Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Апрельский Кадетский Съезд






 

Я был еще в Париже, когда стали выясняться общие результаты выборов в России, и не был свидетелем того, как партия свой триумф воспринимала. Но тактическую линию, которую она собиралась проводить в 1-й Государственной Думе и которую она должна была выработать на апрельском партийном Съезде, ей пришлось определить еще раньше, в самом процессе выборов. Победа кадет обнаружилась в избрании выборщиков; но предстояли выборы самих депутатов в губернских [избирательных] собраниях. Их исход зависел от соглашений и блоков, которые партия сделает. И здесь линия кадет была определенна и гибельна как для них самих, так и для России. Центральный Комитет предписал отбрасывать поскольку возможно представителей умеренных партий и вести за собой более левых, под неопределенной кличкой «трудовиков». Кадеты опрометчиво надеялись, что эти левые элементы поддадутся кадетскому руководительству; не ожидали, что они найдут своих главарей и в конце концов сорвут 1-ую Думу. В тот момент боялись только правой, а не левой опасности. А правые были совершенно разгромлены. Правительственная «ставка на мужика» не прошла. Затея правительства обработать крестьян в Петербурге a priori была безнадежна. Правая оппозиция в Думе не только была численно совершенно ничтожна; она была представлена людьми, которые не были «правыми». От настоящей реакции в 1-й Государственной Думе не было ни одного депутата.

Победа исполнила кадет законной гордостью, но и поставила их перед новою трудностью. Положение опять переменилось. На январском съезде они выработали тактику «для оппозиции», ради этого доходя до отрицания правоспособности цензовой Думы. Но в этой Думе они неожиданно для себя оказались хозяевами. Обстоятельства требовали перемены в принятых постановлениях партии. Но партийные коллективы на это мало способны. Да и победу понимали по-разному. «Руководители» ее объяснили торжеством кадетской левой программы, ее радикализмом, 4-хвосткой, Учредительным Собранием, тактикой непримиримости. Они заключили, что воля народа именно в этом и что уступчивость теперь была бы изменой. Они не хотели признать, что победу им дал обыватель, который смотрел совершенно иначе и думал, что кадеты всего добьются мирным путем и избавят его от революции.

Победа воскресила в кадетах иллюзию собственной силы. Победив на выборах правых, они думали, что также легко победят и правительство; самоуверенность их возросла. Она питалась и поразительной неосведомленностью лидеров о том, что около них совершалось. Это особенно ярко сказалось на двух наглядных примерах.

Тотчас после выборов кабинет был уволен и Витте был заменен Горемыкиным. Как к Витте ни относиться, его падение было несомненной победой правых. Витте несмотря на все свои разочарованья в зрелости общества все же остался человеком 17 октября; с ним он неразрывно связал свое имя. Горемыкин в этом был его определенным противником, как был противником всяких либеральных реформ. В Совещаниях по выработке конституции у Витте с Горемыкиным произошло не одно резкое принципиальное столкновение. Они стояли на разных полюсах. Этого мало. В письме об отставке Государь ставил Витте в упрек, что он допустил победу левых тем, что выборов не направлял, чего по словам Государя «во всем мире не делается». В «Воспоминаниях» гр. Коковцов передает, что Государь был настолько недоволен всем кабинетом, что никого из прежних министров в кабинете Горемыкина видеть не соглашался. Кабинету Витте ставилось в вину, будто он обманул Государя и привел его к конституции. Такими образом Витте пал жертвой за Манифест, за конституцию, даже за победу кадет. Всё это в Петербурге было известно. Отставка Витте была доказательством, что правительство не испугано победой кадет, и может быть именно вследствие ее решило не уступать, а наступать. Можно было этого не бояться; но для кадет было бессмысленно праздновать уход Витте, как свое торжество. А между тем они так и поступили. «Уход Витте есть новая крупная победа кадетской партии, совершенно независимо от того, кто займет его место, – писало «Право» 23 апреля. – Он несомненно весьма сильно облегчит задачу и вдохнет новую энергию партии победителей». Трудно решить, чего больше в этой тираде, самомнения или какой-то провинциальной неосведомленности? И кадеты долго продолжали считать себя победителями Витте. Не забуду, как на одном кадетском собрании уже перед 2-й Государственной Думой П.Н. Милюков, воспоминая про эту «победу», серьезно ставил вопрос: не надлежит ли газете «Речь» таким жe образом свалить и Столыпина?

