Часть пятая 2 страница

The old home town looks the same,
As I step down from the train… [22 - Старый родной городок выглядит всё таким же, Когда я выхожу из поезда (англ.).]

Фырканье и смех услышал один Гэвин, но, обернувшись, он увидел лишь двустворчатую застеклённую дверь кухни, которая едва заметно покачивалась на петлях.
Майлз поспешил навстречу Обри и Джулии Фоли, которые в ореоле вежливых улыбок прибыли позже всех. Гэвина охватила знакомая смесь ужаса и тревоги. Краткий просвет свободы и счастья заволокли две тучи: Гайя вот-вот могла разболтать, что узнала от матери, а Мэри собиралась уехать из Пэгфорда. И как тут быть?

Down the lane I walk, with my sweet Mary,
Hair of gold and lips like cherries… [23 - Я иду по переулку с милой Мэри, Волосы у неё золотистые, а губы – как вишни (англ.).]

– А Кей не пришла?
Ему ухмылялась облокотившаяся на столик Саманта.
– Ты уже спрашивала, – сказал Гэвин. – Нет.
– У вас всё хорошо?
– А тебе-то что?
Это само сорвалось с языка; она уже достала его постоянными расспросами и подколками. Хорошо ещё, что разговор был наедине: Майлз продолжал обхаживать чету Фоли.
Саманта перестаралась, изображая, будто оскорблена в лучших чувствах. Глаза налились кровью, речь стала замедленной; на Гэвина впервые повеяло не простой бесцеремонностью, а острой неприязнью.
– Ну, извини, я просто хотела…
– Спросить. Понятно, – сказал он.
Говард и Морин раскачивались под ручку.
– Я только порадуюсь, когда вы с Кей станете жить одной семьёй. Вы так подходите друг другу.
– Ну, знаешь ли, я предпочитаю свободу, – сказал Гэвин. – Счастливых семей очень мало.
Саманта слишком много выпила, чтобы распознать столь тонкий намёк, но почувствовала что-то недоброе.
– Чужой брак – всегда тайна за семью печатями, – осторожно выговорила она. – Никто не знает того, что знают двое. Так что не тебе судить, Гэвин.
– Вот спасибо, что просветила, – сказал он и, едва сдерживаясь, поставил на стол пустую жестянку от пива, прежде чем направиться в гардероб.
Провожая его глазами, Саманта подумала, что добилась своего, и переключила внимание на золовку: та стояла в толпе и смотрела на поющих Говарда и Морин. «Вот и славно, – подумала Саманта со злорадством, – что Ширли, которая весь вечер холодно поджимала губки, получила такой щелчок». Говард и Морин не в первый раз выступали вместе: Говард вообще любил петь, а Морин в своё время даже была бэк-вокалисткой местной скифл-группы. Когда они допели, Ширли хлопнула в ладоши ровно один раз, будто подзывала слугу; рассмеявшись вслух, Саманта направилась к бару, но огорчилась, что не застала там паренька в галстуке-бабочке.
Эндрю, Гайя и Сухвиндер в кухне корчились от смеха. Во-первых, их развеселил дуэт Говарда и Морин, а во-вторых, они на две трети опорожнили бутылку водки, но главным образом смеялись они оттого, что им было смешно, и заряжались друг от друга; вся троица едва держалась на ногах.
Небольшое оконце над раковиной, открытое нараспашку для притока свежего воздуха, стукнуло и звякнуло: в кухню просунулась голова Пупса.
– Здоро́ во, – сказал он.
Видимо, он залез на какой-то ящик, потому что снаружи что-то заскрежетало, а потом грохнуло; медленно подтягиваясь, он постепенно втиснулся в окно, спрыгнул на сушильную решётку и смахнул на пол несколько бокалов, которые разлетелись вдребезги.
Сухвиндер тут же вылетела из кухни. Эндрю сразу понял, что Пупс тут лишний. И только Гайя встретила его появление как ни в чём не бывало. По-прежнему хихикая, она сказала:
– Входить, между прочим, положено через дверь.
– Да что ты говоришь? – откликнулся Пупс. – А бухло у вас где?
– Это наше. – Гайя прижала бутылку к себе. – Энди стырил. А ты сам себе раздобудь.
– Нет проблем, – хладнокровно сказал Пупс, направляясь из кухни в зал.
– В туалет хочу… – пробормотала Гайя, спрятала бутылку обратно под раковину и тоже вышла.
