Часть вторая 2 страница. Элисон Дженкинс из газеты «Ярвил энд дистрикт» наконец-то выяснила, к какой именно семье из рода Уидонов принадлежала Кристал

V

Элисон Дженкинс из газеты «Ярвил энд дистрикт» наконец-то выяснила, к какой именно семье из рода Уидонов принадлежала Кристал. Сделать это оказалось непросто: в списках избирателей никто по этому адресу не значился, и городского телефона там не было. В воскресенье Элисон лично приехала на Фоули-роуд, но Кристал не застала, а Терри, подозрительно и враждебно настроенная, отказалась сообщить, когда та появится и вообще проживает ли в этом доме.
Кристал появилась через двадцать минут после того, как журналистка на своей машине убралась восвояси, и они с матерью опять сцепились.
– Чё ты не сказала ей обождать? Она хотела взять у меня интервью – про Поля и всё такое.
– У тебя? Ври больше. На кой ты ей сдалась?
Конфликт разгорался, и Кристал опять ушла – отправилась к Никки, сунув в карман спортивных штанов мобильник Терри. Она частенько так делала; мать с пеной у рта требовала его обратно, а Кристал притворялась, что понятия не имеет, где его искать. В глубине души Кристал надеялась, что журналистка как-то узнала этот номер и вскоре позвонит.
С Никки и Лианной она встретилась в людном, шумном кафе торгового центра и как раз начала им рассказывать про эту журналистку, как вдруг раздался звонок.
– Кто-кто? Журналистка, типа?
– …кто… Тер…
– Это Кристал. Слышно меня?
– …твоей… не та… другая сестра…
– Кто-кто? – прокричала Кристал.
Заткнув пальцем свободное ухо, она протискивалась туда, где потише.
– Даниэлла, – проговорил чистый и отчётливый женский голос. – Матери твоей сестра.
– А-а-а, – разочарованно протянула Кристал.
«Сучка понтовитая», – каждый раз повторяла Терри при упоминании её имени. Кристал не была уверена, встречалась ли когда-нибудь с ней.
– Я насчёт прабабки.
– Кого-о-о?
– Насчёт бабули твоей, – с раздражением бросила Даниэлла.
Кристал остановилась на балконе, выходившем во двор торгового центра; приём здесь был намного лучше.
– Чё случилось? – спросила Кристал.
У неё словно перевернулось нутро, как бывало в детстве, когда она раскачивалась на перекладине вроде той, на которую опиралась сейчас. В тридцати футах внизу кишели покупатели с пластиковыми пакетами, тележками и упирающимися детьми.
– Да в Юго-Западной она. Уж неделю как. Её удар хватил.
– Неделю? – переспросила Кристал. – Чё ж нам-то не сказали?
– У неё, это, язык плохо ворочается, но тебя два раза по имени звала.
– Меня? – опять переспросила Кристал, крепко сжимая мобильный.
– Ну да. Вроде как хочет тебя видеть. Похоже, дело плохо. Говорят, уже не поднимется.
– В какой она палате? – У Кристал включился ум.
– В двенадцатой. Отделение интенсивной терапии. Посещение с двенадцати до четырёх и с шести до восьми. Всё поняла?
– А там…
– Некогда мне. Я только сообщить хотела – вдруг ты соберёшься её проведать. Всё, пока.
Связь прервалась. Кристал опустила мобильный и, глядя на экран, стала нажимать большим пальцем на кнопку, пока не увидела «номер заблокирован». Тётка внесла её в чёрный список.
Кристал вернулась к Никки и Лианне. Они сразу поняли, что у неё неприятности.
– Тебе нужно её навестить. – Никки проверила время на своём мобильном. – Часа в два там будешь. Дуй на автобус.
– Угу, – рассеянно сказала Кристал.
Сначала она хотела забежать за матерью, взять с собой и её, и Робби, но в прошлом году мать с бабулей Кэт жутко расплевались и с тех пор не разговаривали. Кристал подумала, что мать придётся долго уламывать, да и бабушка, скорее всего, не слишком ей обрадуется.
Похоже, дело плохо. Говорят, уже не поднимется.
– У тебя на билет-то хватит? – Они втроём спешили к автобусной остановке, и Лианна стала на ходу шарить в карманах.
– Угу. – Кристал проверила. – До больнички скоко стоит – один фунт, не больше?
В ожидании двадцать седьмого автобуса они успели выкурить одну сигарету на троих. Никки и Лианна стали махать ей на прощанье, как будто она отправлялась отдыхать. В последний момент Кристал сдрейфила и чуть не крикнула: «Айда со мной!», но автобус уже отъехал от тротуара; Никки с Лианной отвернулись и стали трепаться.
Сиденье было обтянуто потёртой, жёсткой, вонючей обивкой. Автобус продребезжал мимо полицейского участка и, свернув направо, оказался на оживлённой улице, где располагались все шикарные магазины. В животе у Кристал шевелился зародыш страха. Конечно, бабуля Кэт состарилась и одряхлела, но Кристал смутно надеялась, что она оправится, вернётся к своим лучшим временам, которые, кстати, были долгими, что волосы у неё опять почернеют, спина распрямится, а память сделается такой же острой, как язык. У Кристал даже в мыслях не было, что бабуля, твёрдая как кремень, может умереть. Если Кристал и замечала у неё признаки старости, то лишь впалую грудь да ещё бесчисленные морщины на лице, но выглядели они как почётные шрамы, полученные в победной битве за выживание. У Кристал никто из близких не умирал от старости.
(Из окружения матери смерть забирала молодых: тех, чьи тела и лица не успели сморщиться и усохнуть. Тот мертвец, которого Кристал в возрасте шести лет нашла в ванне, был видным парнем, белым и ладным, как памятник, – во всяком случае, так ей запомнилось. Но воспоминания иногда путались. Трудно было разобраться, чему можно верить, а чему нет. Многие вещи, услышанные ею в детстве, взрослые потом отрицали. Она могла бы поклясться, что Терри ей тогда сказала: «Это папка твой был». Но потом, много позже, мать стала отпираться: «Не дури. Папа твой не умер, он в Бристоль уехал, понятно?» И ей пришлось волей-неволей смириться с тем, что это был Хахаль – так все называли человека, про которого говорили, что он ей отец.
А где-то на заднем плане всегда маячила бабуля. Кристал только потому и не отдали в приёмную семью, что в Пэгфорде у неё была бабуля Кэт, надёжная, хотя и неласковая палочка-выручалочка. Бранясь и кипя от злости, она смешивала с грязью и Терри, и комиссию из органов опеки, а потом забирала правнучку, такую же злюку, к себе домой.
Кристал не смогла бы ответить, хорошо ей жилось в том домишке на Хоуп-стрит или плохо. Там было тесно, грязновато и воняло хлоркой. Но зато там она была в безопасности, в полной безопасности. Бабуля Кэт пускала на порог только проверенных лиц. А на краю ванны стояла склянка с пенными кубиками, такая древность.)
А вдруг в больничке у бабулиной кровати окажутся незнакомые люди? Половину своей родни Кристал в глаза не видела и страшилась чужаков, связанных с ней кровными узами. У Терри были сводные сёстры – плоды любвеобильности её отца, которых даже Терри никогда не видела, однако баба Кэт старалась не бросать ни одну, упрямо поддерживая большое и недружное потомство, которое наплодили её сыновья.
Когда Кристал бывала у бабули, к той в дом приходили какие-то незнакомые родственники. Они, как считала Кристал, смотрели на неё искоса и что-то нашёптывали прабабке; Кристал делала вид, будто ничего не замечает, а сама не могла дождаться их ухода, чтобы бабуля Кэт опять безраздельно принадлежала ей. Особенно противно ей было думать, что в бабулиной жизни есть ещё какие-то дети.
(«А это кто?» – спрашивала Кристал, когда ей было девять лет, ревниво тыча пальцем в стоявшую на комоде у прабабки обрамлённую фотографию двух мальчиков в форме средней школы «Пакстон».
«Правнуки мои, – отвечала бабуля Кэт. – Это Дэн, а это Рикки. Они тебе троюродные братья».
Кристал не хотела никаких троюродных, тем более если они стояли у бабы Кэт на комоде.
«А это?» – допытывалась она, указывая на девочку с золотистыми локонами.
«Это Майкла моего доченька, Рианнон зовут, тут ей пять годиков. Красивая была, видишь? А потом взяла да за чернявого замуж выскочила», – объясняла бабуля Кэт.
Фотографии Робби у прабабки никогда не было.)