Был и другой факт, не менее характерный. Вся зима 1905/06 года ушла на разработку будущей конституции. Она обсуждалась, утверждалась и опубликовывалась по частям. «Избирательный» закон был опубликован 11 декабря, положение о Думе и Совете 20 февраля 1906 г. В апреле предстояло, наконец, опубликование Основных Законов, т.е. самого существа конституции. Предварительно одобрения этого последнего акта он уже после выборов рассматривался в Особом Совещании под председательством Государя. Проект Основных Законов в первоначальной редакции через [Е.М.] Браудо попал в руки прессы и был ею раскритикован. Кадетские лидеры тотчас уверовали, что этой критикой они так же уничтожили Основные Законы, как свергли правительство Витте. «Старое министерство уже отставлено», торжествовал Милюков в первый день кадетского съезда. Попытка с проектом Основных Законов потерпела фиаско; по-видимому, поняли, что конфликт опасен и потому этого конфликта наверху не желают. Неосведомленность и самомнение доходили до смешного. В Особом Совещании действительно были противники опубликования Основных Законов. Но это потому, что они были противниками и самой конституции. Они себе отдавали отчет, что Основные Законы ограничивали власть Государя и потому хотели изданию их помешать. Конфликта с Думой они не боялись и на него шли охотно. Опубликование Основных Законов ознаменовало победу именно либеральных элементов около трона. Кадеты же радовались тому, в чем для них и их идей была самая большая опасность.

Вот два примера того, как плохо руководители партии разбирались в обстановке момента. Партия чувствовала себя победительницей по всей линии. Опыт пережитый ею после 17 октября был ею забыт. Все неудачи покрылись тем, что «народ» на выборах оказался вместе с кадетами. Что могла против них обреченная власть, оставшаяся без поддержки в стране? Идеализм, который верил, что право сразу торжествует над силой, что государственный аппарат беспомощен перед народной волей, не опускался до прозаического вопроса о том, каким путем народная воля может преодолеть материальный перевес аппарата. Никто не мог выразить этого убеждения лучше, чем вдохновенное красноречие Ф.И. Родичева. «Зачем говорят о возможных конфликтах Думы и власти, – говорил он на съезде; – голосу веления народного никто не может противиться. Нас пугают столкновением. Чтобы его не было – одно средство: знать, что его не может быть; сталкивающиеся с народом будут столкнуты силой народа в бездну». Отчет «Права» добавляет: «Сильная речь оратора, яркие, гремящие, короткие фразы падали на аудиторию, как удар молота, вколачивая мысли в голову. Долго несмолкаемый гул аплодисментов прерывал оратора, и он долго не мог продолжать своей речи».

Таково было настроение партийного съезда перед самым открытием Думы. Съезд, как Земский Съезд в ноябре, упивался своим красноречием. Его собственные восторженные аплодисменты казались ему достаточным аргументом. Одобрение своей же прессы принималось за сочувствие народного мнения. В таком ослеплении он пребывал. Но и это ослепление должно было бы диктовать ему новую тактику. Если партия считала себя действительно представителем воли народа, имела в Думе руководящую роль и думала, что правительство в угоду ей отказалось от мысли «октроировать» Основные Законы и уволило прежнее министерство, то значит за партией была такая конституционная сила, которую нужно было использовать полностью. Октябрьский ошибочный жест, который она заставила сделать подчинившийся ей земский орган, теперь можно было исправить. Кадетам везло. Несмотря на все их ошибки, конституция сохранилась. Государственной Думой руководили они же, кадеты. Они могли взять реванш и разыграть конституционную карту.

Это было тем легче, что выборы, несомненно, произвели на власть впечатление. Кадеты считались кучкой интеллигенции, чуждой стране: а страна на выборах их поддержала. Поддержали даже крестьяне, на которых избирательный закон 11 декабря поставил главную ставку. Правые партии, которые рекламировал сам Государь, в Думу совсем не попали. Поскольку выборы что-либо значили, они показали, что старого порядка – Самодержавия – страна больше не хочет. Манифест 17 октября был плебисцитирован выборами[46]. Те, которые старались уверить Государя, будто народ к Манифесту равнодушен и желает Самодержавия, провалились публично. Если Государь не хотел идти на конфликт со своей страной, он должен был принять конституцию и попробовать идти конституционным путем. Власть, которая сумела подавить революцию, могла убедиться на выборах, что страна стоит за новый строй, а не за старый, т.е. за Самодержавие, что она хочет реформ. Перед властью лежал обязательный путь исполнения конституции и потому соглашения с Думой. Примирение опять стало возможным и от поведения кадет опять зависела судьба конституции.