Эндрю вышел последним. Сухвиндер уже заняла своё место, Гайя скрылась в туалете, а Пупс, держа банку пива в одной руке и сэндвич в другой, облокачивался на фуршетный стол.
– Вот уж не думал, что тебя сюда занесёт, – сказал Эндрю.
– Меня официально пригласили, дружище, – сказал Пупс. – В приглашении было ясно сказано: «Семья Уолл».
– А Кабби знает, что ты здесь?
– Без понятия, – бросил Пупс. – Он залёг на дно. Выборы-то проиграл. Теперь общественной жизни конец – без Кабби как бы. Фу, отрава какая, – добавил он, выплёвывая пережёванный сэндвич. – Курнуть хочешь?
В зале стоял пьяный гомон; до Эндрю уже никому не было дела. Снаружи они застали Патрицию Моллисон, которая, глядя в чистое звёздное небо, курила возле своего автомобиля.
– Угощайтесь, – сказала она, протягивая им свою пачку, – если хотите.
Она щёлкнула зажигалкой и непринуждённо выпрямилась, засунув одну руку глубоко в карман. Чем-то она отпугивала Эндрю; он даже не мог заставить себя посмотреть на Пупса, чтобы сверить по нему свою реакцию.
– Я – Пат, – помолчав, сообщила она. – Дочь Говарда и Ширли.
– Очень приятно, – сказал Эндрю. – Я – Эндрю.
– Стюарт, – представился Пупс.
Она, судя по всему, не жаждала общения. Эндрю счёл это почти комплиментом и постарался напустить на себя такой же равнодушный вид. Тишину нарушили шаги и приглушённые девичьи голоса.
Гайя тащила Сухвиндер за руку. Она хохотала, и Эндрю понял, что её развезло.
– Ты, – обратилась Гайя к Пупсу, – омерзительно ведёшь себя по отношению к Сухвиндер.
– Прекрати. – Сухвиндер попыталась вырваться. – Я серьёзно… отпусти.
– Но это же он! – задохнулась Гайя. – Это ты! Это ведь ты посылаешь всякие пакости ей на «Фейсбук», да?
– Замолчи! – вскричала Сухвиндер.
Она вырвалась и убежала обратно в зал.
– Ты её оскорбляешь, – продолжала Гайя, для устойчивости держась за перила. – Обзываешь то лесбиянкой, то ещё как-то.
– Лесбиянка – это не оскорбление, – заметила Патриция и, выдыхая дым, прищурилась. – По-моему, ничего плохого.
Эндрю заметил, как Пупс на неё покосился.
– Я и не говорил, что это плохо. Просто пошутил, – сказал он.
Гайя сползла на холодный тротуар и обхватила голову руками.
– Что с тобой? – заволновался Эндрю.
Не будь рядом Пупса, он сел бы подле неё.
– Мне плохо, – пробормотала она.
– Надо два пальца в горло сунуть, – равнодушно взирая сверху вниз, посоветовала Патриция.
– Хорошая у вас машина, – сказал Пупс, разглядывая «БМВ».
– Да, – сказала Патриция. – Новенькая. Я зарабатываю вдвое больше моего братца, – сообщила она, – но Майлз у нас – младенец Христос. Мессия Майлз. Советник Моллисон Второй… Пэгфордский. Ты любишь Пэгфорд? – спросила она Пупса, в то время как Эндрю не сводил глаз с Гайи, которая тяжело дышала, опустив голову на колени.
– Нет, не люблю, – ответил Пупс. – Захолустье.
– Да, пожалуй… Я спала и видела, как бы отсюда свалить. Ты знал Барри Фейрбразера?
– Немного, – произнёс Пупс.
Что-то в его голосе насторожило Эндрю.
– Он в «Сент-Томасе» меня читать учил, – сказала Патриция, глядя вдаль. – Душа-человек. Я бы приехала на похороны, но мы с Мелли на лыжах катались в Церматте. А что это за тема – моя матушка не нарадуется – с Призраком Барри?
– Кто-то присылает сообщения на форум совета, – поспешил объяснить Эндрю, боясь, как бы Пупс не сболтнул лишнего. – Сплетни и всё такое.
– О, немудрено, что мамочка довольна, – сказала Патриция.
– Интересно, что скажет Призрак в следующий раз? – Пупс бросил косой взгляд на Эндрю.
– Умолкнет, наверное, – пробормотал Эндрю. – Выборы уже прошли.