Ты хоть знаешь, кто отец? Вот потаскуха! Всё, я умываю руки. С меня хватит, Терри, я сыта по горло; сама разбирайся, как хочешь.
Автобус тащился через весь город, мимо прохожих с воскресными покупками. Когда Кристал была маленькая, Терри чуть ли не каждую неделю возила её по выходным в центр Ярвила и по мере надобности силком запихивала в детскую коляску, из которой дочка давно выросла: в коляске удобно было заныкать краденое – под детскими ножками или среди пакетов, сложенных в сетке под сиденьем. От случая к случаю Терри брала с собой подельницу, Черил, единственную из сестёр, с кем она поддерживала отношения; Черил была замужем за Шейном Талли. Жила она в Полях, в четырёх улицах от Терри; когда сёстры ругались, а случалось это нередко, воздух раскалялся докрасна. После этого Кристал переставала понимать, не западло ли ей разговаривать с отпрысками семьи Талли, но в последнее время плюнула и спокойно трепалась с Дейном при каждой встрече. Однажды, в четырнадцать лет, распив бутылку сидра, они перепихнулись. Но об этом оба помалкивали. Кристал подозревала, что с двоюродным братом не положено. Никки что-то такое говорила: вроде бы нельзя.
Автобус остановился напротив главного входа в Юго-Западную больницу, ярдах в двадцати от огромного прямоугольного здания из бетона и стекла. Перед входом зеленели аккуратные островки травы и молодые саженцы; с ними соседствовал целый лес указателей.
Выйдя на остановке вместе с двумя старушками, Кристал сунула руки в карманы спортивных штанов и огляделась. Она успела забыть, какое отделение назвала ей Даниэлла; помнила только номер палаты: двенадцать. С небрежным видом, как бы случайно, Кристал подошла к ближайшему столбику и прищурилась: тарабарщина какая-то, строчка на строчке, слова такие, что язык сломаешь, и стрелки – налево, направо, наискось. Читала Кристал еле-еле; печатные знаки в большом количестве вызывали у неё смятение и враждебность. Исподтишка разглядев стрелки, она поняла, что на них вообще нет ни одной цифры, и двинулась следом за старушками-попутчицами к двойным стеклянным дверям.
В вестибюле толпились люди; здесь вообще невозможно было сориентироваться. Она увидела оживлённый магазинчик за стеклянной перегородкой; ряды пластмассовых стульев, сплошь занятых, как ей показалось, людьми, жующими сэндвичи; в углу – кафе без единого свободного места, а в середине – вроде как шестигранный прилавок, где перед мониторами сидели женщины, отвечавшие на вопросы посетителей. К ним и направилась Кристал, не вынимая руки из карманов.
– Двенадцатая палата где? – хмуро спросила она.
– На третьем этаже, – в тон ей ответила женщина.
Самолюбие не позволило Кристал задать уточняющие вопросы; она отошла в сторону, увидела в дальнем конце вестибюля лифты и вошла в тот, который отправлялся наверх. Палату она искала минут пятнадцать. Почему, спрашивается, не написать на стрелках цифры вместо этих идиотских длинных слов? Когда она, поскрипывая кроссовками по линолеуму, шла вдоль нескончаемой стены салатного цвета, кто-то окликнул её по имени:
– Кристал?
Это была её тётка Черил, рослая, широкая в кости, с чёрными у корней волосами, крашенными в бананово-жёлтый цвет, одетая в джинсовую юбку и тесную белую маечку. Толстые руки от костяшек пальцев до плеч покрывала татуировка; в каждом ухе болталось множество золотых обручей, похожих на кольца для занавесок. В руке она держала банку кока-колы.
– А эта, стало быть, не соизволила? – спросила Черил, широко, как часовой, расставив голые ноги.
– Кто?
– Терри. Не пожелала прийти?
– Да она не в курсах. Я и сама токо услыхала. Мне Даниэлла позвонила.
Черил откупорила банку и начала заглатывать кока-колу; поверх жестянки за Кристал следили крошечные глазки, утонувшие в широком плоском лице; покрытая белыми крапинками кожа напоминала свиную тушёнку.
– Это я ей сказала тебе позвонить. Мать честная, старуха трое суток лежала пластом, и ни одна сволочь к ней не заглянула. Представляю, каково ей было. Чёрт-те что.
Кристал не спросила, почему сама Черил не прошла два шага до Фоули-роуд, чтобы известить Терри. Как видно, сёстры опять расплевались. Отследить их отношения не было никакой возможности.
– Где её палата? – спросила Кристал.
Черил повела её за собой, громко шлёпая по линолеуму резиновыми босоножками без задников.
– Да, – спохватилась она. – Мне тут журналистка какая-то звонила, насчёт тебя.
– Честно?
– Номер оставила.
Она и рада была бы расспросить подробнее, но они уже вошли в мертвенно-тихую палату, и Кристал вдруг испугалась. Её поразил запах.
Бабуля Кэт изменилась почти до неузнаваемости. Одну половину её лица жутко перекосило, как будто мышцы стянуло проволокой. Рот свело; один глаз вроде как ввалился. К ней пластырем крепились какие-то трубочки, а в руку была вставлена игла. Когда прабабка лежала, её изуродованная грудная клетка особенно бросалась в глаза. Одеяло вздымалось и проседало в неожиданных местах, как будто нелепая голова на цыплячьей шее торчала из бочки.
Когда Кристал присела рядом, бабуля не шевельнулась. Она смотрела в никуда. Одна щуплая рука слегка подрагивала.
– Она не разговаривает, но вчера вечером позвала тебя по имени, два раза, – мрачно сказала Черил поверх края жестяной банки.
У Кристал спёрло дыхание. Она хотела взять бабулю за руку, но боялась сделать ей больно. Стала подвигать пальцы к её ладони, но остановилась на простыне, в паре дюймов.
– Рианнон приходила, – сообщила Черил. – Джон тоже был, и Сью. Сью хочет с Анной-Мари связаться.
– А где она щас? – спросила Кристал, приободрившись.
– Где-то во Френчи, что ли. Тебе известно, что она родила?
– Да, слыхала, – ответила Кристал. – Кто у неё?
– Без понятия. – Черил отхлебнула из банки.
Кто-то в школе ей сказал: «Слышь, Кристал, твоя сестрица-то с пузом!» Её взволновало это известие. Она, значит, будет тётей, даже если никогда не увидит этого младенца. Всю свою жизнь Кристал грезила об Анне-Мари, которую забрали у матери, когда Кристал ещё не было на свете, и перенесли в другое измерение, словно сказочную фею, прекрасную и таинственную, как тот мертвец у Терри в ванне.
Бабуля Кэт шевельнула губами.
– Чего? – переспросила Кристал, склоняясь над ней в полуиспуге-полурадости.
– Хочешь чё-нибудь, баба Кэт? – громогласно спросила Черил, и на них стали оглядываться другие посетители.
Кристал слышала только хрипы и постукивания, но баба Кэт явно силилась что-то выговорить. Черил нависла над ней с другой стороны, придерживаясь рукой за металлические прутья в изголовье кровати.
– Ох… мм… – вырвалось у бабули.
– Чего? – в один голос переспросили Кристал и Черил.
Кристал уловила движение глаз – слезящихся, мутных глаз, направленных на её гладкое юное лицо с раскрытым ртом, склонившееся над прабабкой: озадаченное, выжидательное, боязливое.
– …реб-лей… – выдавил надтреснутый старческий голос.
– Бредит, – объявила Черил, обращаясь через плечо к робкой супружеской паре у соседней кровати. – Трое суток на полу пластом лежала, шутка ли дело?
Но у Кристал навернулись слёзы. Палата с высокими окнами растворилась в тенях и искусственном свете; ей привиделась тёмно-зелёная вода и яркая солнечная вспышка, разбитая всплеском вёсел на бесчисленные сверкающие осколки.
– Да, – шепнула она бабуле Кэт. – Да, я занимаюсь греблей, ба.
И соврала, потому как мистер Фейрбразер умер.

VI

– Где портрет разукрасил? Опять с велосипеда навернулся? – спросил Пупс.
– Нет, – ответил Эндрю. – Сай-Мой-Зай приложил. Я пытался объяснить этому уроду, что он всё не так понял насчёт Фейрбразера.
Они с отцом были в сарае – грузили дрова в две корзины, чтобы отнести в гостиную и поставить по обеим сторонам камина. Саймон ударил Эндрю поленом по голове, тот упал на поленницу и ободрал прыщавую щёку.
