История о Марике

— А-а-а, что с моим сердцем? — и худая девушка, очень бледная, падает в сторону стены, разбиваясь об асфальт: голова, слава богу, её никак до стены бы не долетела, а вот кисть точно указала в сторону бетона безымянным...

Мимо проходят люди, но им и дела нет до маленькой бедняжки — из руки её сочится шприц: пустой. И ладно бы кто-то успел остановить её до этого поступка, однако таковых здесь не было, а теперь вряд ли кто-то смог бы подавить в ней жажду...

— Тело зудит... — говорит девушка, скидывая с себя остатки одежды; сама она падает на пол и замирает, превращаясь в эмбриона.

«5-ть дней назад я думала, что сдохну. Представьте... Я валялась под дождём на улице... Никто не подошёл. Все подумали, наверное, что я бомжиха. Хм... Но далеко я не ушла; я — шлюха».

Конечно, некоторые могут считать, что шлюхи должны быть счастливы: они получают деньги за секс в отличие от многих женщин, однако тут не всё так просто. Марику подсадил парень, а потом она сама стала подсаживать; в обмен лишь требовала дозу себе... «Скромница».

Папа никогда не разрешал мне быть собой. Мамы не было: она была, конечно, но разве я её замечала дома? А когда она всё же мелькала где-то рядом, получалось, что она уже не замечала, что дома я. Став подростком я сполна ей заплатила...

Лёгкие странно хрипят. Иногда там что-то булькает, но выясняется скоро, что это лишь пустой желудок. Бульканье, обычно, не смущает моих ёбарей... Этих козлов ничего не смущает.

Порванные колготы, да длинные носочки; такие милые и забавные жирафики на них; всегда думала, что жирафа бог долго держал за голову прежде, чем отпустить на землю. И я была так долго в небе, что оказавшись глубоко в остатках стада, обезумела и стала воевать с цензурой: теперь я полностью обнажена, открыта.

Когда клиенты требуют анал, я хохочу и, бывает, могу наградить их каплями мочи, называя это струйным оргазмом: эти придурки даже не распознают цвет и запах, а я заливаю им рот сполна этой дрянью. Но бабушка моя так бы не сказала: она лечилась подобного рода терапиями... Так что и им полезно.

Пыталась стать хорошей девочкой: написала себе кучу правил, но спустя пару часов валялась с воткнутым шприцем... Похоже, я — бунтарь.

Однажды я простудилась, а мой сутенёр выломал дверь в мою комнату, поднял меня и отправил к клиенту. Я не имела прав сопротивляться, но смогла сбежать. Через неделю меня нашли на том же месте... Теперь мои бока болят, а ноги в синяках; славно, что сутенёр — сраный педик, иначе он трахнул бы меня, а это страшное наказание. У него такая рожа...

Питалась, помнится, всю прошлую неделю отходами; мусорки такие богатые. За решёткой была несколько раз, но полицейские неразговорчивы: предлагала им выпустить меня за несколько минетов, — ждал важный клиент, который драл меня тщательней остальных, — но эти суки не согласились... В итоге я получила приличную затрещину от своего сутенёра.

Вспоминаю, как подкатывала к нему, а потом случайно увидела его трахающимся с каким-то черномазым!.. Блять, я реально охуела, но не мне выбирать ему суженых.

Ощущения от наркоты уже не те, но жажда ломает мою голову. Я, словно безумная, бегу до дилера, вымаливая очередной шприц, и мне уже плевать, кололись ли им ранее.

— Наконец-то я добралась до дома, — кричу я этажу и понимаю вдруг, что замок на моей двери сменили.

Вены окрасили руку в синий цвет: болит иногда мышца бицухи, что на левой руке; переучили меня, помнится, с левой на правую в детстве — теперь расхлёбывай. Но клиентам нравится, когда я дрочу им обеими.

Изо рта жуткая вонища, поэтому стараюсь меньше целоваться; а вы что думали, что могу влюбиться?..

Последний мой хахаль был отпизжен моим сутенёром; я знаю, как заставить этого пидораса громко пищать, словно петуха, натянутого им же. Мои мысли становятся всё слаще, а душа улетает куда-то... «Где бы достать дозу...»

Приходится вечерком собирать кости, да топать на вечеринку: обычно они проходят на закрытых тусах, где бродит мало народу; здесь вам могут и засадить, и отсосать!.. «Анал» для этих ослов — не пустое слово; из него исходят свежие пары зрелищ и кончины, сброшенной одним из постояльцев; это если говорить, конечно, о моём анале, однако он всех тут ебёт.

Ему нравится смотреть: этот гад цепляет придурков по улицам, а потом достаёт их; записывает телефон, аську, всю другую хуйню, а дальше эта гнида снимет опечатки с вашей души, и вы будете ему служить (за отдельную плату).

Проснувшись у двери своей бывшей квартиры, я скрылась в трущобах у друга; эта лесби-штучка столько раз меня доставала, но так ничего не получила — я шлюха, но дорогая шлюха всё-таки... «Блять, только не видели бы они моей руки... Как же больно...»

В голове начинает гудеть, и я блюю на пол; «чёрт, куда уж с этими манерами»...

Друг Марики непростой человек; она может уничтожить тебя одним взглядом, но в первую встречу с Марикой взгляд этой суки был менее едким. Сейчас кажется будто она гниёт изнутри, а башка её разваливается на части; «так ей, этой суке!» — меньше бы меня доставала. Когда она отошла, — передоз, — стало всё немного сложней. Хату отдали каким-то жополизам, которые в этот вечер потратили на меня несколько тысяч.

Мой отец долго не брал трубку, но после полугодового молчания, мы, наконец, смогли встретиться.

— Пап, мне нужны деньги... — жалобно я пыталась заглянуть в его душу, но видела там лишь похоть и стыд: этот извращенец постоянно дёргал меня за задницу, пока мама работала; жаль, что он не трахнул меня, так бы я содрала с него больше монет!

Мать давно свихнулась и живёт с бабушкой, которая начхала на мою жизнь; и чихала я на них тогда, однако письма я им порой пишу. В их реальности я — будущий психолог; сама же я давно уже не учусь, а лишь исследую свою среду обитания.

Иногда мне снятся тихие шаги отца, который желает спеть мне колыбельную; я просыпаюсь с пониманием того, что он никогда такого не делал... Да и мама перестала вскоре отвечать на мои письма; похоже, я и правда никчёмная фанера с эмоциями.

— И что из этого правда? — спросил я.

— Я слышала, что ты тоже писатель. Поэтому я набросала это за пару дней. Неизвестно ещё, где у тебя скрывается правда... Я читала твою «Джейн». Ты хочешь встретить идеальную девушку?

— Каждый хочет встретить идеальную девушку.

— Может быть, это я?

— Думаешь, тебя кто-то полюбит после того, что прочитает?

— Могу задать тебе тот же вопрос...

— Я ещё не написал ничего такого, за что бы меня хотели покарать!

— У тебя будет такой шанс.

