Глава XI. Творчество

На основе познавательных способностей человека развертывается его творческая деятельность, раскрывается его созидательная сущность.

Творческие компоненты имеются у человека и в составе чувствен­ных представлений, и в системе понятийных образов, как в живом созерцании, так и в эмпирическом и теоретическом. В сознании человека функционируют многие понятия типа идеального, нацелен­ные на будущее. Но имеются и чувственные представления, являющи­еся продуктом абстрактного мышления, которые содержат образ будущего, выступают как представления-цели; они — тоже идеальное, т. е. представления-идеальное. На них замыкаются многие представле­ния только отражательного типа; иначе говоря, чувственное отражение в немалой степени определяется практикой, будущим, теми новыми творческими представлениями, в которых воплощается будущее.

Мы разделяем мнение о том, что в познании нет двух параллельных, не зависящих друг от друга механизмов, один из которых обслуживает отражение, а другой — творчество; выделить подобные " механизмы" оказывается невозможным, поскольку творчество пронизывает весь познавательный процесс. Нельзя назвать ни одной формы познания, которая была бы " чистым отражением", копированием объекта.

Итак, творчество и отражение — разные, но взаимосвязанные фе­номены.

Распространенным является понимание творчества как деятельно­сти человека, преобразующей природный и социальный мир в соответ­ствии с целями и потребностями человека и человечества на основе объективных законов действительности.

По-видимому, последнее (" на основе объективных законов дейст­вительности") будет необязательным признаком; во-первых, он содер­жится в указании на преобразование природы, и, во-вторых, его включение оставляет за бортом творчества то, что имеет место в религиозных, мифологических конструкциях, в ряде областей искусст­ва, на обыденном уровне сознания.

Иногда считают, что творчество — это создание такого нового, которое имеет положительную общественную значимость, способству­ет прогрессивному развитию человечества. По поводу такого опреде­ления справедливо выдвигается возражение: общественной значимости не имеет ни творчество детей, ни решение взрослым человеком голо­воломки; в истории известно немало случаев, когда блестящие дости­жения творческой мысли людей долгое время не обретали

общественной значимости. К этому нужно добавить, что если различа­ется общественная и индивидуальная значимость, то нет сколько-ни­будь веской причины (кроме желания обезличить картину творчества, безостаточно растворив индивида в " общественном") для игнорирова­ния индивидуальных интересов и индивидуального творчества. И еще одно соображение: " привязывание" творчества только к прогрессу, как в приведенном выше определении, даже при научно-объективном понимании прогресса (а прогресс до сих пор трактуется неоднозначно и даже произвольно) дает повод для очерчивания излишне узкого круга явлений, относимых к творчеству. Даже тех деятелей науки и культуры, которые создавали новое в интересах реакционных социальных групп, вряд ли следует считать нетворческими личностями. Точнее будет избрать угол зрения на творчество, который мог бы охватить многооб­разные его проявления — и прогрессивное, и реакционное, консерва­тивное, и нейтральное по отношению к прогрессу. Это скорее виды или типы творчества, нежели само его существо.

Можно принять в качестве рабочего, требующего, как мы полагаем, коррективов, следующее определение, встречающееся в философской литературе: творчество — это процесс человеческой деятельности, созда­ющий качественно новые материальные и духовные ценности.

Творчество изучается многими науками: философией, психологией, науковедением, кибернетикой, теорией информации, педагогикой и др. В последние десятилетия встал вопрос о создании особой науки, которая исследовала бы творческую деятельность человека, — эвристи­ки (считается, что термин " эвристика" происходит от " эврика" — " я нашел! ", восклицания, приписываемого Архимеду при неожиданном открытии им основного закона гидростатики; " эврика" — слово, выра­жающее радость при решении какой-либо проблемы, при появлении удачной мысли, идеи, при " озарении"). Круг ее проблем широкий: здесь и вопрос о специфических чертах творческой деятельности, и о струк­туре, этапах творческого процесса, типах творческой деятельности, о соотношении научного и художественного творчества, о роли догадок и случая, о таланте и гениальности, стимулирующих и репрессирующих факторах творческого процесса, о роли мотивационных и личностных факторов в творческой деятельности, влиянии социальных условий на проявление творческих способностей и на творческий процесс, о творческой продуктивности возраста, роли научных методов в продук­тивном мышлении, стиле мышления в науке и творчестве, диалоге и дискуссиях как средствах и формах научного творчества и т. п. Фило­софия изучает мировоззренческую сторону творческой деятельности

человека, проблемы гносеологического и общеметодологического ха­рактера. В ее компетенции такие проблемы, как творчество и сущность человека, отражение и творчество, отчуждение и творческие способно­сти, гносеологическая специфичность творческого процесса, творчест­во и практика, соотношение интуитивного и дискурсивного, социокультурная детерминация творческойдеятельности, соотношение индивидуально-гносеологического и социологического уровней твор­чества, этика ученых и творческая деятельность, гносеологический и этический аспекты научных дискуссий и др.