– Ну не знаю, – протянул Пупс. – Если старичку-призраку что-нибудь не по нутру…
Он был только рад: пусть Эндрю подёргается. Ввязался в эту голимую работу, а теперь ещё и переезжать собрался. Пупс ему ничего не должен. Аутентичность несовместима с покаянием и обязательствами.
– Ну как ты там, жива? – спросила Патриция, и Гайя кивнула, не поднимая головы. – От чего ж тебе так поплохело: от выпивки или от дуэта?
Эндрю вежливо посмеялся, чтобы хоть как-то увести разговор в сторону от Призрака Барри Фейрбразера.
– Меня тоже чуть не стошнило, – сказала Патриция, – когда старуха Морин с моим отцом на пару завыли. Да ещё под ручку. – Напоследок Патриция гневно затянулась, бросила окурок на землю и растёрла каблуком. – Когда мне было двенадцать, я застукала, как эта карга ему минет делала, – сказала она. – А он от меня пятёркой откупился, чтоб я матери не настучала.
Эндрю и Пупс остолбенели, боясь взглянуть даже друг на друга. Патриция утёрла лицо: она плакала.
– За каким чёртом меня сюда принесло? – выдавила она. – Знала ведь.
На глазах у потрясённых мальчишек она села в «БМВ», включила зажигание, задним ходом тронулась с места и умчалась в темноту.
– Чтоб я сдох, – сказал Пупс.
– Меня сейчас вырвет, – пробормотала Гайя.
– Вас мистер Моллисон зовёт – напитки подавать. – Сухвиндер, передав приказ, убежала обратно.
– Я не могу, – шепнула Гайя.
Эндрю оставил её на улице. Когда он переступил порог зала, в уши ему ударил грохот. Танцы были в самом разгаре. Эндрю посторонился, пропуская в дверь уходящих Обри и Джулию Фоли. Повернувшись спиной к присутствующим, те уже не скрывали мрачного облегчения.
Саманта Моллисон не танцевала; она просто стояла, облокотившись на фуршетный стол, который совсем недавно ломился от напитков. Пока Сухвиндер металась среди гостей, собирая пустые бокалы, Эндрю распаковал коробку нетронутых, выставил их рядами и наполнил.
– Бантик съехал, – заметила Саманта и, перегнувшись через стол, поправила на нём галстук-бабочку.
Эндрю смутился и, как только она отстала, шмыгнул в кухню. Загружая в посудомоечную машину очередную партию стекла, он всякий раз прикладывался к водочной бутылке. Ему хотелось напиться и стать вровень с Гайей; хотелось вернуть тот миг, до прихода Пупса, когда они вместе смеялись.
Минут через десять он вновь проверил импровизированный бар, который всё ещё подпирала осоловевшая Саманта, и убедился, что спиртного ей на первое время хватит. Говард, обливаясь потом, дрыгал ногами в центре зала и громогласно хохотал над какой-то шуткой Морин. Эндрю пробился сквозь толпу на свежий воздух.
На прежнем месте он её не нашёл, но потом увидел их обоих. Ярдах в десяти от входа Гайя и Пупс, прислонясь к перилам, обжимались и целовались взасос.
– Извини, но мне одной не справиться, – в отчаянии проговорила Сухвиндер у него за спиной.
Тут она заметила Гайю с Пупсом; у неё вырвался не то стон, не то всхлип. Эндрю, онемев, пошёл за ней в зал. Оказавшись в кухне, он вылил остатки водки в стакан и проглотил залпом. А потом наполнил раковину водой и стал мыть бокалы, не поместившиеся в посудомойку.
Алкоголь действовал не так, как дурь. От него внутри образовалась пустота, в которой зрело желание кому-нибудь врезать, например Пупсу.
Прошло совсем немного времени, и он понял, что стрелка пластмассовых кухонных часов перескочила с двенадцати на час ночи; гости начали расходиться. Ему сказали идти в гардероб и подавать пальто. Это оказалось непосильной задачей, и он нетвёрдой походкой убрался в кухню, бросив Сухвиндер одну.
Саманта в одиночестве подпирала холодильник, не выпуская из рук бокал. У Эндрю замелькало перед глазами: сцена превратилась в серию стоп-кадров. Гайя так и не вернулась. Зависла с Пупсом. Саманта что-то говорила. Тоже пьяная. Он её больше не стеснялся. К горлу подступала неудержимая тошнота.
– …Ненавижу чёртов Пэгфорд… – проговорила Саманта, – а ты ещё молод, уноси ноги.
