Хорни К. Тема, которую я хочу сегодня обсудить, – невротичес­кая потребность в любви

НЕВРОТИЧЕСКАЯ ПОТРЕБНОСТЬ В ЛЮБВИ [31]

Тема, которую я хочу сегодня обсудить, – невротичес­кая потребность в любви. Наверное, я не представлю вам новых наблюдений, поскольку вы уже знакомы с клиничес­ким материалом, который не раз излагался в той или иной форме. Предмет столь обширен и сложен, что я вынужде­на ограничиться лишь несколькими моментами. Я по воз­можности вкратце остановлюсь на описании соответствую­щих феноменов и более подробно – на обсуждении их зна­чения.

В этом контексте под термином “невроз” я подразумеваю не ситуационный невроз, а невроз характера, который на­чинается в раннем детстве и в той или иной мере охваты­вает всю личность.

Когда я говорю о невротической потребности в любви, я имею в виду явление, которое встречается в наше время в различных формах и с разной степенью осознания чуть ли не в каждом неврозе и выражается в чрезмерной потребно­сти невротика в том, чтобы его любили, ценили, признава­ли и поддерживали, чтобы ему помогали и советовали, а также в чрезмерной чувствительности к фрустрации этих потребностей.

В чем состоит различие между нормальной и невротичес­кой потребностью в любви? Я называю нормальным то, что обычно для данной культуры. Все мы хотим быть любимы­ми и наслаждаемся, когда нас любят. Это обогащает нашу жизнь и дает нам ощущение счастья. В этих пределах потреб­ность в любви, или, точнее, потребность быть любимым, не является невротическим феноменом. У невротика потреб­ность быть любимым чрезмерна. Если официант или прода­вец газет менее приветливы, чем обычно, это может испор­тить ему настроение. Это может случиться и на вечеринке, если все не будут к нему дружелюбны. Нет необходимости приводить еще примеры, поскольку эти явления хорошо всем известны. Различие между нормальной и невротической потребностью в любви можно сформулировать следующим образом: если для здорового человека важно быть любимым, ува­жаемым и ценимым теми людьми, которых он ценит сам или от которых он зависит, то невротическая потребность в любви является навязчивой и неразборчивой.

Эти реакции лучше всего наблюдать при анализе, посколь­ку в отношениях между пациентом и аналитиком имеется одна особенность, отличающая их от других человеческих отношений. При анализе относительное отсутствие эмоцио­нальной вовлеченности врача и свободное ассоциирование пациента позволяют наблюдать эти реакции более легко, чем в повседневной жизни. Хотя неврозы могут различаться, мы снова и снова видим, сколь многим пациент готов пожерт­вовать, чтобы заслужить одобрение аналитика, и насколько он чувствителен ко всему, что может вызвать его неудоволь­ствие.

Среди всех проявлений невротической потребности в люб­ви я хочу выделить одно, весьма обычное для нашей культу­ры. Это переоценка любви. Я имею в виду, в частности, тип невротических женщин, которые чувствуют себя несчастными, неуверенными и подавленными до тех пор, пока рядом нет преданного человека, который бы их любил или о них забо­ялся. Я имею в виду также женщин, у которых желание выйти замуж принимает форму навязчивости. Они застрева­ют на этом моменте в жизни – выйти замуж – словно загипнотизированные, даже если сами абсолютно неспособны любить, а их отношение к мужчинам крайне негативное. Такие женщины не способны развивать свой творческий потенциал и таланты.

Важной особенностью невротической потребности в люб­ви является ее ненасытность, выражающаяся в крайней ревности: “Ты должен любить только меня! ” Мы можем наблюдать это явление во многих браках, любовных отно­шениях и в дружбе. Ревность, как я ее здесь понимаю представляет собой не реакцию, основанную на рациональ­ных факторах, а ненасытность и требование быть единствен­ным предметом любви.

