Загнивание проектного дела

Н аша затянувшаяся экскурсия по бескрайним просторам советского строительного проектирования приближается к финишу. Мы - вкратце и донельзя поверхностно - рассмотрели, откуда и зачем оно возникло, на какую теоретическую базу опиралось и как было организовано практически. Мы познакомились с людьми, носившими звание инженеров, с их деловыми способностями, условиями работы и теми привходящими обстоятельствами, которые разнообразили или отравляли их существование. Перед нашими глазами развернулась обширная, объемная панорама целого сегмента советского общества 1950-80-х годов, жившего своей - относительно замкнутой - жизнью, своими - относительно обособленными - интересами и, наряду со множеством других сегментов, вносившего свой необходимый (и незаменимый) вклад в общий котел государственной экономики.

Однако даже с а мого поверхностного обзора достаточно для того, чтобы почувствовать смутное неблагополучие, ту трудноопределимую заразу и гниль, что тонкими ручейками растекается по всем сосудам организма, незаметно, но неуклонно ведя его к гибели. Если у человека разболелся один какой-нибудь орган, врачи могут его оперировать, удалить, пересадить. Но что поделаешь с диабетом или заражением крови, которые не локализованы там или здесь, но порождают всеобщее гниение плоти на микроскопичеком, клеточном уровне? Этот организм обречен, и вопрос упирается уже не в способы излечения, а лишь в сроки его окончательной гибели.

* * *

П ервейшей и самой главной причиной такого гниения была экономическая политика советской власти. Частных хозяев, заинтересованных в эффективности производства, не осталось, а государственные чиновники, являвшиеся обыкновенными винтиками и ни в чем не заинтересованные лично, относились к делу с той степенью безответственности, которая позволяла им избегать нареканий от других чиновников, старших по должности. Те, старшие, также смотрели наверх, вследствие чего взгляды всей управленческой пирамиды стекались к с а мой ее вершине, откуда сыпались молнии и пряники, и каждый чиновник стремился избежать первых и нахватать побольше вторых. А поскольку обожествляемый вождь, в одиноком величии занимавший эту вершину, не мог лично вникать в миллионы ежедневно возникавших проблем и волей-неволей решал их навскидку, быстро и круто, - важную роль стала играть показуха: способность просто, наглядно и доходчиво, не утруждая августейшего правителя, " показать товар лицом" и получить за это пряник. Кроме того, вокруг престола терлись прихлебатели, наушники и подхалимы, которые за известную мзду умели так представить дело, что правый оказывался виноват, а виноватый прав.

В результате карьера всякого чиновника в гораздо большей степени зависела от его личной изворотливости, чем от реального положения дел. Если же эти дел а оказывались простым довеском к начальственному креслу, счастливый обладатель оного должен был только не допускать прямой катастрофы, полагаясь во всем остальном на волю судьбы да на своих столь же безответственных подчиненных. Атмосфера всеобщего безразличия стекала по склонам пирамиды до самой подошвы, где копошились никому не нужные конечные исполнители и ни в чем не могли добиться толку. Если же в пылу наивного правдоискательства они осмеливались вскарабкаться на ближайшую ступеньку и озадачить своими проблемами тамошнего чиновника, нарушив его сладостный покой и отчетное благолепие, то получали за это по шапке и кубарем скатывались обратно вниз.

Такая система хозяйственного управления на поверку оказалась даже менее эффективной, чем классическое рабовладение. Там хотя бы существовал целый класс заинтересованных людей - рабовладельцев, безуспешно боровшихся с саботажем рабов и апатией надсмотрщиков. Но в условиях советской диктатуры свободно выражать свою волю мог только один-единственный человек, а подчинявшаяся ему пирамида охватывала все население многомиллионной страны. Пока этот человек (Сталин и отчасти Хрущев) по тем или иным личным причинам относился к государственным делам всерьез, управленческая машина (при всей ужасающей неэффективности) еще как-то работала. Когда же им на смену пришли вовсе пустые людишки, озабоченные одной своей сытостью и покоем и согласные терпеть любое очковтирательство, лишь бы их не тревожили, - жизнь остановилась.

Но никакой живой процесс в принципе не может остановиться. Если он не развивается, не идет вперед, то начинает деградировать, разлагаться и гнить.