– Да, – сказал он, не чувствуя своих губ. – Так и сделаю. Обязательно.
Она убрала ему волосы со лба и сказала «милый». Образ Гайи, засунувшей язык Пупсу в рот, грозил заслонить собой всё остальное. От разгорячённой кожи Саманты волнами исходил запах её духов.
– Команда – отстой, – выдавил Эндрю, тыча пальцем ей в грудь.
Но Саманта, по всей видимости, не расслышала; её обветренные губы оказались тёплыми, а огромный бюст придавил его сверху, спина её была такой же ширины, как у него…
– Какого дьявола?
Дородный мужчина с коротко стриженными седеющими волосами отшвырнул Эндрю на сушильную решётку и потащил Саманту из кухни. У Эндрю возникло туманное ощущение, что произошла какая-то неприятность, а стоп-кадры множились до тех пор, пока он на шатких ногах не доковылял до мусорного ведра, где его вывернуло, и ещё раз, и ещё, и ещё…
– Извините, сюда нельзя! – услышал он голос Сухвиндер. – Здесь не пройти!
Эндрю плотно завязал мусорный мешок со своей рвотой. Сухвиндер помогла ему привести в порядок кухню. Потом его стошнило ещё дважды, но оба раза он успел добежать до туалета. Часы показывали почти два ночи, когда потный, но улыбающийся Говард отблагодарил их и распустил по домам.
– Молодцы, отлично поработали, – сказал он. – Значит, до завтра. Отлично… а где, кстати, мисс Боден?
Эндрю предоставил Сухвиндер что-нибудь наврать. На улице он отцепил велосипед Саймона и повёл его в ночь.
Долгая прогулка по холоду до самого Хиллтоп-Хауса проветрила ему голову, но не облегчила ни горечи, ни страданий.
Признавался ли он Пупсу, что ему нравится Гайя? Может, и нет, но Пупс всё равно знал. Это понятно… Пупс знал. И что теперь: они где-то трахаются?
«Всё равно мне уезжать, – думал Эндрю, взбираясь с велосипедом по склону против ветра. – Ну их к чёрту…»
А потом в голову пришло: чем скорее отсюда свалить, тем лучше. Неужели он обжимался с матерью Лекси Моллисон? Неужели их застукал муж этой тётки? Могло ли такое случиться?
Он боялся Майлза, но в то же время хотел рассказать эту историю Пупсу и поглядеть, какое у него будет лицо…
Когда он из последних сил отпёр дверь, из кухни сквозь темноту донёсся голос Саймона:
– Велосипед мой в гараж поставил?
Сидя за кухонным столом, он ел хлопья. Было почти полтретьего ночи.
– Не спится, – объяснил Саймон.
Впервые он не злился. В отсутствие Рут ему не было нужды доказывать, что он больше или умнее своих сыновей. Сейчас он казался маленьким и усталым.
– Думаю, не избежать нам переезда в Рединг, Пицца, – сказал Саймон.
У него получилось почти ласково.
Всё ещё слегка дрожа, ощущая себя разбитым стариком, терзаясь от стыда, Эндрю захотел что-нибудь сделать для отца, чтобы загладить свою вину. Настало время восстановить равновесие и объявить Саймона союзником. Они – одна семья. Им вместе переезжать. Возможно, в другом месте жизнь наладится.
– У меня для тебя новость, – сказал он. – Иди сюда. В школе узнал, как это делается…
И Эндрю повёл отца к компьютеру.

IV

Над Пэгфордом и Полями куполом нависло туманное голубое небо. Первые лучи солнца заиграли на старом военном мемориале, что посреди Центральной площади, на потрескавшихся бетонных фасадах Фоули-роуд и золотом осветили белые стены Хиллтоп-Хауса. Садясь в машину перед очередной долгой сменой в больнице, Рут Прайс взглянула на реку Орр, которая серебряной лентой блестела вдалеке, и подумала, как несправедливо, что вскоре её дом и этот вид будут принадлежать кому-то другому.
Всего в миле оттуда, на Чёрч-роу, Саманта Моллисон ещё спала как дитя в гостевой комнате. Дверь не запиралась, поэтому перед тем, как в полураздетом состоянии завалиться в кровать, она забаррикадировала её стулом. Спать мешали неумолимо нарастающая головная боль и солнечный луч, пробившийся сквозь щель в шторах и лазерным прицелом наведённый на уголок её рта. Она слегка подрагивала в нервной полудрёме, мучаясь жаждой и странным чувством вины.
