ЧАСТЬ II 1 страница

I

И что же теперь, а?

Закат сочился с неба ярко-алым болезненным светом. Огромное, похожее на глаз невообразимо огромного чудовища, солнце, медленно и величественно сползало за реку. Тени налились темнотой, удлинились и истончились. На кроваво-золотом небе явственно выделялся угольно-чёрный силуэт исполинского жирафа. Заяц, скалясь, показал ему средний палец. Подумав, добавил и второй. Чёрный дым, похожий на тот, который иногда вырывался из их топок, сносило ветром куда-то к югу. Уже не иссиня-чёрные, а выцветшие, пепельно-серые его пряди растекались у горизонта, потихоньку истаивая. Ещё пару часов назад за ними не было видно солнца. Ещё утром в них шевелились и тяжело переступали гигантские тени слонов.

Заяц лязгнул клыками и шепотом послал жирафа и всех, кто за ним стоял, нахуй. Потом подумал, и повторил своё пожелание, добавив в него пару уточнений. Потом немного поразмыслил, и прибавил ещё несколько слов. Ждать было невыносимо, ждать молча – невозможно. Джеки жался к его плечу и то и дело тревожно вскидывал взгляд – смотрел, не возвращается ли высланный на разведку Третий. Пальцы его нервно двигались, перебирали сухую рыжую землю, пересыпали из ладони в ладонь. Заяц то и дело мельком поглядывал на него, и боялся думать о том, что станет делать, если Третий вдруг не вернётся. В свете последних событий он вполне допускал и такой вариант.

***

Белый дирижабль первым заметил Джеки. Конечно, Джеки, который обожал, лёжа на берегу реки, смотреть в небо и угадывать в редких облаках зверей или птиц. Иногда у него получалось вспомнить-представить кораблик, или чашку, или цветок в горшке, и тогда он радостно смеялся, обводя силуэты пальцем — смотри, Заяц, а это облако совсем как кошка! — и тот снисходительно кивал, далеко не всегда понимая, почему Джеки придумал кошку там, где ясно прослеживался чайник, или лампа, или что-нибудь вовсе неприличное.

Дирижабль Джеки в первое мгновение тоже принял за облако.

Огромный, снежно-белый, он величественно плыл в ярко-синем небе, и под узкой гондолой покачивался на тонких тросах гигантский, поблескивающий на солнце, жираф с изящными ногами и длинной шеей. Джеки почесал кончиком пальца нос, повертел головой, глядя на странное явление то одним глазом, то другим — и задёргал Зайца за руку:

— Смотри, какая штука летит! Что это, а, Заяц?

Заяц понятия не имел, но на всякий случай назвал про себя «такую штуку» летучей хуёвиной с какой-то животнообразной ёбанью под низом.

— Не знаю, — сказал он честно, прикрывая глаза ладонью от солнечного света — жест был ненужным атавизмом, механические глаза регулировались сами, автоматически подстраиваясь под освещение — и вгляделся внимательнее. Гондола покачивалась. Белые раздутые бока туго натянулись. Заяц разглядел намалёванное краской название «Пылающий Бисквит» — буквы были очень, подчеркнуто аккуратные, выкрашенные в нежно-голубой цвет — и удивился ещё больше. Такого он раньше точно не видел...

А название было совершенно кретинское. Хуже даже, чем его собственное имя.

Джеки поднялся.

— Пойдём, у папы спросим...

Заяц не мог не признать, что это — самый правильный выход.

Он тогда не понял, почему услышав про жирафа, папаша так побледнел. Лицо у него разом будто выцвело, посерело, губы сжались в тонкую линию. Джеки заглядывал ему в глаза, спрашивал — что-то случилось, да? что-то плохое? — а батя, отодвинув его, уже спешил к выходу. Прикрыл глаза от света — для него это было необходимостью, не то что для них — всмотрелся... Бессильно уронил руку. Ссутулился.

Не узнать жирафа невозможно.

Тэдиас трёт глаза — солнце попало в них, под веками блуждают яркие цветные пятна — и думает, что рано или поздно это должно было случиться. Он, правда, ждал скорее регулярной армии — в конце концов, местное правительство теряет те деньги, которыми Бэбклок откупался за право добывать породу из их земли, а это совсем немало — или каких-нибудь наёмников, которые были бы Бэбклоку по карману...