Считаешь, ты умней меня, засранец паршивый? Если кому-нибудь сболтнёшь, что говорится у нас в доме… я покамест… я с тебя шкуру заживо спущу, понял? С чего ты взял, что Фейрбразер не был в доле? И что погорел только один козёл, у кого ума не хватило отмазаться?
А после этого – то ли от гордыни, то ли всем назло, то ли от невозможности расстаться с мечтой о шальных деньгах, которую не пошатнули даже факты, Саймон выставил свою кандидатуру. Позор, за который предстояло расплачиваться его семье, стал неизбежен.
Саботаж. Это слово не шло у Эндрю из головы. Он хотел столкнуть отца вниз с тех высот, куда его занесла жадность, причём сделать это (по возможности не поплатившись за победу жизнью) таким способом, чтобы Саймон никогда не догадался, кто его утопил.
Он не рассказывал об этом ни одной живой душе, даже Пупсу. Секретов от Пупса у него, считай, не было, а отдельные умолчания касались глобальных тем, занимавших почти всё его внутреннее пространство. Одно дело – сидеть у Пупса в мансарде и торчать от видео «девушки с девушкой», найденного в Сети, и совсем другое – признаваться в своём мучительном желании заговорить с Гайей Боден. Очень просто забиться в «каббину» и обзывать отца мудаком, но невозможно описать, как холодеют руки и к горлу подступает тошнота, когда Саймон впадает в ярость.
Но вот настал час, который всё изменил. В начале была тяга к никотину и красоте. Дождь наконец-то кончился, и бледное весеннее солнце заиграло на рыбьей чешуе грязных окон школьного автобуса, который дребезжал по закоулкам Пэгфорда. Эндрю сидел сзади, откуда ему не видно было Гайю, которая устроилась рядом с Сухвиндер и осиротевшими двойняшками Фейрбразер, недавно опять приступившими к занятиям. Он тосковал по Гайе весь день и теперь предвидел совершенно пустой вечер, а в качестве утешения – только старые фотографии из «Фейсбука».
На подъезде к Хоуп-стрит Эндрю как ударило: предков всё равно нет дома, никто не заметит его отсутствия. Во внутреннем кармане лежали три сигареты, полученные от Пупса, а Гайя уже вставала с места, крепко держась за поручень над спинкой сиденья и готовясь выходить вместе с Сухвиндер Джавандой.
Почему бы и нет? Почему бы и нет?
Он тоже встал, перекинул рюкзак через плечо, дождался остановки автобуса и быстро двинулся по проходу вслед за двумя девочками.
– Увидимся дома, – бросил он на ходу удивлённому Полу.
Он спрыгнул на солнечный тротуар, и автобус, ропща, отъехал. Эндрю раскуривал сигарету, исподтишка наблюдая за Гайей и Сухвиндер поверх сложенных щитком рук. Девочки направились не к дому Гайи, а в сторону Центральной площади. Затягиваясь и слегка хмурясь на манер самого беззастенчивого из всех известных ему людей – Пупса, Эндрю последовал за ними, наслаждаясь зрелищем рассыпавшихся по спине Гайи бронзово-каштановых волос, а также её летящей юбочки, под которой покачивались бёдра.
У площади девочки замедлили шаг и свернули к зданию «Моллисон энд Лоу», выделявшемуся среди других своим внушительным фасадом: над входом красовалась сине-золотая вывеска и крепились целых четыре кашпо. Эндрю крался сзади. Девочки ненадолго задержались у витрины нового кафе, изучили приклеенный к стеклу листок и исчезли в дверях магазина деликатесов.
Эндрю сделал круг по площади, мимо «Чёрной пушки» и отеля «Георг», а потом остановился у той же витрины. В ней было вывешено рукописное объявление, предлагавшее работу в выходные.
Мучительно чувствуя свои прыщи, которых, как назло, высыпало больше обычного, он загасил сигарету, вернул в карман вполне ещё годный окурок и нырнул следом за Гайей и Сухвиндер.
Девочки стояли возле столика, где высились стопки коробок с овсяным печеньем и крекерами, и не сводили глаз с необъятного человека в охотничьей шляпе, который через прилавок беседовал с престарелым покупателем. Гайя обернулась на звон колокольчика.
– Привет. – У Эндрю пересохло в горле.
– Привет.
Ослеплённый собственной дерзостью, Эндрю подошёл поближе и задел рюкзаком вертящуюся стойку с путеводителями по Пэгфорду и экземплярами кулинарной книги «Традиционная кухня Юго-Западных графств». Торопливо остановив и выровняв стойку, он снял рюкзак с плеча.
– Ты насчёт работы? – тихонько спросила Гайя с волшебным лондонским выговором.
– Ну да, – сказал он. – А вы?
Она кивнула.
– Разместите это на страничке предложений, Эдди, – грохотал Говард. – Отправьте на сайт, а я по вашему запросу включу это в повестку заседания. В одно слово: «pagfordcouncil», дальше точка, «co», точка, «uk», косая черта, «suggestionpage». Или же пройдите по ссылке: «pagford…» – он медленно повторил, видя, что старичок трясущейся рукой записывает карандашом на бумажке, – «council»…
Говард скользнул глазами по троице подростков, терпеливо ожидающих возле солёного печенья. На них была безликая форма школы «Уинтердаун», допускавшая столько вольностей и вариаций, что едва ли могла рассматриваться как форма (то ли дело в школе Святой Анны: аккуратная клетчатая юбочка и блейзер). При всём том белая девочка – просто загляденье: алмаз тонкой огранки, особенно рядом с дурнушкой Джавандой (как её по имени, Говард не знал) и невзрачным прыщавым юнцом.
Покупатель со скрипом потащился к дверям; звякнул колокольчик.
– Вам помочь? – спросил Говард, не отводя взгляда от Гайи.
– Да. – Она сделала шаг вперёд. – Хотела спросить… Насчёт работы. – Гайя указала на листок объявления.
– Ах вот оно что, – просиял Говард. Официантка, подрядившаяся к нему на выходные, поступила некрасиво: пару дней назад плюнула на кафе и устроилась в супермаркет. – Да-да. Желаешь подработать официанткой? Оклад у нас минимальный, работа с девяти до полшестого по субботам и с двенадцати до полшестого по воскресеньям. Открываемся через две недели; если опыта нет – научим. Сколько тебе лет, прелесть моя?
Идеальный, просто идеальный вариант: свеженькая, фигуристая; он сразу представил её в облегающем чёрном платье с белым кружевным передничком. Он её научит управляться с кассой, покажет, где и что в подсобке; с такой и пошутить приятно, а если дела пойдут на лад, не грех и премию дать.
Боком выбравшись из-за прилавка и не обращая внимания на Эндрю и Сухвиндер, он взял Гайю под ручку и повёл в соседнее помещение. Столы и стулья ещё не завезли, но стойка уже была на месте, а за ней – изразцовое панно, чёрное с бежевым, изображавшее Центральную площадь в старые времена. Там гуляли дамы в кринолинах и кавалеры в цилиндрах; четырёхместная карета стояла у вполне узнаваемого здания «Моллисон энд Лоу», к которому прижималось трогательное кафе «Медный чайник». На месте военного мемориала воображение художника поместило живописный фонтан.
Эндрю и Сухвиндер, оставшись вдвоём, неловко и неприязненно переминались с ноги на ногу.
– Да? Вам помочь?
Сутулая женщина с чёрным, как вороново крыло, начёсом возникла неизвестно откуда. Эндрю и Сухвиндер пробормотали, что они ждут знакомую девочку, и тут из-под арки появились Говард и Гайя. Завидев Морин, Говард отпустил локоть Гайи, за который рассеянно держался всё то время, что рассказывал о работе официантки.
– Кажется, я нашёл нам подмогу, – сообщил он.
– Неужели? – Морин перевела хищный взгляд на Гайю. – Опыт работы есть?
Но Говард её заглушил, решив объяснить Гайе, что их кулинария – это в некотором роде лицо города, местная достопримечательность.
– Магазину тридцать пять лет, – уточнил Говард, с царственно-пренебрежительным жестом отмахнувшись от панно. – Юная леди совсем недавно переехала к нам в город, Мо, – добавил он.
– А вы тоже работу ищете? – Морин вспомнила про двух других.
Сухвиндер помотала головой; Эндрю неопределённо пожал плечами. Но Гайя, глядя на подругу, сказала:
– Давай. Ты ведь хотела спросить.
Говард пригляделся к Сухвиндер: этой, конечно, узкое платье с воздушным фартучком противопоказано, однако его быстрый и гибкий ум работал на перспективу. Комплимент её отцу… какой-никакой рычаг воздействия на мать… непрошеное одолжение… кроме эстетики, есть и другие резоны.
