Глава 1. В бархатной темноте, с кое-как закрепленными парусами, свободно развевающимися на мачтах подобно небрежно накинутому платью

В бархатной темноте, с кое-как закрепленными парусами, свободно развевающимися на мачтах подобно небрежно накинутому платью,» Мщение королевы Анны» легко несся сквозь ночь по направлению к Сен-Китсу. Приказав штурвальному держаться курса, весьма приблизительно проложенного по звездам, Израэль Хендс предоставил остальной команде заниматься всем, чем ей заблагорассудится. Это было продиктовано чистым благоразумием, а не просто беспечностью или отсутствием дисциплины, ибо Хендс сознавал, что после такой победы даже матрос, добровольно вызвавшийся стоять на руле, будет мертвецки пьян еще до рассвета, и никто не мог гарантировать, что марсовые не свалятся с салинга[45], забывшись в пьяном сне на своем качающемся насесте. Таковы уж они были по натуре. Человек, сочетавший опасности и бесшабашную разгульную жизнь пирата с нормальным риском и трудностями профессии моряка, обычно становился немного ненормальным; во всяком случае, у него в значительной степени притуплялся естественный инстинкт самосохранения.

И все же, хотя пиратский корабль плыл по пустынному ночному океану без сигнальных огней, без вахтенных и впередсмотрящих, с небрежно поставленными парусами и с полупьяным рулевым у штурвала, он сейчас находился в большей безопасности, чем когда-либо. Теперь на всем пространстве Карибского моря не было ни одного вооруженного судна, которое могло бы потягаться с пиратом в открытом бою. Словно сознавая это, «Мщение» спокойно резал форштевнем поверхность моря, безмятежно переваливаясь на волне и оставляя за кормой светящийся след, подобно гигантскому плугу, вспахивающему россыпи зеленого жемчуга.

Палуба все еще сохраняла дневное тепло, и команда разлеглась на ней живописными беспорядочными группами, каждая из которых концентрировалась вокруг бочонка с густым и черным ромом. Люди ели, пили и развлекались, как умели. Одни, столпившись вокруг музыканта, извлекавшего из скрипки плаксивые, царапающие ухо и душу мелодии о страданиях моряка, утирали с бородатых и обветренных щек слезы сентиментальной жалости к самим себе, хриплыми голосами хором подхватывая припев. Другие, кого дневные опасности и драки не смогли насытить до предела, с риском для жизни повисали над бортом корабля с факелами в руках, пытаясь загарпунить светящихся зеленоватым призрачным светом тунцов и сарганов, которые всплывали на поверхность моря, привлеченные красными отблесками пылающей и брызжущей искрами просмоленной пакли факелов.

В капитанской каюте на корме, восседая в любимом плетеном кресле из тростника, капитан Тич играл в кости со своими ближайшими помощниками и друзьями. Это были пожилые буканьеры, аристократы среди профессиональных грабителей и убийц, чье мастерство, сила или громкая слава позволяли им по пиратскому обычаю требовать к себе обращения:»лорд такой-то» или «лорд сякой-то», и брать себе дополнительную долю при дележе любой добычи. Тич был вдребезги пьян, но не терял контроля над собой и над окружающим. Груды золотых луидоров и дукатов с зубчатыми краями валялись на неприбранном столе. Как и все, к кому богатство приходит без труда и нечестным путем, пираты были фанатичными игроками.

— Куда опять пропала эта проклятая девчонка? — неожиданно спросил Тич.

— Она в лазарете, ухаживает за ранеными и помогает убирать беспорядок, который там натворил доктор, — сообщил Израэль Хендс.

— Вот как, черт побери! — Тич даже потряс головой, помогая себе переварить эту удивительную информацию. Сам он никогда и не пытался проявить какую-нибудь заботу о раненых товарищах, разве что только заносил их имена в бортовой журнал, чтобы впоследствии не возникало споров и кривотолков при дележе и выплате специальных премий за ранения и увечья. Законы пиратов, которые буканьеры чтили с почти комическим благоговением, устанавливали, что за потерю глаза или одной из конечностей потерпевший получает до тысячи дукатов компенсации, и сотню дукатов за потерю фаланги пальца. Ранения тела и внутренних органов не признавались достойными внимания, ибо считалось, что пират, чей желудок не в состоянии переварить мушкетную пулю или осколок гранаты — не пират, а нечто вроде симулянта.

— Ну и как — понравилась девица тем двум парням, или, нет? — спустя некоторое время снова спросил Тич.

— Гринзейл говорит, что они не успели приняться за нее как следует…

— Хо! — с обновленным интересом пьяно осклабился Тич. — Так вот как обстоят дела? Значит, она все еще невеста?

Компания за столом оживилась, зная странную слабость своего вожака. Рожденный во грехе и выросший без семьи, бездомный подкидыш Тич был чрезвычайно щепетилен в вопросах матримониальных и брачных церемоний.

— Которой же будет эта новенькая по счету? — спросил Гиббонс. — Пятнадцатой, или уже шестнадцатой миссис Тич, а?

Тич бросил на него сердитый взгляд.

— Я ведь венчался с ними в церкви, разве не так? — свирепо спросил он. Правду сказать, он и сам удивлялся этой своей слабости в такой же степени, в какой она забавляла остальных. — Я не желаю, чтобы хоть один из моих сыновей не знал, кто его отец! Пятнадцать жен, или пятьдесят — какая разница, если все оформлено честь по чести, как этого требует Библия?

Он схватил флягу с ромом и добрым глотком восстановил утраченное душевное равновесие.

— А что вы подарите ей на свадьбу, капитан? — усмешка на расплывшейся физиономии Гиббонса была льстивой и заискивающей. Он чувствовал, что его дерзость едва не зашла слишком далеко.

Тич обнажил в широкой ухмылке два ряда пожелтевших от табака зубов.

— Себя! — после небольшой паузы заявил он. — И этого достаточно, я полагаю!

Новый взрыв хохота последовал за этим заявлением, потому что успехи Тича в этой области уже превратились в веселую, хоть и несколько фривольную легенду.

— Да, да! — повторял Тич, довольный своей шуткой. — Я подарю ей самое лучшее, что у меня имеется — самого себя!

И он, запустив пятерню в бочонок со съедобными моллюсками, с удовольствием отправил себе в рот целую пригоршню.

В ярком свете солнечного утра, зеленоватом от многочисленных бликов, отраженных со сверкающей спокойной поверхности океана, Анна украдкой пробиралась по кормовому трапу к каюте Черной Бороды. Ей было необходимо раздобыть себе приличную одежду. Повсюду в проходах и на палубе барка в живописных позах валялись спящие пираты, наполняя воздух густым храпом и не менее густым винным перегаром. Анна старалась ступать осторожно, на цыпочках, боясь разбудить кого-нибудь из них. Она отлично понимала, что это было бы не менее опасно, чем попасть в лапы к молодому игривому и неуклюжему медведю.

