Глава 7. Оказавшись дома, я не ощутил радости возвращения; в почтовом ящике был только счет за секс по телефону («Наташа

Оказавшись дома, я не ощутил радости возвращения; в почтовом ящике был только счет за секс по телефону («Наташа, страсть в реальном времени») и длинное письмо от торговой фирмы «Труа сюисс», в котором мне сообщали о введении в строй новой, усовершенствованной системы электронной связи – «Шушутель». Как любимый клиент, я имел право воспользоваться ею прямо сейчас; группа программистов и инженеров (общее фото прилагается) трудилась не покладая рук, чтобы система заработала к Рождеству; и вот сегодня коммерческий директор фирмы «Труа сюисс» – сам, лично – с радостью присваивает мне сетевой код.

На автоответчике был зарегистрирован чей-то звонок, что меня несколько удивило; по-видимому, это была ошибка. Я позвонил по номеру, записанному автоответчиком, и усталый женский голос с презрением выдохнул: «Идиот несчастный…», а затем раздались длинные гудки. В общем, ничто не удерживало меня в Париже.

С другой стороны, мне давно хотелось побывать в Вандее. С Вандеей у меня было связано столько воспоминаний о летних каникулах (правда, воспоминания эти большой радости не доставляли, но так уж повелось). Часть воспоминаний легла в основу фантазии из жизни животных под названием «Диалоги таксы и пуделя», которую можно считать автопортретом подростка. В последней главе «Диалогов» одна из собак читает приятелю рукопись, найденную в секретере своего юного хозяина:

«В прошлом году, примерно 23 августа, я гулял по пляжу в Сабль-д'Олонн вместе с моим пуделем. В то время как мой четвероногий спутник вволю наслаждался свежим морским воздухом и сиянием солнца (особенно ярким и восхитительным в позднее утро), я не мог помешать тискам размышления сжать мое бледное чело, и под гнетом этого тяжкого бремени голова моя печально поникла на грудь.

И вот, прогуливаясь и размышляя, я обратил внимание на одну девушку, на вид лет четырнадцати. Она играла с отцом в бадминтон или в какую-то другую игру, для которой нужны волан и ракетки. Одежда ее была весьма незатейлива: один купальный костюм, да и тот без лифчика. Однако – и такой настойчивостью в столь раннем возрасте нельзя не восхищаться – во всем ее поведении постоянно проявлялось упорное желание соблазнять. Когда она, пытаясь отбить волан, высоко поднимала руки, то это движение не только открывало взгляду две золотистые округлости ее почти сформировавшейся груди, но также сопровождалось веселой и одновременно слегка разочарованной, но в целом жизнерадостной улыбкой, которая явно предназначалась всем молодым людям в радиусе пятидесяти метров. И это, заметьте, без отрыва от занятий спортом в кругу семьи.

Вскоре я убедился, что ее уловки достигли цели; проходившие мимо подростки молодцевато поигрывали мышцами, а их чеканная поступь ощутимо замедлялась. Повернув к ним голову быстрым движением, от которого ее прическа приходила в беспорядок, не лишенный задорного изящества, она награждала своих наиболее привлекательных жертв беглой улыбкой, после чего, словно забыв о них, грациозно ударяла ракеткой по волану.

И я снова погрузился в раздумья, которые не давали мне покоя долгие годы: почему ребята и девочки, достигнув определенного возраста, все время стараются возбудить и соблазнить друг друга?

Кто-то добродушно заметит: «Это всего лишь пробуждение сексуального желания, и ничего больше». Такая точка зрения мне понятна; я и сам долгое время разделял ее. Она подкрепляется не только многочисленными рассудочными доводами, которые, словно прозрачное желе, застилают горизонт нашего мировосприятия, но и мощной центростремительной силой здравого смысла. Всякая отчаянная – нет, даже самоубийственная попытка оспорить эту точку зрения неминуемо разобьется о ее незыблемые устои. Поэтому я не стану и пытаться. Нет, я ни в коем случае не собираюсь отрицать само существование и властную силу сексуального желания у людей в юном возрасте. Это чувствуют даже домашние черепахи, которые в такие тяжелые дни не решаются докучать своему молодому хозяину. И однако некие важные показатели, некие складывающиеся в единую цепочку занятные факты заставили меня в итоге предположить, что существует более глубокая, более скрытая сила, своего рода нервный центр, откуда исходит импульс желания. До сих пор я ни с кем не делился этим открытием, опасаясь, как бы чья-то досужая болтовня не поколебала уверенность окружающих в моем умственном здоровье. Но теперь я окончательно уверился в моей правоте, и настало время сказать всё.