Вода капала из-под крана каждую долбанную секунду, когда мы сидели напротив трупа этой прошмандовки, этой суки, этой... вичовки. Она пришла утром злая и наорала на меня, потом мы поспорили с ней вновь — сыграли в карту. Теперь эта сука мне проиграла и её драла собака! Реально! Её драл кабель прямо в пизду и в жопу! Такой был спор... Позже я рассказал об этом Марике и она дико ржала с наших проделок. Я рассказал ей всё и она плакала вместе со мной. Мы много болтали с ней и многое обсудили. Через семь часов должны прийти дети. Мы лежали с Марикой в постели, а на полу валялся труп этой суки. Она убила себя. Просто выстрелила в голову! Тот револьвер. Сука. Это всё из-за ревности. Блядина узнала о нас с Марикой и просто осмеяла меня... Она сказала, что такого быть не может. Что не может быть любви между 13-летней сучкой и мной. Я был такого же мнения, но вскоре появилась Марика и начала ей заяснять свою правду! Та не выдержала и достала пистолет из стола. Она просто открыла шкаф и выкинула на пол пиджак своего мужика. Где-то вглубине торчал мушкет. Она достала его и начала угрожать нам. Я прикрыл Марику, но хули толку? Если бы она даванула, то пуля прошла бы насквозь... Мы оба оказались бы мертвы. Тогда я сказал, что ты бы, сука, себя лучше убила! Она так и поступила. Теперь мы лежим здесь и не знаем, что будет дальше. Каждый час отстраняет нас от реальности. Мы сами будто умираем... Смерть нелегко принять. Что было делать? Мы просто легли и начали наблюдать потолок. Паутина, столетняя свалка мёртвых насекомых на ней, куча блох, прыгающих по её котам. На улице было очень жарко, но трупом ещё не воняло. На выстрел даже никто не пришёл, никто даже не осмелился прийти или выйти из домов. Мы смотрели в окна. Никто не вышел. Никому это не интересно. Что было делать? Мы просто легли и наблюдали единую картину мира. Рядом, на полу лежит труп, а мы и не думаем вызывать полицию или скорую. Крови столько, что ею можно умыться. А мы чистые... Получается, что мы чистые с Марикой, и мы даже иногда смеёмся, мечтая о том, как уедем отсюда. Так почему же нам сейчас не смотаться? Мы ждём детей. В смысле, не Марика ждёт от меня дитяток. Ха, нет. Дети Сары. Вичовки. Я даже не знаю, как зовут одного из них. Девочку зовут Лиза. Что делать? С чего мы начнём разговор? «Привет, как дела? Мы спровоцировали смерть вашей мамы!» Сыну её уже почти 15 лет. Он порой видел Марику. Марика говорила, что он в неё влюблён. А она любит меня. Как это странно. Мне 24 года, а я работаю на мусорке. Марика любит меня. Так она мне сказала. Она любит меня больше жизни, хоть и жизнь её слегка короткая. Кстати, Залупу звать Грэгом. Грэг полюбил меня. Он приглашает нас послезавтра к себе. Он решил, что я буду жить там. Я это и сказал сегодня Саре, но она не выдержала. Она дрожа держала пистолет и целилась мне сначала в грудь, а потом по яйцам. «Там у тебя эти чёртовы мысли об этой суке? Выкинь её из головы!» «Но я её люблю!» Впервые произнёс я это, а Марика страстно посмотрела мне в глаза и вышла вперёд, закрыв мою грудь. Я не знал, что делать, поэтому крикнул: «Убей себя, сука, лучше, чем трогать нас!» Она так и сделала. Она уныло поглядела на наши чувства и отдала вверх глаза... Я сразу понял, что произойдёт. Я пожалел о своих словах, но лучше же так?.. Теперь я не знаю. Двое детей. Одного зовут... Как же, блин, его зовут? Брайн, говорит Марика; кажется, его зовут Брайн. Он не переживёт, говорит она. Но что делать? Мы просто лежим на постели, на которой трахались с Сарой. Мы лежим и нам нечего делать, кроме как смотреть в потолок, где паук пожирает очередную муху. Такова жизнь. Приходится кончать с этой жизнью постепенно. Не так... Не просто... Хлоп! И её нет. Она упала как мешок с дерьмом. Я вылизывал это дерьмо. И рассказывал об этом Марике. Она не ревновала! В ней вообще нет ревности! Она ещё не знает, что это такое!.. Брайн. Когда я впервые почувствовал ревность? Помню мать драл какой-то идиот в соседней комнате... Я слышал это и очень горько плакал. Что делать? Я рыдал. Мне это не нравилось. Она стонала как шлюха! Это сейчас мне так кажется... Тогда её стон просто убивал мой мозг. Настоящая мигрень. Ужасно.

Я почти не говорил с Сарой, но Марике я рассказал многое. За это время пока мы были вместе. Пять дней и эти семь часов. Я рассказал о том, что мечтаю быть певцом, хоть и пишу каждый день по нескольку страниц всякой отсебятины и бреда. Я рассказал ей, что мечтаю натянуть фортуну и стать одной из богатых суперзвёзд! «Только ли певичеством?» — замечает Марика. Конечно, нет! Я ещё пишу охуенную музыку. Только её никто не хочет слушать. Да и музыка не слишком охуенная. Очень личная, жестокая и уродливая. «Как твой нос!» Всё это про меня. Эти семь часов мы просто разговаривали обо мне. Да и не только. Марика рассказала о себе. О том, что было правдой. Оказывается Грэг растил её с трёх лет, а мать просто куда-то исчезла. Потом Марика наткнулась на какого-то подонка и влюбилась в него. Он просто её трахнул и выкинул на улицу. Позже она сказала, что это был Брайн. Этот придурок, который постоянно смотрел мультики. Этот сраный идиот. Я хотел задать ему трёпку, но она сказала, что пусть ревность исчезнет из моего мира, иначе нам нечего делать вместе. Я посчитал, что ревность должна исчезнуть из моего мира. Паук съел уже третью муху, а ещё четыре летало по комнате. Через пару часов мух было гораздо больше, поэтому мы открыли дверь. Их стало ещё больше. Мы смеялись. Нет, не над трупом. Он был очень страшный, но мы не решились сбегать. Дети должны были встретить свою мать так, как она решила их покинуть и в той обстановке, в какой всё это произошло. А что произошло? Небольшая размолвка. Просто она сильно зависела от секса со мной. Или что, она уже перешла другую стадию? Марика сказала, что она совсем не понимает о чём я говорю. «Просто свихнулась! Ты ушёл к малолетке, а она, такая сочная, осталась одна!» Ну сочная это точно не о ней. Мы с Марикой пониманием друг друга...

Лицо Марики напоминало мне ангела, а когда я читал рассказ... с её именем. Боже. Он произвёл на меня впечатление. Она совсем не такая. Боже, это ангел. Конечно, не очень удачно, когда я говорю об этом, лёжа недалеко от трупа, с простреленной башкой, но что делать? Мы просто решили подождать её детей. Они должны были приехать с бабушкой. Надеюсь, бабушка не слишком расстроится, что теперь ей придётся содержать двух отпрысков. Лиза и Брайн. Теперь они испытают жизнь в своём новом воплощении. Без матери. Во всяком случае, это лучше, чем когда твоя мать пытается тебя трахнуть, как это было со мной. Марика смеётся. Она не верит мне. Она не верит, что моя дядя просил накончать ему полную тарелку спермы и говорит, что я сочинил это из де Сада. А я даже не понимаю, о ком она говорит. Из недавнего, что я читал, это был «Декамерон» Боккаччо. Сто историй, а я даже не могу написать одной дрянной. Сто великих историй. А я даже не могу написать одной паршивой.

Первый час прошёл довольно-таки быстро. Мы просто плевались в потолок взглядом, а потом решили приподняться, чтобы обойти место... это место. Кажется, я видел на полу частички её мозга. «Зачем она это сделала?» сразу возвратилось в зону обдумывания и я вновь вспомнил, что приказал ей это сделать. Убедил её это сделать. А что я скажу детям? А что я скажу полиции? Чёрт. Такая незадача. Точнее задача не из лёгких. Из жизненных задач! А послезавтра нас пригласили на ужин. И я могу жить с Марикой. Господи... С этой божественной девушкой. А что теперь с Сарой? Она лишь в воспоминаниях... Теперь уже точно лишь в них... Я убил её. Чёрт. Это я сделал? Марика смеётся от моих мыслей. «Она просто чокнутая, пойми это! Нам даже ничего не сделают!» «А почему мы не вызываем полицию?» «Мы в шоке!» и она раздевается. Догола. Теперь она голая лежит в постели, где я драл Сару, когда ещё не знал её имя. «Надеюсь, ты не хочешь меня обоссать?» «Ну и мысли у тебя! Или фантазии? Если фантазии, я готова, сучонок!» и она наклоняается ко мне киской и уже готова. Я отлизываю у неё. А на полу лежит труп. Это глупо. Это очень глупо, но я ничего не могу с собой поделать, поэтому продолжаю и делаю. Я лижу её и беру за небольшую грудь, продолжая лизать. «Никто не зайдёт!» Иначе бы уже давно зашли! Это точно. Я продолжаю, а потом достаю член и пихаю ей в рот. Прямо перед трупом. В рот. Да. Ещё раз. И ещё раз. В рот. А потом в вагину. Кстати, с Марикой мы начали это делать. Я ей рассказал, что мать изнасиловала меня и после этого, я никого не принимал в вагину, но Марика смеялась. Давай, я буду твоей мамой. Мне это ничего не стоит. Она была моей мамой. Слава богу, тут не было моего дяди! «Нассы мне в рот, мой племяш!» Чёрт, даже сейчас просыпается эта чушь полученная с детства! Ужасно.

И мы просто трахаемся. Марика сказала, что ей плевать на мои мысли. Она сказала, что я могу называть её как угодно, лишь бы я делал своё дело. И вы не поверите, но «делал своё дело» это означает любовь во всём её ёбаном многообразии! Поэтому мы продолжали любить друг друга прямо на кровати Сары. Я даже несколько раз подумал о ней, о живой. А потом снова посмотрел в сторону и увидел её мертвой. Это было нелегко. Кончать было нелегко на постель. Поэтому Марика взяла в рот и выплюнула на труп.