Анна чувствовала себя удивительно бодрой и свежей, несмотря на долгие часы, проведенные среди стонов и мук в гнетущей и одуряющей атмосфере госпитального отсека. Лори искусно управлялся с ранеными, оперируя их с грубой профессиональной уверенностью. Кровь, нечистоты, тяжелый запах искалеченных, изломанных болью тел не вызывали у Анны отвращения, ибо она всецело была поглощена трагедией, разыгрывавшейся перед ней на тускло освещенной фонарем сцене. Руки ее покрылись синяками от судорожных пожатий пожилых и бородатых мужчин, окликавших ее на пороге смерти, называя матерью, дочерью или именем девушки, которая когда-то была им дорога. Лишенные обычной наглости и самоуверенности в свои последние минуты, умирающие пираты неожиданно оказывались застенчивыми, робкими и до странности одинокими людьми. Они изо всех сил старались вспомнить забытые молитвы, словно литания была паролем, который они должны были произнести, прежде чем войти в распахнувшиеся перед ним ворота смерти.

Анна осторожно подняла защелку на двери каюты Тича. Черная Борода спал на своей огромной кровати, шумно дыша, с лицом, покрытым крупными каплями пота. Он был полностью одет, и даже в сапогах; на полу, под его бессильно свисавшей с кровати рукой, лежала груда золотых монет. Очевидно, сон одолел его, когда он подсчитывал свой выигрыш, словно ребенок, захвативший с собой в постель любимую игрушку. Анна с минуту смотрела на него, припоминая многочисленные шрамы, покрывавшие его тело. Теперь она понимала, какими ужасными ранами были они когда-то. Она поймала себя на мысли о том, будет ли он также молиться и вспоминать забытые имена, когда придет его черед умирать…

Тич с глубоким стоном повернулся в постели. Монеты под его рукой рассыпались, звеня, но этот звук не разбудил его. Анна тихонько проскользнула в гардеробную, осторожно прикрыв за собой дверь.

Теперь она спокойно могла выбрать себе подходящий костюм, и здесь, среди такого разнообразия богатых материй, это было поистине восхитительным занятием, поскольку давало пищу самой изощренной фантазии. Тем не менее, Анна решила свести до минимума свой женский облик. В одном из сундуков, наиболее разукрашенном орнаментом и принадлежавшем некогда, очевидно, какому-нибудь испанскому гранду, она нашла пару черных сатиновых бриджей, достаточно плотных, чтобы быть теплыми. Ей все еще трудно было свыкнуться с тем, что каждый новый день здесь, в благодатном климате тропического моря, хоть и рождается прохладным, как в Шотландии, вскоре неизменно наполняется дрожащим ослепительно-золотым зноем.

Она выбрала себе шелковую рубашку, в изобилии украшенную кружевами, и излишнюю длину подола отрезала коротким мадагаскарским кинжалом, блестевшим вдоль лезвия серебряной насечкой.

Анна одевалась медленно, наслаждаясь роскошью мягкой чистой одежды. Она зачесала волосы назад одним из сломанных гребней Тича, предварительно очистив его от черных жирных волос, жестких, словно стальные пружинки. Завершив прическу подходящей по цвету лентой, Анна отмерила кусок приглянувшегося ей зеленого шелка на кушак и уже собралась отрезать его своим острым серебристым кинжалом, как в это время дверь распахнулась, и на пороге выросла фигура Тича.

— Эй, возьми-ка мой нож! — крикнул он. — Держи!

Он бросил нож с кажущейся небрежностью, но лезвие с тупым стуком уверенно вонзилось в рулон шелка у самой руки Анны.

— Благодарю вас, у меня есть свой, — невозмутимо ответила девушка.

— Ах, вот как? — Тич был разочарован, как мальчик, которому не удалось напугать или смутить ее. Он вошел в маленькую каюту и, положив руки на плечи Анны, принялся поворачивать ее перед собой.

— О, бриджи! Очень разумно. Пусть меня заплюет дьявол, девочка, если мы не сделаем из тебя толкового пирата!

На губах Анны заиграла озорная усмешка.

— А знаете, ведь я уже была пираткой! — сказала она. Озадаченный вид капитана окончательно развеселил ее:

— Мы, бывало, играли в пиратов в саду старого Маккензи, нашего соседа, — пояснила Анна. — Мы брали на абордаж его яблони, которые были испанскими галеонами и поэтому подлежали разграблению. Я была капитаном Киддом, а моя подружка Флора — капитаном Генри Мейнерингом.

— И случалось вам попадать в плен? — с лукавой усмешкой в глазах поинтересовался Тич.

— О, ему долго не удавалось нас захватить! Но однажды он со своими собаками застал нас на дереве и предъявил ультиматум: либо он задаст нам трепку, либо пожалуется родителям. Нам пришлось согласиться на первый вариант, потому что отец Флоры был священником в Лористауне…

Этот маленький комический случай ужасно развеселил Тича:

— Ваш сосед был ловкий пройдоха! Ей-богу, он знал, какую сделку вам предлагает! Клянусь Сатаной, несколько Румяных яблочек — слишком дешевая цена за право отшлепать пару розовых девичьих задков! И давно это случилось?

Лицо Анны залилось румянцем:

— Это было прошлым летом…

— Надо бы поглядеть, не осталось ли там синяков! — снова захохотал Тич. Он явно собирался использовать до конца выгодную ситуацию. — Так, значит, вы непрочь и своровать по мелочам, если что где плохо лежит, да?

— Это было вовсе не воровство! — возмущенно вспыхнула Анна. — То-есть, конечно… Я хочу сказать, что мы никогда не считали это воровством. Таким, как… Ну, как…

— Как то, которым занимаюсь я, например? — добродушно прищурясь, подхватил Тич. — Так ведь и это тоже не воровство. Воровство — низкое, подлое занятие, пригодное только для трусов. Мы же воюем, голубушка, — а война, несомненно, достаточно мужественная профессия!

— Война?

— Конечно! — воскликнул Тич. — Война тех, у кого ничего нет, против тех, кто имеет все! На своем корабле — я король, и я нахожусь в состоянии войны со всем миром, как и любой король, если он того пожелает! Каждый честный пират из берегового братства скажет тебе то же самое. Причем это не пустая выдумка и не отговорка для успокоения совести, — нет, это чистая правда, как мы ее понимаем! Вздумается, например, английскому королю затеять войну — и тогда всякое честное судно, которое только держится на плаву, становится либо буканьером, либо призом, в зависимости от того, кто из них покрепче или посмелее. Но наступает мир — и храбрым парням приходится снова превращаться в ничто, подыхать с голоду или жрать вонючую солонину за нищенскую плату, на которую не проживет даже огородное пугало! Те, кто рискует жизнью во время войны, убивая или погибая, отправляясь на дно ко всем чертям или захватывая призы во имя его величества короля, — да, да, и теряя при этом также руки и ноги! — вдруг становятся негодяями, совершая то же самое для себя! А ведь прежде считалось, что они делают святое дело. Значит, для короля можно и грабить, и убивать, а для себя самого — нет? Ну, тогда я — король! И я благословляю своих подданных на ратные подвиги!