В результате основополагающей чертой советской экономики стала всеобщая вопиющая бесхозяйственность. Бюрократическая пирамида уподобилась слепому гиганту, который либо крушил все, что подворачивалось под руку (при Сталине), либо (впоследствии) мирно дремал, предоставив подопечному обществу существовать и выкручиваться своими силами.

В первом случае люди чувствовали себя, словно солдат под обстрелом, который не знает, куда попадет следующий снаряд, и само попадание это - случайное и бессмысленное - выглядело злой пародией на реальное правосудие. Если в доме обваливалось перекрытие, на заводе взрывалась домна, а безоружная дивизия под натиском немецких танков откатывалась на восток, никто из начальников не желал вникать в обстановку и разбираться в причинах, но взамен устраивал карательную акцию - хватал, сажал, избивал, расстреливал, всюду искал измену и, погубив множество непричастных людей, успокаивался, предоставив заменившим их новичкам выправлять ситуацию по своему разумению. Верховная власть не столько руководила хозяйственными процессами, сколько висела дамокловым мечом над головами исполнителей, каждая оплошность которых могла стать последней в их жизни. Отсюда рождалась всеобщая перестраховка, безынициативность и категорическое нежелание брать на себя никакую ответственность. Каждый стремился удерживаться строго в рамках распоряжений своего начальника, чтобы иметь возможность ими оправдаться, если дел а вдруг примут дурной оборот.

Когда времена изменились и свирепый гигант успокоился и задремал, эта привычная, вошедшая в кровь безынициативность исполнителей обернулась другой стороной. Всем было ясно, что трудовая доблесть не окупается, ибо сама по себе (в отрыве от карьерной показухи) не приносит ни денег, ни социального статуса, ни должностного роста, но беспокоит сладко дремлющих наверху чиновников, вызывая у них спросонья недобрые чувства и соответствующую реакцию.

И тогда общество разделилось на три неравные части. Одна - маленькая, но плотная - устремила все свои способности на карьерный рост, пробиваясь в толщу пирамиды через комсомольские и партийные каналы, родственные связи и т.п. Другая - покрупнее, - приняв за аксиому, что " от трудов праведных не наживешь палат каменных", а между тем страстно желая иметь эти палаты, пустилась в полукриминальную, теневую деятельность, подрабатывая, приворовывая и мало-помалу обзаводясь бытовыми благами. Третья же, самая больш а я, отчаявшись добиться чего-либо честным путем и не желая (или не умея) присоединиться к двум предыдущим группам, тупо коротала свою жизнь между ненужной работой и постылым бытом, находя единственную усладу в пьянстве, семейных дрязгах и любовных изменах. И сколь ни велики были различия между этими группами, все они сходились в одном: в полном отсутствии интереса к своему прямому делу.

В таком положении только державный кнут мог подвигнуть их на сколько-нибудь продуктивную деятельность. Но государственные чиновники, державшие в руках этот кнут и уже не понукаемые сверху, хотели только личного покоя, почета и достатка и, таким образом, сами оказались частью безнадежно загнившего общества. Никому ничего не было нужно, кроме мелких шкурных выгод, и государственный интерес, прежде вбиваемый в умы палкою, остался теперь легким туманом над головами, который напускали досужие политинформаторы. Но государство от этого пренебрежения никуда не исчезло; оно продолжало существовать вместе с населявшим его обществом и всеми объективными потребностями этого общества; и чем хуже эти потребности удовлетворялись, тем тяжелее становилась жизнь для всего общества в целом.

* * *

П ытаясь разобраться в абсурдах советской жизни, следует исходить из двух ключевых предпосылок: (1) нежелания начальников утруждать себя чем бы то ни было, и (2) их мелких корыстных интересов. Почти никакое решение не принималось исходя из действительной пользы дела, но так, чтобы не прикладывать рук и при этом урвать крупицу (до смешного маленькую) в свой карман. Чиновники не стеснялись тратить миллионы государственных средств на закупку никому не нужного оборудования за рубежом - только для того, чтобы получить возможность съездить туда в командировку и раздобыть японской магнитофон, калькулятор и несколько платьев жене. Так называемые " рационализаторы" принимали странные, рискованные технические решения в надежде на грошовую премию. Целые институты создавались для удовольствия какого-нибудь министерского сынка, который занимал там директорское кресло; ему выделялись деньги, нанимался штат сотрудников, и никого не волновал вопрос, чем все они, собственно, будут заниматься.