Другим выражением ненасытности невротической потреб­ности в любви является потребность в безусловной любви “Ты обязан любить меня, как бы я себя не вела”. Это важ­ный фактор, особенно в начале анализа. В таком случае у нас может возникнуть впечатление, что пациент ведет себя провоцирующе, но не путем первичной агрессии, а, скорее, воп­рошая: “Будешь ли ты по-прежнему принимать меня, даже если я веду себя отвратительно? ” Такие пациенты обижаются на малейший нюанс в голосе аналитика, словно говоря: “Вот видишь, все же ты меня не терпишь”. Потребность в безус­ловной любви выражается также в их требовании быть лю­бимыми ничего не давая взамен; “Любить того. кто отвеча­ет взаимностью, просто, но поглядим, сможешь ли ты меня любить, если ничего не получишь взамен”. Даже то что пациент должен платить аналитику, служит для него дока­зательством что основное намерение врача состоит не в том чтобы помочь; иначе бы он не стал брать вознаграждение за лечение пациента. Это может зайти так далеко, что даже в собственной сексуальной жизни может казаться: “Ты лю­бишь меня только потому, что получаешь от меня сексуаль­ное удовлетворение”. Партнер должен доказывать свою на­стоящую любовь, жертвуя своими моральными ценностями, репутацией, деньгами, временем и т.п. Любое невыполнение этих абсолютных требований воспринимается как отвержение.

Наблюдая ненасытность невротической потребности в любви, я спрашивала себя: действительно ли невротическая личность жаждет любви или же она стремится к материальным приобретениям? Не является ли требование любви лишь прикрытием тайного желания что-либо получить от другого, будь то расположение, время, деньги, подарки и т.п.?

На этот вопрос нельзя ответить общими словами. Существует широкий спектр индивидуальных различий: от людей, действительно жаждущих любви, признания, помощи и т.п., – до невротиков, которые, похоже, вовсе не заинтересованы в любви, а лишь желают воспользоваться другим, взять от него все, что только можно. Между этими двумя крайностями существуют все виды оттенков и переходов.

Здесь будет уместно следующее замечание. Есть люди которые сознательно отреклись от любви, говоря: “Все эти разговоры о любви – полная чепуха. Дайте мне что-нибудь реальное! ” Такие люди глубоко озлоблены на жизнь и считают, что любви просто не существует. Они полностью вы­черкнули ее из своей жизни. Справедливость моего предположения подтверждается анализами таких индивидов. Если они подвергаются анализу достаточно долго, то начинают верить, что доброта, дружба и любовь действительно существуют. И тогда, словно в системе сообщающихся сосудов, их ненасытная страсть к материальным вещам исчезает. Подлинное желание быть любимым выступает на передний план сначала едва заметное, затем все более и более сильное. Бывают случаи, в которых связь между ненасытным жела­нием любви и жадностью в целом легко увидеть. Когда люди с такой невротической чертой характера вступают в любов­ные отношения, но затем эти отношения по внутренним причинам рвутся, они становятся ненасытными в еде, прибавляя до двадцати и более фунтов в весе. Но они же теряют лишний вес, вступая в новые любовные отношения, и этот цикл может повторяться множество раз.

Другим признаком невротической потребности в любви является крайняя чувствительность к отвержению, которая так часто встречается у лиц с истерическими чертами характера. Они воспринимают буквально все как отвержение и реагируют сильнейшей ненавистью. У одного моего пациен­та был кот, который бывало не отвечал на его ласку. Однаж­ды в гневе он просто швырнул кота в стенку. Это типичный пример ярости, которую может вызвать отвержение в какой бы то ни было форме.

Реакция на реальное или воображаемое отвержение не всегда очевидна; гораздо чаще она является скрытой. При анализе скрытая ненависть может проявиться в недостаточ­ной продуктивности, в сомнениях в целесообразности ана­лиза или в других формах сопротивления. Пациент может сопротивляться, восприняв интерпретацию как отвержение. Вы уверены, что дали ему реалистичный взгляд на вещи, а он не видит ничего, кроме критики и осуждения.