Внизу, среди чистоты и белизны кухни, выпрямив спину и не сводя глаз с холодильника, в одиночестве сидел Майлз перед нетронутой чашкой чая; его преследовало зрелище пьяной жены в объятиях шестнадцатилетнего молокососа.
Через три дома Пупс Уолл, даже не переодевшись после юбилея Говарда Моллисона, лежал на кровати у себя в мансарде и курил. Он решил не спать всю ночь. Губы у него слегка онемели, их покалывало от выкуренных сигарет, но усталость подействовала совсем не так, как он надеялся: Пупс утратил способность трезво рассуждать, а расстройство и тревога навалились небывалой тяжестью.
Колин Уолл проснулся в холодном поту из-за очередного кошмара, сродни тем, какие мучили его много лет. В своих кошмарах он совершал ужасные деяния – такие деяния, которых страшился в реальности; на сей раз он убил Барри Фейрбразера; об этом прознали власти; ему сообщили, что злодейство раскрыто, что тело Барри эксгумировано и в нём найден подсыпанный Колином яд.
Уставившись на знакомую тень от торшера на потолке, Колин задумался, почему ему раньше не приходила в голову мысль, что это он убил Барри. И тут же сам собой возник вопрос: как знать, что это не ты?
Внизу Тесса вкалывала себе в живот инсулин. Минувшей ночью по запаху табачного дыма, спускавшемуся из мансарды к основанию лестницы, она поняла, что Пупс вернулся домой. Когда и откуда он явился, она не ведала, и это её пугало. Как могло до такого дойти?
Говард Моллисон сладко спал в своей двуспальной кровати. Солнце проникало сквозь оберегавшие сон шторы с цветочным рисунком и тут же розовыми лепестками падало ему на торс; его оглушительный свистящий храп не давал спать жене. Ширли в очках и махровом халате ела тост и пила кофе на кухне. Она представляла, как муж кружится в зале рука об руку с Морин, против которой и обратилась вся ненависть Ширли, крепчая с каждым глотком.
В «Кузнице», в нескольких милях от Пэгфорда, Гэвин Хьюз, стоя под горячим душем, намыливался и размышлял, почему ему не дано быть решительным, как все, и каким образом среди бесконечного множества вариантов другие умудряются сделать правильный выбор. Он был бы и рад жить той жизнью, которую видел только со стороны, да побаивался. Сделаешь выбор – и тем самым лишишь себя массы других возможностей.
Измученная Кей Боден лежала без сна в кровати своего дома на Хоуп-стрит, отдыхая в тишине пэгфордского рассвета и наблюдая за Гайей, которую уложила рядом с собой: в первых лучах солнца дочка выглядела бледной и дистрофичной. На полу стояло ведро, которое Кей принесла сюда поздно ночью, когда чуть ли не на руках притащила дочь в комнату из ванной, где до этого битый час придерживала ей волосы, чтобы они не падали в унитаз.
– Что мы тут забыли? – стонала Гайя над унитазом, корчась от очередного приступа рвоты. – Отвали от меня. Отстань. Иди ты… Ненавижу тебя!
Кей смотрела на лицо спящей дочери и вспоминала, как шестнадцать лет назад эта маленькая красавица так же спала вместе с ней. Она помнила, как Гайя лила слёзы, узнав о её расставании с бойфрендом Стивом, с которым они прожили восемь лет. Стив ходил к Гайе в школу на родительские собрания, научил её кататься на велосипеде. Потом Кей мечтала, что они с Гэвином создадут семью и у Гайи наконец будет постоянный отчим и красивый дом за городом (сейчас эта фантазия казалась ей такой же глупой, как желание четырёхлетней Гайи иметь единорога). Как страстно она желала, чтобы у их истории был счастливый конец, чтобы Гайя жила в тех условиях, к которым привыкла; отъезд дочери надвигался на Кей неотвратимо, как метеорит, и она предвидела, что расставание будет равносильно катастрофе, которая пошатнёт весь её мир.
Кей приподняла одеяло и взяла Гайю за руку. Прикоснувшись к её тёплой плоти, по чистой случайности принесённой в этот мир, Кей разрыдалась – тихо, но так сильно, что затрясся матрас.
В конце Чёрч-роу Парминдер Джаванда накинула пальто прямо на ночную сорочку и вышла со своим кофе в садик за домом. Сидя на деревянной скамье в солнечной прохладе, она заметила, что день, скорее всего, будет погожим, но сердце не верило тому, что говорили глаза. Тяжесть в груди подавляла всё.