В разработке проблем творчества философы опираются на резуль­таты других наук, на обобщение их результатов. В то же время специ­алисты-психологи (как и специалисты иного профиля) в своих исследованиях ориентируются на результаты исследования мировоз­зренческого и гносеологического аспектов творческой деятельности. Здесь — взаимодействие, аналогичное взаимоотношению философии и частных наук вообще.

Учитывая тот факт, что ряд вопросов творчества уже освещался в предыдущих разделах (о сущности идеального, о чувственно-сенситив-ном и абстрактно-мысленном, об интуиции и соотношении интуитив­ного и дискурсивного и т.п.), мы затронем здесь лишь несколько моментов, касающихся феномена " творчество".

Творчество неоднородно: многообразие творческих проявлений поддается классификации по разным основаниям. Отметим лишь, что существуют разные виды творчества: производственно-техническое, изобретательское, научное, политическое, организаторское, философ­ское, художественное, мифологическое, религиозное, повседневно-бы­товое и т.п.; иначе говоря, виды творчества соответствуют видам практической и духовной деятельности.

Структура творческого процесса. Все еще встречается представле­ние, ограничивающее научное творчество нахождением решения про­блемы. Но в этом случае не учтено само начало творческого процесса, начало его развертывания. Осознание потребности, постановка и фор­мулирование проблемы — это начальные рубежи процесса поиска ре­шения проблемы. Фиксируя конкретную проблемную ситуацию и цель исследования, проблема направляет весь творческий процесс в его сложном движении к результату. Идеальное, как центральное звено творческого процесса, рождается под непосредственным воздействием проблемности и для удовлетворения соответствующей потребности субъекта.

Техническое творчество, например, имеет следующие звенья: рас-

крытие технического противоречия, формулировка технической задачи, выработка технической идеи, создание идеальной модели, материали­зация идеального образа, отработка и внедрение работоспособного технического объекта, его дальнейшее совершенствование. Для харак­теристики этапов (или фаз) научного творчества приведем несколько близких друг к другу трактовок. Д. Маккиннон выделяет пять этапов: 1) накопление знаний, навыков и умений для четкого формулирования проблемы; 2) этап " сосредоточения усилий", который иногда приводит к решению проблемы, а иногда вызывает усталость и разочарование; 3) уход от проблемы, переключение на другие занятия; этот этап называют периодом инкубации; 4) озарение, или " инсайт"; 5) верифи­кация. А. М. Селезнев (см.: Селезнев А. М. Место творчества в системе " Наука—техника—производство" // Диалектика и теория творчества. М., 1987. С. 100) выделяет в творческом процессе следующие фазы: 1) обнаружение научной проблемы, выбор предмета исследования, фор­мулирование цели и задач исследования; 2) сбор информации и выбор методологии исследования; 3) поиск путей разрешения научной про­блемы, " вынашивание" новой научной идеи; 4) научное открытие, " рождение" научной идеи, создание идеальной модели открытого уче­ным явления; 5) оформление полученных научных данных в логически стройную систему. По мнению И.Тейлора (Канада) творческий про­цесс имеет этапы: 1) формулирования проблемы; 2) трансформации, когда проблема трансформируется с помощью метафоры, аналогии, " реверсирования" и т.д.; 3) внедрения и использования творческого продукта, т.е. преобразования какой-то части окружающей среды.

Приведенные трактовки структуры творческого процесса фиксиру­ют проблему как исходную фазу (или этап) творчества. Этим подкреп­ляется и наше представление о творчестве. Наряду с данным общим моментом приведенные трактовки творчества различаются в несколь­ких отношениях. С одной стороны, это показатель дискуссионное™ вопроса, с другой — сложности самого явления. Мы предлагаем сту­дентам самим взвесить степень обоснованности каждой из приведен­ных точек зрения и либо принять одну из них как наиболее обоснованную, либо сформировать другое представление о структуре творческого процесса в науке.

Среди разработок по вопросам творчества большой интерес в плане их использования учеными в своей деятельности представляют иссле­дования, посвященные стимулированию процесса научного творчества. Эти работы могут привлечь внимание специалистов-философов, стать предметом гносеологического анализа. Но они любопытны и сами по

себе, как методы или способы, приемы активизации творческих спо­собностей в любой отрасли научного познания. Коснемся некоторых из них.