Но прошлые заявления крепко держали кадет. К новой лояльной тактике они не были подготовлены. До нее они додумались лишь в эпоху 2-й Государственной Думы, когда и с этой тактикой было опоздано. Теперь же подобная тактика могла вызвать раскол, и кадетские заботы устремились опять на внутренние, словесные компромиссы, виртуозом которых партия недавно себя показала.

Лидер партии Милюков понимал положение. Он заявил на Съезде, что получение на выборах большинства партию обязывает; что от ее тактики зависит теперь не только партийная репутация, но и ход политических событий в России; что следовать партийной программе еще не значит оправдывать доверие избирателей. Нельзя было вернее сказать; но перед надлежащим выводом из этих слов Милюков опять останавливается; ведь это значило бы сделать выбор. Такой выбор без раскола оказался возможен только в 1915 г. в эпоху «Прогрессивного блока», т.е. тогда, когда с ним уже тоже было опоздано. Теперь же Милюков лавирует. «Есть две крайности, – говорил он, – одни думают, будто народ ждет от кадет прекращения смуты, другие полагают, что он хочет продолженья старой борьбы». Эти «крайности» Милюков отбрасывает. Но где же выход? Вот он: «Не надо расширять деятельность Думы до органической работы, но надо выводить ее за пределы, которыми слева хотят ее ограничить. Задачей Думы является принять меры, чтобы вся тяжесть войны и ответственность за столкновение с властью пала на власть».

Такова никчемная программа победившей партии. Как с такой программой и с такими заботами можно было обновить строй России? За тем ли нас выбирали с таким энтузиазмом? Но могла ли кадетская программа выйти иной, если законная надежда страны, что Дума прекратит смуту в России, объявлялась «крайностью», которую нужно отбросить? Если «органическая работа» по-прежнему «отрицалась» как недопустимая? Если не считать высшею целью сохранение партийной репутации в левых кругах, a желать оправдать доверие несчастного населения, нужна была именно энергичная «органическая» работа, направленная на преобразование государства и на прекращение смуты. Для этого было необходимо установить сотрудничество с существующей властью, на почве той конституционной законности, которая давала много реальных прав Думе. Только при этом условии ответственность за возможное столкновение Думы с властью действительно бы пала на власть. Да и правительству было бы страшно идти на ненужный конфликт с лояльною Думою. Даже для того, чтобы распустить явно неработоспособную, непопулярную, обреченную 2-ю Государственную Думу, только потому, что она впервые стала не без труда применять лояльную тактику, правительству пришлось сочинить провокационный предлог с социал-демократическим заговором. Насколько это было бы труднее сделать в первой Государственной Думе, которой боялись, и которая работать могла! Не ясно ли было, что лояльное использование конституции было самым действительным средством в руках 1-й Государственной Думы, что именно подобная тактика диктовалась моментом? Но принять эту тактику значило бы разорвать е теми, кто находил, что «органическая работа в Думе непозволительна», что «Дума не по 4-хвостке неправомочна», что задачей является не «совместная работа с властью», а только подготовка конфликта. Это значило бы от мечтаний о Революции отказаться. И партия, забывая свою ответственность перед страной и смысл полномочий, которые от нее получила, осталась на прежних партийных позициях, хотя их теперь называла иначе; она шла в Думу готовить конфликты, не снисходя до нормальной работы. Эта тонкая тактика не выдержала столкновения с жизнью. Но только через несколько месяцев после нового поражения 2-й Думе был дан наконец спасительный, но теперь уже тоже запоздалый завет Думу беречь, т.е. тот совет, который надо было бы дать именно 1-й Государственной Думе. Но и в самой 1-й Государственной Думе, когда при обсуждении аграрного манифеста к стране трудовик Жилкин напомнил кадетам о «неправомочии» цензовой Думы, И.И. Петрункевич при аплодисментах собрания заявил, что это не имеет значения, ибо «страна нас признала». Он в этом был прав. Но почему не это положение легло в основание парламентской тактики 1-й Государственной Думы? Не потому ли, что партия была во власти прошлого и вперед смотреть не умела?

Для этой самоубийственной тактики у кадет было одно оправдание. Не была опубликована конституция, в рамках которой ей предстояло работать. Было основание думать, что этой конституции вовсе не будет. Милюков был в этом уверен и выставлял это как нашу победу. Тогда 27 апреля лицом к лицу стали бы две противоположных силы: историческая власть, которая уже умалила себя отречением от Самодержавия, и народное представительство, как единственный выразитель воли народа. Им предстояло бы совместно написать конституцию, причем никакого исхода из несогласия между ними указано не было. Была неизбежность конфликта, который разрешился бы только соотношением «сил». И можно понять тактику партии, которая, предвидя неизбежный конфликт на конституционном вопросе, торопилась заслужить сочувствие населения демагогическими законами о земле, о свободах и т.д.

