Глава 2. Сара Айви поднесла к губам кофейную чашку в тот самый момент, когда Донован в ярости швырнул газету на накрытый к завтраку стол.

Сара Айви поднесла к губам кофейную чашку в тот самый момент, когда Донован в ярости швырнул газету на накрытый к завтраку стол.

Она вздрогнула от неожиданности и обварила руку горячим кофе.

— Что это значит, черт побери?

Стряхивая с руки капли горячей жидкости, Сара взглянула на газету. “Дырявая луна”. Местный бульварный листок. Газетенка, которую даже в желтой прессе никто не принимал всерьез. На первой полосе красовалось ее фото в вечернем туалете, который она надевала вчера на прием с шампанским. Рядом с ней, властным жестом держа ее под локоть, стоял не Донован, а Расселл Крэй. Подпись под фотографией гласила: “Жена бизнесмена, идущего в политику, отказывается дать интервью. Может, ей есть что скрывать? ”

— Чем это ты вчера занималась с Крэем? — Голос Донована звучал ровно и сдержанно, но Сара знала, как обманчиво бывает затишье перед бурей.

— Я его даже не видела на приеме, — ответила она, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Это подделка. Не знаю только, как им удалось сфабриковать снимок.

— А ты разверни.

Сара не притронулась к газете, зная, что наверняка нарвется на скандал.

— Нельзя верить тому, что пишут такие грязные газетенки.

Донован взял газету, перелистал страницы, нашел, что искал, и шлепнул ее на стол перед Сарой.

На раскрытой полосе был опубликован еще один снимок — изображение страстно целующейся пары. Лиц не было видно, это мог быть кто угодно. Под фотографией был напечатан дурацкий стишок: Зелен виноград, Розы красны. Пока муж идет в сенат, Кто в гостях у жены?

Имена не упоминались, но намек был очевиден.

“За что? ”

Ей вспомнился мужчина, подошедший к ней на приеме. Он утверждал, что звонил ей по телефону и договаривался об интервью. Она не могла припомнить такого разговора по телефону. Это была ложь, поняла Сара.

Ей давно уже пора было бы привыкнуть ко лжи, привыкнуть к жестокости, а она все еще удивлялась и испытывала боль, особенно когда жестокость и обман исходили от человека, совершенно ей не знакомого.

Он был довольно высок и широк в плечах. Она обратила на него внимание еще прежде, чем он подошел к ней. Отчасти потому, что он был одет не как все, а еще потому, что… потому, что… она сама не знала почему. Сара быстро отвернулась, не желая привлекать его внимание, но потом он сам подошел к ней. Заговорил с ней. Держался вежливо. По виду ничего нельзя было заподозрить, и все же…

Эти голубые глаза, прямой, откровенный до нахальства взгляд без намека на почтительность — хотя бы притворную, не говоря уж об искренней. Она тогда еще подумала, что он человек привлекательный, но опасный, и сразу насторожилась. Ведь было же время, когда она и Донована находила привлекательным.

Ей вспомнилось, как незнакомец повел себя, когда она демонстративно повернулась к нему спиной. В его голубых глазах промелькнула вспышка чего-то похожего на гнев, но тут же исчезла, сменившись скукой, а может, и привычным равнодушием.

Отказавшись от интервью, она оказала ему услугу. Доновану не нравилось, когда она разговаривала с незнакомыми мужчинами.

— У тебя роман с Крэем? — сухо осведомился Донован.

Ее ничуть не удивило, что он поверил газете. Его подозрительность граничила с паранойей. Она давно к этому привыкла.

Сара молчала, тянула время в надежде придумать что-нибудь, все, что угодно, лишь бы утихомирить его.

— Что ты имеешь в виду?

— Сама знаешь что. Ты спишь с Расселлом?

Его голос зазвучал хрипло и натужно, лицо налилось кровью, когда он наклонился вперед, упираясь руками в стол и ожидая ее ответа.

Донован уже облачился в один из своих любимых, сшитых на заказ костюмов, черные волосы, еще влажные после душа, были гладко зачесаны назад. На нее пахнуло запахом дорогого лосьона, которым он пользовался после бритья, и ей чуть не стало дурно.