Но вот то, что он притащил Питера — это неожиданность, и пренеприятная.

Армию слоны потоптали бы без особенных проблем. Наёмников тоже. Вообще любых людей, которые попытались бы вмешаться. Но именно в этом и смысл привлекать гениального изобретателя — в том, чтобы избежать человеческих жертв. Не гнать людей под ноги и бивни — обойтись железом.

А значит, битва будет на равных...

«Прости, Пит. Я слишком хочу видеть её живой».

Он морщится, в голове выстраивается план обороны, в висках бьётся тупая боль, и — как же мы к этому пришли, Господи? Когда всё вывернуло вот так, и когда были отрезаны пути к отступлению?

Главная надежда — что Питер не сдурел окончательно, и сам не полезет на поле боя. Иначе его могут затоптать, а если его затопчут...

Тэдиас думает, что не простит ни себе, ни слонам.

Вздрагивает, когда Джеки робко касается его плеча.

Его прошибает ознобом — роботы. Слонов не жалко, даже если их разберут по винтику. Хасков тоже уже ни к чему жалеть — им это уже не поможет, они даже не поймут, что такое жалость. Но роботы, обладающие свободной волей и сознанием, играющие, задающие вопросы... Матерящийся Заяц, Джеки с его камушками, Третий, который до сих пор не говорит, только обжигает зеленью взгляда...

Тэдиас испытывает огромное желание схватиться за голову.

Они — дети. Но в суматохе, которая воцарится здесь, если ему вдруг случиться проиграть, это никого не будет заботить. Дети, не дети, знают вообще, что такое закон или вообще ничего подобного не понимают — разницы не будет. Скорее всего, их передадут Кавалькадиуму, как и всё, что он успел наработать за месяцы, незаметно прошедшие в шахтах, а уж что будет делать Кавалькадиум — хороший вопрос.

Тэдиас вспоминает пару человек, которые принципиально выступают против создания искусственной жизни, ещё пару, которая наверняка придёт в ужас от того кустарного подобия некромантии, которым он тут занимался — собственно, какой разумный человек не придёт? — и думает, что лучше было бы, если бы роботы никогда к ним не попали. Ещё он думает, что, похоже, окончательно свихнулся, потому что — они не подопытные крысы, которых можно изучать и препарировать, если будет нужда — и эти мысли ему самому кажутся дикими. Он создавал их, как экспериментальные модели, расходный материал, а теперь ему претит сама мысль о том, что кто-то будет разбираться в их чертежах, полезет в хрупкую конструкцию и станет проверять и сверять её со схемами. В чем-то это собственничество и эгоизм — мои роботы, любому, кто попробует разобраться без меня, шею сверну — с другой стороны, страх за них.

А у Третьего ведь до сих пор нет лица и не работает вокодер...

Тэдиас встряхивает головой — он так и стоит на пороге, Джеки теребит его за рукав, Заяц снисходительно наблюдает за этой сценкой — и пытается прикинуть, что делать с роботами, если не пускать всё на самотёк.

В голове его всё быстро раскладывается в систему.

Дано: он не хочет отдавать их кому бы то ни было ещё, передавать Кавалькадиуму или разговаривать с Питером на эту тему — тем более что «разговаривать с Питером» сейчас — это гонять туда-сюда парламентёров, и кто знает, сколь многое изменилось за прошедшее время. Они ведь не виделись около года, да ещё и горе меняет людей... Нет доверия...

А жаль.

Из ресурсов — слоны, которые пойдут оборонять шахты, хаски, которые отправятся туда же, пара знакомых, на которых можно положиться — причем один ирландец, а второй — женщина, — некоторое количество денег на счету — который, скорее всего, будет заморожен, — небольшое поместье, которое, скорее всего, уже многажды обыскивали.

Из всего этого следует, что в случае поражения он отправится на электрический стул, а ботов даже и деть некуда, если не в Кавалькадиум...

Хватит ли у них разума и умений, чтобы добраться до Америки? Хватит ли у знакомых добрых чувств, чтобы их прикрыть?

Он снова встряхивает головой. По всему выходит только одно — в битву они не идут ни при каких обстоятельствах, а в случае поражения прячутся в шахтах и покидают их только когда будут уверены, что не попадутся. А дальше... Господи, куда же их дальше...