Одно было все-таки непонятно. Как можно было серьезно верить даже за три дня до созыва Думы, что правительство конституции не обнародует и само создаст провокаторскую обстановку к конфликту? Ведь созыв народного представительства без конституции повторил бы дебют французской революции 1789 г. Королевская власть и Etats Gé né raux[47] тогда стояли друг против друга с исключающими друг друга претензиями и без правовой почвы для их примирения. 23 июня 1789 г. король приказал в силу своей исторической власти, чтобы собрание разошлось по сословиям. Мирабо ответил ему, что они здесь по воле народа и не разойдутся. Конфликт кончился в пользу народа; но создала его сама власть, созвав народное представительство, не определив первоначально его полномочий, хотя она имела полное право это сделать. Можно ли было поверить, чтобы через 120 лет наша власть повторила ту же ошибку, уже единогласно осужденную всеми историками? И повторила бы несмотря на то, что, как всем было ясно из опубликованного проекта, выработкой конституции правительство занималось. Сколько самомнения надо было иметь, чтобы вообразить, что кадетская газетная критика могла власть переубедить!

А между тем оказалось, что власть эту ошибку могла повторить. Об этом я расспрашивал Витте, и он сам это рассказал в своих мемуарах. Его рассказ согласуется со стенограммами Совещаний, в которых разрабатывались Основные Законы. Из них обнаружилось, что созыв Думы без конституции для иных казался возможным. Хотя Основные Законы были уже утверждены Государем, с «опубликованием» их не спешили. Государь ими был недоволен; они отняли у него титул «неограниченный». Были голоса за то, что эти законы вовсе не нужны, что достаточно «кодифицировать» Манифест 20 февраля, который определил права Государственная Совета и Думы, а что объема прав Государя касаться не следует. Тогда статья 1-я Основных Законов, о том, что Самодержец Неограничен, осталась бы в прежней редакции. На этом конечно непременно бы разыгрался конфликт, но правительство его не боялось; власть чувствовала себя сильнее Государственной Думы. В результате конфликта была бы рассеяна иллюзия, что у нас – конституция и была бы вновь подтверждена «неограниченность» Самодержавия. Дума превратилась бы в простой технический аппарат. Вот чего хотела реакция. Правые во главе с Горемыкиным настаивали перед Государем, чтобы он не давал своего одобрения конституции, как он его понапрасну дал принципам Манифеста. Таков был план реставраторов. Он был неглупо задуман.

И этот опаснейший план получил нежданную поддержку со стороны наивных кадет. Мы видели, что кадетские лидеры неопубликование Основных Законов не постеснялись счесть результатом своей победы. Как далеко было это от правды! Но воспоминания Витте теперь показали, что кадеты кроме того старались помешать опубликованию конституции и закулисными ходами. Тот же Д.Ф. Трепов, который позднее повел переговоры об образовании кадетского министерства, передал Государю записку с жестокой кадетской критикой текста Основных Законов. Этой критикой переубедить Государя, конечно, было нельзя. Но зато она могла показать, что никакими уступками наше общество удовлетворить невозможно, что «октроированной конституции» оно не приемлет. Это могло бы оказаться для Государя очень убедительным доводом, чтобы все оставить по-старому в надежде на то, что в случае конфликта власть победит. Если рассказ Витте правилен, можно видеть в какую опасную закулисную игру играли кадетские лидеры. Поверив в свою непобедимость, они хотели конфликта. В случае победы этот конфликт сделал бы их на время хозяевами положения, хотя потом, как в 1917 году, подчинил бы их Революции. А правительство не боялось конфликта, уверенное что сила была на его стороне. Своей ставкой ва-банк кадеты могли только похоронить конституцию в честь или Самодержавия, или Революции.

Витте не без злорадства рассказывает, как кадеты ошиблись. Записка, которая могла поддержать интригу правых против конституции, эту интригу наоборот сорвала. Записка показала Государю, как глубок будет конфликт, на который он сам толкает страну, если Дума будет созвана раньше опубликования конституции. Кадетская критика заставила Государя с опубликованием конституции поторопиться. Острых положений он не любил и предпочел конфликт предупредить. Чтобы избежать состязания сил между реакцией и революцией, он предпочел попробовать путь конституции. Так за кулисами разыгралась символическая репетиция того, в чем был исторический смысл событий этого времени.

