Лирика. 5 страница

Спутник мой подозрительно часто

По дороге вздыхает:

— М-да...

Подчиненный похож на начальство.

Хорошо это?

Нет, не всегда.

6. Просто любовь

Хорошо им сегодня, сердечным,

Вдалеке от девчат и парней.

Души солнцем наполнены вешним

У него и, конечно, у ней.

В перерыв на обед почему-то

У влюбленных пропал аппетит.

Торопясь, за минутой минута,

Как за чайкою чайка, летит.

Он ей должен сейчас рассказать бы,

Что вторую неделю подряд

Про его недалекую свадьбу

Все на сплаве уже говорят,

Что давно уж не стала секретом

Молодая любовь сплавщика...

Только двое влюбленных об этом

Не сказали друг другу пока.

И сидят они молча на камне.

Ждет она, улыбаясь едва...

Он, обнявши колени руками,

Осторожные ищет слова.

Но не Может найти он

Ни слова —

Слов, чтоб выразить главное,

нет!

...Вот сегодня окончился снова

Перерыв на недолгий обед.

Молча встали, пошли неторопко.:

Вдруг девчонка убыстрила шаг.

Задыхаясь, сказала неробко:

— Знаешь, я... не могу больше так! —

Задрожали припухшие губы,

Голос девушки звонок и тверд:

— Я люблю тебя, слышишь ты, глупый!

Я люблю тебя, слышишь ты, черт!? -

Теплый ветер на север несется.

Где-то чайки кричат вдалеке...

Ах, как много весеннего солнца

На сплавной своенравной реке.

7. Товарищеский суд

Нас у Кудомы сонно встречает

Синеватый туман. Тишина...

Слово «кудома» обозначает

В переводе на русский — луна.

Смотрит озеро хмуро и мудро,

Облака высоки и легки... Ночь...

Мы завтра узнаем под утро,

Как живут

на «Луне»

сплавщики.,

Чу! Зазвякали окна барака.

Ругань, крики. Потом суетня.:.

— На «Луне» безобразная драка, —

Мой товарищ заверил меня.

Перед домом толпа нарастала,

Всколыхнулся разбуженный дом.

Сквозь толпу пробираясь устало,

На крыльцо поднялись мы с трудом.

— Ну-ка, стойте. Чего там такое? —

Загадали в ответ сплавщики:

— Вишь, опять не дают нам покоя

Два соперника...

тьфу, сопляки!

Как с получки немного подвыпьют,

Направляются оба к одной.

Ревность!

Зубы друг другу повыбьют,

Раскровавятся в драке хмельной

. Вон стоят они возле зазнобы.

Кровь течет из расквашенных лбов...

А она и довольна. Еще бы!

Ведь такую внушила любовь!

Застыдилась бы хоть, покраснела...

Ишь, какая княгиня сидит!

Вот какое, товарищи, дело:

Всех троих предлагаю судить.

-Суд!

В бараке молчание злое.

Ночь, за окнами всплески реки...

Сплавщики — подсудимые трое,

Прокурор и судья — сплавщики.

Прокурор пятернею корявой

Рубит воздух в табачном дыму:

— Предлагаю их выгнать со сплава,

Не достойны они — потому. —

На троих подсудимых бесстрастно

Смотрит публика из полутьмы.

Подсудимым и стыдно и страшно:

— Так ведь мы же...

ведь мы же...

ведь мы..

Подсудимые смотрят устало,

Неподдельные слезы блестят...

Может быть,

их простят для начала,

Может быть,

их совсем не простят?

8. Домой

Ветер лупит в лицо, освежая.

Хорошо этим ветром дышать!

До свидания, я уезжаю,

А не хочется мне уезжать.

Много новых друзей появилось

У меня за последние дни.

Сердце в бешеном ритме забилось,

Я их вижу опять: вот они.

Как солдаты, идут на заданье

Вдоль клокочущей пенной реки...