— Какого чёрта?

— Прости, я же не специально! Она это заслужила!

— Чем, я хочу у тебя спросить?

— Да она психанутая сука!

Это было правдой.

Мы оделись. И снова начали пялиться в потолок.

Этот час мы снова провели в ласках и утехах, но потом много говорили о том, что будем делать после этого дня. Мы и не думали, что всё немного обернётся не так...

ЗДЕСЬ ПАХНЕТ ТРУПОМ И СЕКСОМ

ДА ОНИ ТУТ ТРАХАЛИСЬ

КАКОГО ХУЯ ВООБЩЕ

МАРИКА

БЛЯТЬ, МАМА

ЛИЗА: БРАЙН, НЕТ

Я рассказал Марике одну историю, о том, что у меня когда-то было три друга. Я решил этим друзьям, только этим друзьям говорить одну правду. Они почему-то все запротестовали, но я не отступился от своего и через некоторое время группа развалилась, однако держалась она лишь на мне. Я был винтиком, типа Кафки, который крутил эпоху и никак не мог совладать со своим талантом, а мой разум всё упрощал и просто унижал мои дарования. Я плакал в ванной, когда понял, что могу привнести в этот мир что-то ценное; а плакал потому, что считал себя недостойным этого. Теперь я понимал, что это жертва! Это реально жертва и к чёрту этих сраных друзей и моё время, и мои предпосылки к правде. Никто сейчас не открывается друг другу, никто не решается говорить важные вещи, а всё скрывает за смехом и идиотической гримасой спокойствия. Как жаль, что я до сих пор не такой умный, каким мог бы быть в свои... годы.

Трава. Она зелёная и в ней очень много кислорода. Нет. Кажется, в ней очень много воды. Но разве это важно? Важным является сейчас тот труп, который разлагается, а у нас не хватает смелости вызвать полицию. Не в том дело, что мы будем говорить, а в том, что мы не скажем. Было светло, а сейчас уже вечер... Скоро приедет бабушка, Лиза и Брайн. Брайн постоянно смотрит мультфильмы, и он трахнула однажды Марику. Он её изнасиловал в подъезде вместе с двумя друзьями. Она даже не смогла дать отпор, кроме слёз. Он просто трахнул её в анал, в вагину, в рот. Они её трахали. В подъезде. Думаете это весело? Им было весело. Они хотели потешаться над этим. Они хотели оставить это дикой тайной. Так и было, пока не узнал я. Я взял револьвер после того, как Марика рассказала мне... Я взял его и направил в зеркало, где сам стоял. Что мне теперь делать? Пристрелить этого идиота? «В моём мире, пожалуйста, без ревности!» Да, дорогая... Но я ещё не в твоём мире. Что мне делать? Этот сыч! Просто получил, что хотел, и выкинул нахер. Ей казалось, что она любила его. Она пошла с ним на встречу. Пошла беззаботно и разукрашено. А ушла плаксивой и с потёкшей тушью. «Что мы будем делать?» «Забудь!» Пистолет в моих отпечатках. Что теперь делать с этим? Скажи, что запаниковал и случайно его взял. Так могло быть. Тем более, она выстрелила себе в рот. Я не мог убить её таким образом... Или мог? Я запаниковал. Нам стоит уйти. Да нет же! Зачем? Это игра. Она убила себя. Я это видела. НИКТО ЭТОГО НЕ ВИДЕЛ! МЫ ТРАХАЛИСЬ ЗДЕСЬ. ВСЁ ВОНЯЕТ СЕКСОМ И БЕЗУМИЕМ! Этот зверь почует. Я же не знал. Так бы я ушёл. Да, я просто бы сбежал. Взял бы с собой Марику за руку и убежал бы с ней куда глаза глядят. Да мы просто бы ушли пешком. Нам бы и слова не сказали. Прошло столько времени, а никто не пришёл.

— Давай сбежим! — я одёрнул Марику; она улыбнулась моей трусости.

— Ты мелишь чепуху! Они скоро придут! Остался час!

— Я не понимаю, что мне говорить!

— Что придёт на ум: привет, здрасьте, она убила себя.

— Я ношу этот пистолет уже около часа!

— Так брось его. Конечно, ты с ним выглядишь весьма впечатляюще и сексуально, но нахрен он тебе нужен в руке сейчас?

— Я не знаю. Просто, когда я в последний раз положил его, я снова почему-то его поднял!

— У тебя нервишки пошаливают! Успокойся. Иди ко мне на кровать...

— Да какого чёрта, Марика? Ты не так пытаешься меня успокоить?!!!

— Ну а что мне делать, котёночек? Скоро мы останемся вдвоём! Только ты и я. Нас допросят и отпустят!

— Почему мы сразу не вызвали полицию?

— Мы были в шоке.

— Марика? Ты? — закричал Брайн, увидел в руках у меня пистолет. — Мама!.. Господи... Отдай мне револьвер! (я отдаю) А теперь получай, сучара!

Он стреляет в меня. Ещё раз. Потом видит бегущую на него Марику и стреляет в неё. Ещё раз.

А ведь всё могло бы быть не так...

«Почему ты выбрала меня?»

«Ну... ты второй, кто изнасиловал меня... Но ты сделал это мило и плавно!»

«Так это любовь с первого изнасилования?»

«Получается, что так...»

За шестнадцать дней умерший написал вот этот рассказ:

ЧИСТЫЙ ЛИСТ

ВСТУПЛЕНИЕ

Рано или поздно приходится с чего-то начинать. Поэтому и я начну с чего-то. Эта история произошла давно. С тех пор мои усы уж отросли, а борода облагородила лицо, но я редко вспоминал этот случай, который сошёл с чужих уст до моего сознания. Мне рассказали о человеке, поэтому и я решил вам рассказать о нём и о том, что он пережил.

Кажется, теперь-то я могу и успокоиться; отрезветь от пьяных лоскутков тех мутных дней. Могу хоть наконец-то передать кому-то правду об этом событии. Бросить всё сейчас не имело б смысла! Нужно до конца прожить, чтобы чуточку оказаться полезным... Пользой же оценивает время нашу жизнь, иначе мы б не корячились под светом звёзд, Луны и Солнца; не танцевали б хороводом и песнопениями под сводом бесконечности приятного неба, да тихого таинственного омута над головой плавучих светлячков, этих бесчисленных услад для глаза.

Его имя я совсем уж позабыл — теперь и не узнать его мне вовсе, поэтому в данной рукописи я буду называть его господином К. Начнём же!

Однажды господин К. проснулся не от быстрого сна, в котором некоторым обычно снятся яркие и насыщенные; другим же, — хоть глаз выколи — ничего не снится: пустоты, да темноты; тем не менее, К. помешал не звон будильника, который он всегда ставил точно на 7 часов и 45 минут. Нет!.. Он проснулся от резкого стука! И этот сильный стук звучал из деревянной его двери.

Господин К., испуганный столь неприятным событием, натянул сорочку и носки — пол в этой халупе постоянно ужасающе холодный, поэтому К. пришлось искать ещё и тапочки! Пока тяжёлый стук лишь докучал, порой усиливаясь и нарушая покой ближайших соседей.

О, боже! Господин К. взглянул на будильник — только 6 часов! Он здорово испугался и быстро побежал к двери, запинаясь о ковёр; не спрашивая, он растворил кому-то дверь.

— Здравствуйте, господин К.!

Вошли в квартиру двое. Один толкнул К. и тот угодил в кресло, что стояло совсем близко от входной двери. Другой быстро закрыл дверь, а тот, первый, потянул к господину К. руку, видимо для того, чтобы её пожать... К. моментально отодвинулся вместе с креслом назад; а кресло старое, как ещё не развалилось — всё в заплатках, в каких-то ранах. Сам будто израненный К. сжался в страхе и попытался задать вопрос, который тотчас повис в воздухе и испарился.

Эти двое насторожились, прошлись по комнате и вновь подобрались к сидящему и сжавшемуся К.