– Что ж, если у нас дела пойдут так, как мы рассчитываем, можно будет обеих взять, – сказал он, почёсывая свои подбородки и сверля глазами отчаянно красневшую Сухвиндер.
– Я ещё не… – начала она, но Гайя не дала ей договорить:
– Давай вместе.
Сухвиндер, совсем побагровев, чуть не плакала.
– Но я…
– Соглашайся, – шепнула Гайя.
– Я… попробую.
– В таком случае мы вам назначим испытательный срок, мисс Джаванда, – объявил Говард.
Сгорая от ужаса, Сухвиндер едва дышала. Что скажет мама?
– А вы, юноша, видимо, рассчитываете на должность подсобного рабочего? – громогласно спросил Говард, обращаясь к Эндрю.
Подсобный рабочий?
– Нам нужен человек, способный поднимать тяжести, друг мой, – уточнил Говард.
Эндрю смешался: на листке объявления он прочёл только верхнюю строчку, написанную крупным почерком.
– Разгружать товар, поднимать из подвала ящики с молочными бутылками, выносить мешки с мусором. Настоящая физическая работа. Тебе это по плечу, как ты считаешь?
– Да, – ответил Эндрю.
Только будут ли у них с Гайей совпадать часы работы? Вот что главное.
– Приходить надо будет рано. Часам к восьми. Ну, в крайнем случае к половине девятого, а дальше посмотрим. Испытательный срок – две недели.
– Да, я согласен, – сказал Эндрю.
– А зовут тебя как?
Услышав ответ, Говард вздёрнул брови:
– Твой отец – Саймон? Саймон Прайс?
– Да.
Эндрю задёргался. Как правило, отцовское имя оставалось для людей пустым звуком.
Говард назначил девочкам прийти на инструктаж в воскресенье после обеда, когда установят кассовый аппарат; он был явно не прочь ещё потрепаться с Гайей, но тут пришла покупательница, и подростки, воспользовавшись удобным случаем, выскользнули на улицу под звяканье колокольчика.
Пока Эндрю соображал, что бы такое сказать, Гайя беззаботно бросила ему «Пока» и стала удаляться вместе с Сухвиндер. Эндрю закурил новую сигарету (окурок сейчас был бы явно не к месту), что дало ему повод оставаться на месте, и стал смотреть ей вслед.
– Почему этого парня зовут Арахис? – спросила Гайя, когда они с Сухвиндер отошли на достаточное расстояние.
– У него аллергия, – объяснила Сухвиндер, которая в ужасе думала, как ей оправдаться перед матерью. Она не узнавала собственный голос. – В первом классе он чуть не умер: кто-то угостил его зефириной, в которую засунули арахис.
– А я-то думала, – сказала Гайя, – что у него член размером с арахис.
Она захохотала; Сухвиндер тоже посмеялась, хотя и через силу: шуточки ниже пояса ей изрядно надоели.
Не таясь, подружки со смехом оглянулись, и он понял, что они перемывают ему кости. Это обнадёживало: может, он и плохо разбирался в девочках, но такие вещи понимал. Ухмыляясь в прохладный воздух, он с рюкзаком на плече и сигаретой в руке направился через площадь в сторону Чёрч-роу; оттуда было сорок минут в гору до Хиллтоп-Хауса.
В сумерках живые изгороди терновника, покрытые белыми цветками, казались призрачно-бледными; кромка бальзамина поблёскивала мелкими сердцевидными листочками. Аромат цветов, сигаретный дымок, перспектива еженедельных встреч с Гайей… жизнь налаживалась; Эндрю в облаке блаженства и красоты поднимался по склону. Когда в следующий раз Саймон к нему пристанет: «Нашёл работу, Пицца-Тупица?» – он сможет ответить «да». Он нашёл не просто работу, а возможность проводить выходные рядом с Гайей Боден.
А вдобавок он теперь точно знал, как вонзить анонимный нож в отцовскую спину.

VII

Когда первый порыв злости прошёл, Саманта раскаялась, что позвала на ужин Гэвина и Кей. В пятницу она всё утро перешучивалась со своей продавщицей о предстоящем кошмаре, но, когда вышла из магазина «Идеальные чашки для пышной милашки» (это название в своё время так насмешило Говарда, что у него от хохота случился приступ астмы, а Ширли, слыша его, всякий раз морщилась), настроение испортилось окончательно. Она спешила проехать через Пэгфорд до наступления часа пик, а там забежать за продуктами и встать к плите. Утешало лишь то, что можно будет забросать Гэвина каверзными вопросами. Например, полюбопытствовать, почему они до сих пор не съехались с Кей; да, это неплохо.
По дороге домой, нагруженная пакетами от «Моллисон энд Лоу», она столкнулась с Мэри Фейрбразер, стоявшей у банкомата, встроенного в стену банка, где служил Барри.
– Мэри… добрый день. Как ты?
У Мэри, исхудавшей и бледной, под глазами пролегли серые тени. Разговор получился до странности натянутым. После той поездки в больницу они не общались, если не считать кратких неловких соболезнований на похоронах.
– Всё собиралась к вам зайти, – сказала Мэри, – вы были ко мне так добры… хотела поблагодарить Майлза…
– Не стоит, – бестактно возразила Саманта.
– Но мне бы хотелось…
– Тогда, конечно, пожалуйста, заходи…
Когда Мэри отошла, у Саманты осталось жуткое чувство, что та восприняла её приглашение буквально и заявится прямо сегодня.
Дома, бросив пакеты на пол, она принялась звонить мужу на работу, чтобы поделиться своими опасениями, но только ещё больше взбеленилась, когда Майлз вполне благосклонно принял известие о возможном приходе вдовы.
– Не вижу препятствий, – сказал он. – Мэри необходимо развеяться.
– Но я ей не сказала, что у нас будут Гэвин и Кей.
– У Мэри с Гэвом нормальные отношения, – заметил Майлз. – Причин для беспокойства нет.
Нарочно тупит, решила Саманта; не иначе как мстит за отказ идти с ним в Суитлав-Хаус. Повесив трубку, она задумалась, не позвонить ли Мэри, чтобы попросить её сегодня не приходить, но побоялась обидеть и понадеялась, что Мэри сама поймёт, насколько нежелательно её появление. Зайдя в гостиную, Саманта на полную громкость включила DVD Либби, чтобы из кухни слушать бой-бэнд, разобрала покупки и принялась готовить ужин: рагу с овощами и свой фирменный шоколадный пай «Миссисипи». Она бы охотно купила большой торт в «Моллисон энд Лоу», чтобы сэкономить время, но об этом тут же прознала бы Ширли, а она и без того не упускала случая отметить, что Саманта чересчур увлекается полуфабрикатами и готовыми блюдами.
Саманта уже наизусть знала содержание диска и за работой легко представляла себе картинку. На неделе, когда Майлз уходил в свой кабинет или беседовал по телефону с Говардом, она ставила бой-бэнд много раз. В переднике, рассеянно облизывая перемазанные в шоколаде пальцы, она пришла из кухни к телевизору при первых аккордах того трека, где мускулистый паренёк в расстёгнутой рубашке идёт по пляжу.
Она планировала принять душ, пока Майлз будет накрывать на стол, и совершенно забыла, что он сегодня задержится, так как поедет в Ярвил забирать девочек из школы на выходные. Когда до неё дошло, почему его до сих пор нет, Саманта, как нахлёстанная, заметалась по столовой, а потом нашла в холодильнике какую-то еду, чтобы Лекси и Либби могли перекусить до прихода гостей. В половине восьмого Майлз застал жену, взмыленную и злую, ещё в переднике; она даже начала выговаривать ему за идею этого ужина, хотя сама позвала гостей.
Четырнадцатилетняя Либби ворвалась в гостиную и, не поздоровавшись с матерью, извлекла диск из DVD-плеера.
– Слава богу, я уж думала – потеряла, – сказала она. – Почему телик включён? Ты это смотрела?
Временами Саманте казалось, что младшая дочь пошла в Ширли.
– Я смотрела новости, Либби. Диски крутить у меня времени нет. Иди поешь, пицца на столе. Скоро гости придут.
– Опять замороженная пицца?
– Майлз! Мне нужно переодеться. Сделаешь пюре? Майлз?
Но он уже скрылся наверху, и Саманте пришлось самой браться за толкушку, пока дочери ужинали за кухонной стойкой. Либби прислонила коробку от DVD к своему стакану с диетическим пепси, чтобы полюбоваться.