Майлз Моллисон получил место Барри в Пэгфордском совете, и этого следовало ожидать, но при виде краткого аккуратного извещения, вывешенного Ширли на сайте, она почувствовала, что её, как и на последнем заседании, снова охватило бешенство, желание атаковать, тут же сменившееся гнетущей тоской.
– Я собираюсь выйти из совета, – сказала она Викраму. – Какой смысл там оставаться?
– Тебе же нравится, – возразил он.
Ей нравилось, когда там был Барри. А сегодня там сплошное болото; о Барри даже вспоминать тяжело. Рыжий бородач, на полголовы ниже её – коротышка. Её никогда не влекло к нему физически. «Что же тогда любовь?» – спрашивала себя Парминдер, пока лёгкий ветерок шевелил высокую кипарисовую изгородь вокруг большой лужайки на заднем дворе. Если был в твоей жизни человек, а потом его не стало и в груди у тебя образовалась зияющая брешь – это любовь?
«А ведь я всегда была смешливой, – подумала Парминдер. – Как же мне не хватает смеха».
От этой мысли у неё наконец побежали слёзы. С кончика носа они падали в кружку, дробью пробивали поверхность кофе и растворялись без следа. Она плакала оттого, что теперь никогда не смеялась, и ещё оттого, что вчера вечером, когда они слушали отдалённый грохот музыки диско, доносившийся из приходского зала собраний, Викрам сказал:
– Не махнуть ли нам летом в Амритсар?
Золотой храм, главная святыня религии, к которой он всегда был равнодушен. Парминдер сразу поняла его задумку. Она изнывала от безделья. Никто не мог знать, какие меры примет к ней Генеральный медицинский совет после рассмотрения дела о нарушении врачебной этики в случае с Говардом Моллисоном.
– Мандип говорит, это не более чем приманка для туристов, – ответила она, разом отметая Амритсар.
«Кто меня тянул за язык? – корила себя Парминдер, обливаясь слезами и забывая, что в кружке остывает кофе. – Как хорошо было бы показать детям Амритсар. Викрам хотел как лучше. Почему я не согласилась?»
Ей даже стало казаться, что отказ от посещения Золотого храма равносилен предательству. Перед её затуманенным взором пронёсся образ храма: отражённый водяной гладью купол в виде цветка лотоса и медовый отблеск белого мрамора.
– Мама…
Парминдер даже не заметила, как на лужайку вышла Сухвиндер. На ней были джинсы и мешковатый свитер. Парминдер быстро вытерла слёзы и, щурясь против солнца, посмотрела на дочку.
– Я сегодня не хочу идти на работу.
С тем же машинальным неприятием, которое заставило её отвергнуть поездку в Амритсар, Парминдер отреагировала немедленно:
– Сухвиндер, ты связана обязательствами.
– Мне нездоровится.
– Хочешь сказать, ты устала. Никто тебя не заставлял наниматься на работу. Привыкай отвечать за свои решения.
– Но…
– Ты пойдёшь на работу, – отрезала Парминдер, как будто вынесла приговор. – Нельзя давать Моллисонам лишний повод для злорадства.
Когда Сухвиндер побрела в дом, Парминдер устыдилась. Она уже готова была окликнуть дочь, но вместо этого решила обязательно найти время, чтобы сесть с ней рядом и спокойно поговорить.

V

Ранним солнечным утром Кристал шла по Фоули-роуд и ела банан. Мякоть была непривычной на вкус, и Кристал не могла решить, нравится ей этот фрукт или нет. Они с матерью фруктов не покупали.
Мать Никки только что беспардонно выставила её из дома.
– Кристал, у нас дела, – сказала она. – Мы к бабушке на обед собираемся.
Чтобы не отпускать её на голодный желудок, мать Никки, немного подумав, сунула ей этот банан. Кристал ушла без звука. Семья Никки и так едва помещалась за кухонным столом.
Солнце не облагородило внешний облик Полей, а лишь обнажило грязь и разруху, трещины бетонных стен, картонки в окнах и кучи мусора.
Зато пэгфордская площадь в солнечные дни выглядела как новенькая. Дважды в год по дороге в церковь на рождественскую и пасхальную службу младшие школьники парами тянулись через центр города. (Брать за руку Кристал все брезговали: Пупс распустил слух, будто она вшивая. Сам-то, небось, забыл.) Вокруг висели цветочные кашпо – пятна лилового, розового и зелёного; проходя мимо вазонов у «Чёрной пушки», Кристал непременно отрывала один лепесток. На ощупь лепесток всегда оказывался холодным и скользким, но стоило размять его в пальцах, как он тут же становился липким и бурым, поэтому в церкви она обычно вытирала руку о низ тёплой деревянной скамьи.