— Ещё раз здравствуйте, господин К., — уже без рук сообщили они ему и даже поклонились. Одеты оба одинаково, но на одном из них нет шляпы; впрочем, другой был совершенно без ботинок, поэтому ступни господина К. сами сжались от холода... он немного пошевелил пальцами на ногах и внимательно попытался осмотреть своих внезапных гостей: один был холериком — он постоянно бегал взад и вперёд, жестикулировал руками, но у него как будто это плохо получалось, поэтому он снова забегал; второй же был явным меланхоликом, и очень спокойно и вяло колебался, словно от ветра и подёргиваний первого. Вскоре, по всей видимости, холерик устал чего-то ждать и толкнул спокойного — тот быстро отозвался и упал на колени прямо перед К. — тот закричал и закрыл глаза руками. Когда глаза снова открылись, а руки исчезли, шевелюра меланхолика упала на лоб господина К. — он сразу же поднялся с кресла и заорал:

— Безобразие! Кто вы такие?

К. пошёл в сторону окна и оттолкнул холерика, он побежал к креслу и уселся, но и в нём он был крайне неспокоен, поэтому пытался дотянуться до своего меланхоличного друга.

Тишина всё поглощала, но всё-таки холеричный человечек дотянулся до бирюзового в клеточку пиджака меланхолика — тот заговорил:

— Мы из Агентства!.. Мы разве не представились?.. — и он повёл бровями вниз, удивился и презрительно посмотрел на своего коллегу: — Тебе нужно было предупредить господина прежде, чем мы могли к нему прийти!.. Это и правда безобразие... — он оказался рядом с коллегой и ударил его небольшой папкой, которая неожиданно появилась в его руках. В моей комнате валялись кипы книг, и меланхолик уселся на одну из них, повёл руками вперёд, в мою сторону:

— Это вам!

И в моей руке оказался конверт.

— Что это? И для кого?

— Ни в коем случае не смейте открывать конверт! Он для лорда Садерика!

И действительно на конверте я разглядел очень мелкую надпись: «для лорда Садерика!»

— Он проживает в деревне Дохлая корова! — подключился вдруг второй и стал словно бы его соперником; он поднялся и начал ударять не очень сильно своего коллегу в руку; тот, однако, громко закричал и поднялся с кипы книг, развалив её, он сам упал и начал бултыхаться по полу. Второй, увидев безумие первого, спрятался за кресло.

Меланхолик резко поднялся и произнёс:

— Знаете, вам уже оплатили поездку до этой деревеньки, а по возвращению вам обязательно доплатят! Естественно, мы созвонимся с лордом Садериком, чтобы уточнить всё у него, но, думаю, что вы легко сможете доставить это ценное письмо! Печально, что добравшись до деревни, вам придётся самому искать дорогу к огромному особняку лорда... Однако самый высокий дом среди прочих так легко найти! — он протяжно зевнул.

Они исчезли, а дверь и не шелохнулась! «Конечно, мне это всё приснилось!» — говорил он себе, однако как только увидел конверт, моментально образумился и приковал свой взгляд к нему. Ни просвечивать, ни открывать его он никак не пытался, ведь неизвестно кто такой этот лорд Садерик... «Возможно, он щепетильно относится к разного рода вестицам, поэтому мне не стоило бы что-то пытаться разузнать; особенно никоим образом не стоит разрывать этот конверт, ведь это может помешать покою восприятия лордом этого конверта и самого письма. Не хотелось бы стать причиной неизвестно мне беды; а вдруг письмо содержит что-то важное, да и это действительно так, если ко мне прислали этих двоих... И как они одеты: один без шляпы, другой без ботинок! Не потеха ли?»

Улыбка исчезла с лица после крика с улицы; кажется, что машина подъехала!

«Так быстро?»

ГЛАВА 1

Таксист выкинул мой чемодан в снег, который завалил всё кругом — не видно было этих мелких разваленных домов; они красивы были под снеговыми шапками. Я впивался в белую гущу и тяжело двигался в сторону скопища домов.

Луна царила огромная, а свет разливался по окнам, сквозь них и не видно было ни человеческой души, ни тела. Воздух — свежайший, а туман пара изо рта взлетал вверх. Недалеко от меня проходил конь. Огромный и тёмный, как ночь, но с ярко-синей в темноте светящейся сбруей... Он игриво поначалу топтался в сугробе, а потом пытался, похоже, опрокинуть его на себя; пошумел там и быстро умчался в сторону домов. Я пошёл по его следам...

Неожиданно моя нога зацепилась, и я упал. Грохнулся прямо в снег! Как оказалось, это был камень. Он повалил меня наземь! Такой небольшой... У окна я увидел худощавого мужика. Он что-то раздвигал руками; кажется, это шмотки... Видимо, у него сегодня стирка. Я снова вдохнул этот воздух и попытался подняться. Залаяла собака. Её подхватили другие. Мужик этот потёр стекло и начал пялиться в округу. Видать, ничего не заметив, он отошёл от окна. Я же в этот момент разглядывал звёзды и считал, что мне очень кстати могла бы быть трубка с табаком. К сожалению, несколько лет назад я бросил курить, поэтому немного разгневался на себя, но и успел улыбнуться себе за это дело. Ко мне в этот момент кто-то подошёл.

Он помог мне подняться, а моё письмо выпало. Он поднял его, увидев, видимо, фамилию — испугался, поклонился мне и предложил войти. Я не стал расспрашивать его, просто последовал за ним.

Дома происходила мойка: одна женщина умывала двух детей за занавесками, но по крикам я услышал, что их именно двое: девочка и мальчишка. Они что-то напевали, а женщина вышла и увидела меня. Она грозно покосилась на мужа, он лишь отмахнулся и пошёл к телевизору, который что-то рассказывал. Сам я почувствовал себя очень скованно, но когда женщина снова скрылась за занавеской и продолжила нянчить детей, мне стало чуть легче, и я разделся, промокши от пота и от снега.

Спустя несколько минут я уснул, а когда проснулся, моё внимание упало на лицо женщины, что загораживала свет; она отошла, и свет ударил по моим глазам так сильно, что я отвернулся — рядом лежал тот худосочный мужичок.

— Я и тебя выгоню на пол, если произнесёшь здесь хоть слово! Я видела твой конверт! Не хочу больше ничего слышать! — после этих слов она отошла от меня к плите, затем снова покосилась на меня и подошла ближе. Вид у неё был очень запаханный, ей лет 50, она словно старуха, лицо всё блеклое и постаревшее, огромные круги под глазами и тяжесть на скулах, которые сильно обвисли как у бульдога.

Она направилась ко мне с такой сильной быстротой, что я резко поднялся, не ожидая от себя такого, и пошёл к телевизору, который до сих пор работал.

— Зачем ты встал? Я хотела накормить тебя, но раз ты позволяешь себе хозяйничать в этом доме, то... — она указала рукой на мужа и приказала взглядом идти туда. Я не стал спорить с её выразительными глазами, и без удовольствия двинулся к её мужику. Сел с ним рядом.

Мне сдаётся, она готовила либо пироги, либо пекла блины. Я затосковал по столь изящному ужину, как вдруг обратил свой взгляд на улицу — там стоял уж день!

— Который час? — произнёс я мгновенно, и уставился в окно; услышал сильный топот и рёв детей — эта баба неслась ко мне со сковородкой и по вываливающимся оттуда блинам я вдруг понял, что она сегодня готовит. Я махом выбежал из дому и поплёлся в сторону чемодана. Пройдя некоторое расстояние, я понял, что мой конверт оставлен там, но обернувшись, я увидел, как захлопывая дверь, она выкинула следом и конверт. Я обрадовался и подбежал, хоть и был уже без сил; в этом снегу я утонул. Вслед она кинула мне мою одёжку.

Тут я услышал колокольный звон и увидел совсем рядом небольшую церквушку. Я вошёл в неё и уселся рядом с каким-то мужиком. Он пил что-то из бутыля, чёрного и измазанного сажей; руки мужчины тоже были в саже, поэтому я не стал протягивать свою руку, а лишь поклонился, перед тем как сесть. Он кивнул мне, и я понял, что является доброжелателем, либо он просто был изрядно подвыпившим — от него неплохо так воняло водярой.

— Религия давно прогнила, как и эта церквушка! — он сказал это и оглядел презрительно то место, где мы находились. Это здание пахло затхлостью и прокисшей водой: явно в ней не было ничего святого.

— Но у религии фундамент крепче... — задумавшись, сказал я и попытался вдохнуть воздух, впрочем, не смог. Он поднялся и поклонился мне сам.

— Вы знаете, в нашей деревне чуть меньше ста домиков... — начал было он, но тут же уснул. Я попытался разбудить его, считая, что тот может рассказать мне: в каком из них живёт лорд Садерик, но он безответно храпел. Запах от него был смердящим, поэтому я торопливо отошёл...

Недалеко висела табличка с указанием, возможно, имени священника — Отец Яков.