Пациенты, у которых обнаруживается непоколебимое, хотя и бессознательное убеждение, что такой вещи, как любовь, не существует, как правило, испытали тяжелое ра­зочарование в детстве, которое и заставило их раз и навсег­да вычеркнуть из своей жизни любовь, привязанность и дружбу. Такое убеждение одновременно предохраняет от переживания действительного отвержения. Приведу пример. В моем кабинете находится скульптура моей дочери. Однаж­ды одна моя пациентка спросила меня – признавшись, что давно хотела задать этот вопрос, – нравится ли мне скульп­тура. Я сказала: “Поскольку она изображает мою дочь, то нравится”. Пациентка была потрясена моим ответом, пото­му что – сама того не сознавая – считала любовь и привя­занность лишь пустыми словами, в которые никогда не ве­рила.

Если эти пациенты защищают себя от действительного переживания отвержения, заранее предполагая, что их нельзя полюбить, то другие защищаются от разочарования путем сверхкомпенсации. Они извращают факты, представ­ляя действительное отвержение как выражение признания. Недавно я столкнулась с этим у трех моих пациентов. Один пациент без особого энтузиазма пытался устроиться в какое-то учреждение, но ему там сказали, что эта работа не для него – типичный американский вежливый отказ. Он же истолковал это как то, что он слишком хорош для этой работы. У другой пациентки были фантазии, что после се­ансов я подхожу к окну, чтобы проводить ее взглядом. Потом она призналась в сильном страхе оказаться мною отверженной. Третий пациент был одним из тех немногих людей, к которым я не испытывала уважения. И хотя ему снились сны, в которых отчетливо проявлялось его убеж­дение в том, что я его осуждаю, в сознании ему удалось убедить себя, что он мне очень нравится.

Если мы понимаем, как велика эта невротическая по­требность в любви, сколько жертв нужно невротику от дру­гих и как далеко он готов зайти в своем иррациональном поведении, чтобы другие его любили и ценили, были с ним доброжелательны, давали советы и оказывали помощь, то мы должны спросить себя, почему ему так трудно всего этого добиться.

Ему никогда не удается достичь той степени любви, в которой нуждается. Одной причиной является ненасытность его потребности в любви, для которой – за редким исклю­чением – все будет мало. Если мы пойдем глубже, то обна­ружим и другую причину, скрытую в первой. Это неспособ­ность невротической личности любить.

Дать определение любви очень трудно. Здесь мы можем ограничиться достаточно общим и ненаучным определением как способности спонтанно отдавать себя другим людям, делу или идее, вместо того чтобы брать все себе эгоцентрическим образом. В целом невротик к этому не способен из-за трево­ги и скрытой и явной враждебности, которая возникает у него в ранней жизни вследствие плохого обращения с ним самим. В процессе развития эта враждебность значительно возрастает. Однако из страха перед ней он снова и снова ее вытесняет. В результате, либо из-за страха, либо из-за враж­дебности, он становится неспособным отказаться от себя, под­чиниться. По этой же причине он не способен встать на ме­сто другого. Он мало считается с тем, сколько любви, време­ни и помощи может или хочет дать ему другой человек. Поэтому он болезненно воспринимает как отвержение жела­ние другого человека побыть одному или его интерес к дру­гим целям или к другим людям.

Невротик, как правило, не отдает себе отчета в своей не­способности любить. Он не знает, что не умеет любить. Од­нако степень осознания этого может быть разной. Некоторые невротики открыто говорят: “Нет, я не умею любить”. Од­нако гораздо чаще невротик живет иллюзией, что он вели­чайший из влюбленных и обладает огромной способностью к самоотдаче. Он будет уверять нас: “Мне весьма легко де­лать все для других, я не умею делать этого лишь для себя”. Но он поступает так не из-за материнского, как он считает, заботливого отношения к другим, а по иным причинам. Это может быть связано с его жаждой власти или страхом, что другие его не примут, если он не будет им полезен. Более того, у него может быть глубоко укоренившийся запрет на то, чтобы сознательно желать что-либо для себя и быть сча­стливым. Эти табу в сочетании с тем, что по вышеуказанным причинам невротик может порой сделать что-то и для дру­гих людей, усиливают его иллюзию, что он умеет любить и действительно глубоко любит. Он держится за этот самооб­ман, поскольку тот выполняет важную функцию оправдания его собственных претензий на любовь. Было бы невозможно требовать так много любви от других, если бы он осознавал, что, по сути, они ему безразличны.