Но если мы, рядовые кадеты, даже члены его Центрального Комитета, не знали о том, что наши лидеры делали, то и лидеры оказались неосведомленными о том, к чему привела их хитроумная комбинация и как они самообольщались, когда заверяли на Съезде, что опубликования Основных Законов бояться теперь не приходится. Съезд еще не окончился, хотя некоторые его члены, в том числе и я, уже уехали, когда 23 апреля Основные Законы были опубликованы.

Хотя это было только нормально и было бы удивительно, если бы этого не было, хотя эти законы и установили настоящую конституцию, но опубликование их возбудило такое негодование, как будто и Россия, и партия, и страна действительно были обмануты. С точки зрения здравого смысла и соотношения сил опубликование конституции было отрадным событием, даже если бы конституция была и очень несовершенна. Ее преимущество было в том, что она устанавливала, наконец, законный конституционный порядок, клала предел возможному ходу назад и устраняла ту почву к конфликту, который мог бы иметь только два конца, равно нежелательных: торжество Революции или реставрацию Самодержавия. Было поистине счастьем, что Верховная Власть свое обещание исполнила и хотя в последний момент, но конституцию октроировала. Однако кадетский съезд посмотрел на это иначе. Смешно и грустно перечитывать велеречивый отчет «Права» о Съезде: «В буфете, в коридорах, – пишет корреспондент, – всюду сомкнувшиеся группы делегатов съезда обсуждающих это невероятное событие; закон читается и комментируется; лица напряженные. Ясно, что именно этот факт составит центр заседания... По тому впечатлению, которое он оставил, он мог бы может быть сорвать все остальные вопросы». Выразителем настроения съезда был П.Н. Милюков. Цитирую тот же отчет: «Его коротенькая речь несколько раз прерывается гулом не смолкавших аплодисментов, доказывающих как близко затрагивают его слова потрясенную событием аудиторию». Вот несколько выдержек из этой речи: «Совершилось событие чрезвычайной важности. Накануне дня открытия первого собрания представителей русского народа, правительство сочло нужным не только сохранить за собой всю власть, которой оно пользовалось доселе (!), но и поставить эту власть под особенную чрезвычайную охрану неприкосновенных для Думы Основных Законов. И это делается в тот момент, когда вся Россия успокоилась в уверенности, что мысль об этом безумном покушении на права народа отброшена (!). Сто лет Россия не нуждалась в Основных Законах, довольствуясь Законами об Императорской фамилии; сто лет она могла жить без них, а теперь в несколько недель, перед тем как политической строй страны уже меняется, правительство считает нужным создать их. И как создать?.. Как тати в тиши ночной, устранивши всяких специалистов по государственному праву, эти люди составили заговор против народа. Печать обнаружила эти приготовления, это покушение с негодными средствами, и вся Россия его осудила; мало того – осмеяла... Мне ненужно говорить, что такое эти Основные Законы. Лучшее в них есть только ухудшение худшей части худших европейских конституций (!)».

Я привожу эту речь как иллюстрацию тогдашнего ослепления. Трудно верить сейчас, чтобы это говорилось серьезно, как ни понятно негодование человека, который имел какое-то основание надеяться, что Основных Законов не опубликуют, считал это победой своего тактического искусства и оказался в этих надеждах обманутым. Но все же негодование и обида не должны были слепить вовсе глаза. Как можно было говорить, что конституция оставила за Монархом всю прежнюю власть? Как можно было отрицать необходимость издать конституцию только потому, что Россия жила сто лет без нее, довольствуясь учреждением об Императорской фамилии? Как можно было особенно Милюкову с данным им еще недавно Витте советом, принципиально отрицать права Монарха «октроировать конституцию?» Но если таково было настроение Съезда, если подобная речь могла вызвать аплодисменты, то конечно ни на какую лояльную работу Думы нельзя было надеяться. При таких настроениях о какой «органической работе» можно было бы говорить? Вместо того, чтобы взять конституцию своей исходной точкой, беспристрастно ее изучить, обнаружить возможности, какие она отрывала и их использовать в предстоящей работе, Милюков ограничился гиперболой будто «лучшее в ней есть ухудшение худших сторон худшей из конституций». Как судьба мстит за подобные риторические преувеличения! Пройдет несколько лет, и за эту конституцию будут держаться, охранять ее от всяких на нее покушений и в ней самой найдут основу для этого. Но тогда будет поздно. Сейчас же, когда можно было сыграть спасительную конституционную карту, кадеты предпочли играть в 1-й Государственной Думе уже безнадежную карту Революции. Они всё делали правильно и последовательно, но всё с систематическим опозданием. И Первая Дума вместо того, чтобы показать, как можно пользоваться конституционным порядком, оказалась самой яркой страницей нашей политической неумелости.

 

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.