Когда я вышел, увидал рядом бедолагу без левой ноги, он сидел прямо на снегу возле церкви и просил милостыню. Я дал ему несколько монет, но тот щупал меня за коленки и пытался тянуться к карману. Я ударил его по рукам и отошёл, кинув ещё пять монет. У него была лукавая улыбка, а моя физиономия окрасилась в красный цвет, пот выступил на лбу, и я спросил колеку: «Что за человек сидит и пьёт прямо в церкви?»

— Это отец Яков...

— О чём это вы здесь бормочите, граф Лазанье? — крикнул вдруг из двери отец Яков. Он вытащился на улицу вместе с бутылём, а руки опять-таки были в саже.

— Ни о чём, отец Яков! Только о вас!.. Но мы ни слова не сказали о религии!

— Религия обезумела! — крикнул отец и повалился на пол, начал колыхаться на нём, словно вянущий стебелёк, потом поднялся и ударил бутылём о костыль, что стоял рядом; тот точно упал и ударился о голову бедолаги, который сразу же потерял сознание! — Пойдёмте со мной, господин! — остервенело шепнул отец, и мы двинулись в сторону того дома, откуда я сбежал; но он резко остановился, будто что-то почуяв неладное... Я, было, испугался, а он мне крикнул и сумасшедшим взглядом посмотрел на меня: — Зачем вам этот чемодан? Вы можете смело оставить его прямо на улице! Он никому здесь не понадобится!

— Но в нём мои вещи!.. Там рубашка и брюки...

— Они вам не понадобятся! — утверждающе крикнул снова отец, подошёл ко мне и дал пощёчину. Я не устоял и даже упал. Тот выкинул чемодан в сторону церкви и схватил меня, ведя в сторону дома. Я жутко перетрухал.

Отец Яков повёл меня в сторону того домишки, спрятавшего себя за забором. Там за окном в карты играли те люди, которые недавно выгнали меня... мужик ложил сверху туза крестового, четвёрку бубей. Теперь ясно, кто здесь главный козырь...

Священник вошёл в дверь и накрыл карты руками; те покрылись сажей и баба эта заорала:

— Да что тебе надо, Яков?

— Жёнушка... Что же ты снова разошлась? — поднялся мужик со стола и попытался её обнять; она ускользнула от его объятий и продолжила крики:

— Пусть проваливает! Ему нечего здесь делать со своей дряной религией!..

Вечерело, а на улице собирался сброд. Какой-то фокусник проводил представление: он быстро вращал руками, словно вертолёт, монета исчезала, а зеваки гордо аплодировали, будто сами у себя украли деньжата. Один даже так был очарован игрой фокусника, что слюна с его рта почти доставала землю. Он заинтересованно наклонился и попытался воочию разглядеть, что же этот транжира делает со своими руками, но так и не смог понять! В это время к нему сзади пристроился человек, лицо которого напоминало философа или некоего учёного; он тайком у зеваки вытащил несколько золотых и попытался свистнуть ещё и ключики, но тот заметил всё это и накинулся на своего соотечественника! Он быстрыми движениями отобрал у него свои золотые, да поддал ему по зубам; выпал ещё один золотой, который зевака положил к себе в карман, после этого закрыв его пуговкой.

Представление продолжалось, и вдруг вылетел отец Яков. Он закричал на зевак и погнал их куда-то, заодно прихватив и меня своим взглядом, поэтому я быстрёхонько пошёл за ним. Облака были зеленовато-тусклыми, а Солнце печалило своей кровавостью и заходило уже за горизонт... Отец быстрей, ещё пуще прежнего погнался за простофилями, а я запыхался сам! Через пару вздохов я увидел, как рядом проносят четыре человека гроб. Его несли в сторону шумихи, поднятой отцом Яковом. Тот, видимо и сам, запыхавшись, подгонял какую-то старуху; она с ним как будто в чём-то не соглашалась и, в конце концов, просто плюнула ему в лицо; тот упал на землю и спохватился — бутыль его упал и разбился. Он зарыдал.

В это время гроб несли четыре товарища, которые пытались обходить лужи и грязь; у них это слабо выходило, поэтому сплошь и рядом они спотыкались, пятились, косились набок, а вскоре и вовсе потонули в грязи по колено... Гроб торчал из их рук, а они сами между собой бранились. Священник не обращал поначалу никакого на них внимания, поднялся и начал читать свои мантры. Через пару мгновений к нему подошла та же старуха, похоже, это была та женщина, что недавно выгнала меня! и она ударила священника своей огромной сумкой, взялась она не пойми откуда, ведь в обеих руках её были детишки, одного из которых она сосила. Священник открыл глаза и понял, что находится хоть и на том месте, но не совсем в то время, поэтому быстро отошёл от дыры в земле, предназначавшейся для гроба, подошёл к парням, которые застряли в грязи и начал произносить заново:

— Всемилостивый отец наш высший, который делает порядок порядком! Пожалуйста, внеми эту проповедь, эту историю, эту деятельность мою и не назови это святотатством! Я знаю, что не каждому дано быть священником, но каждый может быть мэром! Вот и наш мэр скончался... О, горе тому, кто мог бы убить этого мэра, но он самовольно решил уйти от нас несколько дней назад! Мы омыли его и пытались напоить святой водой, но у нас получилось только напоить... Мы таскали его с собой эти деньки, чтобы последние часы перед покоем его сопровождало вечное стремление к единению с людьми! О, боже, спаси его душу, а лучше спаси мою, ведь сегодня случилось не только это горе! Мой бутыль, боже, он разбился... Его не вернуть, о мой бог! Этот бутыль подарила мне матушка, поэтому он очень дорог мне и сегодня плачу я только из-за него! Боже, благослови каждую заблудшую овцу и прикажи ей, боже, чтобы она дала мне денег на новый бутыль, иначе я не смогу нормально проповедовать людям! Бог мой, ты очень крепок и мой бутыль был так же крепок как и ты, поэтому он падал сотни раз, но вот сегодня для него этот раз оказался смертельным — он разбился! Он разбился так, как и все мои мечты на дальнейшую спокойную жизнь... Не пойми меня превратно, боже, но именно благодаря ему я вспоминал все свои прежние хорошенькие деньки, которые служит тебе, о боже, которые благоволили мне и делали мою веру крепче, как делал её крепче и напиток находившийся в покоях бутыля! Это несправедливо так, боже, но я знаю, что всё не зря! Религия прогнила хоть, боже, вера навсегда останется внутри моего мозга костей! Я ей пропитан, бог мой, и теперь я готов служить тебе вечно, до скончания дней этих постояльцев и плутом! Они обманывают меня, дай мне, боже, обмануть и их! Сегодня деньги пойдут на покупку новой бутылки, ведь она не церковь, собрать нужно мало и та не прогниёт со временем, только станет крепче. Я обобью её поролоном и теперь она никогда не разобьётся, если только не упадёт горлышком вниз, которое может отломаться... Но я и так смогу пить из него крепчайшие напитки, такие же как и моя вера в тебя, боже! Только умоляю, дай мне выпить!

Последние слова обрушились криком — некоторые жители даже упали на колени и поклонились отцу Якову. Небо стало светлей, порозовело и окрепло, а деревья умаялись от ветра и склонились вниз к реке, которая шумом проносилась недалеко от кладбища, где мы и находились. Усеянное снегом, оно стояло неприступно на горе.

Отец Яков открыл глаза и пошёл вниз, к людям — до этого он стоял на небольшой возвышенности, а теперь он спустился и похоже начал собирать дань. Он даже ударил по рукам тех людей, что держали гроб... Гроб наклонился и упал на землю, крышка открылась, а он скатился по земле в реку и утонул. Никто не побежал следом, а батюшка приказал одному из «держальцев» гроба лечь на крышку, чтобы служба могла продолжиться. Пока говорили какие-то хорошие вещи о мэре, держатель улыбался и кривился, видимо, ощутив себя этим самым мэром, что было непросто при его положении: священник несколько раз упомянул, что этот держатель является мусорщиком. Так что его участь в гробу была куда веселей на месте мэра, чем собственно его жизнь. Вероятно...

— Маловероятно! — захлебнул воздух отец Яков и те принялись засыпать крышку гроба, пока трое других пытались очистить ноги от грязи, в которой ранее застряли.

Теперь отец Яков всех провожал, и что-то шептал каждому. К некоторым он подходил ещё раз с просьбой о том, чтобы ему дали денег на бутылку; люди понимающе кивали и доставали кошельки. Так мы дошли до церквушки.

Я попросил батюшку проводить меня до местной гостиницы, чтобы переночевать ещё одну ночь.