Анна наконец завязала свой шелковый кушак вокруг талии и оглянулась в поисках зеркала, чтобы полюбоваться достигнутым эффектом.

— Эти парни, — продолжал Тич, показывая жестом, что он имеет в виду своих пьяных головорезов, — все были честными моряками. Ни один из них не ушел в море с тем, чтобы стать пиратом. Но в море приходится работать до седьмого пота и кровавых мозолей, чтобы набить мошну какого-нибудь жирного бристольского купца, которого стошнит, если он увидит мясного червя в своей бороде, но который считает, что для матроса и такая жратва — слишком большая роскошь! Потом начинается война, и парня заставляют сражаться, — а ведь это тоже профессия, ремесло, которому обучаются с трудом и риском. И, выучившись этому ремеслу — неужели же человек должен оставить его, потому что где-то какой-то напыщенный индюк вздумает подписать бумажку о мире? А?

— Да, да, конечно, — рассеянно ответила Анна. — То-есть, я хочу сказать — нет…

Она сделала несколько шагов по каюте и с огорчением заметила, что ее новые сатиновые бриджи слишком тесно обтягивают бедра. Пожалуй, их нужно будет потом распустить в швах, потому что материал превосходный, и жаль от них отказываться. Анна с удовольствием провела по бриджам рукой. «Как кожица на сливе», — подумала она про себя, а вслух сказала:

— Наверное, у вас не найдется иголки с ниткой, капитан?

— Что? Иголки с ниткой? — Тич подошел поближе и со странной кривой усмешкой поглядел на Анну сверху вниз. — Ах ты, маленький храбрый бесенок! Значит, ты взаправду решила обосноваться здесь со своей корзинкой для рукоделия? Выходит, ты и впрямь ничего не боишься, а?

Он грубо притянул ее к себе:

— Ну-ка, посмотрим, насколько я прав! Посмотрим, посмотрим…

Почувствовав его силу, Анна непроизвольно охнула. Тело капитана было твердым, как дерево. Когда он прижал ее к переборке, ей вдруг вспомнилось, как однажды в детстве одна из отцовских лохматых лоулендских рабочих лошадей прижала ее к стенке стойла. Ей даже показалось, будто она снова ощущает твердый лошадиный бок и шершавую колючую гриву. Отец, придя тогда ей на помощь, сказал, не повышая голоса: «Стой спокойно, Анна, не дай ей почувствовать, что ты испугалась. Стой спокойно…» Теперь, попав в лапы Тича, Анна вспомнила этот совет и не делала никаких попыток освободиться.

Тич, казалось, чувствовал себя на вершине блаженства:

— Знаешь ли что, козочка? Когда мы завтра придем в Сен-Китс, я на тебе женюсь! Что ты на это скажешь, а?

Анна ощущала острый мускусный запах его разгоряченного тела, жар которого проникал даже сквозь пропотевшую во время сна рубаху. Она ничего не ответила.

— Я спрашиваю: что ты на это скажешь?

Он встряхнул ее так, что Анне стало больно от железных пальцев, впившихся в ее плечи.

— Если вы… дадите мне возможность… я вам отвечу, — с трудом проговорила она, почти задыхаясь. С минуту Тич еще держал ее, явно обескураженный, но затем медленно ослабил объятия.

— Что ж, я вам отвечу, — повторила Анна, оправляя свой смятый костюм. — Во-первых, я не уверена, что вполне доверяю вам, капитан Тич, потому что вы уже дали мне несколько обещаний, выполнения которых я до сих пор жду. Кроме того, если бы я даже и была склонна выйти замуж за джентльмена… э-э… вашего звания и ранга, то об этом не спрашивают в подобной манере. Отсюда я полагаю, что это, должно быть, своеобразная шутка, а я, к сожалению, слишком тупа, чтобы понять ее!

— Джентльмена моего звания и ранга? — подхватил Тич те ее слова, которые больше всего его заинтересовали. — Это я-то — джентльмен со званием и рангом? И какого же ранга джентльменом я, по-твоему, являюсь?

У Анны чуть было не вырвалось, что она вообще не считает его джентльменом; но он даже отступил от нее на шаг, и на лице его отразилось такое уморительное желание поскорее услышать ответ, что она сочла неблагоразумным отказываться от столь многообещающего начала игры.

— Ну… — неуверенно протянула она. — По званию вы, скорее всего, капитан…

— Клянусь богом, это так! — самодовольно рявкнул Тич. — И я ношу это звание по праву, поскольку таковым и являюсь!

— В таком случае, хотя я и не помню, имеется ли в табеле о рангах упоминание о пиратском корабле, но в книге этикета говорится вполне ясно, что при распределении мест за столом, а также во время приемов или представлений, капитан военного судна — даже иностранного — имеет преимущества перед полковником и младшим сыном эрла или барона, а на борту собственного судна у него преимущество перед всеми, кроме членов королевской семьи и Министра Короны. Я довольно много времени провела за изучением подобного рода вещей в пансионате мисс Хукер.

— Ах, вот как?

— Да, капитан Тич, и я очень удивлена тем, что джентльмен вашего положения ведет себя так, как вы вели себя утром и ведете себя сейчас!

Анна, следуя наставлениям мисс Хукер, невольно подражала также ее тону. Опешивший капитан ошеломленно заморгал глазами, но затем его физиономия начала медленно расплываться в улыбке:

— Эй, эй — погоди-ка минутку! Ты, кажется, собираешься читать мне нотации? Не торопись, голубушка! Я не какой-нибудь модный щелкопер, — я мужчина, в чем ты скоро убедишься! И у тебя не будет нянек, чтобы прикладывать примочки к синякам, когда я тебе это продемонстрирую!

— Воистину, капитан Тич, вам должно быть стыдно говорить со мной таким тоном! У нас в Шотландии есть предводители кланов, которые спят на земле со своими людьми и едят простую, грубую пищу. Однако это благородные люди и джентльмены чести. И хотя они так же, как и вы, завоевали свои титулы в бою, ведя своих людей к победам, они никогда не посмеют нарушить обещания, данного ими леди!

— Возможно, — пожал плечами Тич. — Ты лучше скажи-ка, что это за обещание, о котором ты мне все уши прожужжала, словно пчела?