Эти рассуждения помогают понять нам иллюзию “боль­шой любви” – проблему, на которой сегодня я останавли­ваться не буду.

Мы начали обсуждать, почему невротику трудно добить­ся привязанности, помощи, любви и т.д., которых он так сильно жаждет. До сих пор мы обнаружили две причины: его ненасытность и его неспособность к любви. Третьей причиной является чрезмерный страх отвержения. Этот страх может быть так велик, что не позволяет обратиться к другим людям с вопросом или даже оказать им любез­ность, потому что невротик живет в постоянном страхе того, что другой человек может его отвергнуть. Он даже боится делать подарки – опять-таки из страха отвержения.

Как мы видели, реальное или мнимое отвержение вызывает у невротической личности этого типа сильнейшую враждеб­ность. Страх отвержения и враждебная реакция на отвержение заставляют его все больше и больше замыкаться в себе. В менее тяжелых случаях благодаря участию и дружелюбию он на какое-то время может почувствовать себя лучше. Более тяжелые невротики вообще не способны принять человечес­кого тепла. Их можно сравнить с умирающим от голода че­ловеком со связанными за спиной руками. Они убеждены, что их нельзя полюбить, и это убеждение непоколебимо. Приве­ду пример: один из моих пациентов хотел припарковаться перед отелем; к нему направился швейцар, чтобы помочь. Но когда мой пациент увидел приближающегося швейцара, то в страхе подумал: “Боже мой, должно быть, я припарковался в неположенном месте! ” Если же какая-нибудь девушка про­являла дружелюбие, он истолковывал ее дружелюбие как сарказм. Все вы знаете, что, если такому пациенту сделать искренний комплимент, например по поводу его ума, он бу­дет убежден, что вы так поступаете из терапевтических сооб­ражений, и поэтому не поверит в искренность ваших слов. Это недоверие может быть в большей или меньшей степени созна­тельным.

Дружелюбие может вызвать сильную тревогу в случаях, близких к шизофрении. Мой друг, имеющий большой опыт работы с шизофрениками, рассказал мне о пациенте, кото­рый иногда просил его о внеочередном сеансе. Мой друг делал недовольное лицо, рылся в записной книжке и вор­чал: “Ладно, так и быть, приходите...” Он поступал так каждый раз, потому что знал, какую тревогу может вызвать дружелюбие у таких людей. Подобные реакции часто воз­никают и при неврозах. Пожалуйста, не надо путать любовь с сексуальностью. Одна пациентка как-то сказала мне: “Я совсем не боюсь секса, я ужасно боюсь любви”. И в самом Деле, она едва могла выговорить слово “любовь” и делала все, что было в ее силах, чтобы держать внутреннюю дис­танцию от людей. Она легко вступала в сексуальные отно­шения и даже достигала полноценного оргазма. Эмоцио­нально, однако, она оставалась дистанцированной от муж­чин и говорила о них с такой отстраненностью, с которой обычно обсуждают автомобили.

Этот страх перед любовью в какой бы то ни было форме заслуживает более подробного обсуждения. По сути, такие люди защищаются от своего чрезмерного страха перед жиз­нью, своей базальной тревоги, запираясь на все замки, и сохраняют чувство своей защищенности тем, что замыка­ются в себе.