“Такой безупречный джентльмен, — часто говорили ей знакомые дамы. — Да вы просто счастливица! ” Впрочем, некоторые выражались и более откровенно: “Бьюсь об заклад, в постели он — сам сатана! ”

Он был самим сатаной, это точно.

Мысли Сары перескакивали с одного на другое. Ей давно пора было одеться. И почему она до сих пор не одета? В халате поверх ночной рубашки она чувствовала себя особенно уязвимой.

Она много чего могла бы сказать в свое оправдание. “Как я могла завести роман? Я же никогда не бываю одна”. Или: “Я не могла бы ни с кем вступить в связь. После общения с тобой меня тошнит от одной мысли о сексе”.

— Ты с ним спишь? — в бешенстве заревел Донован.

— Нет!

Вот оно, началось. Сара видела по его глазам.

Сердце у нее отчаянно заколотилось, дыхание стало прерывистым и частым. Она вскочила из-за стола, в испуге отступила на шаг.

Было время, когда она слышала внутренний голос. Он подбадривал ее, говорил с ней в самые страшные минуты, поддерживал, уговаривал потерпеть, уверял, что в один прекрасный день ее жизнь изменится к лучшему.

В последнее время Сара совсем перестала его слышать. С годами она научилась не думать. Вообще ни о чем.

Рука Донована взметнулась, он ударил ее кулаком в висок. Сара пошатнулась и стукнулась рукой о разделочный стол. Она вскрикнула, ненавидя себя за новое проявление слабости и страха. Надо было скрыть от него свою боль. Но ведь раньше ей не приходилось терпеть страх или боль.

В детстве Сара совершенно не переносила боли — над ней из-за этого подтрунивала вся семья. Малейший пустяк — заноза или ушибленная коленка, — и маленькая Сара начинала рыдать как безумная. Она ненавидела себя за это. У нее было много поводов себя ненавидеть.

Пока она не стала женой Донована, никто ни разу в жизни ее и пальцем не тронул. Она даже понятия не имела, что такое настоящая боль, пока не стала женой Донована Айви. Какой же жалкой слюнтяйкой она была все эти годы! Рыдала из-за заноз и ушибленных коленок!

— Смотри руку не сломай еще раз, — предупредил Донован.

Все еще ощущая звон в ушах от его удара, Сара выпрямилась, сжала губы и кивнула. Она не сломает руку. В прошлый раз, когда она сломала руку, Донован три дня не давал ей обратиться к врачу. Кость срослась неправильно и теперь ныла в сырую погоду.

— Ты же знаешь, что люди подумают, когда это увидят? — Схватив газету, Донован принялся скатывать ее в тугую трубку — нечто вроде дубинки, которой можно ударить собаку. Или женщину. — Они подумают, что я тебя не удовлетворяю и ты ищешь утех на стороне. Они решат, что я не способен удержать женщину в своей постели. — Он стукнул газетой по краю стола.

Раздался сухой щелчок.

Сара вздрогнула.

Он еще раз стукнул газетой по столу, еще и еще раз.

Щелк. Щелк.

И всякий раз она вздрагивала.

— Но это ведь неправда, верно? — спросил Донован.

Сара покачала головой, ненавидя себя за слабость. Не надо было ему уступать. Но раньше она пыталась ему противостоять и хорошо знала, чем это заканчивается.

Она повернулась и бросилась вон из кухни, хотя и знала, что совершает очередную ошибку.

Ей удалось сделать всего несколько шагов, прежде чем он догнал ее и сбил с ног.

— Никогда не убегай от меня.

Донован стиснул зубы, его голос звучал глухо.

Он ударил ее по губам, но не слишком сильно: наверное, из-за предстоящего в скором времени аукциона, на котором им надлежало появиться вместе. Он не смог бы показаться на людях с женой, у которой на лице оставались бы следы побоев.

Он снял и отшвырнул пиджак, расстегнул “молнию” на брюках и навалился на нее. Донован был на сотню фунтов [5] тяжелее Сары, и бороться с ним ей было не под силу. Она с самого начала была обречена. Однажды, много лет назад, ей удалось расцарапать ему лицо. С тех пор она ни разу не пыталась повторить свой “подвиг”.

