Запутанная сеть, которую мы плетем

Стоит попытаться лучше увидеть и понять взаимоотношения се­мьи и ее социальной среды (будь то среда друзей, соседей, произ­водственные отношения). Такому пониманию мешает великая ложь о том, что " у нас одинаковый взгляд на мир". За этой ложью стоит тот факт, что семья вынуждена подчиняться культуре и законам, не гово­ря уже о страхе наказания и об искушении поднять восстание. Еще глубже лежит влияние семейного гипноза, давление общественного сознания, школы, работы, структуры языка, которому нас научили без нашего согласия, с его двумя уровнями вербального сообщения и невербального подкрепления. Там находится и тенденция отвергать или обеднять наше межличностное взаимодействие – когда мы даем и принимаем. В отношения семьи и окружающего ее обще­ства вплетаются муки труда и террор требований общества, подчи­няющего себе людей с помощью страха, что иначе они останутся в изоляции.

Люди пытаются справиться с этой путаницей с помощью псевдо­адаптации к таким реальностям, как " мы" и " они" – приятная улыб­ка конформизма; заключение контрактов, которые потом тайно нарушаются или изменяются; одурманенность культом псевдогероев (спортсменов, гуру и спасителей); соблазн системы поощрений – де­нежных, политических, профессиональных.

Хельмут Кайзер, о котором писал Леон Файермен в книге " Эффек­тивная психотерапия" искал самый универсальный симптом у людей и пришел к заключению, которое мне кажется верным. Таким самым универсальным симптомом является бред слияния: если тебе удастся соединиться с твоей мамой, с Богом, с женой, которая будет постоян­ным источником твоей силы, иными словами, если ты откажешься от индивидуации ради уверенности, что ты принадлежишь к большей системе, тогда ты спасешься от ощущения изолированности, одиноче­ства, тревоги.

Не менее важно попытаться открыть универсальный секрет всех се­мей. Что спрятано в недрах всякой семьи, словно страшная тайна, словно скелет в шкафу? Лучше всего я бы ответил на этот вопрос, вос­пользовавшись неопубликованными заметками Милтона Г. Миллера, бесконечно повторявшего вопрос: “Кто такие эти они? ” Какие-то они так делают, какие-то они так не делают, эти они против нас, а те они за нас. Они предполагают существование некоей таинственной группы, пары, культуры, страны, семьи, соседей, но никогда не ясно, кто же имеется в виду, кто же конкретно эти таинственные, влиятельные, не дающие нам покоя другие. Может быть, они – это родственники моей жены, моего мужа? Для нее они – действительно семья ее мужа. Для него они – это семья жены. Принадлежат ли к они семья его матери, семья его отца, семья ее матери, семья ее отца, его коллеги по работе? Такое зловещее присутствие ощущает на себе каждая семья, никогда не пытаясь уяснить, что же это за призраки, а если и выясняет что-то, то сталкивается с новыми сложностями, в которых невозможно ра­зобраться.

Если я направлюсь туда-то, поддержат ли они меня? Если я не сде­лаю того-то, они отвернутся от меня? Бесконечный процесс размыш­лений о том, что они подумают, неотделим от бесконечного разреше­ния вопроса о том, что надо и что не надо делать. Так надо делать; надо быть таким; надо сделать то или иное; не надо делать; не надо быть; надо быть; они хотят, чтобы я был; они хотят, чтобы меня не было. Разнообразнейшие возможности возникают, как только всерьез задумаешься об этих они.

На любую семью и ее жизнь очень сильно влияет система убежде­ний окружающей семью культуры. Все мы пленники культуры, а она меняется от поколения к поколению и от десятилетия к десятилетию.

Так, в двадцатых, тридцатых, сороковых годах культура требовала от человека исчезновения его личности в браке. Они превращались в симбиотический союз мы. Это имело религиозные корни, будучи выраже­нием характера странников-колонистов, убежавших из-под политичес­кого гнета старого мира. В оформившемся виде мы можем обнаружить этот симбиоз на картинке, где нарисованы два фермера, муж и жена, и между ними вилы – такой стиль называют " американской готи­кой". Графическое изображение злобы, горечи и репрессии, окраши­вающих подобное рабство.

Затем, после экономической депрессии в американской культуре произошел полный переворот ценностей, экономическая депрессия требовала для выживания страны национального единства – после обособленности, предшествовавшей второй мировой войне, после воз­никновения единства в стремлении обороняться во время войны, пос­ле дней славы и могущества в масштабе мира в результате побед в Ев­ропе и в Японии. В шестидесятых годах возникло " поколение Я". Вос­стающее против идей о мировом господстве, потерпевших поражение во Вьетнаме, с его параноидальными мыслями о возможности миро­вой войны с Россией, – это поколение на самом деле было скорее не " поколением Я", а " поколением анти-Мы". Оно метафорически выра­жало бредовую идею психоанализа, что при достаточном уровне само­понимания и самовыражения зрелость, счастье и полноценная жизнь приходят сами собой.

" Поколение анти-Мы" породило социальную игру в сексуальную революцию, все эти путешествия и встречи половых органов. Обычно рядом были не люди, а только потенциальная возможность, что ког­да-нибудь игра в секс превратится в целостные отношения целостных личностей. Сравнительно недавно биологическая тяга к репродукции стала весомой опять, так что палаты родильных домов, пустовавшие в начале семидесятых, опять наполнились женщинами. К 1977 году се­мья опять получила признание культуры. Хотя в качестве пережитка шестидесятых еще оставалось культурное требование к каждому чело­веку развивать свою личность, требование, отрицающее ценность се­мьи. Сегодня проявлением индивидуации с ее стремлением обособить­ся является культ здоровья, спорта, выполнение рекомендаций меди­ков. Технический поиск средств для продления до бесконечности сро­ка жизни требует от культуры, чтобы она отыскала источники поддержки, мудрости и силы, которые обычно находят в семье, но пос­ле буйства шестидесятых годов разучились это делать.