Войдя в дом, она сразу же увидела через открытую дверь слева, что Терри ещё не ушла спать. С закрытыми глазами и разинутым ртом она сидела в кресле. Кристал хлопнула дверью, но Терри не шелохнулась.
В четыре шага Кристал подскочила к Терри и стала трясти её за костлявую руку. Голова матери свесилась на впалую грудь. Терри захрапела.
Кристал отстала. Перед глазами почему-то возник утопленник, найденный ею в ванне.
– Вот паскуда тупая, – бросила она.
И тут сообразила, что не видит Робби. Она помчалась вверх по лестнице, выкрикивая его имя.
– Я тут, – услышала Кристал голос брата за дверью своей комнаты.
Толкнув дверь плечом, она увидела, что перед ней стоит Робби – совершенно голый. Позади него на её собственном матрасе валялся Оббо, почёсывая голую грудь.
– Всё путём, Крис? – ухмыльнулся он.
Схватив Робби в охапку, Кристал бросилась к нему в комнату. Руки у неё тряслись, и она не сразу смогла его одеть.
– Он тебе ничего не сделал? – шёпотом спросила она.
– Кушать хочу, – сказал Робби.
Одев наконец брата, Кристал взяла его на руки и побежала вниз. Ей было слышно, как Обби колобродит у неё в комнате.
– Что ему тут надо? – напустилась она на полусонную Терри, всё так же сидевшую в кресле. – Почему Робби с ним?
Робби изо всех сил вырывался; он терпеть не мог крики.
– А это что за хрень? – взвилась Кристал: только сейчас ей на глаза попались две чёрные дорожные сумки у кресла Терри.
– Ничё там, – невнятно буркнула Терри.
Но Кристал уже рывком открыла молнию.
– Ничё там! – завопила Терри.
Большие упаковки гашиша, размером с кирпич, были аккуратно завёрнуты в полиэтиленовую плёнку. Кристал, которая читала по складам и не смогла бы назвать ни половину овощей в супермаркете, ни фамилию премьер-министра, понимала: если в доме найдут эти сумки, мать упекут в тюрьму. Тут она заметила, что из-под кресла Терри выглядывает жестяная банка с лошадьми и кучером на крышке.
– Ширялась… – У Кристал перехватило дух; ей на голову невидимым дождём посыпалась беда; всё рухнуло. – Ширялась, мать твою…
Заслышав на лестнице шаги Оббо, она снова подхватила Робби. Перепуганный её злостью, он вопил и извивался, но Кристал держала брата мёртвой хваткой.
– Чё вцепилась, отпусти, – вяло пробормотала Терри.
Кристал распахнула входную дверь и со всех ног бросилась бежать по улице, прижимая к себе Робби, который скулил и норовил вырваться.

VI

Пока Говард оглушительно храпел в постели, Ширли приняла душ и достала из шкафа одежду. Когда она застёгивала жакет, колокол церкви Архангела Михаила и Всех Святых зазвонил к десятичасовой заутрене. Ширли всегда думала, что Джавандам, живущим прямо напротив церкви, этот звон режет слух, и надеялась, что Пэгфорд таким способом заявляет им о своей приверженности тем обычаям и традициям, к которым их семья, совершенно очевидно, не имеет отношения.
Машинально, в силу привычки, Ширли прошла по коридору и свернула в бывшую спальню Патриции, чтобы сесть за компьютер.
Вчера Ширли постелила дочери в этой комнате, но сейчас диван-кровать пустовал. Это избавило Ширли от необходимости общаться с Патрицией ещё и утром. Когда они далеко за полночь вернулись к себе в «Эмблсайд», Говард, который всё ещё напевал «Зелёную траву у дома», не сразу понял, что дочь их покинула. Только после того, как Ширли отперла своим ключом входную дверь, муж прохрипел: «А где же Пат?» – и прислонился к крыльцу.
– Она переживала, что Мелли с ней не поехала, – вздохнула Ширли. – Поссорились они, что ли… Домой, наверное, отправилась – мириться.
– С ними не соскучишься, – сказал Говард, отталкиваясь то от одной стены, то от другой и нетвёрдым шагом пробираясь по узкому коридору к спальне.
