Гиперсигнификация и самоиндульгирование

Возможно, что избыточное самообозначение себя является следствием скрытой инфляции значения Я. Под сверхобозначением (гиперсигнификацией) мы будем иметь в виду особую стратегию саморепрезентации индивида, которая состоит в использовании различных означающих в качестве означающих «собственного Я». Наше предположение состоит в том, что мотивом избыточной по отношению к самому присутствию инвестиции себя в знаки присутствия является стремление утвердить свое Я в качестве перманентно наличного и социально артикулированного сущего с тем, чтобы, в конечном счете, оправдать свое существование в качестве исключительного явления в мире. Анализ гиперсигнификации позволяет увидеть более фундаментальную и скрытую за поверхностным я -говорением структуру самоиндульгирования (самооправдания). Под самоиндульгированием субъекта (англ. – self-indulgence) мы будем понимать деятельность субъекта по защите и оправданию той констелляции значений, которая образует его «собственное Я».

Английское слово self-indulgence трудно адаптируемо к русскому языку. Обычно его переводят как «потакание себе». В большом словаре В.К.Мюллера self-indulgence переводится как «потакание своим слабостям, потворство своим желаниям»[18]. Между тем «калька» с английского слова – «самоиндульгирование» более точно выражает искомый нами смысл, поскольку рождает многочисленные ассоциации с отвратительной практикой средневековых индульгенций. Подобно средневековому обывателю, наивно верящему в обращаемость звонкой монеты в знаки божественной милости, потакающий себе субъект готов обменивать денежные знаки на знаки всеобщего признания и любви. Подчеркивая данную коннотацию, мы хотим представить self-indulgence не просто как психический феномен, связанный с привычкой потворствовать отдельным желаниям, а как некую жизненную и социально обусловленную стратегию наращивания и гиперболизации «собственного Я», возводящую его в ранг исключительного сущего.

О том, что мотивом сверхобозначения является не эпизодическое желание, а целая стратегия самооправдания (self-indulgence), свидетельствует то, сколько витальной энергии в нее вброшено, какой арсенал средств задействован, сколько событий мира пропущено и сколько поворотов судьбы принесено в жертву. Что касается стратегического потенциала, то здесь могут быть задействованы любые средства: «болезненность» и «здоровье», «печаль» и «радость», «несчастье» и «благополучие», «сила» и «слабость», «ученость» и «простота». Все годится, и все идет в дело, если становится знаком признания и обеспечивает претензию Я на значимость своего присутствия в мире. С пафосом «я – это я!» индульгирующая личность самозабвенно заявляет: «я простой человек!», – или обратное – «я Шопенгауэра читаю!», «я много видел, я страдал..!». И дело вовсе не в банальном чванстве, ибо с тем же пафосом индивид бросается в отчаянное самониспровержение: «я трус!», «я неудачник!», «я не могу»! Подтверждая христианскую максиму «уничижение паче гордости», потакающий себе готов примерить все отрицательные определения культуры, выворачивая их наизнанку и смакуя их негативный смысл… Так деловито и гордо последняя буква русского алфавита берет в свою собственность имена существительные, прилагательные, глаголы – другие части речи, ставя их на службу в качестве означающих важноститого, кто следует ее «закону».

Таковыми означающими могут быть не только слова, но и вещи с их возбуждающими чувство Я свойствами и накрученными на них символическими отношениями. Этому чувству лестно потакает современная реклама. Заключая товар в блестящую символическую упаковку со знаками достоинства и успеха, отваги и привлекательности («Лореаль» – ты этого достойна!; «Жиллетт» – только для настоящих мужчин!; «Финт» – для тех, кто вправду крут!), производители рекламной продукции ловко эксплуатируют и в то же время амплифицируют чувство собственной значимости. Соблазнительные свойства товара обволакивают Я мягким и уютным ощущением комфорта. Потакая самой страсти потакания себе, реклама создает троянского коня, легко завоевывающего внутренний рынок нарциссически сконструированного сообщества. В этой связи справедливо отмечается, что современная товаропроизводящая цивилизация держится на поощрении и ублажении нарциссизма: «Умные тефалевые сковородки думают о вас, крем заботится о вашей коже, и даже формула крема заботится о красоте прекраснейшего из смертных»[19]. Словом, чувство собственной важности – это такая интенция значения, которая способна превратить любую вещь, любой предмет в означающее «собственного Я». Им может стать громкая музыка из ночного окна или рев мотоцикла со снятыми с выхлопных труб глушителями, как это описано в романе М.Кундеры «Бессмертие».

«…Ее пронизал резкий звук мотоцикла. Она не могла удержаться, чтобы не посмотреть, кто причиняет ей эту физическую боль: девушка в джинсах с длинными развевающимися черными волосами сидела на маленькой мотоциклетке, выпрямившись как за пишущей машинкой; с мотоциклетки были сняты все глушители, и она издавала чудовищный грохот.

Аньес вспомнила молодую женщину, ту, что несколькими часами раньше вошла в сауну и, желая явить свое " я" и навязать его другим, уже с порога громко оповестила всех, что ненавидит горячий душ и скромность. Аньес была уверена, что совершенно то же побуждение владело и молодой девушкой с черными волосами, когда она снимала глушители с мотоцикла. То не машина производила шум, а " я" черноволосой девушки; эта девушка, дабы быть услышанной и войти в сознание других, приобщила к своей душе шумный выхлоп мотора»[20].

В романе Кундеры грохочущее и скандалящее о себе Я рвется в бессмертие. Рецепт для бессмертия прост: стань значительным в глазах других и придай этому вселенский размах. Великие «бессмертные», такие как, Гете, отличаются от всех прочих алчущих бессмертия только тем, что приобщают к своей душе не нежный гель или тефалевую сковородку, а нечто «величественное», нечто «возвышенное», забывая, однако, что само это приобщение питается жаждой тех, кто, стремясь приобщиться к бессмертию, всякий раз подхватывает и вносит очередного «бессмертного» на руках в храм вечности. Иногда вопреки его последней воле.

При всем многообразии суетно-шумливых или спокойно-величественных (как в случае с кундеровским Гете) эго- манифестаций их значение можно свести к простой формуле: выделение себя из мира в качестве некой сверхзначимой сущности путем избыточной символической активности, придание «собственному Я» значения исключительного сущего, и, как следствие, упрямое и недальновидное настаивание на нем. Усердствуя в самообозначении, субъект совершает ошибку. Не заметив, что где-то передернуты карты, и игра ведется по чужим правилам, он все больше отчуждается от самого себя в смысле того, что являлось бы подлинным в нем.