До свиданья, друзья, до свиданья,

Дорогие мои сплавщики!

9. Вместо эпилога

Город.

Улица.

Солнечно.

Душно.

Тороплюсь, на работу лечу.

Рослый парень меня добродушно

Хлопнул вдруг пятерней по плечу.

— Не узнали? Какой же вы, право

Ослепил вдруг зубов белизной.^ Это ж я.„

ну, который со сплава...

Мы встречались минувшей весной.

— Что ты! Как не узнать мне такого! ■

Обнялись мы, присев на скамью.

Начал парень степенно, толково

Говорить про работу свою:

— Не легко нам пришлось.

Это точно.

Только все это в прошлом.

Так вот. Сплав закончен.

Закончен досрочно.

Возвратился опять на завод.

Наш начальник со сплава уволен

С нашей легкой руки,

так сказать. Я, к примеру,

премного доволен.

Лишь бумаги умел он писать.

Бывший мастер участка сплавного

Нынче трудится вместо него.

Ох и умница,

честное слово! Видно, знали,

назначить кого.

— Говорит он спокойно,

несложно

О тревожном и сложном труде...

На таких вот товарищей можно

Положиться всегда и везде.

Не такие ли парни, бывало,

Без парадных, заученных фраз

Шли туда, где их смерть поджидала,

Где они выживали не раз!

Хорошо и спокойно с такою

Грубоватой, но верной родней...

Обнял молча его я рукою,

Он мне руку пожал пятерней.

ПРО ЧЕЛОВЕКА ИВАНА ГОЛОВИНА!

Рукав наполовину укорочен.

Отвоевался.

Кончена война.

Упрямый подбородок оторочен

Щетиной медной у Головина.

Движенья замедляя постепенно,

Мучительным предчувствием ведом,

Поднялся по безжизненным ступеням

Туда, где жил когда-то управдом.

Нажал плечом на выцветшую дверку,

Переступил обшарканный порог...

Поднял глаза слезящиеся кверху...

Узнать Головина

старик не мог. Потом узнал.

Но радость — как усталость.

Присел на койку,

руки уронил...

— Квартира за тобой, сынок, осталась,

Квартиру я, конечно, сохранил...

Как тихо за окном.

Как тихо в мире!

Как тишину нарушит управдом?

Ведь знает он,

что дело не в квартире

И что пришелец спросит не о том.

Солдату бы сейчас скорее надо

Поведать, не скрывая ничего,

Что унесла голодная блокада

И жинку,

и детишек у него...

Да как отыщешь нужные слова-то?

Таких и нету в русском языке...

В кулак сомкнулись пальцы у солдата

На левой,

на единственной руке.

Он понял все. Сказал:

— Давай не будем..

Потом добавил несколько нежней:

— Квартиру же

отдай хорошим людям,

Да тем смотри, кому она нужней.

— Он повернулся по-солдатски четко,

И тут,

от возбуждения дрожа,

Из комнаты соседней

вышла тетка,

Грудаста,

крутобедра

и свежа. Заверещала:

— Стойте, бога ради!

Неужто не варит у вас чердак?

За так отдать квартиру в Ленинграде?!

Чудак!

Какой, однако, вы чудак! —

У старика сцепились брови хмуро,

Как в лютой драке рыжие коты. —

Чего ты понимаешь в людях,

дура! О людях не таким судить,

как ты! Таких людей, как он,

война ковала.

А ты... чего ты знаешь о войне?

В тылу

гнилой картошкой торговала,

К тому же по завышенной цене.

А Головин по лестнице спускался,

Не слыша и не видя ничего.

Спокоен с виду...

Кто бы догадался,

Какое нынче горе у него!

Привычный труд. Товарищей забота.

Не пропадешь: одет, обут и сыт,

К тому ж на людях,

в гомоне завода,

Душа больная меньше голосит.

А чтоб не выпил вечером, скучая,

Он чашку одиночества до дна,

Его зовет к себе на чашку чая

Заботливая женщина одна.