— Вы обещали, — холодно ответила Анна, — что дадите мне два пистолета и научите с ними обращаться, чтобы я могла защитить себя от тех из вашей команды, кто не является джентль… ну, кто будет плохо себя вести по отношению ко мне. Не думаю, чтобы я смогла по-настоящему убить человека, но напугать его…

— Однако, ты сделала чертовски удачную попытку прострелить мне башку! — улыбнулся Тич. Анна покраснела:

— Я тогда очень испугалась… — виновато проговорила она. — Но ведь вы же сами потом убили человека, который покушался на мою честь. Мне сказал об этом Лори. Конечно, это ужасно, но… Мой отец, например, тоже убил нескольких человек в споре, касавшемся вопросов чести, а Лори заколол по крайней мере двух джентльменов на Дуэли… Я хотела сказать, что очень сожалею о случившемся, капитан, и в то же время глубоко признательна вам за то, что вы рисковали жизнью, защищая мою честь. Я думаю, что это был благородный поступок, хотя и надеюсь, что вам больше не придется его повторить!

Тич, который уже совершенно позабыл о Захи Лонге, должен был напрячь мозги, чтобы сообразить, о чем, черт побери, толкует эта девчонка.

— А-а, — протянул он, с трудом пытаясь подавать усмешку. — Да, конечно, это было чертовски благородно с моей стороны! Так ты говоришь, за столом я должен занимать такое место, словно я почище графа, да?

Это сообщение было для него поистине ошеломляющей новостью.

— Младшего сына эрла, капитан Тич!

— Черт побери! А я даже и не подозревал об этом!

Тич был не единственным среди пиратов, кого одолевали честолюбивые стремления казаться лучшими, чем они были на самом деле. Серьезность, с которой старшие по званию и положению буканьеры именовали себя «лордами», тщеславие, которое заставляло их выцарапывать грубые подобия гербов на рукоятках своего оружия, тот факт, что не было в мире ни одного пиратского капитана, который не изобрел бы собственного флага для украшения мачт своего судна, — все это явственно свидетельствовало о том, что каждый из них (хотя в большинстве своем все они были безродными отщепенцами) тешил себя иллюзиями, будто он в той или иной степени принадлежит к аристократам, будучи незаслуженно забытым и обойденным судьбой.

— Скажи-ка, а может ли это дать мне право носить титул и иметь собственный герб, если я, предположим, переберусь в Лондон, и меня до той поры не повесят? — заинтересованно спросил Тич. Что ж, ничего плохого не было в том, чтобы знать о подобных вещах, хотя, конечно, трудно было ожидать, что они когда-нибудь осуществятся.

— Любой джентльмен со званием и положением может быть удостоен дворянского титула и права на ношение собственного герба, капитан Тич!

— Разрази меня гром! — сказал потрясенный Тич. — Чтоб меня смыло за борт через кормовой клюз!

Он подошел к кровати и тяжело опустился на нее.

— Надеюсь, вы не сочтете за грубость, капитан, если я напомню вам о пистолетах?

— Что? Ах, да — пистолеты! Конечно же, ты получишь пистолеты, поскольку я дал тебе слово джентльмена. У тебя будут два маленьких хорошеньких пистолета с серебряными рукоятками, которые не стыдно носить и королю! Слишком малы для мужских ладоней, но убивают они достаточно ловко. В синем бархатном ящичке на полке в… нет, лучше я сам достану их для тебя!

Он исчез в кладовой с сокровищами и через некоторое время вернулся с великолепной маленькой синей шкатулкой, отделанной золотым орнаментом в испанском стиле.

— Боже, какая прелесть! — ахнула Анна, когда капитан ногтем большого пальца откинул крышку шкатулки. — Да это просто ювелирные украшения!

Два пистолета — возможно, подарок какого-нибудь испанского гранда своему сыну, или миниатюры, созданные мастером-оружейником как образец своего мастерства — сверкали, словно две серебристые смертоносные бабочки. Вороненые стволы и курки, казалось, были выточены из черного эбонита, и им подстать был аккуратный пороховой рог и изящный маленький винтовой пресс для придания пулям соответствующей формы, чтобы они точно подходили по размеру ствола.

— Любопытная особенность у этих пистолетов, — с гордостью заявил Тич, словно он сам был автором этой конструкции. — Ствол у них внутри вроде бы имеет винтовые канавки. Я никогда до сих пор еще не видел ничего подобного. Но этими прелестными игрушками ты можешь свободно вышибить глаз у птицы, до того точно они бьют! А к маленькой ручке леди они придутся, словно перчатки!

С энтузиазмом мальчишки-школьника он показал, как следует заряжать их, как фиксировать кремень и запал, и как засовывать пистолеты за кушак, чтобы они не цеплялись курками и всегда были под рукой.

— А теперь, — озорно прищурился он, — дает ли это право на один поцелуй джентльмену моего ранга?

Анна заколебалась. Тич ухмыльнулся и притянул ее к себе, царапая грубыми пальцами шелк ее рубашки. Анна закрыла глаза. Тич сжал ее крепко, до бот, и противиться этой силе было так же бесполезно, как если бы она была грудным младенцем. Поцелуй был далеко не из приятных, но Анна терпела, как только могла — напряженная, с закрытыми глазами — пока у нее не закружилась голова. Она с трудом оторвалась от него, полузадушенная, безмолвно раскрывая рот в тщетных попытках отдышаться, как новорожденный котенок в корзинке.

— Ах ты, моя маленькая прелесть! — проговорил Тич, словно пораженный неожиданным сюрпризом. — Моя маленькая прелесть!

— У-уф! — наконец выдохнула Анна. — Ох, уж эта ваша борода!

— А что? Разве она тебя пугает? — ухмыльнулся пират.

— Н-ну, как вам сказать… некоторым образом, пожалуй, пугает. Я никогда не видела, чтобы мужчина выращивал у себя на лице такую копну волос! Возможно, под нею вы выглядите даже весьма приятно и привлекательно… Хотелось бы мне посмотреть, какой вы на самом деле!

Тич осклабился, демонстрирую крупные желтые зубы, в каждой дыре которых был запломбирован кусок золота.

— Я уже слышал однажды то же самое от одной кабацкой потаскушки, — сказал он. — На Мадагаскаре, в нашу брачную ночь…

Анна остолбенела от неожиданности:

— Я… я и не знала, что вы были женаты! То-есть, я хочу сказать… А что случилось с вашей женой?

— Она умерла.

— Она была красивая?

— О да, вполне! — Тич захохотал, вспоминая: — Упрашивала меня подрезать бороду до половины. Ныла и канючила, и подбиралась ко мне под мышку, — и что ты думаешь? Будь я проклят, если я не поддался на ее уговоры! Только имей в виду, я тогда был здорово пьян, — взял, и отхватил пару дюймов! Не больше, понимаешь? — всего несколько дюймов, чтобы ублажить ее!

