспекты и именно ее называет своей любимой книгой. Сейчас Данила знает три языка, занимается карате и учится на программиста/.

Судя по этому примеру, можно ожидать, что в скором времени официальная государственная пропаганда активно возьмет на вооружение методы постсовременного политического сторителлинга, уже проверенные на эффективность американскими коллегами, предварительно адаптируя аудиторию к восприятию подобных эмоционально заряженных историй.