— А где здесь проживает лорд Садерик? — неожиданно вспомнил я о своём письме.

— Как?.. Вам разве к нему надо? — удивлённо поклонился батюшка и замешкал: начал искать платок и вытирать руки.

— Да, определённо... Так вы мне подскажите его адрес? — я наклонился ближе к отцу и попытался заглянуть в его немые глаза; лицо его увешано бородавками, а нос в форме картошки украшал раскрасневшийся всю физиономию.

Он потянул платок к лицу и обтёр лоб и нос, которые сразу же окрасились в чёрный цвет. В горле стоял ком от этого зрелища, но я правда не мог ничего сказать, ибо был удивлён этому происходящему в моём сознании событию. На подсознательном уровне я был уверен, что всё правильно, но бессознательное мне что-то сообщало и порой мешало видеть всё в правильно свете. Я потянулся рукой, чтобы попытаться убрать платок из рук отца Якова, но тот оттолкнул меня, и мы пошли как ни в чём не бывало дальше, чтобы забыть об этом происшествии. Так мы подошли к какому-то пабу, но никак не до гостиницы, хотя отец сказал, что идём мы именно туда. В итоге оказалось, что этот паб и есть одновременно гостиница на четыре места...

Когда мы вошли, в зале сидело пять женщин и гора мужиков. Кроме женщин на нас особо внимания никто не обратил, да и то все девушки посмотрели на лицо отца Якова и захихикали. Тот, ясное дело, ничего не понял, лишь кивнул в сторону бармена и ушёл.

Я тихо прошёл вперёд, волокча свой чемодан, железные ножки его проржавели от снега и времени. Одна из женщин обнималась с каким-то парнем, они всё время целовались, и она игриво смеялась, постоянно смотря на меня. Я прошёл далее и добрался так до стойки бара.

— Да, господин...

— К. Мне нужно взять у вас номер на ночь!

— Всего лишь на одну ночь, господин К.? — перехватил меня бармен. Он быстро прошёлся до одной из бутылок, взял её и снова направился ко мне.

— Да, только на одну...

— Тогда вам нужно обратиться к нашему хозяину. На одну ночь мы номера не выдаём. Только на неделю или месяц!

Я сильно удивился, но не стал спорить; подошёл к хозяину и начал было, но тот перехватил меня:

— Я слышал ваш разговор с моим человеком, господин... — он задумался, щёлкая пальцами, но затем вскрикнул, — некоторые мужички обернулись, а я инстинктивно пригнулся... Его словно ущипнули, он подпрыгнул, долбанулся об люстру и упал на задницу.

— Я хотел бы снять номер всего лишь на день, но мне ваш работник сообщил, что это крайне малый срок. Я в замешательстве, ведь у меня денег хватит лишь максимум на три дня! — я посмотрел на стойку бара, где стояла табличка с ценовой политикой данного паба. Рот хозяина несколько раскрылся; казалось, что он хочет вывести какую-то мысль, но он смачно зевнул и, пристально смотря мне в глаза, затеребил бороду. Данное действо ознаменовало крик позади нас — заиграла музыка, и мужики пустились в пляс; они даже не стали тащить в середину паба женщин, а лишь сами приплясывали и сильно топтались по полу. Пара женщин не выдержала, они сами выбежали в середину, схватили свободных мужичков и начали с ними плясать, сильно поднимая ноги.

Я отошёл ото всех и ближе прижался к хозяину паба; тот схватил меня, мы направились к коридорной двери. Он резко высказал:

— Я пущу вас на три дня, дорогой мой К. Но через три дня вы должны будете убраться отсюда! Тем более, я наслышан о вас. Вы сюда к нам приехали не с пустыми руками, а с неким поручением к самому лорду Садерику! Хочу заметить, что вам вряд ли удастся добраться до самого лорда, но до его дома есть шанс добраться у вас, конечно, только не этой ночью. И даже не следующей! Даже через неделю вы вряд ли сможете повидать лорда, да и через месяц тоже не смогли бы... И всё не потому что он какой-то несговорчивый мистер или, быть может, не слишком людимый. Нет, что вы! Он часто проезжает здесь на лошади, но никогда не общается с нами. Да и на лошадях сейчас мало кто ездит, а его мы постоянно видим верхом! Всё-таки снег должен оттаять прежде, чем вы сможете добрать до его дома... Он находится за речкой, которая ещё даже и не замёрзла... Я слышал, что вчера уплыл по ней гроб с самим мэром! — он повёл глазами в сторону и чуть не упал от переизбытка эмоций. Я цапнул его за плечи и тот успокоился, продолжив: — Понимаете, мост сломался... Его кто-то разрушил, либо разрушило его время, он просто разломался на три части, средняя взяла и утонула. Теперь вряд ли кто-то сможет его построить, а это единственный путь, который ведёт к особняку лорда! Я не знаю, сколько вам потребуется времени, чтобы попытаться переплыть эту речку, но самостоятельно вы не сможете это сделать... А течение такое сильно, что вам никто и помочь не сможет. Вчерашний гроб уже нашли в другой деревне, а он плывёт всё дальше!

Он сильно вздохнул и посмотрел на свои пальцы, разглядывая в них что-то. Сзади были слышны крики идущего танца.

Неожиданно я услышал крик вороны и выбежал на улицу. Она каркала рядом с пабом и уселась на дерево. Луна и звёзды сияли, прикреплённые к облакам. Я всё смотрел на ворону, но тут вышел хозяин и опять начал что-то шуметь под ухо. Я его уже не слушал. Отдельные фразы наполняли моё воображение: «мэр теперь в свободном плавании», «три дня и не больше», «напоите хоть одну женщину, так принято»... Последней фразе я удивился, вернулся обратно, но он в это время замолк и ушёл. Я вдыхал свежий воздух и разглядывал птицу. Она крутилась из стороны в сторону, уселась смирно вдруг и находилась долго без движения. Луна, обездвиженная тоже, наполняла светом каждый домик, а где-то далеко я увидел тот мост... «Завтра придётся до него дойти и посмотреть!» — подумал я и вернулся в паб.

Танцевать уже перестали, а хозяин, видать, утащил мой чемодан в номер; подойдя к стойке бармен протянул мне номерок с ключом: «3-ий».

— Поднимитесь на второй этаж и на право через одну дверь. Что-нибудь закажите? — он посмотрел на меня и обвёл взглядом женщину, которая находилась рядом. — Это Л.! Л., это господин К.!

— Что пожелает дама, то буду и я.

ГЛАВА 2

— Знаете, не знаю как в повседневной жизни, но в живописи экскрементам уделяется особое внимание! — начала она прежде, чем выпить стакан с алкоголем. — Например, в некоторых картинах Сальвадора Дали есть люди, извергающие из зада поток дерьма... Он называл это своими дивидендами! Он всегда обожал этот «золотой дождь», который лился на него с небес в форме экскрементов и золота! Он смешивал даже эти понятия и считал, как мне кажется, что дерьмо человеческое — это неиссякаемый потом золота, как, например, зад ламы, которая осыпала людей монетами. Раньше к копрофилам относились настороженно, но мы же знаем, что копрофаги сами являются лютыми обожателями дерьма! Их ненависть к этому естественному продукту только это подтверждает. Обосравшиеся в штаны люди требуют мужества! Не каждый из них спокойно дойдёт до дома... Тягучей походкой они пробираются через поток людей, чтобы не осквернить и тех... У самих в этот момент по гачам стекает добрая порция говна. Я думаю, что невероятно смелый человек может пройтись с полными штанами дерьма к месту своего подмывания... Дерьмо стекает уже по ляжкам и достаёт до колен, но они всё идут и идут! Это требует окончательного поэтизма и восстания против всего, что есть рядом! Им нужно потерять свой стыд, чтобы тот не заковал их и не сломил с пути, с ног, которые пропахли этой субстанцией... Всё-таки эти отходы содержат те вещества, которые мы употреблял прошлым вечером или этим утром! Если не считать запора, конечно... Тогда эта идея отражается на... несварении!

Меня затронули эти мысли. Их искренность поразила меня, но ответить я ничего не мог. Она так рьяно рассуждала о... об этих экскрементах, а сам я уже был замешательстве, кто я — копрофил или копрофаг. Её лицо облагороженное улыбкой и изящными, аккуратными скулами выдавала некоторое замешательство того, о чём она говорит. Но это было эмоционально, и её иногда трясло от тех слов, что она жадно высыпала в меня. Не сказать, что я возбудился её находчивости, но мой мозг был определённо возбуждён её смелости и участности в столь деликатной теме.