Пример номер один. Взглянем на группу молодежи, веселящейся на вечеринке или на каникулах в Болгарии. Среди них есть мальчик и девочка, скажем, Франсуа и Франсуаза, которые пришли вдвоем. Вот вам конкретный пример, встречающийся сплошь и рядом, удобный для наблюдения.

Предоставим молодым людям и девушкам развлекаться, а сами заранее установим в комнате скрытую камеру и снимем ускоренной съемкой, как ведет себя каждый из них в произвольно выбранные отрезки времени. Просмотрев эту пленку, мы путем несложных расчетов установим, что Франсуаза и Франсуа примерно 37% времени потратили на то, чтобы целоваться, обниматься, прижиматься друг к другу, одним словом, обмениваться выражениями глубочайшей нежности.

А теперь повторим эксперимент в отсутствие данной социальной среды – молодежной компании, то есть когда Франсуаза и Франсуа останутся наедине. Процент тут же снизится до семнадцати.

Пример номер два. Теперь я расскажу вам об одной бедной девочке, которую звали Брижит Бардо. Да-да! Со мной в выпускном классе действительно училась девочка по фамилии Бардо, это была фамилия ее отца. Я разузнал о нем кое-что: он был рабочий-арматурщик и жил недалеко от Трильпора. Жена не работала, была домохозяйкой. Эти люди редко ходили в кино, и я уверен, что они сделали это не нарочно; возможно даже, в первые годы жизни своей дочери они даже подшучивали над таким удивительным совпадением… Тяжело говорить об этом.

Когда я познакомился с Брижит Бардо – в расцвете ее семнадцати лет, – она была просто чудовищем. Во-первых, очень толстая, не то что пышка, а суперпышка, с некрасивыми складками на жирной спине и боках. Но если бы даже она двадцать пять лет подряд просидела на строжайшей диете, вряд ли это существенно облегчило бы ее судьбу. Потому что кожа у нее была красная, шероховатая и вся в прыщах. Лицо – широкое, плоское, с маленькими, глубоко посаженными глазками, волосы – жидкие, тусклые. У всех, кто ее видел, невольно и неизбежно возникало сравнение с хрюшкой.

Ни подруг, ни тем более друзей-мальчиков у нее не было; она была всегда одна. Никто не заводил с ней разговора, даже для того, чтобы посоветоваться насчет задания по физике; всякий раз одноклассники предпочитали обратиться к кому-нибудь другому. Она приходила на занятия, потом возвращалась домой; никогда я не слышал, чтобы кто-нибудь встретил ее за стенами лицея.

На уроках некоторые мальчики садились рядом с ней; они привыкли к виду этой тяжеловесной фигуры. Они не замечали ее, но и не издевались над ней. Она не участвовала в дискуссиях на уроке философии; она вообще ни в чем не участвовала. Даже на Марсе ей не было бы так спокойно.

Думаю, родители ее любили. Чем она могла заниматься по вечерам, когда возвращалась из лицея? Ведь у нее наверняка была своя комната, с кроватью и старенькими плюшевыми мишками. Наверно, она смотрела телевизор с родителями. Темная комната и три человеческих существа, спаянные вместе потоком фотонов; ничего другого я себе представить не могу.

А по воскресеньям она, вероятно, ходила в гости к родственникам, которые принимали ее с напускным радушием. И ведь не исключено, что ее кузины были хороши собой. Ужас.

Приходилось ли ей мечтать и какими были ее мечты? Романтическими, в духе Делли? [4]Не хочется думать, что она могла увидеть в воображении или хотя бы во сне, как молодой человек из хорошей семьи, студент-медик, приглашает ее прокатиться с ним в машине с откидным верхом по побережью Нормандии, чтобы осмотреть тамошние аббатства. Разве что она собиралась надеть накидку с капюшоном, скрывающим лицо: это придало бы приключению аромат тайны.

Ее гормональная система функционировала нормально – нет оснований предполагать обратное. Ну и что? Разве этого достаточно, чтобы лелеять эротические фантазии? Представляла ли она, как мужские руки касаются жирных складок ее живота? спускаются ниже? Я вопрошаю об этом медицину, но медицина ответа не дает. Многое из того, что касалось Бардо, я так и не смог выяснить. Пытался, но не сумел.

Я не довел дело до того, чтобы переспать с ней; я только сделал первые шаги на пути, который при обычных обстоятельствах должен был привести к этому. Если точнее, в начале ноября я стал с ней разговаривать – словечко-другое после уроков, ничего больше, и так в течение двух недель. Потом я два или три раза попросил ее объяснить мне кое-что по математике; но всё это – с большой осторожностью, чтобы не заметили остальные. К середине декабря я стал трогать ее за руку, как бы случайно. И каждый раз она реагировала на это, как на удар тока. Потрясающе.