«Надо довести Третьему до ума хотя бы вокодер, — думает он вдруг, и цепляется за эту мысль. В конце концов, совсем не факт, что Питер со своими — кто бы эти его «свои» не были — сумеет пробиться через слонов.

А значит, его прилёт не повод прекращать работу...

Самый сообразительный, а потому главный из хасков был проинструктирован к вечеру.

К утру раздались первые выстрелы, предваряемые сонмом механических, шуршащих, жужжащих, скрежещущих голосов — «Передайте своему хозяину, что нам давно нечего делить...»

Тэдиас только отмахнулся. С Питером — возможно. Со всем остальным миром — всегда.

***

И что же теперь, а?

Третий вернулся к ночи. По его осанке нельзя было судить о том, какие новости он принес — всё та же идеально прямая спина, раскрытые плечи, вздёрнутый подбородок и бесстрастная маска лица — и Джеки, не удержавшись, побежал ему навстречу — неловко, поскрипывая коленками. Ухватил за руку, запрокинул голову, задавая вопрос... Заяц видел, как Третий что-то ответил — что-то, что вряд ли было длиннее одного слова — и вырвал руку. Видел, как Джеки разом поник и поплёлся обратно.

Новости явно были совсем не радужными. Собственно, других Заяц и не ждал.

***

Джеки спрашивает:

— Те, кто прилетел — плохие люди? — и начинает болтать ногами, словно бы отвлекая себя от ответа. В голосе его недоумение и опасение, и он совсем не представляет, как кто-то может быть плохой.

Если человек плохой — он должен делать гадкие вещи, а зачем...

Отец качает головой, не глядя на него:

— Там как раз хорошие, малыш.

Третий, вокодер которого отсоединен и разобран, недоумённо двигает челюстью и склоняет голову на бок. Заяц выдыхает, и вид у него такой, словно он сейчас зальётся соловьём — я знал, я знал! А отец продолжает — пальцы его поворачивают и развинчивают коробочку, что-то чистят, что-то подклеивают, что-то заглаживают, и глаз он не поднимает. Джеки думает — потому что ему тяжело говорить — и думает ещё — может быть, он чувствует себя виноватым за что-то?

— Не так давно на свете жила женщина, — говорит он, и Заяц хмыкает — звучит, как начало грёбаной сказки. — Красивая и умная — возможно, самая лучшая из женщин земли. Двое мужчин боролись за её сердце, и никак не могли победить, хотя очень старались. Они делали для неё чудесных механических зверей...

Джеки на верстаке подпрыгивает, беззвучно вскрикивая — слоны, ну, конечно, наши слоны! — и отец мельком смотрит на него, без неодобрения, скорее печально.

— Однажды с одним из зверей что-то пошло не так. Он сработал неправильно и многих людей покалечил. После этого с тем, кто его изобрел, перестали работать и продавать ему материалы, и тогда он решил, что это несправедливо — из-за одной ошибки так наказывать человека — и решил взять нужное силой. Эти шахты не наши. Ещё до вашего создания я брал их с боем. Те, кто на дирижабле — просто хотят вернуть свою собственность.

Джеки недоверчиво глядит на него — он не похож на вора, да и может ли их отец быть плохим? — а Заяц спрашивает — он вообще мастер неудобных вопросов:

— А мы-то тут каким боком? И этот твой зверинец мычащих полудохлых уёбищ?

Отец только пожимает плечами — мол, слишком сложно, чтобы объяснять — и Заяц не решается настаивать. В конце концов, у отца всегда под рукой гаечный ключ.

Потолки в шахтах тряслись.

Джеки зажимал уши ладонями и прятал лицо в коленках. Заяц постукивал его по спине — ну, чего ты расклеился, всё нормально будет — а Третий сидел у выхода и наблюдал за ходом боя. В дыму мало что можно было рассмотреть — так, мелькали неверные тени и силуэты — но по звукам кое о чем можно было судить. Вот затрубил слон — значит, он идёт в атаку. Вот кто-то закричал на одной высокой, дрожащей ноте — на кого-то наступили. Какофония боя, грохот, скрежет, визг пилы...

Джеки зажимал уши руками и дрожал.