Отчасти их проблема состоит в страхе перед зависимос­тью. Поскольку эти люди действительно зависят от любви других, которая нужна им как кислород для дыхания, опас­ность оказаться в мучительной зависимости и в самом деле очень велика. Их страх перед любой формой зависимости тем более велик, потому что они убеждены во враждебнос­ти к ним других людей.

Мы часто можем наблюдать, как один и тот же человек целиком и полностью зависим в один период своей жизни и отчаянно борется со всем, что имеет хоть какое-то сходство с зависимостью, – в другой. Одна молоденькая девушка до начала анализа несколько раз завязывала любовные отноше­ния более или менее сексуального характера, и все они за­кончились полным разочарованием. Всякий раз она была глубоко несчастна, погружалась в свои страдания и ей каза­лось, что может жить только для этого человека, словно без него вся жизнь не имела смысла. На самом же деле она со­вершенно не была привязана к этим мужчинам и ни к кому из них настоящего чувства не испытывала. После несколь­ких таких переживаний ее установка изменилась на проти­воположную, на сверхтревожный отказ от любой возможной зависимости. Чтобы избежать опасности, исходящей из этого источника, она полностью отключила свои чувства. Все, чего она теперь хотела, – это получить власть над мужчинами. Иметь чувства или показывать их стало для нее слабостью и поэтому подлежало осуждению. Этот страх проявился в сле­дующем: она начала проходить со мной анализ в Чикаго, затем я переехала в Нью-Йорк. У нее не было причин, что­бы не отправиться со мной, поскольку она вполне могла работать и в Нью-Йорке. Однако сам факт, что ей пришлось отправиться туда из-за меня, настолько не давал ей покоя, что она три месяца донимала меня, жалуясь, какое ужасное место Нью-Йорк. Мотив был такой: никогда ничего не делать для другого, потому что уже одно это означает зависимость и, стало быть, опасно.

Таковы наиболее важные причины, по которым невроти­ку так трудно найти удовлетворение. Тем не менее я бы хотела вкратце указать те пути, которыми он может его достичь. Я имею в виду факторы, с которыми все вы хоро­шо знакомы. Основные средства, которыми невротик пыта­ется достичь удовлетворения, следующие: привлечение вни­мание к своей любви, апелляция к жалости и угрозы.

Смысл первого можно выразить так: “Я так сильно тебя люблю, поэтому ты должен любить меня тоже”. Это может принимать разные формы, но основная позиция одна и та же. Это очень распространенная установка в любовных от­ношениях.

Вы также знакомы и с апелляцией к жалости. Это пред­полагает полное неверие в любовь и убежденность в изна­чальной враждебности других людей. При определенных обстоятельствах невротик ощущает, что он может чего-то добиться, только подчеркивая свою беспомощность, сла­бость и невезение.

Последний путь представляет собой угрозы. Его прекрас­но выражает берлинская поговорка: “Люби меня, или я тебя убью”. Мы наблюдаем эту установку достаточно часто, как в анализе, так и в повседневной жизни. Это могут быть от­крытые угрозы причинить вред другому или себе, покончить с собой, подорвать репутацию и т.п. Они могут, однако, быть и замаскированными – выражаясь, например, в форме бо­лезни, – когда-то или иное желание любви не удовлетворе­но. Существует бесчисленное множество способов, которыми могут выражаться бессознательные угрозы. Мы наблюдаем их в самых разных взаимоотношениях: в любовных связях, браках, а также в отношениях между врачом и пациентом.

Как можно понять эту невротическую потребность в любви с ее чрезмерной интенсивностью, навязчивостью и ненасытностью? Существует несколько возможных истол­кований. Можно было бы счесть это не более чем инфан­тильной чертой, но я так не думаю. По сравнению с взрос­лыми дети действительно больше нуждаются в поддержке, помощи, защите и тепле – Ференци написал несколько хороших статей по этому поводу. Это так, потому что дети более беспомощны, чем взрослые. Но здоровый ребенок, растущий в семье, где с ним хорошо обращаются и где он чувствует себя желанным, где по-настоящему теплая атмос­фера, – такой ребенок не будет ненасытным в своей потреб­ности в любви. Если он упадет, то может подойти к матери за утешением. Но ребенок, вцепившийся в мамин пере­дник, – уже невротик.