Еще несколько секунд, и он грубо овладел ею. Шумно кряхтя, Донован извивался на ней всем телом, а она тем временем, чтобы отвлечься от боли и унижения, унеслась мыслями далеко-далеко.

На ферму своего отца. Как она ненавидела жизнь на ферме! Как бы ей хотелось вернуться туда сейчас!

Когда пыл Донована иссяк, он грубо схватил ее за волосы и дернул, чтобы она посмотрела ему в глаза. Его лицо находилось всего в нескольких сантиметрах от ее лица.

— Ты с ним спишь? — снова спросил он, все еще оставаясь внутри нее…

Сара не могла ответить. Она была слишком подавлена страхом и унижением.

Донован еще сильнее дернул ее за волосы, требуя ответа. Ее глаза наполнились слезами.

— Нет!

— Если узнаю, что ты с ним спишь, убью обоих.

Она не сомневалась в этом.

— Ты меня слышала?

Сара кивнула. Да, она его слышала. Да, она поверила ему.

Когда Донован ушел, она пошла в ванную и долго стояла под душем, но так не смогла смыть со своего избитого, покрытого синяками тела мерзкий налет, оставленный прикосновениями мужа. Пока теплые струи стекали по ее коже, Сара старалась не думать о том, что произошло, о том, сколько раз это происходило, сколько раз это еще произойдет, но подобные мысли сами лезли в голову. Страх перед мужем определял все ее существование. Ни для чего другого места не оставалось.

Глядя на нее со стороны, любой удивился бы, как это она ухитрилась попасть в такое кошмарное положение. Почему не смогла из него выбраться? На самом деле все было не так просто.

В детстве, живя в деревенской глуши близ городка Сигурни в штате Висконсин, Сара страдала болезненной застенчивостью. Застенчивость стала для нее настоящим проклятием. Застенчивость делала ее слепой по отношению к окружающим. Люди, страдающие застенчивостью, смотрят внутрь себя, а не вокруг. Они так поглощены своим бедственным положением, что совершенно не способны разглядеть недостатки других людей.

Она, безусловно, не сумела разглядеть недостатки Донована.

Ее родители так и не поняли, откуда у Сары эта болезненная стеснительность. Никто в семье, кроме нее, этим не страдал. Ее отец был человеком тихим, но никогда не стеснялся открыто высказать, что у него на уме. Ее мать и сестра были общительны и обожали шумную компанию. Одна только Сара всех дичилась, чем постоянно огорчала свою мать.

И внешность у нее тоже была своеобразной. В тех местах, где родилась и выросла Сара, красивыми считались фигуристые, пышнотелые блондинки с бронзовым загаром. Такие девушки, которые, по выражению ее сверстников, “зимой согревают, а летом отбрасывают густую тень”.

До слуха Сары иногда долетали слова женщин, судачивших у нее за спиной о том, какая она дурнушка со своей бледной кожей — настолько тонкой и прозрачной, что ее громадные, слишком глубоко посаженные глаза были вечно очерчены лиловыми тенями. В шестом классе, на уроках истории у миссис Остин, Сара часто всматривалась в прикрепленную к стене фотографию Анны Франк [6] и говорила себе: “Это я. Это мои глаза”.

Да, куда ни кинь, Саре кругом не повезло — ни броской внешности, ни обаяния, ни умения общаться. Правда, отец вроде бы ничего этого не замечал, хотя часто называл ее “утенком”, а сама Сара мысленно добавляла эпитет “гадкий”. Но Франклин Харт рад был побыть с дочкой, сидевшей дома, пока ее сверстницы бегали по магазинам и на свидания с мальчиками. Он ерошил темные волосы младшей дочери и говорил, что хорошо, когда есть кому помочь по хозяйству.

На свидания Сару не приглашали, и она находила утешение в искусстве. Она часами просиживала, склонившись над альбомом для эскизов. Сара научилась ценить нежные оттенки акварели и резкие контрасты карандаша и туши. Акварелью она рисовала пейзажи — золотистую пшеницу на мягко расстилающихся пологих холмах под голубым небом. Карандашом и тушью набрасывала портреты.

То были хорошие времена. Счастливые времена. Безмятежные деньки.