— И правильно сделали! — сказала Анна. — Такая бородища ужасно портит вашу внешность. Даже стыдно смотреть! По-моему, подрежь вы бороду наполовину, вы стали бы выглядеть выше. И солиднее. Не так… э-э… дико, как сейчас, а строже и серьезнее, как и подобает мужчине. Все эти разноцветные ленточки похожи на… я хочу сказать — у вас столько врожденного достоинства, что они вам просто не к лицу!

— Клянусь штанами дьявола! — заорал Тич. — Гляди-ка: такая пигалица, а уже заговорила, словно законная жена!

Он сердито зашагал по каюте; однако, минуту спустя он подошел к зеркалу и принялся внимательно разглядывать в нем свое отражение.

— У моего отца тоже была красивая борода, — продолжала Анна. — И он тоже отрастил ее слишком длинной. А потом, когда он ее укоротил, то стал казаться более высоким и широкоплечим. Уж я-то знаю, раз говорю! У отца борода была рыжая — такая же жесткая, как у вас, только рыжая. Он отлично владел шпагой и уверял, что после того, как укоротил бороду, глаз его стал более зорким и реакция быстрее. Я хорошо помню, как он часто повторял это!

— Ах, вот оно что! Неужели он взаправду так говорил? — прищурившись, насмешливо протянул Тич. — Но что мог он знать о настоящем искусстве драки на шпагах, кроме всяких дурацких терций, кварт и финтов? Он ведь был чем-то вроде придворного лакея — разные там ленты, банты, эполеты, табакерки с нюхательным табаком — разве не так?

— Ну что касается лент, капитан Тич, то тут вы могли бы дать ему сто очков вперед! Вот уж, поистине, такого количества он не нацеплял на себя за всю свою жизнь. И он вовсе не был щеголем! Он сам обрабатывал свою землю и носил простую одежду. И простой, но честный клинок. Он говорил, бывало, что шпага — это оружие для защиты чести и достоинства человека, а не тросточка для украшения паркетных шаркунов!

— О, тогда он говорил, как мужчина! И я бы с удовольствием предоставил ему место в кубрике на своем корабле! Впрочем, и по тебе видно, что он был настоящим мужчиной. Ишь, какую красотку отстрогал! Отличная работа, что и говорить! Но я готов побиться об заклад, что завтра ты познакомишься с мужчиной еще получше!

— Завтра? — не поняла Анна. — С кем это я должна познакомиться завтра?

— Клянусь локтем Сатаны! Разве я не говорил, что завтра на тебе женюсь?

— Вы все шутите, капитан Тич! Неужели вы не можете стать серьезным? Ведь я еще слишком молода, чтобы думать о замужестве!

— Ничего не молода, если я так говорю! — в глазах у Тича заплясали шаловливые чертики. — А сколько же тебе должно быть лет, чтобы джентльмен, который садится за стол перед эрлами и баронами, по праву мог отправиться с тобою к венцу?

— Ну — семнадцать или восемнадцать… — ответила Анна, наморщив лоб.

— И что же к тому времени у тебя появится такого, чего бы не было сейчас, а? — Тич затрясся от смеха, довольный своим остроумием, в то время, как Анна, хмурясь, продолжала рассуждать над теорией этого вопроса.

— Не об этом речь, капитан Тич! Жена должна быть достаточно взрослой, чтобы управлять хозяйством мужа, и мисс Хукер говорит, что иначе прислуга не будет…

— Хозяйством? — перебил Тич. — Так ты собираешься вести за меня хозяйство на корабле? Командовать матросами и орудийной прислугой, да?

Анна смутилась и, покраснев, опустила голову:

— Нет, разумеется, я не думала… Но, капитан Тич, вы говорите так, словно кроме вас в мире больше нет мужчин, за которых я могла бы выйти замуж!..

— А разве это не так? Разве ты не беглая рабыня, моя козочка? И разве любой уважающий закон мужчина не должен отрезать тебе за это ухо и отправить обратно к Боннету?

— О!.. — Анна была смущена и расстроена. — Но вы же обещали мне свою защиту…

— Разве есть лучший способ защитить тебя, чем сделав своей женой?

— Но… мы едва знаем друг друга!

— Завтра ты меня достаточно хорошо узнаешь, могу тебе в этом поклясться!

— Вы… вы это серьезно? Вы в самом деле не шутите? Вы действительно просите меня стать вашей женой?

— Ничего я не прошу, моя милая! Я просто говорю тебе об этом, вот и все!

— И я не смею ни слова сказать по этому поводу?

Тич усмехнулся:

— Ты можешь сказать «да», если хочешь. Это я тебе разрешаю!

— Но, капитан Тич! Так не просят руки у леди! Сначала вы должны непременно получить разрешение у моего брата ухаживать за мной, потом попросить меня…

— Просить! Просить! Я не какой-нибудь проклятый нищий, чтобы выпрашивать подаяние! Я просто беру то, что мне нравится! Но, — добавил достойный претендент на аристократический титул, увидев вытянувшееся лицо Анны, — если уж ты так близко к сердцу принимаешь все эти церемонии, ты можешь пойти и сказать своему брату, что я хочу с ним поговорить. Он мужчина, и скорее поймет, что лучше, а что хуже!

Лори, героически потрудившись на поприще хирургии и воздержания, положил конец и тому и другому, и теперь спал с липкими от рома губами, как ребенок, дорвавшийся до меда. Анна окликнула брата по имени и принялась тормошить его за плечо, пока его опухшие веки не дрогнули, слегка приоткрыв узкие щелочки глаз.

— Лори, мне хотелось бы, чтобы ты не пил так много!

— О!.. Мне бы тоже этого хотелось!.. — Он с трудом поднял голову. — Боже, как мне плохо! Который час? Как у тебя дела, Ани? О, господи, ну и влипли же мы в историю на сей раз! Кажется, они напали на английский фрегат, военное судно флота его величества? Было ли это на самом деле? Или это всего лишь кошмар? Как у тебя дела, Ани? Ах, да, конечно… я уже спрашивал тебя об этом… Что же нам теперь делать?

— Лори, капитан Тич только что предложил мне выйти за него замуж. Стать его женой, понимаешь? Он хочет, чтобы ты пошел и поговорил с ним насчет этого.

Лори так резко подскочил на койке, что это движение заставило его скривиться от мучительной боли в голове.

— Я надеюсь, ты сказала ему, чтобы он убирался ко всем чертям? — спросил он. — Хотя нет… то-есть, я хочу сказать: что ты ему ответила, Ани?

— Да он вообще не дал мне возможности ответить что-либо! По-моему, он решил твердо настаивать на этом намерении.

— О, если бы я мог нормально соображать! — воскликнул Лори. — Не осталось ли там немного рома во фляге? Ну ладно, ладно. Я сам достану…

Нетвердой рукой он поднес флягу ко рту, сделал глоток, закашлялся, затрясся и снова выпил.

— Я сам скажу ему это за тебя — предложу ему отправиться к черту! Если ты, конечно, этого хочешь, Ани…

Он произнес это без особого энтузиазма. Он никого еще в жизни так не боялся, как капитана Черную Бороду.