Можно было бы также подумать, что невротическая по­требность в любви является выражением “фиксации на ма­тери”. Это, похоже, подтверждается сновидениями, в кото­рых прямо или символически проявляется желание припасть к материнской груди или вернуться в лоно матери. В биогра­фии этих людей действительно обнаруживается, что они или не получили достаточно любви и тепла от матери, или что уже в детстве их привязанность к матери приняла чуть ли не форму навязчивости. Похоже, что в первом случае невро­тическая потребность в любви является выражением стойко­го стремления к материнской любви, которую не удалось получить в раннем возрасте. Это, однако, не объясняет, по­чему такие дети столь упорно держатся за требование люб­ви, вместо того чтобы поискать другие возможные реше­ния – например, полностью удалиться от людей. Во втором случае можно подумать, что это непосредственное повторе­ние цеплянья за мать. Такое истолкование, однако, просто отбрасывает проблему на более раннюю стадию, не проясняя ее. По-прежнему остается без объяснения то, почему этим детям прежде всего было так необходимо цепляться за сво­их матерей. В обоих случаях вопрос остается без ответа. Какие же динамические факторы сохраняют в дальнейшей жизни установку, приобретенную в детстве, или не позволя­ют отойти от этой инфантильной установки?

Во многих случаях очевидным истолкованием кажется то, что невротическая потребность в любви есть проявление необычайно выраженных нарциссических черт. Как я ука­зывала ранее, такие люди действительно неспособны любить других. Это настоящие эгоцентрики. Я полагаю, однако, что слово “нарциссический” следует употреблять весьма осто­рожно. Между себялюбием и эгоцентризмом, основанном на тревоге, имеются существенные различия. Невротики, ко­торых я имею в виду, могут как угодно относиться к себе, но только не хорошо. Как правило, они относятся к себе как к злейшему врагу и открыто презирают себя. Как я покажу в дальнейшем, им нужно быть любимыми, чтобы почув­ствовать себя в безопасности и повысить свою поврежден­ную самооценку.

Еще одним возможным объяснением является страх ут­раты любви, который Фрейд рассматривал в качестве спе­цифической особенности женской психики. Действительно, в этих случаях страх потерять любовь очень велик. Одна­ко я задаю вопрос: не нуждается в объяснении само это явление? Я думаю, что его можно понять, если мы узнаем, какое значение придает человек тому, что его любят.

Наконец, мы должны спросить, не является ли чрезмер­ная потребность в любви на самом деле либидинозным фе­номеном? Фрейд, несомненно, ответил бы утвердительно, потому что, согласно его представлениям, любовь в своей основе есть сексуальное желание, сдержанное в отношении цели. Хотя мне кажется, что эта концепция, мягко говоря, не доказана. Этнологические исследования указывают на то, что связь между нежностью и сексуальностью представляет собой сравнительно позднее культурное приобретение. Если рассматривать невротическую потребность в любви как из­начально сексуальное явление, то было бы трудно понять, по­чему оно встречается также у тех невротиков, которые жи­вут удовлетворительной половой жизнью. Более того, эта концепция неизбежно привела бы нас к тому, чтобы рассмат­ривать в качестве сексуальных феноменов не только стрем­ление к дружеской привязанности, но и желание получать советы, стремление к защите и признанию.

Если акцент делается на ненасытности невротической потребности в любви, то весь феномен являлся бы – в тер­минах теории либидо – выражением “орально-эротической фиксации” или “регрессии”. Эта концепция означает готов­ность свести весь комплекс психологических явлений к физиологическим факторам. Я считаю, что такое предполо­жение не только несостоятельно, но и делает понимание психологических явлений еще более сложным.