— Разве больше не о чем говорить, кроме как о дерьме? — задумчиво произнёс я. Она резко побледнела и остановилась.

— Вы копрофаг, я уверена! Мне не нравятся такие люди, но они требуют обстоятельной беседы... Понимаете, что экскременты присутствуют в нашей жизни с детства?! Это не пустой разговор, а очевидное обстоятельство того, что изначально мы защищаем своё дерьмо... Мы играемся с ним руками, если родители вовремя не убрали его, мы ищем в нём что-то. Мы ковыряемся в нём, как и учёные! Они ищут в нём объяснения того, что мы есть. Оно крайне ценно для нас, ведь мы производим его в огромных количествах... Тем более, например, у нас в деревне оно ценно для будущих удобрений, хоть лучше всего подходит навоз животного, коровы, но мы и в своё дерьмо рады посадить некоторые из овощей! А если учесть, что у каждого ребёнка есть либо тяга к своим испражнениям, либо крайнее отвращение, можно заключить, что копрофилами и копрофагами мы становимся именно в своих детских периодах общения. Именно там мы себя обособляем от природы, либо примеряемся с ней и идём бок о бок. Я не говорю о том, что копрофагом быть плохо... Что вы, нет! Просто это с детства! Поэтому тут и не нужно переучиваться... Нужно просто принять то, что есть люди абсолютно другие по своей консистенции... Сложно не понять, что из каждого из нас течёт дерьмо, только отношение к нему у всех разное. Кто-то любит его и боготворит, а кто-то презирает и ненавидит.

— Мне очень некомфортно, что из такой крошечной темы вы развили будто полемику! Монолог ваш очень приятный, конечно, — я осмелился смотреть ей в глаза, но когда речь вновь заходила о дерьме, я в стыде прятал глаза и порой их просто закрывал.

— Я понимаю вас и ваш примитивизм в отношении подобной темы, но подчёркиваю, что так мы никуда не продвинемся! Прошу вас, я хочу поговорить с вами о чём-нибудь ещё в вашей комнате! Только не сегодня... Завтра!

С этими словами она испарилась из паба. Я поднялся на второй этаж.

Зашёл я в свой номер и увидел чемодан, который лежал раскрытым на полу. Я разозлился и хотел крикнуть хозяина паба, но не знал его имени, поэтому начал тарабанить по своей двери ботинком, снятым с ноги. Тот мгновенно отозвался и, поднявшись, подбежал ко мне. Меня окутало холодом.

— Что случилось? — отозвался хозяин паба.

— Во-первых, я не знаю вашего имени! Почему вы до сих пор так и не представились? Во-вторых, когда я вошёл в свой номер, мой чемодан был открыт! Почему? Это безобразие!

Видно, он не знал, что сказать: его лицо почерствело и приобрело желтоватый оттенок. Небольшой шрам на левой щеке запульсировал... Он начал ковыряться в нём. Пошла кровь, и он сбежал.

— Мне ещё с вами придётся поговорить!

После этого я улёгся на постель. Начал рассуждать о чём-то и уснул.

Проснулся я от тела, которое завалилось неожиданно рядом. Это была Л. Фиолетовая блузка её была на две верхние пуговицы не застёгнута, я увидел отблески света от её гладких грудей. Она закрыла глаза и что-то шептала губами, но разобрать я не мог.

— Понимаешь... смерть всегда рядом! Эта бабка с косой ходит за нами по пятам... И не уймётся она пока не вытянет из нас все нервишки, не убьёт нас! — она резко поднялась и привстала, и плюх! упала на кровать. — Знаешь, К. ты очень печален был вчера...

Вдруг из двери я услышал шёпот. Я привстал очень тихо и без особой суеты дошёл до двери, приоткрыл её; шёпот превратился в шумок и я услышал голоса двух, один из которых был хозяин паба:

— Этот человек, этот господин К. принёс, оказывается, какое-то письмо! Я совершенно не понимаю, что там может быть, в этом письме, но мне подсказал отец Яков, будто письмо предназначено для самого лорда Садерика!

— Это ужасно! — проговорил второй человек. Его голос был ниже и с хрипотой, однако звучал иногда как-то вязгло и пронырливо: — Вы спрашивали о чём-то его?

— Нет, но я порылся в его чемодане! Там только сорочки и штаны!

— Это ужасно! — вновь промычал второй человек. — А что с мэром? Он что-нибудь знает об этом обстоятельстве?

— Знаете, мэр вчера умер.

— Это ужасно!

Внизу, кажется, кто-то прошёлся, поэтому они на время замолчали. Я посмотрел в сторону кровати — Жанетт там не было, она уже была очень близко ко мне, подошла вплотную и легла между моих ног. Я прижал к её губам свою ладонь легонько и показал ей: «Тихо!»

— Не важно, что может оказаться в этом письме к лорду Садерику, но важно узнать кто именно этот господин К. И что это вообще за имя? Кто его мог придумать?

— Какой-то идиот! Что же мы будем с ним делать?.. В селе может возникнуть паника благодаря этому событию... Нужно ото всех скрыть этого господина!

— Но что мне с ним делать? Я уже изложил ему проблему того, что мост сломался... Не будет же он жить у меня до лета!

— Только летом речка успокоится. Только летом возможно его перевезти через неё... Сейчас всё бессмысленно, — он пошумел ногой, потопал ей, затем предложил: — Так в чемодане вы ничего не нашли?

— Нет, совершенно ничего! Сорочки эти, рубашки его, да штаны... Ещё какие-то книги...

— Что за книги?

Интерес возник не только у него, но и Жанетт. Она полезла теперь от моих ног к чемодану, который полузакрытый лежал на полу. Достала оттуда мои книги и положила на полки.

— Ты их читаешь? — шёпотом произнесла она.

— Да... Немного! — произнёс я и закрыл дверь.

— Интересно, почему они там о тебе болтают?..

— Я не знаю. Видимо, письмо очень важное...

— Если оно для лорда, то действительно важное.

— А кто такой лорд?

— Я его совсем не знаю. Но могу попытаться узнать... Нужно подумать только, как можно себя применить.

Я же подошёл к картине, которая висела недалеко от двери — далианская «Игра втёмную».

— Твои любимые фекалии? — указал я на угол картины и прилёг снова на постель.

Она тут же приблизилась ко мне и улеглась рядом. Мы разглядывали потолок, шерстили взглядом по его углам; внизу слышался какой-то постоянный стук, который, впрочем, совсем меня не смущал. Она оказалась на моей левой руке; через некоторое время та немного онемела и повисла в электрическом импульсе. Я терпел, чтобы полностью погрузиться в это состояние.

— Когда я была ребёнком, то часто плакала о том, что скоро может прийти смерть. Мне не нравилась религия, ведь она обещала много того, чего могло и не произойти... Но я старалась верить. Я правда старалась, только старания эти обернулись крахом, когда моя мать погибла!.. Я очень много плакала в то время и жила на горе; гора эта находилась в середине той деревеньки, в которой я жила раньше, а несколько лет назад меня что-то толкнуло сюда, в это место. Я не знаю, что это было и для чего так сделалось, но горе моё прошло лишь вчера, знаешь... Конечно, я не могу говорить, что это всё ты смог развеять во мне, где-то внутри меня всё вдруг погасло, чтобы создался новый очаг... Просто ты вчера так прикоснулся к моей памяти сладко и беззаботно, ты слушал мой бред и ничего не мог мне ответить, даже самого скверного. Возможно, ты думал многое там у себя, — и она задела рукой мою голову. — Но думал ты не обо мне, наверное, а о моих словах, которые неуместно вчера пронзали час беседы. Я просто хочу сказать, что неожиданно я перестала быть ребёнком! Да, фекалии, безусловно, интересная тема для беседы, но ты не смог произнести ни слова, и я поняла, что не всем так легко даются подобные сомнения. Хочу добавить лишь... Я много плакала тогда, но вскоре и понять не в силах я была, зачем ревела день ото дня. Ревела и ревела, не знала, как можно унять всю ту печаль и боль, что во мне таилась. А сейчас... Вчера... Сегодня... Дни летят так независимо и рьяно! Они сжимают меня и даже гладят и ласкают. Всё стало чуточку полегче... Может быть, я зря так прямо всё решаюсь говорить... Возможно, я и правда умалишённая, как поговаривают в этой деревеньке, в этом селе, в этом безумном месте!.. Но... кажется, ты мне так сильно нравишься, что я готова выбалтывать любую смелость, что находит из меня сейчас, да и всегда тот выход, который никак раньше всё не могла найти я.