Она не из красавиц.

И к тому же

Не молодость за инеем волос.

Имеет сына, потеряла мужа.

Перенести блокаду довелось.

Она слегка похожа чем-то внешне

На гостя своего — Головина.

Не потому ли он так смотрит нежно,

Когда чаишком балует она?

Одна судьба связала их обоих.

Они давно уж запросто, на «ты»...

На розовых дешевеньких обоях

Цветут зимой весенние цветы...

У них сейчас такие отношенья,

Что ошибешься, как ни назови:

Серьезнее, чем просто увлеченье,

Не дружба —

и рассудочней любви.

Такие отношенья — не для свадьбы,

Венчания, помолвки, загсы — чушь!

Такие чувства правильней назвать бы

Родством недальним двух тревожных душ.

Вот почему однажды

угловато

Сказал он без ненужного «люблю»:

— Сынка растить одной-то трудновато.

Не возражаешь, если пособлю? —

И женщина доверчиво и мудро

Кивнула молчаливо, как всегда...

Без лишних слов он перенес наутро

Нехитрое добро свое сюда.

А вечером

на кухне коммунальной

Судачили соседки не спеша:

— Чудак он, что ли? Или ненормальный?

— Да и она-то тоже хороша.

— Да за него... любая бы девчонка...

Ведь не старик.

Да и собой хорош.

— С одной рукой, конечно, мужичонка...

— Да ведь с двумя-то нынче не найдешь!

— Чего не приключится в нашем веке!

И все-то перепутала война... —

И вдруг

вздохнула девушка одна:

— Не вам судить об этом человеке.

И не отец, и вроде бы не отчим,

Но чуток, не в пример отцам иным...

И мальчика тревожило не очень,

В каком родстве он был с Головиным.

Он звал его обычно «дядя Ваня»,

Вис на его единственной руке...

А мать спала, как прежде, на диване,

А Головин —

в углу, на сундуке.

Кроватью же, где было много места,

Владел уже почти что десять лет

Рыжеволосый баловень семейства,

Веселый и смышленый шпингалет.

Он быстро рос, мужая, здоровея.

Уж мать ему — едва лишь до плеча.

Уж превратился он из Дорофея

В мужчину — Дорофея Кузьмича.

У дяди Вани он не просит денег,

Как это было раньше,

на кино,

Он сам себя обует и оденет,

Он сам уже работает давно.

Он не был никогда плохим рабочим,

Завод им будет скоро дорожить...

Он даже бы женился, между прочим,

Да вот не знает, где с женою жить...

На мать взглянул открыто он и прямо,

Как в чем-то убежденный судия:

— Мне кажется,

что в этом доме, мама,

Имею право голоса и я.

С жилплощадью теперь у нас... не очень.

Неплохо бы... для будущей жены...

А он и не отец мне,

и не отчим... А квартиранты больше

не нужны. —

У матери колени подкосились.

И что-то вдруг в душе оборвалось.

Глотнула воздух, крикнуть что-то силясь,

Да нужных слов найти не удалось.

А Головин уже из дома вышел

— На цыпочках,

бесшумно, словно вор...

Так получилось:

он за дверью слышал,

Случайно слышал этот разговор.

По желтому октябрьскому парку,

По лужам, сквозь осенний дождь густой,

Он шел, жуя потухшую цигарку,

Болтался на ветру рукав пустой.

В часы,

когда бывало слишком трудно

От чувства одиночества ему,

Он шел туда, где вечно многолюдно,

Где невозможно думать одному.

Вот и сейчас

на площади вокзальной,

В жужжании просторной тесноты,

Стоит он пред дорогой дальней,

И курит, курит вновь до тошноты.

Сейчас докурит —

и пойдет назад он.

И вдруг — толпа,

смешлива и юна,

Возникла,

закружила

и внезапно

С собой в вокзал внесла Головина.