Но всему хорошему рано или поздно приходит конец. Мать Сары умерла. Сара закончила среднюю школу и уехала из дома. Недалеко. В общеобразовательный колледж всего в сотне миль [7] от Сигурни.

Вот там-то она и повстречала Донована…

С большой неохотой Сара согласилась пойти на вечеринку, устроенную кем-то из ее сокурсниц. Она сразу обратила на него внимание. Он был поразительно хорош собой, и его просто невозможно было не заметить, к тому же в нем как-то сразу чувствовалась сильная личность. Потом она заметила, что он пару раз посмотрел в ее сторону. Сара поспешно отвернулась, испугавшись, что он сочтет ее нахальной, если она будет откровенно на него глазеть. Она считала себя недостойной его внимания.

И вдруг — кто бы мог подумать? — Донован сам подошел к ней и заговорил. Неужели он обращался непосредственно к ней? Быть того не могло. У него был глубокий, басовитый голос. Сара так растерялась, что из сказанного им не поняла ни слова. Она даже оглянулась, решив, что он обращается не к ней, а к кому-то за ее спиной, но там никого не было.

Она опять посмотрела на него. Его губы двигались. Донован улыбнулся ей. Ее сердце громко забилось, заглушая ударные в школьном оркестре.

Ладони моментально вспотели. Она бросила отчаянный взгляд на дверь, потом оглядела зал, ища, куда бы спрятаться. Скрыться было негде, и ей снова пришлось посмотреть в лицо незнакомцу.

Донован продолжал улыбаться ей, но в его лице появилось вопросительное выражение, как будто он о чем-то спросил и ждал ответа. Может, хотел узнать, где туалет? А может, хотел позвонить по телефону? Может, искал кого-то? Какую-нибудь грудастую загорелую блондинку.

Сара смотрела на него, стараясь догадаться, о чем он спрашивает, а сама тем временем любовалась его безупречным лицом. Все в этом лице было безупречным — брови, нос, рот.

Щеки у нее запылали. Такого красивого парня ей в жизни видеть не доводилось.

Безупречные губы задвигались:

— Потанцуем?

— Потанцуем? — тупо переспросила Сара.

— Ну да, давай потанцуем, — повторил он. — Не хочешь ли ты, — он указал на нее, — потанцевать со мной? — И тут он указал на себя.

Он хочет танцевать? С ней?

Он спрашивает, не выйдет ли она на середину зала, чтобы начать трястись и раскачиваться из стороны в сторону? С ним?

Сара не умела танцевать.

Ей это казалось слишком унизительным, и она старалась не подвергать себя подобному испытанию, да еще на людях. Это было одно из многочисленных занятий, которых она всеми силами пыталась избегать. К примеру, она не умела кататься на лыжах. Как, впрочем, и на коньках. Она стеснялась говорить перед аудиторией, состоявшей больше чем из двух человек, и не умела петь. В церкви она беззвучно шевелила губами, повторяя слова про себя.

Она не умела танцевать.

Он взял ее за руку. Его пальцы оказались мягкими, теплыми и сильными. Он потянул ее за руку через толпу и вывел на танцевальную площадку. Они остановились лицом друг к другу.

— Я… я не танцую, — дрожащим голосом проговорила Сара, надеясь, что он расслышит ее за грохотом музыки.

Как ни странно, она не ощущала привычной застенчивости. Она была слишком растеряна, прямо-таки оглушена.

Он взял ее за обе руки и притянул к себе. И опять ее поразила гладкость его кожи. Руки у него были совсем не такие, как у ее отца — потрескавшиеся и все в мозолях.

— Поставь свои ноги на мои, — велел он.

Сара опустила взгляд на его коричневые замшевые башмаки с тонкими шелковыми шнурками. Он обхватил ее одной рукой за поясницу и привлек еще ближе к себе.

В жизни встречаются те, кто ведет, и те, кого ведут. А попадаются и такие, как Сара, — те, кто наблюдает за ведущими и ведомыми со стороны. И вот сейчас, впервые в жизни, Сара перешла из наблюдателей в другую категорию: она сама стала активной участницей событий. И, сама не понимая, как это получилось, она сделала, как он велел: поставила сначала одну ногу в сандалии, а потом другую поверх его ног.