В литературе по творчеству нередки обращения к " синектике Гор­дона" (См.: Gordon W. J.J. Synectics. " The development of creative capa­city". N. Y., 1961. (" Процесс творчества". ИНИОН АН СССР. М., 1977. С. 149—150). Сам У. Гордон определяет теорию синектики как опера­ционную теорию, предназначенную для сознательного использования подсознательных психологических механизмов, действующих в процес­се творчества. Группа ученых, которой предлагают решить задачи, пользуется, по наблюдениям Гордона, аналогиями четырех видов — прямой аналогией, когда, например, технический объект сравнивают с биологическим; символической, когда для предложенной проблемы уда­ется дать общее определение, которое вызывает некоторые необходи­мые ассоциации; фантастической, когда мысленно создается идеальная ситуация, пусть даже противоречащая законам природы, в которой задача легко решается; наконец, личной аналогией, когда члены группы воображают себя элементами предложенной ситуации.

Последний момент, по-видимому, представляет собой то, что Жак Моно называет " субъективным уподоблением". Когда ученый заинте­ресовался каким-либо феноменом или проблемной ситуацией, пишет Ж. Моно, он пытается, не всегда осознавая это, субъективно промоде­лировать ситуацию, чтобы достичь внутренней репрезентации самого феномена, а затем и других составляющих данной ситуации. Недаром многие физики рассказывают, что, размышляя над своими проблемами, они воображают себя электроном или другой элементарной частицей и задают вопрос: как бы я вел себя, будь я этой частицей.

А.Осборн предложил для стимулирования научного творчества " брейнсторминг" — " мозговой штурм", или " мозговую атаку" (см.: " На­учное творчество". ИНИОН АН СССР. Вып. 4. М., 1979. С. 39. (Анализ данного метода, а также " синектики" У. Гордона и изложение еще одного метода — " алгоритма изобретения" Г. С. Альтшуллера см. в кн.: Альтшуллер Г. С. " Алгоритм изобретения". М., 1973)). Суть его — в особой форме воздействия группы на индивида, решающего проблему. А, Осборн приводит примеры, когда проблемы, не поддававшиеся индивидуальным усилиям, были успешно решены во время сессии " брейнсторминга". Стимулирование творческой активности достигает­ся, по его мнению, благодаря соблюдению четырех принципов: 1) принципа исключения критики, можно высказывать любую мысль без боязни, что ее признают плохой; 2) поощрения самого необузданного

ассоциирования: чем более дикой покажется идея, тем лучше; 3) тре­бования, чтобы количество предлагаемых идей должно быть как можно большим; 4) признания, что высказанные идеи не являются ничьей собственностью, никто не вправе монополизировать их; каждый участ­ник вправе комбинировать высказанные другими идеи, видоизменять их, " улучшать" и совершенствовать. В основе этой методики лежит уверенность в том, что творческое мышление требует свободы, раскре­пощенности, устранения всяких внешних торможений. У каждого че­ловека есть способность генерировать идеи и критически оценивать их. Критическая оценка тормозит генерирование идей, сковывает мысль. Поэтому желательно, по А.Осборну, чтобы в момент " рождения" идеи способность к критической оценке была отключена. Критическое рас­смотрение и оценка идей должны быть отсрочены, перенесены на будущее; это следующий этап работы. Таким образом, две стадии творческого процесса — выдвижение идей и их оценка — искусственно отделяются друг от друга.

Проблема стимулирования творческого процесса имеет " выход" в широкий спектр социальных факторов. Даже приведенный историче­ский пример свидетельствует не только о важности сопоставления и столкновения разных идей и установок, но и о внутренней потребности творческого ума в демократизме и свободе обсуждений, толерантном отношении к оппонентам, что неотрывно от демократизма и человеч­ности всей общественной жизни.