Не говоря уже о надежности таких объяснений, все они страдают от того, что фокусируются лишь на частном ас­пекте явления, – то есть либо на стремлении к любви, либо на ненасытности, зависимости и эгоцентризме. Из-за этого становится трудно увидеть явление в целом. Мои на­блюдения в аналитической ситуации свидетельствуют, что все эти многочисленные факторы представляют собой лишь разные проявления и выражения одного феномена. Мне кажется, что мы можем понять явление в целом, если рас­сматривать его как один из способов защиты от тревоги. Действительно, эти люди страдают от чрезмерной базальной тревоги, и вся их жизнь показывает, что бесконечный поиск ими любви является еще одной попыткой успокоить эту тревогу.

Наблюдения, проведенные в аналитической ситуации, отчетливо показывают, что потребность в любви возраста­ет, когда на пациента давит какая-то особая тревога, и что она исчезает, когда эту связь он осознает. Поскольку ана­лиз неизбежно пробуждает тревогу, становится понятным, почему пациент снова и снова пытается вцепиться в анали­тика. Мы можем наблюдать, например, как пациент, нахо­дясь под гнетом вытесненной ненависти к аналитику и ис­полненный из-за этого тревогой, начинает в такой ситуации искать его любви или дружбы. Я полагаю, что значитель­ная часть того, что называют “позитивным переносом” и интерпретируют как воспроизведение изначальной привя­занности к отцу или к матери, на самом деле является же­ланием найти успокоение и защиту от тревоги. Девиз таков: “Если ты меня любишь, то не обидишь”. Как неразборчи­вость при выборе объекта любви, так и навязчивость и не­насытность желания становятся понятны, если рассматри­вать их как выражение потребности в успокоении. Я пола­гаю, что значительной части зависимости, в которую так легко попадает пациент при анализе, можно избежать, если выявить эти связи и раскрыть их во всех деталях. По моему опыту, добраться до сути реальных проблем тревоги можно гораздо быстрее, если проанализировать потребность пациента в любви как попытку оградить себя от тревоги.

Очень часто невротическая потребность в любви проявля­ется в форме сексуальных заигрываний с аналитиком. Па­циент выражает своим поведением или посредством снови­дений, что влюблен в аналитика и стремится к того или иного рода сексуальным контактам. В некоторых случаях потреб­ность в любви проявляется в основном или даже исключи­тельно в сексуальной сфере. Чтобы понять это явление, не­обходимо помнить, что сексуальные желания не обязатель­но выражают действительные сексуальные потребности и что сексуальность может также представлять собой форму кон­тактов с другим человеком. Мой опыт показывает, что невро­тическая потребность в любви тем с большей готовностью принимает сексуальные формы, чем более нарушены эмоци­ональные отношения с другими людьми. Когда сексуальные фантазии, сновидения и т.п. проявляются на ранних этапах анализа, я воспринимаю их как сигнал того, что данный человек полон тревоги и что его отношения с другими людь­ми в своей основе неудовлетворительны. В таких случаях сексуальность является одним из немногих, быть может, даже единственным мостиком к другим людям. Сексуальные желания по отношению к аналитику, истолкованные как основанная на тревоге потребность в контакте, быстро исче­зают; это открывает путь к проработке тревог, которые нужно было успокоить.

Связи такого рода в ряде случаев помогают нам понять возрастание сексуальных потребностей. Сформулируем про­блему вкратце: вполне понятно, что люди, у которых невро­тическая потребность в любви выражается языком сексуаль­ности, склонны вступать в одну связь за другой, как будто под принуждением. Это происходит потому, что их отноше­ния с другими людьми слишком нарушены, чтобы их можно было перевести в другую плоскость. Вполне понятно также, что эти люди тяжело переносят половое воздержание. Все, что я до сих пор говорила о людях с гетеросексуальными наклонностями, относится и к людям с гомосексуальными и бисексуальными тенденциями. Большая часть того, что проявляется в виде тенденций или интерпретируется подоб­ным образом, на самом деле является выражением невро­тической потребности в любви.