Как я уже отмечал выше, вчерашние люмпены, получив в послереволюционной неразберихе статус советских служащих, прежде всего стремились закрепить его - тем, что со своими женами и домочадцами оседали в столичных конторах на бумажных должностях, нисколько не интересуясь сутью этих должностей, а только теплыми комнатами, чистой одеждой и полным отсутствием физического труда. Они даже были согласны получать посредственную зарплату, лишь бы не возвращаться в свои цеха и коровники. Другой гарантией " интеллигентского" статуса являлось поголовное высшее образование их детей и внуков. Институты ударными темпами клепали кадры для контор, которые все увеличивались в числе, гостеприимно размещая вчерашних выпускников. Эти новые служащие, в свою очередь, посылали толпы уже собственных детей на штурм приемных экзаменов, и так год от году раскручивалась огромная и обременительная для государства спираль, плодящая все новых паразитов и отвлекающая рабочую силу с действительно важных участков.

Но эти так называемые " бумажные должности" - вожделенная мечта все умножавшихся советских паразитов - по своему назначению являлись головным мозгом общества, от правильности и эффективности работы которого напрямую зависит жизнь всего организма. Паразиты не желали понимать, что мягкие стулья и теплые комнаты служили необходимыми условиями квалифицированного управленческого труда; они видели только внешние атрибуты своих должностей и толпами набивались в эти комнаты, но не приносили никакой пользы и даже активно мешали тем редким единицам, которые соответствовали своему месту и пытались предпринимать что-то полезное.

Эта напасть, жестко и дальновидно сдерживаемая диктаторами типа Сталина и Мао Цзе Дуна (вспомним его знаменитую " культурную революцию" и " огонь по штабам"), в застойные времена обрушилась не только на управленческие структуры, но и на все мыслимые учреждения, где дозволялось сидеть в тепле и не махать лопатой. В их числе оказались даже научные и творческие организации (в Большой театр, к примеру, налезло несколько тысяч исполнителей, которые выходили на сцену два-три раза в год), и уж тем более проектные институты любых направлений.

Советское проектное дело, таким образом, попало в вилку двух противоположных и даже взаимоисключающих тенденций. С одной стороны, государственные интересы требовали дешевых и качественных проектов, по крайней мере не уступающих западным аналогам, для чего были необходимы квалифицированные кадры и рациональная организация их труда. Но такие институты заведомо не могли приютить массу полуобразованных бездарей. С другой стороны, реальные советские люди видели в проектных конторах лишь теплые местечки для себя и своих ближних, и заполоняли их, подобно саранче; но тогда уже не приходилось ожидать от них полезной работы. До тех пор, пока Сталин требовал результатов, верх брала первая тенденция, однако едва наверху восторжествовала благодушная успокоенность, - тут же победила вторая.

Вся послесталинская экономическая политика неуверенно балансировала между этими двумя полюсами - между государственной необходимостью и реальным положением дел. Конечно, страна нуждалась в научных открытиях, качественных проектах и т.п.; но, с другой стороны, правители не могли замахнуться на ту систему, в которой так удобно паразитировали их бесчисленные домочадцы, родственники и - взглянув шире - до опасности весомая часть населения страны. Единожды наплодив паразитов, советская власть оказалась вынуждена кормить их точно так же, как римские императоры во избежание неприятностей откупались от своего плебса хлебом и зрелищами. Правда, можно было вслед за Мао Цзе Дуном замахнуться на " культурную революцию" или на вариант новой ежовщины; но тогда - через малое время - никто не гарантировал безопасность и самих организаторов таких вещей.

Отсюда возник совершенно непродуктивный компромисс, не разрешавший означенного противоречия, но сглаживавший его и загонявший вглубь, в надежде, что на период правления сегодняшних чиновников дело еще не успеет докатиться до катастрофы.