Наши отношения достигли кульминационной точки перед Рождеством, когда я проводил ее до поезда (если точнее, до автомотрисы). Поскольку до вокзала было метров восемьсот, это было рискованное предприятие; меня даже заметили. Но в классе меня все считали ненормальным, так что моему общественному лицу был нанесен лишь незначительный ущерб.

Тем вечером, на платформе, я поцеловал ее в щеку. В губы целовать не стал. Я, кстати, думаю, что она сама бы не позволила: если даже к ее губам и языку никогда не прикасался язык мужчины, она тем не менее точно представляла себе, в какой момент подросткового флирта это должно произойти и в каком месте, – осмелюсь сказать: это представление было тем более точным, что оно никогда не подвергалось проверке реальностью, не смягчалось дымкой воспоминаний.

Сразу после окончания рождественских каникул я перестал заговаривать с ней. Парень, который видел нас у вокзала, похоже, забыл об этой истории, но я всё равно здорово испугался. В любом случае появляться на людях с Брижит Бардо было подвигом, требующим таких душевных сил, какими я не мог похвастаться даже в ту пору моей жизни. Потому что она была не только уродливой, но и злобной. Тогда, в разгар сексуальной революции (дело было в самом начале 80-х, еще до появления СПИДа), она, конечно же, не могла гордиться своей девственностью. Кроме того, она была слишком умна и проницательна, чтобы объяснять свое положение «иудео-христианским воспитанием», – ее родители, судя по всему, были атеистами. Таким образом, у нее не было ни оправдания, ни утешения. Она лишь могла с тихой ненавистью смотреть, как другие дают волю своим желаниям; как мальчики, словно крабы, впиваются в девичьи тела; чувствовать, что между окружающими возникают особые отношения, что они решаются испытать неизведанное, что они успели познать наслаждение; иными словами, втайне терзаться, глядя на нескрываемую радость других. Такими должны были стать ее юные годы, такими они и стали; зависть и обида бурлили в ней, пока не превратились в сгусток бешеной ненависти.

Честно говоря, мне в этой истории гордиться нечем; я валял дурака, но забава получалась жестокая. Помню, как-то утром я встретил ее словами: «О Брижит, у тебя сегодня новое платье!» Это было гадко с моей стороны, хоть я и сказал сущую правду; невероятно, но факт: она стала менять платья, однажды она даже появилась сленточкой в волосах. О господи! Это было похоже на запеченную телячью голову. От имени всего человечества молю ее о прощении.

Потребность любить сильна в человеке, корни ее достигают удивительных глубин, разветвляясь и укрепляясь в самом сердце. Несмотря на поток унижений, который выливался на нее ежедневно, Брижит Бардо ждала и надеялась. Надо полагать, она и сейчас еще ждет и надеется. Какая-нибудь рептилия, оказавшись на ее месте, давно свела бы счеты с жизнью. Но людям все нипочем.

После бесстрастного и обстоятельного исследования побочных проявлений сексуальной функции настало время приступить к главному. Если только вы не прервете неумолимый ход моих рассуждений замечанием, которое я великодушно позволю вам сделать: «Все ваши примеры относятся к подросткам, это, конечно, важная пора жизни, но она занимает относительно недолгое время. Не опасаетесь ли вы поэтому, что ваши умозаключения, пусть редкостно проницательные и верные, все же будут страдать известной неполнотой и относительностью?» Я отвечу моему симпатичному оппоненту, что подростковый возраст – не просто ответственный период в жизни: это единственный период, который можно называть жизнью в полном смысле слова. В тринадцать лет все импульсы человека проявляются с максимальной силой, затем они начинают постепенно слабеть либо оформляются в определенные поведенческие модели и в этих формах застывают навсегда. Мощность изначального взрыва такова, что исход конфликта может долгие годы оставаться неясным; в электродинамике это называется переходным состоянием. Но мало-помалу колебания замедляются, превращаясь в длинные волны, меланхоличные и нежные; с этого момента все сказано и жизнь становится лишь приготовлением к смерти. То же самое можно выразить грубее и приблизительнее, если сказать, что взрослый человек – это укрощенный подросток.

Итак, после бесстрастного и обстоятельного исследования побочных проявлений сексуальной функции настало время приступить к главному. Мой тезис будет выражен в нижеследующей формуле, сжатой, но емкой:

Сексуальность – одна из систем социальной иерархии.