— А что произошло тогда, в твоём детстве с мамой?

— Не знаю... Всё так быстро случилось. Мы шли. Она упала.

Из окна послышался некий шум. Он привлёк моё внимание, и оно оказалось на льдине, расположенной с другой стороны окна; она приятно ложилась на стекло, изображая что-то неведомое моему воображению... Я подошёл ближе к дереву окна и взглянул на улицу: вперёд шла огромная тропинка, тщательно расчищенная и приятная, по ней шагал огромный человек, одетый в багровый сюртук, свисавший до самого низа; он вёл лошадь куда-то по этой тропинке. Вскоре он встал возле трёх сосен, прикрывших своими голыми ветками чей-то домик, небольшой, укутанный снегом со всех сторон — не подступиться. Налево от него, через гладкую тропинку, стоял точно такой же дом, только расчищенный, причёсанный; там, рядом стояли две осины. Вот меж этими домами и остановился как раз огромный человек с лошадью. Сама чёрная и высокая кобыла лишь в некоторых местах отдавала оранжевым и немного коричневым в холке; человек этот подошёл к ней и нежно начал гладить, что-то приговаривая...

В комнате было жутко холодно. Я спустился, пытаясь найти глазами хозяина, но так и не увидел. Впрочем, даже бармена не было за стойкой, как и посетителей. Пусто!

— Похоже, все спят... — сказал я шёпотом назад. Там стояла эта девушка. Ей на вид не больше 20-ти, но в глазах видна зрелость; угасшие, они постоянно пульсируют и что-то ищут вдали, разгоняя тоску времени. Волосы очень тёмные, оливковый оттенок их ласкается книзу с шеей и окутывает её, дотягивается до самой поясницы. Она неспешно идёт к выходу и исчезает за дверью.

Я стою и трясусь, а мысли всё никак не могут успокоиться и в бешенстве бегают внутри черепа; ломают действительность. Желудок резко заурчал, а голова стала тяжелей и бедовей: по горлу прокатились остатки запаха от прошлого кушанья.

— Наверное, совсем голодный, — вдруг я услышал ту девушку; она подошла, наклонилась и прижалась ухом к животу. — Разговаривает с тобой? — улыбнувшись, она побежала за барную стойку и всё перевернула. Она вела себя, словно сама является хозяйкой: некоторые чашки падали и разбивались, но она не наклонялась, чтобы их поднять, а, наоборот, отшвыривала их ногой и искала дальше что-то. Спустя минуты она успокоилась, нашедши кусок хлеба. Она разделила его, но ломоть что больше отдала мне. Я ощутил её заботу и моё лицо смягчилась. Она в ответ улыбнулась и откусила полкуска. Я сделал то же самое. Так мы съели эти два куска и выпили молоко, которое она также нашла где-то за барной стойкой.

Мы кончили и пошли наверх. Каждая ступенька казалась ужасно-скрипучей, но от меня шума издавалось больше, чем от этой девушки...

— Стой!.. Я не узнал даже твоего имени.

— Л.! Меня зовут Л.

— Просто Л.?

— Просто Л.

И мы пошли вверх быстрей.

Коридор через секунду наполнился какими-то странными людьми. То ли это были постояльцы, то ли такие, как и я, временные жители. Уборы у всех разные, — шляпы, кепки с необычными козырьками, — однако, одинаковы пижамы, в которых они и следовали вниз, как один.

Мне стало интересно, и я проследовал за ними, чуть спустившись, буквально на пару ступеней; Л. пошла в мою комнату.

Эти люди бегали сначала друг за другом по центру зала, а потом начали таскать стулья и столы, собирая их в одну систему. В итоге получился огромный стол, который тут же накрыли и поставили на него всякие кушанья и питьё. Кто-то удосужился даже вымести осколки и остатки от разломанных блюдечек и чашей с полу, где постаралась Л. Они сели за стол и вошёл отец Яков со своим новым бутылём. Все встали и зааплодировали. Кто-то поклонился. Один быстрей остальных сел и начал трапезничать, но его ударили по рукам... Подошёл к центру с одного края отец и возложил руки к небу:

— Слава Господу нашему, что мы все смогли собраться сегодня за этим аппетитным столом!

Он вновь заговорил о своей бутылке, только уже новой. Тогда я поднялся выше и зашёл в комнату. Стало теплее...

За окном шёл лёгкий снежок, который ударял ветер. Человека с лошадью уже не было, а одна из сосен была сильно накренина вниз; ещё немного и она сломится. Я заволновался, но не стал бежать, чтобы стряхнуть снег; мне показалось, что её кто-то просто так сильно наклонил. Не может снег быть таким тяжёлым... Я резко встал на колени и посмотрел вглубь неба — где-то там расположены звёзды, которых сейчас не видно. Коснувшись стекла, я нарисовал таинственный символ. «Что это?» — спросила Л. и подошла ко мне. Я ничего ей не ответил, потому что не знал и сам, что он означает. Снег пошёл ещё быстрей, а ветер тихо превращался во вьюгу... Мои глаза пытались уследить за некоторым снежинками, вращающимися в спиралеобразном уроганчике, но вдруг останавливались на стекле — на этих ссадинах ото льда. Вновь на снежинках; и вновь на стекле. Так я метался, а символ уж и замёрз, исчезнув, в общем, со стекла.

В заднем кармане я ощутил письмо, которое должен вручить этому лорду. Порядком я злился и на письмо, и на лорда, и на тех двоих! Они поручили мне эту невозможность!.. Бред... Любопытно, они знали о такой случайности, как мост? И если знали, то что я здесь забыл? Зачем я приехал сюда...

Невзначай я посмотрел на Л. Она красиво слажена: каждая тень придаёт ей значения, а свет ложится так гладко и просто... Она улыбается сейчас и смотрит на вьюгу.

А если полюбить её? Нет! Нужно проснуться!.. Так не бывает. А за окном, словно сказка. Неожиданно я увидел опять того огромного мужичка; поднялся быстро и побежал к выходу.

Выбежав на улицу, я удивлён был тем, что жар вломился под шубу, что я вытянул с вешалки рядом с выходом. Я напялил её, пока отец и все остальные стояли с закрытыми глазами и что-то бренчали себе под носы. Я не стал никого спрашивать — увидел много шуб и одел одну из них! Надеюсь, я смогу вернуть её к тому моменту, если кто-то вдруг не досчитается одной.

Оказывается, мужичок этот выводил коня из калитки, за которой были огромные сани. В них сидела какая-то женщина: зловещее лицо её странно воспринималось мною — хоть и страшная, она не казалась мне опасной; кривые черты её впивались в реальность, а моя сетчатка странно всё воспринимала: слюни торчали изо рта её, а сопли из носа. Ей было холодно, но руки и ноги её были совершенно наги. Я поклонился и подложил ей эту шубу на ноги, боясь за неё. Мужик глядел на это всё озабоченно, но потом хлыстнул лошадь; она побежала вперёд, а мужик сел к старухе и снял передо мной шапку.

Запели вороны, а я задрожал и попятился назад. Снег ударял мои щёки, но что самое худое — мою шею и грудь, раскрывшуюся под сорочкой. Жутчайших холод и озноб атаковали меня; я взвизгнул и быстренько побежал в дом. Вошедши, я закрыл дверь и повернулся: на меня смотрели глаза. Армия глаз устремлённых на меня... Слава богу, на мне не было шубы; кстати, отца Якова поблизости не было. Я не стал общаться с этими ребятами — они так смачно жевали еду, что располагалась на скрепленных столах. Галдели, чавкали и, причмокивая, вновь галдели. За стойкой появился бармен.

— Куда подевался отец...

— Отец Яков пошёл наверх. Вам что-то подать?

— Нет, спасибо. Пожалуй, я тоже поднимусь наверх...

— Уж не думаете ли вы, что он зашёл к вам в комнату? — наклонился поближе ко мне бармен, а глаза его засияли безумным отливом сиреневого цвета.

— Думаю, что пока я не поднимусь, я не узнаю, куда он мог зайти! А что, он сказал, что идёт ко мне?

— Нет, что вы! А разве есть какая-то причина, чтобы идти именно к вам, господин К.?

— Причина всегда найдётся... Впрочем...

— Не знаете... — перебил неожиданно меня он. — Сегодня я не нашёл двух кружек и несколько блюдцев себя за стойкой. Они очень памятным моему сердцу — мне их подарила мама, когда в последний раз смогла прибыть сюда. От города добираться ей так долго! Транспорт сюда не ходит, а такси застревает далеко от дере