Во-первых, все " бумажные должности" негласно разделили на две категории - важные и не важные для существования страны, точнее, для сохранения в ней власти все той же партийной олигархии. К первым относился главным образом оборонный комплекс и силовые ведомства; сюда паразитов по возможности старались не допускать; однако по мере того, как ослабевала государственная власть, ограничения становились все более формальными. Вторые включали всю остальную жизнь общества - гражданскую промышленность, сельское хозяйство, науку, социальную сферу. Правительство как бы заранее смирилось с неэффективностью здешних организаций, глядя на нее сквозь пальцы и покрывая фактические убытки расширенной продажей нефти за рубеж. В конце концов, одни обыватели проектировали аварийные здания для других обывателей, третьи из-за прилавка хамили четвертым, пятые по больницам и поликлиникам сводили в могилу шестых, но все это ползало и копошилось далеко внизу и лично к правителям и их семьям не имело никакого отношения.

Во-вторых, касательно этих неэффективных учреждений проводилась политика шаткого равновесия между деловой полезностью и социальным спокойствием. Директор а и секретари парткомов балансировали между Сциллой невыполнения плана и Харибдой возмущения подопечных паразитов ущемлением своего права на безделье, при необходимости жертвуя первым и категорически не допуская второго. А поскольку с годами эта тенденция все усиливалась, проектные институты стали превращаться в отстойники бесполезных, но - тем не менее - неприкосновенных людишек, незаработанные оклады которых фактически являлись формой государственной оплаты их лояльности существующему строю. Им дозволялось почти ничего не делать в обмен на социальную пассивность и покорность начальству.

* * *

И з такого положения вещей естественным образом вытекали многочисленные печальные следствия, которые, все умножаясь в числе, переплетаясь и взаимно усиливая друг друга, ко времени распада Советского Союза окончательно дезорганизовали проектное дело страны. Вряд ли кому под силу разложить их по полочкам и логически вывести одно из другого. Проклевываясь в разных местах и исподволь набирая силу, они стремительно разрастались метастазами, словно рак в больном организме, и наконец до такой степени пропитали его насквозь, что немногим уцелевшим толковым инженерам стало невмоготу заниматься своей работой.

Когда в послесталинское время в проектные организации усилился приток паразитов, правительство заметило эту опасность, но предпочло бороться с нею чисто российским способом: не контролировать численность институтов и их штаты, а просто сократить оклады всем сотрудникам без разбора. Трудно сказать, какими соображениями руководствовались государственные мужи, принимая такое решение; не исключено, что первую скрипку сыграло мстительное желание бездарных выскочек насолить " этим гнилым интеллигентам".

Как и всегда бывает в таких случаях, результат оказался противоположен ожидаемому. Паразиты никуда не исчезли, потому что превыше всего ценили свой социальный статус и теплые комнаты (что само по себе было значительно важнее, чем две-три лишние десятки). Более того, чувствуя себя незаслуженно обиженными, они получили моральное право упираться против затруднительных работ, дерзить начальству и часами прохлаждаться в курилке. Если же дельному инженеру пытались немного повысить оклад, они всей толпой ударялись в истерику, и руководство института, стремясь избежать масштабного конфликта с неизбежными жалобами в инстанции, обыкновенно шло на попятный. Тогда получалось, что инженер, выполнявший трудные задания, не имел от того никаких льгот, кроме всеобщей ненависти, - и он поневоле раскаивался в избранной им профессии.

Необдуманно раскрутив маховик " высшего образования", советские правители уже не могли его остановить. С каждым годом в Москве и других крупных городах, а наконец во всех областях и даже отдельных райцентрах стали, как грибы, возникать новые техникумы, институты и даже целые университеты. В каждом из них непрестанно росло количество факультетов, а на факультетах - число групп. В 1946 году, в разгар послевоенной разрухи, Московский инженерно-строительный институт имел на своем главном фаультете ПГС всего три группы; в 1978-м я поступил уже в группу за номером 28, а еще через несколько лет их число приблизилось к сорока. Пропаганда вовсю кричала о передовой советской науке, о наибольшем в мире количестве врачей и учителей на душу населения, о целой армии студентов (в Москве, по моей памяти, их было не менее трехсот тысяч), готовившихся взять в свои умелые руки народное хозяйство страны. И под прикрытием этой словесной трескотни все новые волны паразитов закачивались в болезненно распухшие " бумажные профессии", парализуя там всякую полезную деятельность.