Музыка была не быстрой и не медленной, она ритмично пульсировала, и Сара пульсировала вместе с ней. Поставив ступни ему на ноги, она оказалась так близко, что ощутила упругую мощь его бедер, широкой груди, обнимающих ее сильных рук.

— Как тебя зовут? — шепотом спросил он.

— Сара.

Она отвечала как во сне, глядя на себя словно издалека и не понимая, что делает с ней этот красивый парень. Надо подготовиться к тому моменту, когда танец закончится. Тогда он уйдет, и она никогда его больше не увидит. Она не знала, удастся ли ей это пережить.

— Пойдешь завтра со мной поужинать, Сара?

“Он не придет”.

Она твердила себе, что он не придет, но все-таки подготовилась к свиданию. На всякий случай.

Готовиться Сара начала загодя, за несколько часов. Несколько раз переоделась. Раньше Сара никогда не придавала значения одежде, всегда отдавая, предпочтение вещам удобным, а не модным. И теперь все, что у нее было, оказалось никуда не годным. У нее не было ничего достойного Донована Айви.

Он пришел.

Он прибыл точно в назначенное время на своем сверкающем автомобиле, одетый с иголочки, и рядом с ним Сара почувствовала себя еще более невзрачной и неуклюжей.

Донован повел ее в шикарный ресторан, где импозантный метрдотель усадил их за столик. Саре никогда раньше не приходилось бывать в таком месте — со свечами, картой вин и льняными салфетками.

Нервы у нее разыгрались, желудок стянуло тугим узлом. Она не была уверена, что сумеет хоть что-нибудь проглотить.

Может, глоток воды ей поможет?

Она поднесла стакан к губам, и ее зубы звякнули о стекло. Пришлось поставить стакан на стол.

Донован заказал вина.

Сара никогда раньше не пила вина, но, как только его разлили по бокалам, тут же схватилась за свой. Проглотила залпом один бокал, потом другой.

Ей стало как-то спокойнее.

Донован рассказывал о себе, а она жадно ловила каждое слово. Он сообщил, что живет в пригороде Чикаго, но подумывает о переезде в центр. Возможно, купит особняк у озера, в районе Золотого берега. В Висконсин он приехал на свадьбу родственника.

Она узнала, что он родом из богатой семьи, и это ее ничуть не удивило. Родители настояли, чтобы он получил высшее образование, но учеба ему наскучила, и Донован бросил колледж.

Он доверительно наклонился к ней через стол.

— Я заработал свой первый миллион через четыре года после того, как ушел из колледжа.

Сара всегда была равнодушна к деньгам, но на нее произвело впечатление, что человек заработал так много за столь короткое время, да притом не получив высшего образования. Она так и сказала, подарив ему именно то, чего он добивался. Обожание.

Сара так безоглядно, так слепо влюбилась, что не среагировала ни на один тревожный звоночек. А ведь они были. Просто она ничего не видела и не слышала, целиком поглощенная Донованом. А может быть, просто не хотела ничего замечать.

Она была романтической мечтательницей, идеалисткой. Свое свободное время Сара проводила в одиночестве за чтением романов, у которых всегда был счастливый конец. Герои любили друг друга и жили долго и счастливо. Для себя она ничего другого и не ждала…

Через месяц Донован сделал ей предложение.

— Только не говори мне, что хочешь с ним уехать, — сказал отец, когда она сообщила ему о предложении Донована. — Ты же ничего о нем не знаешь!

— Нет, знаю!

— Он не такой, как мы.

— Ну и что? — Сара окинула взглядом отца, одетого в рабочий комбинезон и фланелевую рубашку. Ей было стыдно, что Донован видел его в этом наряде. — Ну и что?

Она бы сказала отцу, что любит Донована, а он любит ее, но в ее семье было не принято говорить вслух о таких вещах, как любовь.

Франклин Харт стиснул зубы так, что на щеках заиграли желваки.

— Ты не можешь выйти за него. Я тебе запрещаю.

Он запрещает? Может, они живут в Средневековье? Ей же двадцать два года!