Каждому из слонов он в своё время придумал имя. Со многими подружился — или думал, что подружился. Он почёсывал их за ушами, иногда просил — а приказывать он так и не научился — кого-нибудь из хасков покатать его вокруг шахт на огромном медном звере. Если бы слоны могли есть, он бы носил им какие-нибудь лакомства...

И теперь, слыша, как они трубят, сжимался в комок.

Они были испуганы, разъярены, растерянны, они умирали — тяжёлый гул шёл по земле, когда падал один из них — и Джеки больше всего на свете хотел бы им помочь.

Он не думал о том, кто виноват в происходящем — обвинять вообще было не в его природе — он просто старался не слушать, не слышать, не вспоминать о том, что происходит, но у него не получалось, а укрыться глубоко в шахтах он не мог.

Темнота была страшнее звуков боя.

Что битва проиграна, стало понятно к полудню третьего дня. Ещё загоняли с гиканьем последних двух слонов, хаски ещё пытались отстреливаться, зажатые в кольцо, но это была уже агония.

Тэдиас собирает чертежи и расчёты. Это слишком его, слишком важное, чтобы отдавать их кому бы то ни было. Он вообще жуткий собственник и эгоист, кроме того, у него прекрасная память. Если уж он сумел восстановить конструкцию ботов, разработанную ещё в университете, при нужде он сможет воспроизвести и всё это, тем более, что с этим он работал куда плотнее, чем с тогдашними наметками. В задумчивости он перебирает листы — вот Джеки, вот Заяц, вот отчёты о первых экспериментах с животными — и устало выдыхает, отбрасывая кипу на земляной пол.

Всё кончено. Зря был поход со слонами, пришедшийся как раз на сезон дождей, зря он возился с трупами и дохлыми животными, зря несколько месяцев мучился с конструкцией роботов. Всё зря, осталось только бросить к бумагам спичку и сменить рубашку на условно чистую. Потому что даже если каким-то чудом смертной казни ему удастся избежать — а это почти невозможно, если учесть, сколько он натворил — работать с зелёной материей ему уже не дадут.

И эта перспектива куда хуже, чем пресловутый электрический стул, потому что смысл его жизни — цель, к которой он исступлённо шел всё это время — становится совершенно недостижимым.

И зачем тогда вообще всё?

Подумав, он всё-таки выбирает из груды листов те, что относятся к конструкции ботов. Если парни сумеют как-то отсидеться, если сумеют уйти, рано или поздно им будет нужен механик. И далеко не факт, что они сумеют найти кого-то достаточно умного, чтобы разобраться в конструкции с ходу. В некоторых обстоятельствах за механика может сойти и старый подслеповатый часовщик...

Он откладывает листы на стол — нужно будет разделить их, чтобы каждому достались именно его чертежи — тянется в карман за спичками.

Заниматься бумагами и думать о роботах — хорошо. Позволяет отвлечься.

Бумага занимается с первого же огонька. Весёлые язычки пламени потрескивают и бросают на стены рыжие тёплые отсветы.

Тэдиас смотрит на них, не моргая, потирая висок пальцами, и даже находит в себе силы усмехнуться — вот так вот легко сжечь целую жизнь.

Горите, милые. Горите. Всё равно ничего иного не остаётся.

***

И что же теперь, а?

Закат догорел. Кроваво-алый перетёк сперва в нежно-фиолетовый, потом потемнел ещё больше, стал почти чёрным. Звёзды — яркие белые звёзды, никто из них и не знал о существовании других — зажигались по одной.

Третий чертил на земле план вражеского лагеря — кустарный, но вполне понятный. Вот палатка людей, вот пара деревьев, под которыми они укрывались от дневного зноя, тут они разжигают костер, тут латают своих повреждённых. Вот тут — жираф, а здесь мачта, к которой причалит дирижабль. Вот тут отдельная палатка, где они держат отца — у неё стоит охрана.

— Без шансов, — закончил он, когда рисунок был завершён. Отряхнул руки — пыль имела свойство забивать механизмы намертво, если за ними не следить, и сейчас об этом стоило помнить куда крепче, чем раньше — ведь сейчас, если бы с ними что-то случилось, их некому было бы починить. — Слишком много.

Заяц скрежетнул клыками. Привычка Третьего говорить односложными фразами — что там односложными! обходиться парой слов — его бесила. Он даже пыхтел недовольно, что стоило ли этому страховидлу вообще чинить вокодер, если он его использует таким богомерзким образом.