Проблема усугублялась тем, что сами эти паразиты становились все более удручающего качества. Ибо " конторская работа", составлявшая предмет вожделения их рабоче-крестьянских родителей, теперь, когда все они и их родственники надежно закрепили за собой статус советских служащих, стала казаться чем-то естественным, неотъемлемым, той исходной точкой жизненного пути, без которой нельзя обойтись, но на которой смешно останавливаться. Скудно оплачиваемые инженерные профессии впали в немилость и вызывали плохо скрываемое презрение; конкурсы в технические вузы неуклонно сокращались. Теперь сюда шли главным образом те неудачники, кого родители не сумели пристроить на престижные гуманитарные факультеты. Юношей привлекала возможность уклониться от солдатчины, девушкам требовался диплом в приданое, чтобы не выглядеть в глазах потенциальных женихов фабричными простушками. Ни те, ни другие нисколько не интересовались профессией, которой их обучали, и многие даже не думали связывать с ней свое будущее. Впрочем, об этом я уже писал в отдельной главе.

С другой стороны, тотальная стандартизация, словно джинн, выпущенный из бутылки, со своими бесчисленными ограничениями, мелочными придирками и всевидящим нормоконтролем, унижая и оплевывая настоящих инженеров, всячески играла на руку окружавшим их бездарям, создавая иллюзию, будто точное знание размеров углового штампа и прочих чертежных правил вполне заменяет сопромат со строительной механикой. Людей безрассудно отучали от самостоятельных расчетов и тыкали носом в серии, те привыкали к ним и наконец уже не могли шагу ступить без чужой подсказки. Я встречал пожилых сотрудников, которые боялись принять малейшее самостоятельное решение, но в точности помнили, на какой странице какого типового альбома имелся подходящий пример. Тот же, кто выпускал эти альбомы и вообще чертежи, не шедшие прямо на стройку, - привыкал к безответственности и безнаказанности, чувствуя себя барином и презирая тех, на кого нагружали действительно необходимую работу.

Партийные, комсомольские и профсоюзные организации изощряли свои способности в изобретении никчемных и хлопотных общественных дел. Выпускались трудоемкие стенгазеты, которые никто не читал; подготавливались политинформации, которых никто не слушал; организовывались собрания, где все только дремали. А между тем все это делалось сотрудниками в рабочее время, вынуждая их товарищей выпускать чертежи за себя и за них.

Что же говорить о всякого рода овощных базах, подшефных колхозах и прочих радостях позднего советского времени? Дискредитация инженерной профессии достигла своего предела. Теперь роли окончательно поменялись: пьяные бригадиры в валенках, уборщицы и грузчики свысока руководили бригадами инженеров, отдыхая в теплых бытовках, пока те ворочали тяжести на морозе.

Драма сменилась трагедией, трагедия - фарсом, а фарс дошел уже до такой степени, что затянувшаяся пьеса явно приближалась к решительному и немилостивому концу.

Финал

П одобно тому, как раковая опухоль особенно быстро разрастается в умирающем человеческом организме, чтобы погубить его и погибнуть вместе с ним, так горбачевская " перестройка" стала золотой эпохой советского " бумажного паразитизма" во всех его формах - управленческой, научной, культурной и, конечно, проектной. Государственная власть ослабла и, втянувшись в междоусобную грызню, совершила ошибку, роковую для всякой власти: вместо державного управления целым обществом она принялась заискивать перед отдельными его слоями в надежде на поддержку снизу против других претендующих на власть группировок.

Одной из серьезных опор центральной власти оставался огромный директорский корпус, производивший реальные ценности и контролировавший реальные денежные потоки. Безнадежно задавленные тяжестью партийных самодуров, министерских инструкций и финансовых проверок, советские директора неожиданно получили такие привилегии, о которых не могли и мечтать. Закон о кооперативах, так называемое " акционирование предприятий" и прочие подобные вещи делали их фактическими хозяевами тех заводов и институтов, которыми они прежде могли распоряжаться лишь в качестве наемных управителей. Административный и финансовый контроль также почти свелся к нулю, налоговая служба еще не встала на ноги. Создался фактический вакуум власти, позволявший каждому начальнику воротить, что он хочет, и обогащаться любыми доступными средствами. Однако это счастье свалилось так неожиданно, что большинство руководителей, будучи хотя и хитроватыми, но до мозга костей советскими людьми, не оценило масштабов открывшихся перед ними возможностей и на первых порах пустилось злоупотреблять по старой привычной колее.