Девчонка с плутоватыми глазами,

Такая,

что оглянется любой,

Пошла по кругу, как под парусами

Подружек увлекая за собой,

И Головин у ветреной плутовки

Спросил, когда окончила плясать:

— Куда ты едешь?

— Еду по путевке.

— Ага. Понятно.

Едешь отдыхать... —

И снова хохот искренний, веселый

Обрушился, как на голову снег. —

Мы едем по путевке комсомола.

Работать едем,

добрый человек! —

И снова Головин в толпе затерян,

И слезы жгут,

сквозь веки просочась..

Быть может, вспомнил собственных

детей он.

Ведь были бы такими же сейчас.

Как залпы салютующих орудий,

Как горный оглушительный обвал,

Несется хохот...

«Что это за люди?

Что здесь такое? Свадьба?

Карнавал?»

Какой-то парень, ростом с великана,

Широкоплеч,

рукаст, крутоголов,

Рванул меха тяжелого баяна,

Напополам толпищу расколов.

А через час,

побритый, при медали,

Явился он в горком к секретарю.

— Хочу, чтобы путевку вы мне дали.

По старой дружбе это говорю.

Из комсомола я, конечно, вырос

И не дорос до партии пока. Но я могу... —

и непреклонно взвилась

Единственная левая рука.

Когда он, возбужденный и довольный,

Не вышел,

а скорее, убежал,

У машинистки худенькой

невольно

От смеха подбородок задрожал.

— Ему же говорили многократно:

Ведь там леса, болота, холода...

У молодых — романтика, понятно.

А он-то,

чудо древности,

куда? —

А секретарь в ответ сощурил веки,

Напрягся френч от мускулов тугих.

— Не вам судить об этом человеке.

Судить не вам

о людях

вот таких!

ЛИДА

Подружка платье выгладит,

Подружка брови вычернит.

Подружка славно выглядит,

Хотя немножко вычурна.

На стройную, завитую

Ребята ах как зарятся...

А я ей

не завидую, А я хочу

состариться.

Работаю я фельдшером,

Да нету мне доверия,

Ревела я и вечером,

И ночью-то ревела я.

А как себя я в зеркале

Увижу — сразу хочется

По-фински крикнуть:

«Перкеле!»

Когда все это кончится?

Когда я буду этакой

Солидною и мудрою?

Я свой румянец этакий

Пыталась скрыть под пудрою.

Но пудра,

словно патокой,

Румянцем пропитается,

И молодость

опять-таки

Сама собой останется.

А тут еще история —

Опять повинна молодость:

Ко мне в амбулаторию

Явился добрый молодец.

Любезно поздоровался,

По пояс раздевается...

Железное здоровьице...

И этот издевается.

Я выкрикнула:

— Слушайте! Вы совесть забываете

А он:

— Меня вы сушите.

Мне сердце разбиваете.

Басит, рубаху тиская

С тоскою безутешною:

— Нужна

не медицинская

Мне помощь,

а сердечная.

Не врут тебе глаза мои

Расстанешься с мытарствами,

Забудешь эти самые

Бутылочки с лекарствами.

Не станут больше звать тебя i

Медичкой-неудачницей,

Жить будешь после свадьбы ты

В довольстве,

словно дачница! —

От слов таких я сжалась вея,

Как кошка, спину выгнула.

— Не требуется жалости! —

И парня за дверь выгнала.

И снова щеки мокрые.

Наплакалась я досыта.

Вдруг чей-то голос:

— Мог ли я

Твои представить слезы-то? —

Головина увидела.

Мне стыдно до удушия.

Ах, как себя я выдала,

Поддавшись малодушию!

Но Головин — задумчивый —

Лишь внешне только сердится.

Он — как луна за тучами,

Которые рассеются.

Сутулый, с мудрой проседью,

Все знающий,

все помнящий...

— Чего же вы не просите

Совета или помощи? —

Рукой своей единственной

Мои поправил волосы,

И силою таинственной

Повеяло от голоса.