– Майки такой суперский, – проговорила она с плотоядным стоном, неприятно поразившим Саманту.
Но мускулистого парнишку звали Джейк; Саманта порадовалась, что они с дочкой запали на разных.
Шумная и самоуверенная Лекси пулемётной очередью выдавала информацию об одноклассницах; Саманта никого из них не знала и не могла уследить за их проделками, дрязгами и группировками.
– Ладно, девочки, я побежала переодеваться. Уберите за собой, когда поедите, хорошо?
Она убавила огонь под сотейником и заторопилась наверх. В спальне Майлз перед зеркалом застёгивал рубашку. В комнате пахло мылом и лосьоном.
– Всё под контролем, лапушка?
– Да, спасибо. Как я рада, что ты успел принять душ, – фыркнула Саманта.
Вытащив из шкафа свою любимую длинную юбку и топ, она захлопнула дверцу.
– Ты тоже можешь принять душ.
– Да они через десять минут придут; мне ни волосы высушить, ни накраситься. – Саманта сбросила домашние туфли; одна стукнулась о радиатор. – Когда налюбуешься, будь добр, спустись вниз и займись напитками, хорошо?
После ухода Майлза она попыталась расчесать свои густые волосы и подправить макияж. Вид был ужасающий. Полностью переодевшись, Саманта поняла, что такой бюстгальтер совершенно не подходит к облегающему топу. В результате лихорадочных поисков она вспомнила, что нужный лифчик сушится в хозяйственной комнате; не успела она выскочить на лестничную площадку, как раздался звонок в дверь. Чертыхнувшись, Саманта ринулась назад. В комнате Либби надрывался бой-бэнд.
Гэвин и Кей прибыли минута в минуту, поскольку Гэвин даже думать боялся, что скажет Саманта, если они опоздают: с неё станется предположить, что они поскандалили, а то и потеряли счёт времени, кувыркаясь в постели. Похоже, она видела одно из преимуществ брака в том, что статус замужней женщины давал ей право совать свой нос в жизнь тех, кто не состоит в браке, да ещё отпускать комментарии. А вдобавок она считала, что её грубая, вульгарная манера речи, особенно в подпитии, должна пониматься как хлёсткий юмор.
– Здрасте-здрасте-здрасте, – приговаривал Майлз, впуская Гэвина и Кей в прихожую. – Прошу, прошу. Добро пожаловать в «Каса Моллисон».
Он расцеловал Кей в обе щеки и принял у неё коробку шоколадных конфет.
– Это нам? Большое спасибо. Наконец-то мы встречаемся по всей форме. Гэв слишком долго вас прятал.
Выхватив у Гэвина принесённую бутылку вина, Майлз хлопнул его по спине; Гэвин этого терпеть не мог.
– Проходите сюда, Сэм через минуту к нам присоединится. Что будем пить?
В других обстоятельствах Кей сочла бы Майлза льстивым и фамильярным, но сегодня решила не торопиться с выводами. Если люди живут вместе, они должны вращаться и в одном, и в другом кругу, со всеми находя общий язык. Сегодняшний вечер знаменовал для неё вступление в ту сферу жизни, куда Гэвин прежде её не допускал, и она хотела показать, что вполне непринуждённо чувствует себя в большом респектабельном доме Моллисонов, а значит, Гэвину больше не нужно отрезать её от своего круга. Поэтому она улыбнулась Майлзу, попросила красного вина и похвалила просторную комнату с пёстрым дощатым полом из сосны, переизбытком подушек на диване и репродукциями в рамочках.
– Мы в этом доме уже… мм… почти четырнадцать лет живём, – сообщил Майлз, возясь со штопором. – А вы на Хоуп-стрит обосновались, да? Там есть чудные домики, ну разве что требующие ремонта.
Холодно улыбаясь, появилась Саманта. Кей, никогда не видевшая её без верхней одежды, заметила, что оранжевый топ ей узковат, а под ним во всех деталях вырисовывается кружевной бюстгальтер. Лицо было ещё более смуглым, чем клеёнчатый бюст; жирно подведённые глаза совершенно её не украшали, а побрякивающие золотые серьги и золотистые туфли на высоченных каблуках придавали ей, по мнению Кей, бордельный вид. Саманта произвела на неё впечатление заядлой тусовщицы из тех, что обожают «стрипограммы», в компании напиваются, а потом лезут ко всем мужчинам без разбора.
– Приветик, – сказала Саманта, целуя Гэвина и улыбаясь его спутнице. – Отлично: вижу, у всех налито. Я буду то же самое, что Кей, Майлз.
Она развернулась и пошла к креслу, быстро оценив гостью: грудь маленькая, бёдра массивные; специально надела чёрные брюки, чтобы скрыть задницу. Ей бы, решила Саманта, не помешали высокие каблуки – ножки-то коротковаты. Лицо довольно милое, кожа гладкая, чуть загорелая, большие глаза, сочные губы; но стрижка под мальчика и туфли на плоской подошве однозначно указывали на Высокие Принципы. Гэвин в своём репертуаре: подцепил очередную скучную, властную тётку, с которой будет мучиться.
– Ну что ж! – оживлённо завела Саманта, поднимая бокал. – За Гэвина и Кей!
Она с удовлетворением отметила жалкое подобие улыбки на лице Гэвина. Но не успела она вогнать его в краску или вытянуть из этой парочки какие-нибудь личные подробности, чтобы утереть нос Ширли и Морин, как в дверь опять позвонили.
Мэри выглядела хрупкой и угловатой, особенно рядом с Майлзом, который сопроводил её в гостиную. Футболка свисала с выпирающих ключиц.
– Ой, – растерялась она, переступив порог. – Я не знала, что у вас сегодня…
– Гэвин и Кей просто заглянули на огонёк, – чуть нервно объяснила Саманта. – Входи же, Мэри, прошу тебя… выпей что-нибудь.
– Мэри, это Кей, – представил Майлз. – Кей, это Мэри Фейрбразер.
– О… – Кей сникла; она-то надеялась, что они просто посидят вчетвером. – Добрый вечер.
Гэвин, который сразу понял, что Мэри вовсе не рассчитывала попасть на званый ужин и готова тотчас же развернуться и убежать, похлопал рядом с собой по дивану; робко улыбаясь, Мэри подсела к нему. Её приход доставил ему несказанную радость: у них появился буфер; даже Саманта должна понимать, что в присутствии недавно овдовевшей женщины сальности неуместны, а к тому же удушающая симметрия их четвёрки была нарушена.
– Как ты? – тихо спросил он. – На самом деле я собирался тебе позвонить… наметились кое-какие подвижки со страховкой.
– А что у нас есть пожевать? – обратился к жене Майлз.
Саманта, кипя от злости, вышла из комнаты. На пороге кухни ей в нос ударил запах подгоревшего мяса.
– Чёрт, чёрт, чёрт…
Она совершенно забыла про сотейник. Сухие ошмётки мяса и овощей, выжившие в этой катастрофе, прилипли к почерневшему дну. Саманта плеснула в сотейник вина и бульона, ложкой отодрала от стенок остатки рагу и стала энергично размешивать – даже взмокла. Из гостиной доносился писклявый смех Майлза. Саманта загрузила в пароварку брокколи с длинными стеблями, осушила свой бокал вина, открыла пакет кукурузных чипсов, прямоугольный контейнер хумуса и разложила содержимое в вазочки.
Когда она вернулась в комнату, Мэри с Гэвином всё так же тихо переговаривались, сидя на диване, а Майлз демонстрировал Кей вставленный в раму вид Пэгфорда с высоты птичьего полёта и читал ей лекцию по краеведению.
Саманта поставила вазочки на журнальный стол, подлила себе вина и расположилась в кресле, не проявляя интереса ни к одной, ни к другой беседе. Ужасно, что к ним заявилась Мэри; от неё так и веет унынием, как от похоронной процессии. Естественно, до ужина она не досидит.
Гэвин решил, что Мэри отпускать никак нельзя. Обсуждая с ней затяжную битву со страховой компанией, он чувствовал себя куда более непринуждённо и уверенно, чем обычно бывало в присутствии Майлза и Саманты. Никто его не подкалывал, не поучал, а Майлз ко всему прочему на время избавил его от Кей.
– …А вот здесь – правда, на фотографии не видно, – говорил Майлз, указывая пальцем на воображаемую точку в стороне от рамы, – находится Суитлав-Хаус, имение четы Фоли. Большой замок в стиле английского барокко, слуховые окна, рустованный камень… зрелище поразительное, очень рекомендую; в летнее время по воскресеньям усадьба открыта для посещения. Это столпы местного общества – семья Фоли.