Изначальной сущностью человека является творчество, или, что то же, — творчество в труде. Труд должен быть не самоотчуждением, а самоутверждением человеческой личности. Слишком часто и даже почти для всех в истории труд был преимущественно средством для поддержания элементарного существования, а не проявлением творче­ских способностей человека. Труд должен быть не только и не столько средством к жизни, сколько ее сущностью, процессом, в котором человек полностью и всесторонне развивает свои склонности и задатки. Стимулом к труду должно быть не внешнее принуждение, в том числе и стремление к заработку, а прежде всего глубокая внутренняя потреб­ность в творчестве. Если для какого-то отрезка исторического станов­ления цивилизации характерно отношение к труду как к проклятию, участие в трудовой деятельности с отвращением, если от труда бегут (по Марксу), как от чумы, то при разумной организации общества он может и должен стать первой потребностью личности, источником полнокровной жизни и счастья. Если бы труд был свободным прояв­лением жизни, человек наслаждался бы жизнью. Творчество становится

активным фактором труда и всей человеческой жизни. В обществе будущего мерилом производимого богатства должна стать степень твор­чества, степень развития и применения человеческих способностей, знаний, науки. Формы собственности, с этой точки зрения, есть лишь средство; самоцелью общества становится человек, разностороннее развитие его способностей, свободный труд и творчество, т. е. самоут­верждение человеческой личности, счастье человека.

Как видим, творчество является отнюдь не рядовой проблемой гносеологии, а неразрывно связано с судьбами цивилизации, со смыс­лом человеческой истории, это одна из центральных проблем мировоз­зрения; она должна рассматриваться в широком контексте общечеловеческой культуры.

Вернемся, однако, к научному творчеству, к его социальной детер­минированности.

Фокусируя внимание на способах получения новых идей, представ­лений и понятий, мы убеждались в их индивидуальном, неповторимом характере, в их случайности и непредсказуемости. Мы видели также, что иррациональные скачки в научном познании после заполнения " логического вакуума" дискурсивными компонентами " снимались", благодаря чему процесс познания обретал вид логичности, закономер­ности и непрерывности. Но в еще большей мере закономерность научного познания выступает, когда с индивидуального уровня субъ­екта познания приходится переключаться на уровень общества, на социокультурный фон развития науки.

Спрашивается: так ли уж индивидуальны и неповторимы открытия Г.Менделя и А.Эйнштейна, что без этих личностей не было бы и соответствующих открытий? Настолько ли велика роль индивидуаль­ной интуиции, чтобы всецело направлять движение научного прогрес­са?

Вопрос не из простых, если вспомнить все многочисленные факты " озарений" и случайных догадок.

Но сопоставим эти факты со столь же многочисленными случаями открытий одного и того же явления разными учеными примерно в одно и то же время. Мы говорим о Г. Менделе, но должны вспоминать также о " переоткрытии" его законов в разных местах Чермаком, Корренсом и де Фризом в 1900 г. Мы знаем открытие А. Эйнштейна, но вместе с тем знаем и аналогичные результаты А. Пуанкаре (1905). А совпадение открытий Ч.Дарвина и Уоллеса? Справедливо отмечается, что фунда­ментальные открытия всегда исторически подготовлены; подготовлен­ной оказывается не только сама проблема, но и компоненты ее

решения. Этой подготовленностью и объясняются те факты, которые квалифицируются как " переоткрытия". В данной связи небезоснова­тельно положение, высказанное психологом из Калифорнии Гоуэном: " То, что гениям открывалось в одной вспышке озарения, может прийти к менее ярким людям в результате длительных и напряженных усилий" (" Проблемы научного творчества". С. 183). Вместе с тем был все-таки и Г. Мендель, опередивший свою эпоху на несколько десятилетий. Для его открытия еще " не пришло время", хотя ряд предпосылок уже был. В целом оно не было случайным, а закономерность и логичность истории познания не настолько абсолютна, чтобы умалять заслуги отдельных личностей, творцов открытий. " Это не должно создавать иллюзию, будто авторы открытий не являются авторами. Все дело в том, что именно они устанавливают проблему, понимают ее суть, находят ее решение, воспринимая лучше других людей потребности культуры" (Купцов В. И. " Природа научного открытия". С. 22).

Итак, рассмотрение научного творчества показывает его глубоко индивидуальную природу, большое значение в нем профессионализма и таланта исследователя, его нравственных качеств, интуиции и слу­чайностей; в то же время творчество не является таинственным явле­нием. Приближается разгадка механизма интуиции и роли случайных факторов. Процесс научного познания на уровне индивидов интуити­вен и дискурсивен, в нем сливается необходимость со случайностью, случайность оказывается доминирующей для " запуска" механизма ин­туиции, вероятностный результат дополняется последующей дискур-сивностью. На уровне общества и культуры в целом доминирующей оказывается необходимость, подчиняющая себе случайность. Деятель-ностная и социальная природа познания обеспечивает его рациональ­ный в целом характер и закономерное развитие в соответствии с логикой объективного мира.