И от всего-то облика

Таким теплом повеяло...

Сомнение, как облако,

Ушло, и я поверила,

Я так ему поверила,

Что скрытности не вынесла

И все ему поведала

Без хитрости, без вымысла...

Недавно в Ленинграде я

Окончила училище.

Была безмерно рада я,

В себе почуяв силищу.

Не теплого, да тесного,

Спокойного, да легкого, —

Хотелось

неизвестного,

Сурового,

далекого.

Семейно-философские

Я выдержала прения.

Получены отцовские

Скупые одобрения.

Как мучилась, горела я

В купе от ожидания!..

И вот она — Карелия,

Седая, как предание.

Здесь девочки бедовые,

Отчаянные мальчики

Каменья стопудовые

Катали, словно мячики.

Лесами шли зелеными,

Болотами карельскими,

Шли с хохмами солеными,

Со шпалами и рельсами.

Лишь я одна,

с рецептами,

С красивой авторучкою,

С лекарствами, с пинцетами,

Осталась белоручкою.

В такую несолидную

В меня — не верят очень-то

И называют Лидою,

Не спрашивая отчества.

Какая незаметная.

Какая я бескрылая!..

Все горести несметные

Головину открыла я.

И снова заревела я.

А он в кулак закашлялся:

— Москва слезам не верила,

И здесь не верят, кажется.

И чтоб впустую, дурочка,

Не плакать курам на смех-то,

Дала бы мне микстурочки

От кашля и от насморка.

Я чувствовала, видела,

Что он схитрить пытается...

Но все ж лекарство выдала:

Пускай себе

питается...

...А через день

несмелые

Возникли слухи ложные,

Как будто бы сумела я

Чего-то сделать сложное,

Что я себя прославила,

Открывши нечто новое,

И на ноги поставила

Головина больного я.

Отнекиваюсь,

спорю я.

Прошу пресечь...

Но где уж там! И слухи

(вот история!)

Цветут, подобно девушкам.

Звенят они, упрямые,

Вокруг моей лечебницы —

Такие, будто прямо я

Не фельдшер,

а волшебница.

Мои ж опровержения встречают возражения;

«Хоть это дело личное —

Не скромничайте. Лишнее».

А Головин по улице

Солдатскою походкою

Проходит, не сутулится,

Любуется погодкою.

Я прямо-таки вздрогнула

От гнева ненасытного.

Его за локоть тронула:

— Послушайте, не стыдно вам? ■

А он как расхохочется:

— Какая ты колючая!

Хорошим людям хочется

Увидеть в людях

лучшее!

Они ведь не обидели

Ничем тебя, красавица.

Они тебя увидели Такой,

какой им нравится.

А быть иною, видимо,

Теперь тебе нельзя уже.

Людей обманешь —

выдеру, Как маленькую.

За уши. —

...С тех пор

с утра до вечера

(Случалось, и до полночи)

Рабочие доверчиво

Моей просили помощи.

Работала до темени,

Не чувствуя усталости,

И не было мне времени

Мечтать о ранней старости.

Как хорошо, что молодость

Упорно не кончается!..

Но снова добрый молодец

Под окнами качается.

Вздыхает, выпив лишнего,

Что горя он не вынесет

(Он все вопроса личного

Со мной никак не выяснит).

Божится, что за прошлое

Готов просить нрощения...

Но мне признанья пошлые

Внушают отвращение.

И отомстил мне вскорости

Он местью долгожданною,

Забыв былые горести

С буфетчицею Жанною.

...Я дни,

недели,

месяцы

Не знаю одиночества,

Уже мои ровесницы

Зовут меня по отчеству.

К чему? Меня не радует

Такое почитание.

Кто за солидность ратует,

— Того глупцом считаю я.

Не увядай же, молодость,

Искристая,

кипучая!

И снова добрый молодец,

В руках кепчонку мучая,

Пришел в амбулаторию...

От голоса невнятного

Насторожилась...