Ширли зашла на свой любимый медицинский сайт. Не успела она целиком вбить нужное слово в окно поиска, как на экране вновь появилась вся информация об адреналиновом инъекторе «Эпипен», и Ширли бегло ознакомилась с его назначением и способом применения: кто знает, может, она когда-нибудь спасёт жизнь их подсобному рабочему. Затем она аккуратно набрала «экзема» и с некоторым разочарованием узнала, что это заболевание не заразно, а потому не даёт повода уволить Сухвиндер Джаванду.
В силу той же привычки она открыла главную страницу Пэгфордского совета и сразу перешла на форум.
Имя пользователя «Призрак_Барри_Фейрбразера» она теперь узнавала не читая, по одному лишь виду, как пылкий влюблённый с полувзгляда узнаёт затылок, очертания плеч или походку своей пассии. Самое верхнее сообщение сразу бросилось ей в глаза; с радостным волнением Ширли поняла, что Призрак её не покинул. Она как чувствовала, что выходка доктора Джаванды не останется безнаказанной.

ПОХОЖДЕНИЯ ПЕРВОГО ГРАЖДАНИНА ПЭГФОРДА

В первый миг это не отложилось в голове: Ширли настроилась на имя Парминдер. Зато при повторном прочтении она издала сдавленный вопль, как будто её окатили ушатом ледяной воды.

Говард Моллисон, Первый гражданин Пэгфорда, и коренная жительница города Морин Лоу много лет ведут совместный бизнес. Общеизвестно, что Морин регулярно дегустирует жирную сардельку Говарда. Единственная персона, которая не посвящена в их тайну, – это Ширли, супруга Говарда.

Застыв без движения, Ширли подумала: «Враньё».
Такого просто не могло быть.
Допустим, пару раз она что-то заподозрила… иногда делала Говарду намёки…
Нет, она не желает этому верить. И никогда не сможет поверить.
Но люди-то поверят. Призраку они поверят. Ему верили все.
Она попыталась стереть этот текст, но пальцы стали вялыми и безжизненными, как у пустых перчаток, и всё время попадали не туда. Пока это сообщение висело на форуме, его в любую секунду мог прочесть кто угодно, и поверить, и захохотать, а потом переслать в местную газету… Говард и Морин, Говард и Морин…
Сообщение исчезло. Ширли уставилась в экран монитора; мысли заметались, как мыши в стеклянной банке, не видя ни выхода, ни зацепки, ни лесенки, чтобы убежать в тот счастливый мир, где ещё не было этого ужаса, выставленного на всеобщее обозрение…
А ведь он всегда смеялся над Морин.
Нет, это она сама над ней смеялась. Говард смеялся над Кеннетом.
Всю жизнь рядом: в праздники и будни, по выходным – на природе…
…единственная персона, которая не посвящена в их тайну…
…у них с Говардом секса давно не было: они много лет спали каждый в своей постели, достигнув молчаливого понимания…
…регулярно дегустирует жирную сардельку Говарда…
(Ширли будто снова оказалась в одной комнате с матерью: хихиканье, сальности, разлитое вино… Ширли не выносила грязных смешков. Ее всегда коробило от непристойностей и глумления.)
Она вскочила и, задевая ножки стульев, бросилась в спальню. Говард спал на спине, шумно похрюкивая.
– Говард, – позвала она. – Говард!
Наверное, с минуту она не могла его добудиться. Спросонья он ничего не понимал, но, когда она склонилась к нему, он всё равно увиделся ей благородным рыцарем, единственным защитником…
– Говард, Призрак Барри Фейрбразера прислал новое сообщение.
Недовольный таким резким пробуждением, Говард перевернулся на живот и зарычал в подушку.
– Про тебя, – сказала Ширли.
Они с Говардом редко разговаривали без экивоков. Ей всегда это нравилось. Но сегодня она поневоле рубила сплеча.
– Про тебя, – повторила она, – и Морин. Там сказано, что у тебя с ней… шашни.
Его большая рука скользнула по лицу и протёрла глаза. Он тёр их, как она понимала, дольше, чем требовалось.
– Что? – переспросил он, защищая глаза от света ладонью.
– У тебя шашни с Морин.
– С чего ты взяла?
Ни отрицания, ни вспышки гнева, ни оскорбительного смеха. Только осторожное требование указать источник.
С тех пор Ширли вспоминала этот миг как смерть; и в самом деле, жизнь кончилась.