И наконец, связь между тревожностью и чрезмерной потребностью в любви помогает нам лучше понять феномен эдипова комплекса. Фактически все проявления невротичес­кой потребности в любви можно обнаружить в том, что было описано Фрейдом в качестве эдипова комплекса: чрезмер­ная привязанность к одному из родителей, ненасытность потребности в любви, ревность, чувствительность к отвержению и сильнейшая ненависть в ответ на отвержение. Как вы знаете, Фрейд понимает эдипов комплекс как феномен, детерминированный, по сути, филогенетически. Однако наш опыт работы со взрослыми пациентами заставляет нас поразиться, насколько эти детские реакции, столь хорошо исследованные Фрейдом, вызываются тревогой, точно так же, как это мы наблюдаем в последующей жизни. Этноло­гические исследования ставят под сомнение то, что эдипов комплекс является биологически детерминированным фе­номеном, – факт, на который уже указывали Бём и другие. В историях детства невротиков, которые особенно сильно были привязаны к отцу или матери, всегда обнаруживает­ся множество таких факторов, способных вызывать у детей тревогу. По всей видимости, в этих случаях взаимодейству­ют следующие факторы: запугивание при одновременном снижении самооценки, которые приводят к возникновению враждебности. Я не могу здесь подробно останавливаться на причинах того, почему вытесненная враждебность с легко­стью вызывает тревогу. В самых общих словах можно ска­зать, что у ребенка тревога возникает потому, что он чув­ствует, что выражение им враждебных импульсов угрожа­ло бы безопасности его существования.

Этим последним замечанием я вовсе не намерена отри­цать существование и важность эдипова комплекса. Я толь­ко хочу задать вопрос, является ли этот феномен универ­сальным и в какой мере он обусловлен влиянием невротичных родителей.

И наконец, я хочу вкратце пояснить, что я понимаю под чрезмерной базальной тревогой. В смысле “страха Твор­ца” – это общечеловеческое явление. У невротика эта тре­вога является чрезмерной. Кратко ее можно описать как чувство беспомощности во враждебном и подавляющем мире. По большей части человек не осознает эту тревогу как таковую. Он сознает только ряд тревог самого разного со­держания: страх перед грозой, страх улиц, страх покрас­неть, страх заразиться, страх экзаменов, страх перед желез­ной дорогой и т.п. Разумеется, в каждом конкретном слу­чае строго детерминировано, почему у человека именно этот страх а не другой. Но если мы посмотрим глубже, то уви­дим, что все эти страхи проистекают из чрезмерной базаль­ной тревоги.

Существуют различные способы защитить себя от такой базальной тревоги. В нашей культуре наиболее распрост­ранены следующие. Во-первых, невротическая потребность в любви, девиз которой: “Если ты меня любишь, то не обидишь”. Во-вторых, подчинение: “Если я уступаю, все­гда делаю то, чего ждут другие, никогда ничего не прошу, никогда не сопротивляюсь, то никто меня не.обидит”. Третий способ был описан Адлером и в особенности Кюнкелем. Речь идет о навязчивом стремлении к власти, ус­пеху и обладанию под девизом: “Если я более сильный, бо­лее успешный, то меня не обидишь”. Четвертый способ представляет собой эмоциональный уход от людей, чтобы быть в безопасности и независимым. Одним из важнейших последствий такой стратегии является попытка настолько подавить чувства, чтобы стать неуязвимым. Еще одним способом является навязчивая страсть к накопительству, которая в таком случае относится не столько к стремле­нию к власти, сколько к стремлению к независимости от Других.

Очень часто мы обнаруживаем, что невротик избирает не один из этих способов, а пытается достичь цели и унять свою тревогу разными, зачастую совершенно противополож­ными способами. Это приводит его к неразрешимым конф­ликтам. В нашей культуре наиболее важный невротический конфликт – это конфликт между навязчивым, бездумным стремлением всегда быть первым и потребностью быть всеми любимым.