— Скорую! Моя жена...

Понятно вам? —

И с чьим-то верным мужем мы

Бежим,

бежим

по скользкому,

Пропитанному стужами

Поселку Комсомольскому.

Я вижу искаженное

Лицо кричащей женщины.

Глаза умалишенные.

Худые руки скрещены.

Мгновения бездонные,

Мучительные, жаркие...

И вот беру в ладони я

Беспомощного, жалкого,

Лишь только что рожденного,

Смешного, головастого,

Но твердо убежденного

В своем единовластии.

Он первый новорожденный

В глуши скалистой, сосенной,

Пусть будет ему Родиной

Поселок, нами созданный!

И крикнула хвастливо я,

Волнением объятая: —

Какая я счастливая!

Какая я

крылатая!

СКАЗАНИЕ О ЛЕДОВОМ ПОХОДЕ (Из неоконченной поэмы)

Море не любезное,

Не любвеобильное!

Люди мы железные,

Люди мы двужильные.

Мы прошли сквозь полымя

Без поддержки ангельской

И руками голыми

Взяли порт архангельский!

Море своенравное,

Ледяное крошево!

Мы победу славную

Добыли не дешево.

Не ревнуй, красавица,

Баба деревенская,

В сердце мужа ржавится

Пуля интервентская.

Городская девица,

Хватит ждать-надеяться:

Твой далекий суженый

Спит в земле простуженной.

Темно в архангельском Порту.

Молчат безжизненно лачуги.

Тяжелый запах,

как во рту

С похмелья вставшего пьянчуги.

Загажен,

обворован порт... Здесь,

убедившись в полном крахе,

Вчера,

не вымыв пьяных морд,

Бежали интервенты в страхе.

От пуль,

от палок,

от камней Бежали,

падали,

грозились,

Как конокрады на коней,

На русские суда грузились.

И «Минин»,

ледокол-колосс,

Непокупной и непродажный,

Как в рабство угнанный матрос,

Издал последний крик протяжный:

«Моя-а Россия-а, до свида-а...» —

А на борту брюзжал поручик: —

России надобны суда.

Она их больше не получит....

И «Минин»,

лед морской кроя,

Как шкуру белого медведя,

Шел в незнакомые края,

Покинутой Россией бредя.

Митинги победные

Брюха не насытили.

Рваные и бледные

Ходят победители.

Смотрят озабоченно,

С голода качаются,

Говорят, что «оченно»

Скверно получается:

Гидрой буржуазною

Сапоги повымарать.

А победу празднуя,

С голоду повымереть.

Над голодным городом

Сытый бас оратора:

— Кто пугает голодом?

Бейте провокатора!

Речи бесполезные

И словообильные!

Люди мы железные,

Люди мы двужильные!

Рано ремонтировать

Нашу правду вескую,

Поздно агитировать

Нас за власть советскую!

Мы ее,

родимую,

Сами в битвах строили

И не отдадим ее,

Что б это ни стоило.

Но,

чтоб завтра

надолго

Мир цветущий выстроить,

Нам

сегодня

надобно

Не подохнуть —

выстоять!

Нужен хлеб для этого.

Только где он?

Нет его...

Этой ночью,

не смыкая глаз,

Теребил он клинышек бородки:

Новая идея родилась.

Новые,

на лбу его бороздки.

От движений резких Ильича

Тени на стене снуют косые...

Освещает трепетно свеча

Карту исполинскую России.

Север, север,

дальний порт морской!

Голод в феврале и голод в марте...

Трудно до Архангельска

рукой

Дотянуться,

даже здесь,

на карте.

И попробуй, доберись туда,

Хлеб доставь товарищам неблизким!.,

Нет дорог,

не ходят поезда. Морем?

Но российские суда

Плавают под знаменем английским...

Новый флот...

Он так необходим.

Но откуда взять его?

Откуда?

Верить в чудеса мы не хотим,

Но спасти нас может только чудо.