Золотой ручеек, и прежде отводившийся из бухгалтерии в директорский карман, вздулся, словно река в половодье, постепенно обретая новые, уже не советские формы: перепродажа выпущенной продукции через подставные фирмы, манипулирование пакетами акций и т.п. Директор а проектных институтов тоже создали кооперативы, которым официально передавались наиболее денежные заказы. В этих кооперативах числились пронырливые сотрудники, выпускавшие " левые" чертежи прямо на своих рабочих местах. Поэтому кооператив купался в деньгах, тогда как институт, в стенах которого он работал, брал на себя все издержки и влезал в неоплатные долги.

Тогда нарушилось штатное расписание. Инженеры всех уровней, не допущенные к кооперативной кормушке, шумели и требовали повышений в должности и в зарплате, грозя иначе уйти куда-нибудь на сторону или вообще податься сидельцем в ближайший ларек. Никто ни за чем уже не следил, и директор а отважно принялись наделять всякого чертежника титулом ведущего инженера или даже руководителя группы, так что в иных отделах вскоре остались одни только " руководители".

Между тем чиновники из министерств плодили все новые " бумажные организации", где на ведущих должностях размещались их бесчисленные родственники и протеже. Удобнее всего было поручать им проектирование зданий, которых никто не собирался строить. Эти работы финансировались за счет министерства, являясь одной из форм перевода государственных средств окольным путем в карманы министерских верхушек.

В этом контексте чрезвычайно пригодились типовые проекты. Можно было, ссылаясь на заботу о трудящихся, заказать двадцать вариантов той же библиотеки, школы или спортивного зала для любого климата и всех случаев жизни, и под эту задачу учредить еще один институт. Эта уловка действовала настолько безотказно, что в горбачевское пятилетие общий объем типовой строительной документации как минимум удвоился (о ее качестве я скромно умалчиваю).

Учебные институты также вышли из берегов, расплываясь в новых и новейших факультетах, где обрели прибежище тысячи титулованных олухов с диссертациями и научными степенями. Техникумы стремились дотянуться до уровня вузов, вузы становились университетами, университеты - академиями. Профессиональная подготовка студентов, и прежде оставлявшая желать лучшего, скатилась почти до нуля. Готовые дипломы продавались в деканатах из-под полы за смехотворно низкие цены, прием абитуриентов на престижные факультеты превратился в конкурс взяток, успешная сдача многих экзаменов и зачетов стала невозможной без соответствующего вознаграждения. Теперь любой обыватель, работавший торговцем в ларьке или вышибалой в ночном ресторане, мог без хлопот купить себе красивую книжечку с гербом на обложке и всеми пятерками внутри и красоваться ею перед менее расторопными сотоварищами.

В этом всеобщем угаре, когда никто ничего не понимал и только стремился урвать побольше от беспризорного государственного пирога; когда люди работали в отделе на кооператив и в кооперативе на отдел; когда заглянувшему смежнику не только согласовывали чертежи, но попутно продавали вязаные носки и мешок стирального порошка; когда инженеры прокручивали махинации на торговых базах, а кладовщики обзаводились дипломами; когда заказчики щедро расплачивались за фиктивные чертежи и не желали использовать настоящие; когда чертежники в одночасье становились " руководителями" и уже не знали, к кому обращаться за помощью, а их настоящие руководители зашибали деньгу в автосервисе и не торопились назад; когда у талантливых инженеров проклюнулась надежда на лучшее будущее, а их злопыхатели впервые испугались за себя; когда тугодумные завсегдатаи чаепитий разделились на коммунистов и демократов, а в курилке, теснясь в кружок, напряженно слушали трансляцию депутатских прений; когда впервые с хрущевской " оттепели" множество комсомольцев, сбросив оцепенение, готовилось взяться за общее дело засучив рукава и громко распевало под гитару запрещенные песни бардов, - в этом всеобщем угаре даже опытным людям начинало казаться, что государство, общество и проектное дело не умерли, но только больны, и переживаемый ими бурный, болезненный кризис был тем решительным поворотом, с которого начинается несомненное выздоровление. Одни трусливо бранились, другие до хрипоты спорили между собой об открывающихся перспективах, третьи застыли, разинув рот, в ожидании развязки.