— Этакое отвратительное животное, истинное воплощение дьявола! Надо же было вдолбить себе такое в башку! Бесстыжая свинья!

Алкоголь начал постепенно подогревать его рассудок, и холодный озноб, сотрясавший все его тело, понемногу уменьшился. Внезапно он представил себе невероятную картину: он стоит перед Чернобородым и предлагает ему убираться к черту!

— Он не… он не тронул тебя, Ани?

— Он меня поцеловал, — ответила Анна. — Это мне не очень понравилось… Лори, а правда ли, будто считается, что это очень приятно, когда тебя целуют? Одни девчонки в пансионате говорили, что это восхитительно, другие уверяли, что это гнусно. А я так и не знаю…

— Ах, так вот, значит, какие беседы вы вели у себя в пансионате? — Лори отхлебнул еще глоток рома, чтобы побороть подкатившую к горлу тошноту.

— Да, мы частенько болтали насчет этого. Только когда не было мисс Хукер, конечно! Лоринда — ты помнишь ее, такая пухленькая, румяная дочка Сандерсона? Она нам рассказывала, как двоюродный брат целовал ее однажды с полудня до вечера, и каждый новый поцелуй был приятнее предыдущего. У нее от этого даже все заболело внутри, как бывает, когда чересчур долго смеешься, — говорила она. Но Изабель Броди утверждала, будто целоваться — ужасно… и Полли Мек-Дональд тоже говорила так… Капитан Тич поцеловал меня, а я так ничего и не почувствовала. Просто сердце стало биться чаще, словно от быстрого бега…

— И у него хватило наглости позволить себе такую вольность? — нерешительно проговорил Лори. — Впрочем, если он, как ты говоришь, просил тебя стать его женой… Что ж, я думаю, в его положении он мог бы просто… Значит, он хочет меня видеть и поговорить со мной об этом?

Анна кивнула:

— Да, я сказала ему, что он должен получить твое разрешение ухаживать за мной, поскольку ты теперь мой единственный опекун. И еще я сказала, что даже если ты и согласишься, то это не значит, что я приму его предложение.

— И как же он это воспринял?

— Он сказал, что ему не нужно просить чьего бы то ни было разрешения, но чтобы доставить мне удовольствие, он сделает это.

Лори, болезненно сморщив лицо, устало проговорил:

— В таком случае, он в большей степени джентльмен, чем я мог предположить. Конечно, я пойду и поговорю с ним. Однако, что я должен ему сказать? Разумеется, ничто не может заставить тебя выходить за него замуж, если ты этого не хочешь, — но, Ани, что ты сама-то об этом думаешь? Видишь ли, — Лори виновато отвел глаза в сторону, — он может не очень благожелательно встретить твой отказ, а мы сейчас полностью от него зависим, ты знаешь… Случается, что многие девушки предпочитают именно некрасивых мужчин…

— Не думаю, чтобы мне хотелось выходить за него замуж, Лори. Правда, он был довольно добр ко мне. Смотри, какие хорошенькие пистолеты он мне подарил! И обещал показать, как ими пользоваться, чтобы я могла себя защищать. Но я мечтала о более приятном и красивом муже… А он ведь так груб и неотесан, правда?

— Потому что груб тот мир, в котором он живет, — возразил Лори. — И мы сами попали в этот грубый мир. Поэтому лучше иметь его в качестве Друга, чем врага… Впрочем, я все же поговорю с ним…

Он поднялся с койки:

— Боже, как голова трещит! Ну и влипли же мы с тобой в историю! Пиратский корабль с командой головорезов!.. Посмотри, есть ли вода в том ведре?

Он с фырканьем ополоснул водой голову и шею.

— О-о! Вот теперь-то немного лучше. Никогда не думал, что настанет день, когда я окажусь на пиратском корабле, Ани! Да, это действительно банда головорезов, только я не думаю, чтобы они были хуже обычных солдат в любой стране мира. Много жратвы, вдосталь рому — чего же им еще желать? Боже, ну и дерутся же они! Ты когда-нибудь видела нечто подобное? То-есть, конечно, я хочу сказать… Я бы никогда не поверил, если бы не видел сам, собственными глазами, как ловко они расправились вчера с тем военным кораблем!

Лори потянулся за перевязью со шпагой, но потом передумал:

— Нет, лучше не брать с собой оружия. Мирно и по-хорошему обсудить дело — это, по-моему, единственный способ договориться с таким человеком, как капитан Тич. Конечно, разговор на шпагах — вещь стоящая, но при встрече с ним у меня почему-то возникает ощущение, будто шпага его не берет…

Проводив Лори, Анна осталась в каюте одна. Одиночество и тоска охватили ее, словно жгучая внутренняя боль. Тоска по любви, по спокойной мирной жизни, по прошлому, когда она могла пользоваться уважением всех окружающих и ходить в церковь по воскресеньям, тоска по мужчинам, которые снимали бы перед ней шляпы, следили бы за своими манерами и улыбались бы ее расцветающей красоте. Тоска по отцу, по старым, беспорядочно разбросанным постройкам отцовской усадьбы, по лошадям, которых она любила баловать, по собакам, от которых валил пар, когда они поздними осенними вечерами возвращались с охоты и, высунув языки и тяжело дыша, устало валились на каменную плиту перед пылающим камином, и она насухо вытирала их чистыми полотенцами… Мэдж умерла, и так много умерло вместе с ней… Больше не было никого, к кому можно было бы прибежать, кто мог бы положить прохладную освежающую руку на горячий лоб, кому можно было бы поведать о всех заботах и тревогах, которые, конечно, не стоили того, чтобы из-за них плакать, но которые, тем не менее, все же оставались заботами и тревогами…

Анна с ногами забралась на койку Лори, поудобнее устроившись в его не успевшей еще остыть развороченной постели, и неожиданно почувствовала твердую сталь пистолетов за своим кушаком. Боже мой, пистолеты! Что сказали бы девицы из Академии мисс Хукер, если бы она когда-нибудь смогла рассказать им об этом?

И тут Анна вдруг поняла, что никогда больше не увидит своих подружек, их свежих, оживленных, счастливых лиц, таких ясных и невинных! Анна склонила голову к коленям, и тихие печальные слезы медленно полились из ее глаз…

Дверь в капитанскую каюту Тича была открыта настежь. Лори заколебался, стучать ему или нет, но потом решил, что приличнее будет все же постучать. Ответа не последовало, и он постучал снова.

— Ради Сатаны, парень, не стой там, колотя в переборку! — загремел из-за двери голос Тича. — Если я не захочу тебя видеть, то у меня хватит сил вышвырнуть тебя вон!