— И вот ради этого мы тебя тут ждали пять часов? — буркнул он зло, и Джеки тронул его за руку — ну, что ты, Заяц, неужели сейчас нужно ссориться? — Чтоб услышать грёбаных четыре слова?

Третий пожал плечами. Поднялся. С земли он казался просто огромным, и потому Заяц тоже вскочил — он ещё мог стерпеть необходимость поднимать глаза, чтобы заглянуть братцу в лицо, но вот задирать голову... Джеки, конечно, последовал их примеру. Звёздный свет играл на сочленениях, на обшивке и подвижных деталях, и в этом неверном свете Третий казался сделанным из серебра.

— Нужна одежда, — сказал он негромко, и огонь в топке слабо вспыхнул, словно соглашаясь с этими словами. — Нужен уголь. Деньги. Материя.

— Зачем?..

— Иначе в пути не выжить.

И пошел в шахты, словно его слова всё объясняли, и больше никаких вопросов быть не могло.

***

Тэдиас аккуратно снимает обшивку с руки Третьего. Осторожно приклеивает к её обратной стороне небольшой герметичный пакет. Чертежи, свёрнутые пополам. Записка для Вида — она, продублированная в трёх вариантах, вложена во все пакеты — пара листков с особенно сложными расчётами и формулами — с тем, что он боится забыть. Под конец третьего дня он всё-таки решился послать их к одному из двух надёжных знакомых — к тому, который ирландец, потому что подставлять женщину совсем подло — и сейчас работа проста. Закрепить самые необходимые бумаги и объяснить ботам, куда им идти, если вдруг они сумеют каким-то чудом переправиться в Америку.

— Вам нужен будет город под названием Сан-Диего...

Третий молча кивает — даже исправный вокодер едва ли сделал его разговорчивее.

Третий знал, что не сумеет расплатиться.

Платой за жизнь может стать только другая жизнь, да и той не всегда хватит.

Ему же и вовсе было нечем, по сути, пожертвовать. Создатель не нуждался в том, чтобы за него отдавали жизнь, особенно ту, которую он сам пробудил.

Потому, зная этот свой долг — неохватный, за который никто не спросил бы его — Третий подчинялся создателю беспрекословно.

Мало того. В сознании его изначально существовала чёткая иерархия, в которую вписывались все создания его небольшого мира. Мастер — наверху, как тот, кто разбудил их, с кого началось всё и кем, как Третий полагал, закончится всё. Он сам, младший из его созданий, на втором месте, по силе и рассудительности. Заяц на третьем, как молодой, не всегда разумный, но, по крайней мере, взрослый. Джеки, сознанием оставшийся ребенком, малыш, которому необходим был кто-то, кто позаботился бы о нём, на четвертом. И последними, конечно, шли хаски — которыми могли командовать все, даже Джеки, и которые по уровню интеллекта вряд ли могли бы состязаться даже с медными слонами.

Простая и понятная система, которую Третий воспринимал незыблемой.

Она могла нравиться и не нравиться лично ему, она могла радовать его своим наличием или печалить, но он был уверен в ней и не желал выходить за её пределы.

Для некоторых нет ничего естественнее системы.

Он впервые подчинился добровольно, а не потому что должен был подчиниться по законам, когда мастер, не глядя, бросил ему — «Тряпки, сухие, срочно!» — и бережно помог промокшему Джеки опустится на верстак.

До того момента Третий уважал его — бьющегося за свою цель со всем миром и собственной природой — возможно, испытывал некоторую признательность к нему — ведь нельзя быть не благодарным тому, кто призвал тебя из небытия...

Но в тот момент, глядя как он, мокрый не менее, чем Джеки, а то и больше, босой и бледный, насухо протирает трясущимися руками обшивку и отвинчивает съёмные детали, чтобы протереть и смазать шестерни, Третий почувствовал что-то вроде симпатии к нему.

В тот раз — в первый, пожалуй, раз — он увидел в его действиях что-то большее, чем просто заботу механика об изобретениях.

Ведь, по сути, Джеки был уже отработанным материалом. Память его уже пробудилась, была записана и задокументирована, тенденция была выявлена — создатель уже даже не задавал ему вопросов. Третий видел, что мальчик постепенно становится всё более ненуженым, как прибор, как вещь, исполнившая своё изначальное предназначение...