И вдруг ударил колокол.
Вакханалия кончилась.

В одну темную новогоднюю ночь на экранах телевизоров вместо генерального секретаря или - на худой конец - президента страны неожиданно появился известный сатирик Михаил Задорнов и поздравил оторопевших россиян " с новым счастьем". Пробили часы, и огромная, столетиями складывавшаяся держава без единого выстрела окончила свое существование и бесславно канула в историю. Пришли иные времена, и по разомлевшим от безделья социалистическим оранжереям потянуло ледяным сквозняком.

П о зднее советское руководство, безвольное, престарелое и маразматическое, удерживая в своих нетвердых руках величайшую в мире империю, было озабочено лишь процессом этого удержания, соглашаясь кормить миллионы трутней в обмен на социальную тишину и показное благополучие. Эти старики имели все, чего только может пожелать человек, и стремились любой ценой сохранить status quo до своей кончины (дальнейшее их не интересовало). В жертву их спокойствию приносилось и будущее, и настоящее управляемой ими страны; жизнь заболачивалась, общество загнивало на корню, экономика не выдерживала тяжести кормившихся на ней паразитов. Год протекал за годом, и мало-помалу все уверились, что так, без изменений, будет катиться вечно. Даже Перестройка, с ее сенсационными разоблачениями и зажигательными лозунгами, не только не смогла поменять тенденцию, но еще ускорила распад. И паразиты, исполнившись демократического рвения, громко кричали на митингах, поддерживая ту власть, которая освободила их от мелочного административного контроля и открыла невиданные возможности воровства и получения нетрудовых доходов.

Но они просчитались. Ибо " всенародно избранные" демократические дяди - добрые, прогрессивные, глуповатые и до крайности озабоченные интересами населения - в действительности служили обыкновенной ширмой, одинаково годной для отечественных баранов и иностранных волков. И вот из-за спины этих игрушечных дядей показались рожи настоящих хозяев " обновленной" страны. Эти люди, в противоположность наивно-патриархальному Политбюро, не ассоциировали своего будущего с выкормившим их государством, но расчетливо и цинично приступили к его тотальному разграблению, миллиардами вывозя похищенное на свою новую предполагаемую родину - в страны заходящего солнца. Им уже не требовалось социального спокойствия, а общегосударственную ежовщину с успехом заменил выборочный террор уголовных банд. И бесчисленные российские паразиты, словно кукушата, привычно сидя с распахнутым настежь ртом, стали постепенно замечать, что туда больше никто ничего не кладет.

Началось с того, что заказчики строительных проектов поголовно остались без средств. Государственный бюджет опустел, территориальные - тоже; министерства, раздав предприятия в частные руки, потеряли реальную власть. Сами " частники" эти, в малиновых пиджаках и с золотыми цепями на шее, разъезжая по ухабистым дорогам на мерседесах из ресторана в казино и назад, вовсе не собирались " вкладывать инвестиции" в добытую по дешевке фабрику, а, напротив, растаскивали все, что еще годилось к продаже, и полученные деньги пускали на личное ненасытное потребление.

Поток заказов иссяк; кооперативы завяли; директор а забеспокоились и стали судорожно шарить вокруг себя в поисках нового источника доходов. Проще всего было сдавать в аренду собственные производственные площади сторонним фирмам; в договорах фиктивно указывались копеечные суммы, а настоящая плата наличными текла напрямую в директорский карман. Тогда выяснилось, что вся система проектных отделов, переставшая приносить доход, только понапрасну занимает драгоценные помещения. В стране бушевала инфляция, а инженерские зарплаты, и без того низкие, едва индексировались, вытесняя людей из-за привычных кульманов на поиски насущного хлеба.