Войдя, Лори застал капитана за не свойственным ему делом. Прилежно склонившись над корабельным журналом в прикусив от усердия кончик языка, он неумело водил по бумаге гусиным пером, скрипевшим под мощным нажимом его грубых пальцев. Увидев, кто вошел, Тич с облегчением отшвырнул перо, словно обрадовавшись предлогу от него избавиться. Схватив кожаную флягу, стоявшую у его локтя, он протянул ее Лори:

— На-ка, выпей, доктор! Это хорошая голландская выпивка. Я собираюсь жениться на твоей сестре, она тебе говорила?

— Она… э… да, она сказала, что вы хотели поговорить об этом со мной.

— Верно. Я женюсь на ней завтра, когда мы придем в Сен-Китс. Там мы найдем попа — какого-нибудь святого Джона, который сможет пробормотать положенные молитвы и заклинания. А ты уж позаботься о том, чтобы она была в подобающем настроении. Понял, парень? Смотри, я полагаюсь на тебя!

— Я… э… капитан Тич, а не лучше ли будет предоставить ей немного времени для размышления? Видите ли, она еще очень молода и совершенно неопытна в жизни. Не могли бы вы немного подождать? Мне кажется, я неплохо справляюсь с обязанностями корабельного врача…

— Которым ты и являешься, парень! Да, я слышал об этом. И ты получишь свою тройную долю от каждого приза, который мы возьмем, как было условленно!

Лори почувствовал, что тело его покрылось испариной.

— Да, но… моя сестра? Я уверен, что вы не знаете, как мало она смыслит в жизни, капитан. Неужели же вам чем-то повредит, если вы немножко подождете?

Добродушное настроение Тича постепенно сменилось раздражением:

— Послушай, парень! Мы оба джентльмены, и оба во многом отличаемся от остальных. Так что я не стану бить тебя по роже за то, что ты вступаешь со мной в пререкания. Я попытаюсь договориться с тобой, как и полагается между джентльменами. Скажи-ка мне, парень: есть ли у тебя герб?

— Ну да, — несколько удивленный, ответил Лори. — Да, наш род имеет свой герб. Но…

— Тогда я буду тебе очень обязан, если ты набросаешь какой-нибудь подходящий герб для меня. Посмотри! — Тич толкнул через стол толстый корабельный журнал, и Лори с удивлением увидел, что одна из его страниц была сплошь испещрена неуклюжими попытками изобразить геральдический щит. — Я не получил образования в этой области, — продолжал Тич, — но для человека твоего сорта это ведь не составит большого труда, верно?

— Полагаю, что так… Ладно, посмотрим, что я смогу сделать, — ответил Лори, пытаясь скрыть свое изумление. — Но, капитан… Предположим, моя сестра заявит, что не желает выходить за вас замуж? Может, вы все-таки дадите мне немного времени, чтобы… чтобы убедить ее?

— Или для того, — хитро прищурился Тич, — чтобы вы смогли улизнуть с корабля в Сен-Китсе, оставив меня без жены и без судового врача?

Смертельная бледность покрыла лицо Лори, который как раз об этом и думал.

Тич без видимых признаков гнева в упор глядел на него:

— Я немало имел дела с людьми, парень. Я знаю, чем они дышат. Меня не так-то легко провести, в чем уже многие убеждались. Так слушай, что я тебе скажу: стоит только вам сбежать с корабля в Сеи-Китсе или в другом месте, где мы бросим якорь, как я тут же заявлю местным жителям, что даю им один день для вашей поимки. Всего один день — после чего открою огонь и сравняю их паршивый город с землей, так что останутся одни головешки. Как ты думаешь, найдут они вас после этого? О, найдут — можешь в этом не сомневаться! Найдут и притащат на борт в целости и сохранности! А тогда уж я буду с тобой говорить иначе. Мы ведь заключили сделку — значит, ты должен ее выполнять. Я вытащил вас из рабства, и на борту моего корабля ты — свободный человек, который имеет справедливую долю в общей добыче и провианте. Жизнь здесь грубая, это верно, — но лучше жить такой жизнью, чем рисковать ею в поисках лучшего. Да стоит тебе только очутиться на берегу без моей поддержки и зашиты — и ты мертв! Повешен за пиратство или забит насмерть палками за бегство от Боннета. А останешься со мной, будешь честно выполнять свою работу — и ты дождешься того дня, когда сможешь сойти на берег с моим благословением и достаточным количеством золота, чтобы выкупить обратно все то, что полагается иметь джентльмену. Дом на берегу, слуг — может быть, даже целое поместье! Что же касается твоей сестры, парень, то насчет ее я решил твердо. Поможешь мне — и можешь рассчитывать на мою благодарность. Станешь на моем пути — и я раздавлю вас обоих, как червей! Да ты и сам подумай: что ей здесь еще остается? Я — командир отличного судна, богатый человек. Уважаемый. Стань она моей женой — и никто ни словом, ни жестом не посмеет оскорбить или обидеть ее, если не захочет тут же отдать богу душу. А не будь она моей женой, потеряй я к ней интерес — как долго сможешь ты защищать ее, а, парень? Сколько времени пройдет, прежде чем ты увидишь, как она пошла по рукам от одного матроса к другому, словно фляга с ромом? Сможешь ли ты остановить двух, трех, шестерых человек, которым взбредет в голову позабавиться с нею?

Лори стоял неподвижно, уставясь в палубу, чувствуя, как цепенеет его затылок и ладони покрываются липким холодным потом.

— Послушай, парень, — дружелюбным тоном продолжал Тич. — Я обещал, что стану защищать ее. А как же еще лучше я смогу выполнить свое обещание, если не женившись на ней? Все по правилам, в церкви, с кольцами, на библии — как полагается! И разрази меня гром, если я собираюсь обижать ее или наказывать строже, чем она того заслужит!

Лори зажмурил глаза и скривился, словно от зубной боли.

— Эй, не строй такую кислую физиономию, парень! Всякая девчонка любит поломаться и пожеманничать, прежде чем ее поведут к венцу. А потом муж скорехонько выколачивает из нее дурь, и чем громче она при этом визжит, тем сильнее к нему привыкает! Каждый настоящий мужчина знает это. Так что иди и скажи своей сестре, что ты согласен, и что все это к лучшему. И будет разумнее, если она перестанет кочевряжиться и поселится здесь, на корме, пока мы не станем на якорь в Сен-Китсе завтра на рассвете. Ни на юте, ни на нижней палубе она не может считать себя в безопасности. Лучше, если девочка будет поближе ко мне. И если я хоть пальцем трону ее прежде, чем поп сделает все то, что положено по закону — можешь забирать себе мое судно со всеми его потрохами! Даю тебе в этом слово!

С глубоким вздохом, похожим на стон, Лори повернулся, чтобы покинуть каюту Тича. Череп его раскалывался от боли, мысли путались, а в голове стоял неумолчный гул, словно в пустой бочке, которую стягивают железными обручами.