Отец Сары не сомневался, что его младшая дочь выйдет замуж за одного из местных парней и они вместе возьмут в свои руки хозяйство на ферме. Это даже никогда не обсуждалось. Никому и в голову не приходило спросить, чего хочет сама Сара.

— Может, тебя это удивит, — сказала она отцу, — но я никогда не считала целью своего существования воплощение твоих мечтаний. Я не собираюсь жить твоей жизнью.

Отец хотел отнять у нее единственную надежду на счастье. Она знала, что, если не уедет сейчас, другого шанса у нее не будет. Ей отсюда уже не вырваться.

— Ты хоть когда-нибудь задумывался о том, чего хочу я? — спросила она. — Что ж, я скажу тебе, чего я не хочу. Я не хочу всю жизнь копаться в грязи, зарабатывая гроши, не хочу прожить всю жизнь в глуши, где каждый следующий день ничем не отличается от предыдущего, где все годы похожи друг на друга, где никогда ничего не меняется, потому что никогда ничего не происходит. Я не хочу выйти замуж за фермера и раньше времени сделаться старухой!

Лицо отца побледнело:

— Не смей так разговаривать со мной!

— Я говорю о своих чувствах! Что в этом такого ужасного?

По замкнутому выражению на лице отца Сара поняла, что любые объяснения бесполезны. Франклин Харт был так привязан к земле, к своему хозяйству, что не мог даже попытаться взглянуть на мир ее глазами. Он был не в состоянии считаться с ее мнением. Для него существовал только один ответ на все вопросы, одно-единственное решение, один-единственный путь в жизни — тот путь, который прошел он сам.

Как-то раз, еще в детстве, Сара спросила отца, почему он складывает вязанки сена в сарае в определенном порядке. Он ответил, что его отец и дед так складывали сено, значит, должен и он тоже. Вот и все.

Разве с этим поспоришь?

— Я выйду замуж за Донована, — упрямо сказала Сара.

Отец вытянул трясущуюся руку, указывая дочери на дверь. Сару охватил страх за него. “Он так постарел. Когда же это началось? Почему я раньше не замечала? ”

— Давай, выходи замуж за своего богатенького дружка. Езжай куда хочешь. Но помни: как только выйдешь за порог, больше сюда не возвращайся.

Сара даже не стала укладывать чемодан — уехала в чем была. Уехала, чтобы стать женой Донована Айви и начать новую жизнь.

Десять лет. Она прожила с ним десять лет.

Вполне достаточно, чтобы правильно оценить ситуацию. Достаточно, чтобы понять, что она — типичная забитая жена, жертва жестокого обращения. Через все этапы она прошла множество раз. Она даже побывала в приюте для женщин, избиваемых мужьями, но скрыться от Донована было невозможно. Ему всегда удавалось ее разыскать. А разыскав Сару, он начинал довольно прозрачно намекать, что ей следует подумать о своих близких, об отце, сестре, племянниках — как бы с ними не случилось какой беды.

Она очень скоро поняла, что куда безопаснее оставаться с ним, покоряться ему, чем поминутно оглядываться через плечо, в страхе гадая, где затаился враг.

Если уж говорить всю правду, она утратила волю к сопротивлению. В том, что с ней случилось, Сара винила себя, свою беспомощность, свою слепую доверчивость.

Сара пришла к неутешительному выводу, что она не заслуживала лучшей доли.

“Больше сюда не возвращайся”.

В глубине души она все-таки надеялась, что отец смягчится, пожалеет ее, но этого не случилось. Через месяц после того памятного разговора, когда он велел ей не показываться ему на глаза, она получила по почте посылку без обратного адреса. Открыв большую картонную коробку, Сара обнаружила в ней свои детские “сокровища”, а также все подарки, которые сделала отцу своими руками с тех пор, как себя помнила.

Она вытащила из коробки свою любимую мягкую игрушку — серого кота. Искусственный мех давно стерся, пуговички глаз тоже где-то потерялись. Этот кот служил ей утешением, когда она болела ветрянкой, воспалением легких, скарлатиной. Сара прижала к себе сплющенное, потерявшее упругость тело игрушечного кота и заплакала. Она оплакивала себя, отца, свое несчастливое замужество.