Первыми, как водится, уходили лучшие; их никто не держал, и они, обиженные, с гордо поднятой головой перебирались в ближайший кооператив. Но кооператоры сами маялись без заказов; зарплаты стремительно падали; инженер бросался дальше; история повторялась; иллюзии понемногу рассеивались, вера в свои способности и надежда на успех сменялись недоумением, недоумение - отчаянием; человек с горя подавался на стройку, в ларек, становился " челноком", мелким торговцем; спивался, влипал в криминальные истории, пропадал зазря. Кому, в самом деле, была нужна его квалификация в стране, безжалостно пущенной на поток и разграбление? Кто не умел воровать или пристроиться к ворующим, был обречен на неприкаянное и полуголодное существование.

Было невыносимо тягостно наблюдать агонию еще вчера могучих, полнокровных проектных организаций. Они умирали, словно живые существа, сдувались, будто воздушные шарики, капля по капле теряя жизнь и покрываясь мерзостью запустения. В урочный срок не пришли выпускники институтов; все меньше встречалось молодых лиц; все безлюднее делались коридоры. Неожиданно закрылась столовая. Отключили половину лифтов. В темных переходах уже не горел свет, многие двери весь день оставались запертыми. Отделы съеживались, усыхали; сотрудники, бросая лишнюю мебель, жались в один угол комнаты. Освободившуюся площадь занимали уцелевшие смежники, а в их наскоро отремонтированном помещении чирикала импортная машинка и уголовник с золотыми перстнями на пальцах диктовал длинноногой секретарше текст договора купли-продажи.

В этих экстремальных условиях многое зависело от находчивости и расторопности конкретного начальника отдела, ГИПа или кого-нибудь из директорских заместителей. Крупные заказы пропали, но еще можно было сыскать немало мелких, хлопотных и дешевых: воинским частям требовались новые гаражи, заводам - сараи и склады, новоявленным богатеям - трехэтажные особняки с видом на соседний ручей. Кто-то за последние копейки прокладывал теплотрассу, где-то обносили территорию бетонным забором. Многократно возросли заказы на реконструкцию всякого старья - дело донельзя трудное, хлопотное, ответственное и опасное. Но теперь уже не приходилось выбирать. Инженеры, удержавшиеся в обескровленных отделах, приучались хвататься за любую непривычную работу, сходу осваивать новые конструкции, подменять разбежавшихся смежников, прислушиваться к заказчикам больше, чем к требованиям СНиПов, и принимать на себя любую ответственность. Это была превосходная школа, способная выковать истинных мастеров проектного дела.

Но государству не требовались мастера. Заказов с каждым месяцем все убывало, даже дешевых и мелких; заказчики, избалованные вниманием голодных инженеров, безбожно сбивали цены; уцелевшие осколки проектных контор тонули один за другим, словно флотилия, растрепанная ураганом. Огромная страна в два-три года начисто лишилась своего десятилетиями складывавшегося проектного потенциала, но людей, закрепившихся у власти, такие мелочи нисколько не интересовали.

И тогда в образовавшуюся брешь на российский рынок хлынули зарубежные строительные компании - мощные, отлично организованные, оснащенные современной техникой и компьютерными сетями. Сводя знакомство с министерскими чиновниками и владельцами богатых российских фирм, иностранцы щедро делились с ними частью стоимости полученных заказов, сами проектировали и сами строили, перебивая друг у друга работу, и в скором времени разделили между собой все престижные и дорогие объекты, оставив туземцам лишь сараи да починку разваливающегося старья.

Правда, руководители областей и крупных городов, не желая вовсе отдаваться на милость зарубежному дяде, выбирали какой-нибудь один институт и подкармливали его, демонстративно снабжая ответственными заказами. В Москве сохранилось несколько таких оазисов показного благополучия; но трудно сказать, как там обстояло дело внутри. Нередко отечественный проектный институт являлся лишь генеральным подрядчиком - ширмой, за которой пряталась та или иная иностранная компания, нанятая по договору субподряда. Местные инженеры даже не видели этих проектов: они поступали к начальству, которое их великодушно " согласовывало". А поскольку родственники чиновников должны ведь были где-то работать, кадровый состав этих потемкинских деревень вызывал очень большие сомнения.