«Рустованный камень? Столпы местного общества? Ну ты и жох, Майлз».
Выбравшись из кресла, Саманта вернулась в кухню. Присохшее рагу отмокло, но запах гари остался. Брокколи получилась водянистой и безвкусной; остывшее картофельное пюре обветрилось. Саманте было уже всё равно: она взяла сотейник и отнесла на круглый обеденный стол.
– Кушать подано! – крикнула она из столовой в гостиную.
– Ой, мне пора, – вскочила Мэри. – Я не хотела…
– Нет-нет-нет! – запротестовал Гэвин таким сочувственным, умоляющим тоном, какого Кей от него не ожидала. – Тебе надо подкрепиться… а дети часок подождут.
К нему присоединился Майлз, и Мэри перевела неуверенный взгляд на Саманту, которой ничего не оставалось, как поддакнуть и спешно поставить ещё один прибор.
Саманта усадила её между Гэвином и Майлзом; окажись Мэри рядом с женщиной, это бы только подчеркнуло, что она осталась без мужа. Кей и Майлз теперь обсуждали проблемы социальной службы.
– Вам не позавидуешь, – говорил Майлз, щедрой рукой накладывая Кей рагу; Саманта видела, как по белой тарелке расплывается подливка с чёрными вкраплениями. – Дьявольски тяжёлая работа.
– У нас вечная нехватка кадров, – отвечала Кей, – но сама работа порой приносит удовлетворение, особенно когда ты чувствуешь, что от тебя реально что-то зависит.
Тут ей вспомнилась семья Уидон. Вчера в клинике анализ мочи Терри дал отрицательный результат, а Робби всю неделю посещал детский садик. Она даже приободрилась, слегка уравновесив своё раздражение, вызванное преувеличенным вниманием Гэвина к Мэри; он палец о палец не ударил, чтобы облегчить Кей знакомство со своими дру зьями.
– У вас ведь есть дочка, верно, Кей?
– Да, верно: Гайя, шестнадцать лет.
– Ровесница нашей Лекси; надо их познакомить, – сказал Майлз.
– В разводе? – тактично осведомилась Саманта.
– Нет, – ответила Кей. – Мы не регистрировали брак. Это был студенческий роман, и мы расстались практически сразу после рождения дочери.
– Да, мы с Майлзом тоже едва успели университет закончить, – сказала Саманта.
Кей не поняла, какую цель преследует Саманта: возможно, хочет подчеркнуть разницу между собой, удачно вышедшей замуж за отца своих дочек, и Кей, которую бросили… впрочем, нет, кому придёт в голову, что Брендан её бросил…
– Между прочим, Гайя по субботам будет подрабатывать у вашего отца, – поделилась Кей. – В новом кафе.
Майлз пришёл в восторг. Он чрезвычайно гордился, что они с Говардом стали такой важной принадлежностью Пэгфорда. Все горожане так или иначе были с ними связаны: кто дружескими, кто коммерческими, кто рабочими узами.
Гэвин, безуспешно пытавшийся разжевать резиновый кусок мяса, приуныл. Для него было новостью, что Гайя поступила на работу к отцу Майлза. Он совершенно упустил из виду, что в лице дочери у Кей было мощное средство закрепиться в Пэгфорде. Когда девочка находилась вне поля зрения, не хлопала дверьми, не бросала на него злобные взгляды и не отпускала ядовитые колкости, он просто забывал о её существовании; она сливалась с удручающим фоном несвежих простыней, неаппетитной стряпни и незаживающих взаимных обид, на котором кое-как развивались их отношения.
– Нравится Гайе в Пэгфорде? – спросила Саманта.
– Ну, по сравнению с Хэкни тут жизнь более спокойная, – ответила Кей, – но Гайя неплохо вписывается.
Она сделала большой глоток вина, чтобы запить беззастенчивую ложь. Сегодня перед уходом дочка устроила ей очередной скандал.
(– Что с тобой происходит? – спросила Кей, когда Гайя, в халате, наброшенном поверх домашней одежды, сидела за кухонным столом, сгорбившись над своим ноутбуком.
На экране было открыто не менее пяти окон. Гайя общалась в Сети со своими друзьями, оставшимися в Хэкни: почти всех этих ребят она знала с первого класса.
– Гайя?
Зловещее молчание дочери озадачило Кей. Для неё привычнее были желчные выпады, направленные против неё, а ещё чаще против Гэвина.
– Гайя, я с кем разговариваю?
– Я тебя слышу.
– Тогда будь любезна отвечать.
На экране прыгали чёрные строчки диалога, подмигивали и дёргались смайлики.
– Гайя, ты можешь мне ответить?
– Что? Что тебе от меня надо?
– Я спросила, как у тебя прошёл день.
– День был поганый. И вчера был поганый. И завтра будет поганый.
– В котором часу ты пришла домой?
– Как всегда.
Иногда Гайя, уже взрослая девочка, роптала, что вынуждена возвращаться в пустой дом, где её никто не ждёт, – в книжках говорилось, что матери не должны такого допускать.
– Может, расскажешь, почему у тебя был поганый день?
– Потому что ты меня приволокла в эту вонючую дыру.
Кей приказала себе сдержаться. Иногда они так орали, что слышала, наверное, вся улица.
– Ты знаешь, что мы с Гэвином сегодня идём в гости?
Гайя пробурчала нечто невнятное.
– Что-что?
– Я сказала: обычно он не горит желанием брать тебя с собой.
– Как это понимать?
Но Гайя промолчала; она печатала ответы друзьям. Кей медлила, желая получить объяснение и страшась того, что может услышать.
– Вернёмся, наверное, около двенадцати.
Гайя не отзывалась. В ожидании Гэвина Кей вышла в прихожую.)
– У Гайи тут есть подруга, – вспомнила Кей в разговоре с Майлзом, – живёт на вашей улице; как же её… Нариндер?
– Сухвиндер, – в один голос подсказали Майлз и Саманта.
– Это хорошая девочка, – проговорила Мэри.
– Вы когда-нибудь видели её отца? – полюбопытствовала Саманта.
– Нет, – ответила Кей.
– Он кардиохирург, – сказала Саманта, принимаясь за четвёртый бокал вина. – Совершенно ослепительной внешности.
– Хм, – только и ответила Кей.
– Прямо звезда «Болливуда».
Допустим, еда – полное дерьмо, размышляла Саманта, но ни одна собака не подумала сказать, что ужин замечательный. Просто из вежливости. Что ж, если не вышло подколоть Гэвина, нужно хотя бы пнуть Майлза.
– Викрам – единственное, что есть хорошего в этом городишке, уж вы мне поверьте, – продолжила она. – Воплощённый секс.
– Его супруга – наш участковый врач, – сказал Майлз, – и член местного самоуправления. Я правильно понимаю, Кей: вы работаете при областном совете Ярвила?
– Да, правильно, – подтвердила Кей. – Но я почти всё время провожу в Филдсе. Административно это предместье относится к Пэгфордскому приходу, верно?
«Только не это, – подумала Саманта. – Ох, не упоминайте при мне этот долбаный Филдс».
– Не совсем. – Майлз улыбнулся со знанием дела. – Да, официально Филдс подчиняется Пэгфорду. Но только на бумаге. Это болезненная тема, Кей.
– В самом деле? Почему? – Кей надеялась на общую беседу: Гэвин по-прежнему шушукался с вдовой.
– Видите ли… история вопроса уходит в пятидесятые годы. – Майлз как будто произносил заготовленную речь. – Власти Ярвила стремились к расширению предместья Кентермилл и вместо того, чтобы вести застройку в западном направлении, где сейчас объездная дорога…
– Гэвин? Мэри? Ещё вина? – перебила Саманта.
– …немного слукавили: приобретая землю, не указали, для каких целей, а потом их застройка вторглась в пределы Пэгфордского прихода.
– Что ж ты покрываешь старика Обри Фоли, Майлз? – спросила Саманта. Она наконец-то достигла той желанной степени опьянения, когда язык у неё развязался, а страх исчез – осталось только желание позлить других, чтобы самой позабавиться. – Старичок Обри Фоли, которому принадлежали все эти рустованные камни, или как там их, Майлз вам рассказывал, всех обвёл вокруг пальца…
– Ты несправедлива, Сэм, – возразил Майлз, но она его не слушала.
– …продал землю, на которой сейчас стоит Филдс, денежки прикарманил, а было там не менее четверти мильона…
– Не говори ерунды, Сэм, дело было в пятидесятые годы.