Но всё равно создатель искал его под дождем, и, найдя, прежде всего занялся им.

Третий тогда держал Зайца — Зайца, который лязгал клыками и вопил, что оторвёт мелкому ублюдку голову за такие фортели — смотрел, как течёт тёмное масло, как тряпка раз за разом проходится по тонким запястьям, по плотно прикрытой дверце топки, и медленно проникался уверенностью, что всё правильно.

Система справедлива.

Долг стоит выплачивать.

Этот человек стоит того, чтобы ему подчинялись.

Именно поэтому он согласился уйти.

Именно поэтому беспрекословно протянул руку, когда на неё крепились документы.

Именно поэтому слушал и запоминал, когда создатель рассказывал про то, как им нужно идти, куда прийти в итоге и что сказать.

Вам нужно найти человека по имени Иезекия Вид…

Третий знал, что искать, скорее всего, придётся ему, не надеясь на помощь братьев, и потому кивал и забивал в память адреса, имена, названия городов и возможные хитрости.

В Каире можно наняться на пароход матросами, но лучше плыть «зайцами», потому что кто же возьмёт на работу металлических страшилищ…

Ему не приходило в голову отказаться куда бы то ни было плыть, и остаться искать счастья на месте. Более того, сама возможность такого не существовала в его мире.

Создатель закручивал винты на обшивке, пряча в ней свои бумаги.

Третий смотрел на него, зная, что лицо не выразит ни печали, ни нежности.

Джеки страшно.

Он обнимает папу, заставляя себя не сжимать руки слишком сильно, прижимается щекой к его груди, заставляя гибкую диафрагму глаз сойтись, оставляя ему темноту, и слова текут над ним, почти не касаясь сознания. Папа гладит его по голове, говорит, обращаясь к младшим — которые, если судить по сознанию, старшие — объясняет им что-то, что Джеки никак не может понять. Он говорит о зелёной материи — куда бы вы не пошли, возьмите с собой немного — об угле — забудете заправиться, подохнете — о том, чтобы они не смели выходить из шахт пока всё не закончится и, уж тем более, не смели пытаться устроить ему побег, о каком-то человеке со странным именем, о каком-то письме...

Джеки прижимается к нему, голос отца гулко отдаётся у него в ушах, и из всего сказанного он понимает только, что папа собирается сдаться, потому что всё кончено, и оставляет их одних, давая свободу делать, что им вздумается.

Его уведут в тюрьму, как вора. А им нужно будет срочно убегать из шахт, потому что скоро в них вернутся законные владельцы.

— Но это же несправедливо!

Отец качает головой:

— Только так и справедливо, малыш.

Заяц кривится — что-то мы быстро сдаёмся, я в пацифисты не записывался, — а Третий молча кивает — пусть будет так.

Они были красивыми, и это удивило и испугало Джеки.

Существа, пришедшие забрать их папу, не могли, не должны были быть красивыми, но были. Один — медный, похожий на Зайца, только прилизаннее и чище, второй — серебристый, только с настоящим лицом, не как у Третьего. Последний — почти как сам Джеки, с обшивкой того же цвета, с неуверенной, доброй улыбкой, с перепачканными маслом ладонями. Они шли медленно, видимые издалека, медный и серебристый поддерживали латунного, которому было, кажется, тяжело идти, и тела их топорщились оружием. Дымился пулемёт, приделанный у медного вместо левой руки, исходили паром трубки, выходящие у серебристого из спины, взвизгивала, никак не желая угомониться, циркулярная пила, и все равно они не казались злыми или плохими — они были прекрасны. Джеки, замерший у выхода из шахт, засмотревшийся на них, подумал было, что, может быть, если поговорить с ними, если объяснять, что папа хороший, они могут и понять...

Но Заяц не дал ему додумать эту мысль. Подчиняясь гневному взгляду отца — почему вы ещё здесь, полудурки? — он уже тащил Джеки за собой, и — не бойся, нам нужно только немножко посидеть в темноте, это всё хуйня, когда они уйдут, мы выйдем — и Третий шёл впереди, указывая дорогу, потому что он лучше всех знал шахты, их тайные закоулки и тёмные недра.

Джеки в последний раз оглянулся на отца и помахал ему рукой.