На этом этапе мне надлежит с большим чем когда-либо тщанием заботиться о строгости и выверенности моих формулировок. Ибо идейный противник порою прячется в засаде у финишной прямой и с криком ненависти кидается на неосторожного мыслителя, который, почувствовав, что первые лучи истины вот-вот озарят его изможденное чело, забывает прикрыть тылы. Я не совершу этой ошибки и, позволив светильникам изумления загореться в ваших головах, буду разворачивать перед вами кольца моего рассуждения с безмолвной неторопливостью гремучей змеи. Так, я не оставлю без внимания замечание, которое сделает мне любой внимательный читатель: во второй мой пример вкралось понятие любовь, тогда как до сих пор моя система доказательств строилась на основе одной лишь сексуальности. Противоречие? Нестыковка? Ха-ха!

Марта и Мартен прожили в браке сорок три года. Поженились они в двадцать один год, значит, сейчас им по шестьдесят четыре. Они уже вышли на пенсию, или вот-вот выйдут, и готовятся перейти к образу жизни, характерному для этого возраста. Как говорится, они окончат свои дни вместе. В этих условиях они, несомненно, будут представлять собой «пару», то есть обособленную структуру, вполне самодостаточную и даже способную в некоторых второстепенных моментах нейтрализовать или вовсе сокрушить старую гориллу индивидуализма. Вот в этих-то рамках я и предлагаю поставить вопрос о том, каким смыслом следует наделять слово «любовь».

Вначале я ввел мою мысль в строгое русло ограничений, а теперь готов сказать, что понятие любви, онтологически труднодоказуемое, тем не менее наделяется или наделялось до недавнего времени всеми атрибутами чудесной, могучей силы. Слепленное наспех, оно быстро завоевало широкую аудиторию, и даже в наше время мало найдется людей, которые категорически и вполне осознанно отказываются любить. Этот бесспорный успех призван доказать, что любовь таинственным образом отвечает некоей насущной потребности, заложенной в природе человека. Однако – вот она, разница между вдумчивым аналитиком и любителем рассказывать небылицы! – я поостерегусь высказывать даже самое робкое предположение о сути вышеозначенной потребности. Что бы там ни было, любовь существует, раз мы можем видеть ее последствия. Вот фраза, достойная Клода Бернара [5], и я непременно хочу ее ему посвятить. О блистательный ученый муж! Ведь это не случайность, что разрозненные наблюдения, казалось бы не имеющие ничего общего с первоначальной целью твоих исследований, чинно рассаживаются рядком, словно жирные перепелки, греясь в лучах твоего непререкаемого величия. Недаром же ты в 1865 году утвердил протокол экспериментов: теперь самые поразительные факты могли стать научной истиной, только если выдерживали проверку открытыми тобой законами. Приветствую тебя, великий физиолог, и решительно заявляю: я не сделаю ничего такого, что могло бы хоть на сколько-нибудь сократить время твоего владычества.

Итак, воздвигая один за другим столпы неопровержимой аксиоматики, я перейду к третьему тезису: женское влагалище – не просто дырка в куске мяса, как можно было бы заключить по его внешнему виду, а нечто гораздо большее (знаю, знаю, продавцы в мясных лавках используют эскалопы для мастурбации… что ж, пусть их! Это не сможет остановить полет моей мысли!). В самом деле, влагалище служит – или служило до недавнего времени – для воспроизводства вида. Да, для воспроизводства вида.

Некоторые литераторы прошлого при упоминании влагалища и соседних с ним органов считали своим долгом застывать от смущения и растерянности, превращаясь в тумбу. Другие, подобно навозным жукам, купались в собственной низости и цинизме. Я же, как опытный мореход, буду лавировать между Сциллой и Харибдой и в равном удалении от обеих проложу свой курс, неуклонно стремясь к благословенным берегам логической мысли. Три высокие истины, открывшиеся вам сейчас, – это три грани пирамиды мудрости, которая – о невиданное чудо! – на легких крылах воспарит над бесплодной пучиной сомнений. Вот каково их значение. С другой стороны, в настоящую минуту своими размерами и очертаниями они скорее напоминают три гранитных столпа, воздвигнутых среди пустыни (какие можно увидеть, например, в Фиваиде). Было бы по меньшей мере недружественно и совсем не в духе предлагаемого трактата, если бы я бросил читателя перед этими камнями, наводящими страх своей высотой и неприступностью. Вот почему вокруг первых аксиом будут виться и прихотливо сплетаться разные случайные мотивы, о которых я сейчас расскажу подробнее…»

Разумеется, трактат так и не был закончен. Впрочем, такса засыпала, не дослушав рассуждения пуделя; но по некоторым признакам чувствовалось, что она знала правду и что правду эту можно было выразить в нескольких лаконичных фразах. Я был юн, я забавлялся. Все это происходило еще до встречи с Вероникой; хорошее было время. Помню, лет в семнадцать я высказывал противоречивые и путаные суждения о жизни; и вот однажды в баре «Коралл» я встретил пятидесятилетнюю женщину, которая сказала мне «Вот увидите, с возрастом все становится совсем просто». Как она была права!