– …а потом, когда понял, что все на него ополчились, притворился, что ни сном ни духом не ведал, к чему это могло привести. Наш столп общества – прохиндей. Да ещё и пьяница, – добавила Саманта.
– Это не соответствует истине, – твёрдо сказал Майлз. – Чтобы вникнуть в эту проблему, Кей, необходимо знать некоторые аспекты истории здешних мест.
Подперев ладонью подбородок, Саманта сделала вид, будто дремлет, а локоть её соскальзывает со стола. Кей не питала к ней добрых чувств, но невольно рассмеялась; даже Гэвин и Мэри прервали свою тихую беседу.
– Мы говорили про Филдс, – сказала Кей, чтобы только напомнить о себе Гэвину: тот даже не подумал её морально поддержать.
И Майлз, и Саманта, и Гэвин понимали, насколько бестактно упоминать Филдс в присутствии Мэри: ведь эта тема была вечным яблоком раздора между Барри и Говардом.
– По-моему, для местных жителей это щекотливый вопрос. – Кей хотела, чтобы Гэвин высказался, принял участие в общем разговоре.
– Мм, – промычал Гэвин и опять повернулся к Мэри. – Как у Деклана футбольные успехи?
Кей больно кольнул гнев: да, Мэри овдовела, но к чему такая преувеличенная заботливость? Этот вечер представлялся ей совсем по-другому: будь их только четверо, они с Гэвином заявили бы о себе как пара, а так со стороны могло показаться, будто между ними вообще ничего нет. А эта, с позволения сказать, еда? С трудом одолев четверть порции, Кей сложила нож и вилку, что не укрылось от Саманты, и вновь обратилась к Майлзу:
– Вы родились и выросли в Пэгфорде?
– Есть такое дело. – Майлз расцвёл благодушной улыбкой. – Появился на свет в старом роддоме «Келланд», дальше по шоссе. В восьмидесятых его закрыли.
– А вы? – Кей через стол обратилась к Саманте.
– Боже упаси. Меня сюда случайно занесло.
– Простите, Саманта, но я даже не знаю, чем вы занимаетесь, – призналась Кей.
– У меня свой биз…
– Торгует лифчиками нестандартных размеров, – перебил её Майлз.
Резко отодвинув стул, Саманта пошла за новой бутылкой. Когда она вернулась, Майлз рассказывал Кей смешной случай (несомненно, призванный показать, что в Пэгфорде все между собой знакомы): как его ночью тормознул полицейский и оказалось, что они с первого класса вместе ходили в школу. Саманту уже тошнило от подробного пересказа их трёпа со Стивом Эдвардсом. Обходя вокруг стола и наполняя бокалы, она краем глаза наблюдала за строгим выражением лица Кей: видимо, та не одобряла вождения в нетрезвом виде.
– …И вот Стив достаёт трубочку, я собираюсь в неё подуть, и тут нас обоих начинает разбирать хохот. Его напарник, в полном обалдении, стоит такой… – Майлз изобразил, как второй полицейский в недоумении крутил головой, – а Стив согнулся пополам и ржёт в голос, потому как в последний раз, лет двадцать назад, он точно так же подставлял мне трубочку…
– …от резиновой женщины, – без улыбки подхватила Саманта, плюхаясь на своё место рядом с Майлзом. – Майлз и Стив купили её ко дню рождения своего приятеля, Иэна, и подложили у него на вечеринке в родительскую постель. А в тот раз Майлза всё же оштрафовали на тысячу и сделали три отметки в правах, поскольку он вторично попался в нетрезвом виде. Обхохочешься.
У Майлза на лице застыла глупая улыбка, как забытый после праздника обмякший воздушный шар. По притихшей столовой пробежал холодок. Хотя Майлз и показался Кей порядочным занудой, она была на его стороне: он единственный за этим столом сделал хоть какую-то попытку приобщить её к жизни Пэгфорда.
– Должна сказать, Филдс – весьма неблагополучный район, – сказала она, возвращаясь к тому вопросу, который занимал Майлза, и не понимая, что совершает бестактность по отношению к Мэри. – Я работала в городских гетто, но не думала, что на периферии увижу те же лишения, что и в Лондоне. Конечно, этнический состав здесь более однороден.
– О да, наркоманов и бездельников у нас хватает, – сказал Майлз. – Сэм, я, наверное, больше не осилю. – Он отодвинул тарелку, на которой осталась добрая половина порции.
Саманта принялась убирать со стола; Мэри встала, чтобы помочь.
– Нет-нет, Мэри, отдыхай, – сказала Саманта.
К досаде Кей, Гэвин тоже вскочил, рыцарски требуя, чтобы Мэри вернулась за стол, но та не уступала.
– Всё было прекрасно, Саманта, – сказала Мэри, когда они оказались на кухне и начали стряхивать недоеденное рагу в ведро.
– Нет, всё было ужасно, – возразила Саманта, которая, лишь поднявшись со стула, поняла, что сильно перебрала. – Как тебе Кей?
– Не знаю. Я ожидала другого, – ответила Мэри.
– А я – нет, – отрезала Саманта, доставая десертные тарелки. – Вторая Лиза, как я понимаю.
– Ну зачем же так, – возразила Мэри. – Он заслуживает лучшего.
Это суждение шло вразрез с мнением Саманты, которая считала, что размазня Гэвин ничего хорошего не заслуживает.
– …Переложить ответственность на них, но мне представляется, что это эгоистичная и высокомерная позиция…
– Интересно, что вы употребляете термин «ответственность», – заметил Майлз. – По-моему, это и есть ключ к решению проблемы, вы согласны? Вопрос в том, где провести границу.
– Очевидно, за пределами Филдса. – Кей снисходительно усмехнулась. – Вы хотите провести границу между благополучными домовладельцами из среднего класса и людьми из низов…
– В Пэгфорде проживает множество представителей рабочего класса, Кей; разница в том, что они в большинстве своём трудятся. Известно ли вам, какая часть населения Филдса живёт на пособие? Вот вы говорите: ответственность; но разве личную ответственность у нас отменили? Они заканчивают местную школу – дети, у которых в семьях никто не работает, которым чуждо такое понятие, как «зарабатывать себе на жизнь»; поколение за поколением тунеядствуют, а мы должны их содержать…
– То есть вы хотите перепасовать эту проблему Ярвилу, – заключила Кей, – чтобы не заниматься…
– Шоколадный пай «Миссисипи»? – предложила Саманта.
Гэвин и Мэри с благодарностью взяли по кусочку; Кей, к возмущению Саманты, протянула ей свою тарелку, как официантке, не сводя глаз с Майлза.
– …Наркологическая лечебница, которая остро необходима и которую кое-кто всеми силами стремится уничтожить…
– Если вы о «Беллчепеле», Кей, – Майлз ухмыльнулся, покачав головой, – вам, надеюсь, известно, какие у них показатели эффективности? Ничтожные, абсолютно ничтожные. Я знаком с цифрами, только сегодня утром просматривал статистику, и поверьте, чем скорее будет закрыта…
– О какой статистике мы говорим?
– О показателях эффективности, Кей. Всё, как я сказал: число пациентов, которые полностью отказались от наркотиков, перестали…
– Я, конечно, прошу прощения, но это очень наивный подход. Если судить об эффективности работы исключительно по…
– А как же ещё можно судить о работе реабилитационного центра? – возмутился Майлз. – Насколько я знаю, его сотрудники всего лишь дают пациентам метадон, который половина наркоманов так или иначе использует в дополнение к героину.
– Зависимость – неоднозначное явление, – сказала Кей. – Наивно и слишком просто навешивать ярлыки, такие как «наркоманы», без того чтобы…
Но Майлз только мотал головой и улыбался; Кей, поначалу находившая удовольствие в словесной дуэли с этим самодовольным адвокатом, вдруг потеряла терпение.
– Могу на конкретном примере показать результаты деятельности этой клиники: одна семья, с которой я работаю… мать, дочь-подросток и маленький сын… если бы мать не получала метадон, она бы ради дозы шла на панель, а так неизмеримо лучше и для детей…
– Судя по вашему рассказу, для них было бы лучше на пушечный выстрел не приближаться к такой матери, – сказал Майлз.
– И куда вы предлагаете их девать?
– Для начала – в приличное воспитательное учреждение, – сказал Майлз.
– А вам известно, сколько у нас воспитательных учреждений и сколько неблагополучных детей?