— А герб нарисовать мне не забудешь? — окликнул его Тич.

— Нет, — хрипло ответил Лори. — Не забуду…

Вернувшись к себе в каюту, Лори увидел, что Анна безмятежно спит, простершись на его койке, погруженная в сладкую нирвану девичьих грез. Губы ее полураскрылись, и на них покоилась нежная улыбка, как у невинного ребенка. Дверь в каюту была не заперта, и Лори пришел в ужас при мысли о том, что любой праздношатающийся бездельник мог свободно наткнуться на нее. Анна даже вынула из-за пояса свои пистолеты — очевидно, их твердые рукоятки причиняли ей беспокойство. Лори с горечью подумал, что Тич, пожалуй, был прав, предлагая ей переселиться на корму ради ее же собственной безопасности.

Лори двигался осторожно, боясь разбудить Анну. Он был рад, что может оттянуть время, когда должен будет сообщить сестре то, с чем он пришел. Непреодолимая усталость и апатия овладели им, словно разговор с Тичем отнял у него все силы. Могучая воля этого человека подавляла его, и он чувствовал себя перед ней жалким и беспомощным, как птенец перед носорогом.

Лори сел в угол, погруженный в ставшее уже привычным состояние плаксивого самоунижения. О, зачем только отец убил этого Ранвика! Поистине, это было причиной всех их злоключений! Даже если бы попытка спасти отца и удалась, они все равно лишились бы и дома, и поместья, и все равно остались бы без крова над головой. И как долго Анна могла бы оставаться в безопасности, будучи голодающей бездомной нищенкой в неуютных шотландских долинах, зависящей от прихоти любого мужика, который согласился бы дать ей хлеб и укрытие? Даже если бы отцу и удалось избежать казни, спасти свою жизнь, он все равно был бы несчастным изгоем, и его дети были бы обречены на жалкое прозябание в общей камере Кэслгейтской тюрьмы…

Лори решил попытаться смыть эти грустные мысли добрым глотком вина, и почувствовал себя немного лучше.

В конце концов, этот Тич был бравым парнем, царьком в своем собственном мире. Король братства изгнанников! И он будет защищать то, что ему принадлежит, хотя бы во имя собственного престижа!

Лори глотнул еще рома, и его участие в этом деле начало представляться ему этаким ловким и тонким дипломатическим маневром, достойным Макиавелли[46]. Да, он притворялся, будто противодействует Тичу — как раз в достаточной степени, чтобы тот почувствовал еще большее желание жениться на Анне! Лори тихонько захихикал про себя. Конечно, этому неотесанному бродяге никогда и в голову не пришло бы жениться на Анне, попади она одна к нему в лапы! Подобным людям это никогда не приходит в голову. И теперь только остается убедить Анну в том, что это будет к лучшему. Ведь она — такая же изгнанница, поставленная вне закона — станет королевой среди этих отщепенцев! А эти люди не из тех, кого следует презирать. Вовсе нет! Мужественные, смелые, закаленные бойцы, достаточно богатые и независимые, — да им может позавидовать любой представитель так называемого «порядочного» общества!

Лори бессмысленно улыбнулся; струйка рома потекла по его подбородку. И все же, мысль о браке Анны с Тичем щемящим комком засела в его горле. Осторожно, украдкой, чтобы не разбудить сестру, он потянулся за второй флягой и приложил ее к губам…

Анна проспала почти три часа, пока неуклюжее движение Лори не заставило ее вздрогнуть и проснуться. С минуту она, моргая, глядела на него, пытаясь сообразить, где она находится.

— О, Лори! — вздохнула она. — Я видела такой хороший сон…

Тут она заметила, в каком он состоянии, и легкая счастливая улыбка увяла на ее лице.

— Ты снова пил…

— Я праздную! — не смутившись, захохотал он ей в ответ. — Маленький интимный праздник, Ани! Все будет хор… шо… Знаешь, — он пьяно подмигнул сестре, — этот парень Тич здорово влюбился в тебя, в-верно! Сказал мне… почти рыдал!.. умолял меня убедить тебя стать его ж-женой! Обещал, что будет зашш… защищать тебя. Клялся своей честью! Сказал мне, что не может применять грубых приемов. Не может — и все тут! Золотое сердце!..

Анна ахнула:

— Он в самом деле говорил это?

Лори поспешно закивал головой, с преувеличенной искренностью пытаясь убедить ее в справедливости своих слов:

— Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Можешь забрать весь мой к… рабль, — сказал он мне, — если я хоть пальцем трону твою сесс… тру до ж-женитьбы!». Весь к… рабль! Он так и сказал: «Отдам тебе весь мой к… рабль!..»— Лори прищелкнул пальцами: — Вот так-то: весь к… рабль, если он тронет тебя пальцем до ж-женитьбы! Умолял меня, чтобы я тебя уго… уговорил…

— Мне кажется, — неуверенно проговорила Анна, — что в каждом человеке можно найти что-нибудь хорошее, если поглубже разобраться… Или почти в каждом, — добавила она, припомнив Боннета.

— О, в нем много х… хорошего, в капитане Тиче! — Лори нетвердым жестом помахал пальцем перед носом, хитро прищурившись. — Это ф-факт! Обещал целый к… рабль… если хоть пальцем…

— Но…

— Умолял меня уговорить тебя, Ани… А годика через два — глядишь, он и остепенится, осядет где-нибудь на берегу… Купит дом — бо-ольшой дом, Ани! Слуги, плантации… Я снова смогу быть врачом! Это наш единственный шанс, Ани! Чуд-десный шанс!..

— О!.. — дрожащим голосом растерянно пробормотала Анна. — Что же мне делать, Лори? Что сказать ему… Мне как-то не верится, что он осядет, купит дом, и все такое… Хотя, по-видимому, все они так поступают, если им удается выжить и сохранить здравый рассудок!..

Она прерывисто вздохнула и продолжала:

— К тому же он слишком уродлив, и, кажется, сам сознает это. Впрочем, это не так уж важно… То-есть, не важно, если он в самом деле добр под своей грубой личиной… И эта отвратительная борода! Интересно, как бы он выглядел без нее? И сумею ли я убедить его подстричь ее покороче?

— Все, что захочешь! — с пьяной уверенностью провозгласил Лори. — Как только выйдешь за него замуж — сможешь за… аставить его делать все, что захочешь!

Анна кивнула, потому что ей показалось, будто во все это легко поверить:

— И ты думаешь, что это — единственный выход для меня, Лори!

— Аб-бсолютно…

Только теперь Анна расплакалась, молча, без стонов и всхлипываний; крупные слезы катились но ее округлым девичьим щекам, стекая к подбородку.

— О, Лори, не о таком муже я мечтала!..

Неожиданно Лори сорвался с места:

— Тошнит… — отрывисто объявил он. — Меня страшно… ужасно… тошнит…