Когда они прощались, оттаскивать его пришлось силой.

Тэдиас встретил пришедших у входа — простейший расчет, их не могли послать ни за кем, кроме него, и был шанс, что, получив желаемое, дальше они не полезут — поднялся навстречу, словно ждал их давно, как обычных гостей.

Его уколола их схожесть с его ботами. Черты лица неуловимо разнились, в конструкции имелись несовпадения, но если не присматриваться, если не искать их специально...

Значит, Питер тоже помнил университетские времена и свою старую мечту.

Значит, тоже нашел способ сделать материю топливом, разогнать её по трубкам и резервуарам.

Он даже не удивился, когда младший из них — возможно, не по времени сборки, но по восприятию мира точно — сказал ему дружелюбно:

— Здравствуйте.

Так вёл бы себя Джеки, если бы ему довелось кого-нибудь арестовывать, и голос у робота был мелодичным, звонким. Таким хорошо было бы петь. Медный возмущенно выпустил клуб пара, что-то зашептал брату на ухо — это же враг, как-какое «Здравствуйте?!» — серебристый сказал глубоким приятным голосом со вполне человеческими интонациями:

— Мы здесь по поручению Питера Уолтера. По его — и Таггерта Бэбклока. Вы пойдёте с нами самостоятельно, или нам придётся сначала Вас обездвижить?

Тэдиас смотрел на них — дети, металлические дети, латунный с медным шёпотом спорили, поглядывая на него с плохо скрываемым любопытством — и думал, что, похоже, Питер не слишком изменился. Если боевые машины, расправившиеся со слонами, вели себя, словно ребятишки, имеющие дело с опасным, но интересным, зверем...

Как ты вообще отпустил их воевать?

Он стряхнул с плеч белый халат — больше не учёный, всего лишь арестант, скорее всего, смертник — кивнул им почти равнодушно:

— Ведите.

Он не собирался доставлять им неудобства — всё было кончено, и бороться было уже не за что. Только увести их от шахт, чтобы не заметили парней...

Возможно, если бы он не сконструировал ботов и мысли его не вертелись бы вокруг них — их благополучия, их схожести и несхожести с творениями Питера — ему было бы тяжелее. Тогда он думал бы о том, что жизнь кончилась, и больше некуда идти. Чёрное отчаяние, ненависть к себе, полная потеря жизненных ценностей и равнодушие...

Сейчас он отвлекал на себя внимание от того немногого — от того бесполезного хлама — который у него ещё остался.

— Ведите.

Только бы им хватило соображения никуда не лезть.

***

Рубашка была Джеки велика.

Фактически, она на нём выглядела не как рубашка, а как грёбаное платье, и Заяц фыркнул, глядя на это зрелище. А Джеки растерянно оглядел себя, кивнул каким-то своим мыслям, и неожиданно деловито начал подворачивать рукава.

Надевать одежду с трупов, которая, возможно, подошла бы ему лучше, он отказался наотрез. Собственно, даже Заяц, который выглядеть глупо не хотел, не был в восторге от этой мысли. Носить вещи мертвецов — преотвратительная примета...

На Третьем одежда бати тоже сидела странно — если Джеки она была велика, то Третьему мала, всё же он был повыше. Рубашка на его груди просто не сошлась, штаны обнажали щиколотки, и Заяц хмыкнул под нос, почти неслышно, что «были бы тут рободевки — обдрочились бы». Сам он, как ни странно, выглядел приличнее всех, как наиболее усреднённый по показателям.

Хотя и на нём рубашка была несколько свободной...

Они распотрошили батин походный рюкзак, перекопали вещи — ведь в пути стоило походить на людей, куда бы они не шли — и теперь пытались приспособить всё это добро на себя.

Заяц поправил на Джеки воротничок, задумчиво откинул взглядом имевшиеся в их распоряжении штаны и тихо ругнулся. Ремнём старшего пришлось бы обматывать в три оборота, и то не факт, что этого бы хватило, а уж во сколько раз нужно было подвернуть штанины...

Третий, очевидно, пришел к такому же выводу.

И он, в отличие от Зайца, долго не думал, не ругался и не прикидывал варианты.

Он просто приложил к талии Джеки пояс одних штанов, прикидывая соотношение длины, и резко рванул плотную ткань, укорачивая их.