– Но ещё лучше было бы отдать их на усыновление прямо из роддома…
– Мысль интересная. Уже сажусь в машину времени, – срезала Кей.
– Между прочим, у нас есть знакомая семья, которая отчаянно хотела взять приёмного ребёнка, – сказала Саманта, неожиданно принимая сторону мужа.
Она не могла простить Кей бесцеремонно протянутую тарелку; эта дамочка с левацкими взглядами и снисходительной манерой держаться один к одному походила на Лизу, которая в любой компании всем затыкала рот политической демагогией и россказнями про свою деятельность в области семейного права, да ещё презирала Саманту за её бюстгальтерный бизнес.
– Адам и Дженис, – напомнила она Майлзу, и тот кивнул, – никакими средствами не смогли добиться усыновления младенца, почему так?
– Вот именно, младенца, – Кей закатила глаза, – всем подавай младенца. А Робби почти четыре года. Он не приучен к горшку, отстаёт в развитии от своих ровесников и почти наверняка видел половую распущенность. Ваши друзья согласятся принять его в семью?
– О том и речь: если бы его забрали от такой матери при рождении…
– Когда у неё родился сын, она отказалась от наркотиков и встала на путь исправления, – продолжала Кей. – Она его любила и боялась потерять, она обеспечивала ему должный уход. С помощью родных она поставила на ноги Кристал…
– Кристал! – взвизгнула Саманта. – Боже, неужели мы говорим о семье Уидон?!
Кей с ужасом осознала, что выболтала конкретные имена: в Лондоне это не играло никакой роли, но здесь, в Пэгфорде, похоже, все и вправду друг друга знали.
– Я не имела права…
Но Майлз и Саманта уже хохотали, а Мэри напряглась. Кей, не осилившая горячее и не притронувшаяся к десерту, поняла, что выпила лишнего; от волнения она постоянно прикладывалась к бокалу и теперь совершила непростительную ошибку. Но слово уже вылетело, и злиться можно было только на себя.
– Кристал Уидон – не лучшее доказательство родительского таланта её мамаши, – отметил Майлз.
– Кристал изо всех сил старается не допустить распада семьи, – сказала Кей. – Она очень привязана к брату и присматривает за ним, чтобы только его не забрали…
– Я бы не доверил Кристал присматривать, как варится яйцо вкрутую, – сказал Майлз, и Саманта опять расхохоталась. – Очень похвально, что она так привязана к братику, но он не игрушка, чтобы…
– Да, это понятно, – перебила Кей, вспоминая заскорузлые, дурно пахнущие ягодицы Робби, – но тем не менее дома его любят.
– Кристал измывалась над нашей дочерью Лекси, – проговорила Саманта, – так что мы знаем её с несколько иной стороны.
– Послушайте, всем известно, что Кристал в этой жизни пришлось несладко, – подключился Майлз, – никто этого не отрицает. Но у меня есть серьёзные претензии к матери-наркоманке.
– К слову, в настоящее время она успешно проходит курс реабилитации в «Беллчепеле».
– Но с учётом её прошлого, – сказал Майлз, – не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы предвидеть неизбежный срыв, вы согласны?
– Если так огульно рассуждать, то вас – с учётом вашего прошлого – надо пожизненно лишить водительских прав за склонность к вождению в нетрезвом виде.
Майлз на мгновение оторопел, но Саманта холодно изрекла:
– По-моему, это далеко не одно и то же.
– Разве? – переспросила Кей. – Но принцип тот же самый.
– Лично я считаю, что из принципов подчас и вырастает проблема, – сказал Майлз. – Зачастую достаточно лишь толики здравого смысла.
– Так люди обычно именуют свои предрассудки, – парировала Кей.
– Согласно Ницше, – прозвенел чистый голосок, от которого все вздрогнули, – философия – это образ жизни философа.
На пороге стояла миниатюрная копия Саманты: пышногрудая девушка лет шестнадцати в узких джинсах и футболке; она держала в руке виноградную гроздь и явно была довольна собой.
– Разрешите представить: Лекси, – с гордостью объявил Майлз. – Умница моя, спасибо за подсказку.
– Да пожалуйста, – дерзко бросила Лекси и побежала наверх.
За столом наступило тягостное молчание. По какой-то причине Саманта, Майлз и Кей дружно уставились на Мэри; та чуть не плакала.
– Кофе, – вспомнила Саманта и вскочила.
Мэри скрылась в ванной.
– Давайте перейдём в гостиную, – предложил Майлз, чувствуя, что атмосфера слегка накалилась, но не теряя надежды всех примирить с помощью пары шуток и своего обычного добродушия. – Не забудьте бокалы.
Доводы Кей пролетели мимо его внутренних убеждений, как дуновение ветерка – мимо булыжников; впрочем, он её не осуждал, а скорее жалел. В этой компании он оставался самым трезвым, но, дойдя до гостиной, почувствовал, что у него сейчас лопнет мочевой пузырь.
– Поставь-ка нам какой-нибудь музон, Гэв, а я сейчас принесу шоколадные конфеты.
Но Гэвин даже не сдвинулся с места. Он, похоже, ждал, что сейчас начнутся упрёки. И в самом деле: стоило Майлзу оставить их наедине, как Кей процедила:
– Ну спасибо тебе, Гэв. Спасибо за твою поддержку.
За столом Гэвин пил ещё более жадно, чем Кей: втайне от всех он радовался, что не стал жертвой гладиаторских замашек Саманты. Теперь он посмотрел Кей прямо в глаза, расхрабрившись не столько от вина, сколько от уважительного, заинтересованного и внимательного отношения, какое добрый час проявляла к нему Мэри.
– Ты, по-моему, и сама неплохо справилась, – сказал он.
И правда, те обрывки фраз, которые он уловил из спора Кей с Майлзом, создали у него стойкое ощущение дежавю; если бы не Мэри, он бы вообразил, что перенёсся в прошлое, в тот пресловутый вечер, когда в такой же обстановке Лиза объявила Майлзу, что он воплощает собой всё общественное зло, и Майлз расхохотался ей в лицо, а Лиза вышла из себя и отказалась дожидаться кофе. Вскоре после того случая Лиза призналась, что спит с ассоциированным партнёром своей фирмы, и посоветовала Гэвину провериться на хламидии.
– Я здесь никого не знаю, – продолжала Кей, – а ты для меня пальцем не пошевелил.
– А что, по-твоему, я должен был сделать? – спросил Гэвин. Он хранил восхитительное спокойствие, гарантированное скорым возвращением Моллисонов и Мэри, а также количеством выпитого кьянти. – Мне эти дебаты насчёт Филдса по барабану. Плевать я хотел на этот Филдс. Не говоря уже о том, – добавил он, – что в присутствии Мэри этот вопрос поднимать рискованно: Барри в совете всеми силами отстаивал сохранение Филдса в составе Пэгфорда.
– Почему же ты меня не предупредил… даже не намекнул?
Он хохотнул совсем как Майлз, но ответить не успел, потому что вернулись остальные, словно волхвы с приношениями: Саманта – с чашками на подносе, за ней Мэри с кофейником, а сзади – Майлз с коробкой шоколадных конфет, которую купила Кей. При виде нарядного золотого банта Кей вспомнила, с каким оптимизмом выбирала эту коробку. Она отвернулась, пряча свой гнев, едва сдерживаясь, чтобы не наорать на Гэвина, и глотая позорные, внезапно подступившие слёзы.
– Всё было чудесно, – услышала она глухой голос Мэри, наводивший на мысль, что она тоже плакала, – но я не останусь на кофе, мне нужно бежать: Деклан немного… немного выбит из колеи. Большое вам спасибо, Сэм, Майлз, мне было приятно… понимаете… ну… слегка развеяться.
– Я тебя провожу до… – начал Майлз, но Гэвин этого не допустил.
– Останься, Майлз, я сам провожу Мэри. Мы с тобой пройдёмся пешком, Мэри. Здесь пять минут ходу. На горке уже темно.
Кей боялась дышать; она вся обратилась в ненависть к этому самодовольному Майлзу, к наглой Саманте, к чахлой, понурой Мэри, но более всего – к самому Гэвину.
– Да, конечно, – услышала она свой голос: все смотрели на неё, ожидая, что она скажет. – Ступай, Гэв, проводи Мэри домой.
Она услышала, как хлопнула входная дверь: Гэвин ушёл. Майлз наливал ей кофе. Она смотрела, как льётся чёрная струйка, и вдруг с болью поняла, что слишком многое поставила на карту, когда перевернула всю свою жизнь ради мужчины, который сейчас уходил в ночь рядом с другой женщиной.