Человечество никогда не довольствовалось случайностями и сти­хийностью в познании мира. Всегда, на всем протяжении развития науки шел поиск средств направленного и эффективного воздействия на научное творчество. Как показывает опыт развития науки, научным творчеством в известных пределах можно управлять. Это касается как условий проявления индивидуальных способностей исследователя, в частности, интуиции, условий, благоприятствующих встрече со " счаст­ливой" случайностью, повышающих степень вероятности решения проблемы, так и, с другой стороны, — условий социокультурного ха­рактера, социально-экономических, политических и общекультурных предпосылок, также поддающихся (особенно при исключении соци-

альных антагонизмов) определенному регулированию. Нисколько не умаляя роли интуиции и случайности в научном творчестве, ученые ориентируются прежде всего на рациональные способы исследования, действующие относительно автономно от той же интуиции, способные давать крупные научные результаты в этой своей автономии и в то же время подводящие процесс познания к интуитивным скачкам.

Глава XII. Спор. Аргументация*

Спор как форма доказательства противоположных мнений и поиска наиболее приемлемого, наиболее верного решения вопроса зародился в самые давние времена человечества. Условия спора порой были весьма жесткими для спорящих сторон и привлекали значительное количество заинтересованных людей. Вот что рассказывает о споре в Древней Индии русский исследователь буддизма В. Васильев (" Буд­дизм, его догматы, история и литература". Ч. I, 1857. СПб. С. 67—68).

В Индии не видим мы, чтоб народ и правительство были постоянны в своих религиозных привязанностях; для них только та религия признавалась господствующей, жрецы которой умели доказать ее пре­восходство. Если явится кто-нибудь и станет проповедовать совершен­но неизвестные дотоле идеи, их не будут чуждаться и преследовать без всякого суда; напротив охотно будут сознавать их, если проповедник этих идей удовлетворит всем возражениям, опровергнет старые теории; воздвигали арену состязания, выбирали судей и при споре присутство­вали постоянно цари, вельможи и народ, определяли заранее, независимо от царской награды, какой должен был быть результат спора. Если спорили только два лица, то иногда побежденный должен был лишить себя жизни — броситься в реку или со скалы, или сделаться рабом победителя, перейти в его веру. Если то было лицо, пользовав­шееся уважением, например, достигшее звания вроде государева учи­теля и, следовательно, обладавшее огромным состоянием, то имущество его отдавалось часто бедняку в лохмотьях, который сумел его оспорить. Понятно, что эти выгоды были большой приманкой для того, чтобы направить честолюбие индийцев в эту сторону.. Но всего чаще мы видим (особливо впоследствии), что спор не ограничивался личностя­ми; в нем принимали участие целые монастыри, которые вследствие

* Глава написана проф. П.В. Алексеевым совместно с доктором философ­ских наук А.П. Алексеевым.

неудачи могли исчезнуть вдруг после продолжительного существова­ния... Право красноречия и логических доказательств было до такой степени неоспоримо в Индии, что никто не смел уклониться от вызова на спор.

Древнегреческая философия (конец VII в. до н. э. —IV'в. до н. э.) несколько изменила тип споров. Прежде всего, изменения коснулись проблематики: от явно выраженной ранее религиозной направленности она обозначила переход к светской проблематике — сначала с значи­тельной дозой мифологизма и богопочитания, затем к ограничению божественного начала в природе и в жизни человека. Мировоззренче­ская проблематика все более перемещалась от Космоса и миро(бого) устройства к антропофилософской проблемное™, связанной с нравст­венностью и политикой. Споры становятся все более организованны­ми, нередко между учениками и учителем, обсуждаются форма и добродетель, начала мира и методы познания, цель и язык философии. От бесед публичных совершается поворот к школам (пифагорейский союз, афинская школа неоплатоников, перипатетическая школа и др.) с небольшим числом последователей и даже к одиночным беседам, как у Сократа.

Середина V—IV вв. до н. э. характерна полемикой — с одной стороны, между Протагором, Горгием, Антифонтом и, с другой сторо­ны, Платоном и Аристотелем. Эта полемика важна тем, что ее пред­ставители проявили особое внимание к систематизации приемов, умозаключений и разработали первые руководства по спору; формиро­валась формальная логика (прежде всего, в трудах Аристотеля). Важно было иметь такие правила, которые приводили бы к успеху в споре. Платон и Аристотель имели целью такое построение аргументации и создание такой логики, которая приводила бы к истине, ориентирова­лась бы на объективность познания. В школе же софистов (ее основа­телем считается Протагор) сначала обучали молодых людей всевозможным знаниям и красноречию, но последнее со временем стало самоцелью, превратилось в систему приемов для убеждения и доказательство всевозможных положений независимо от истинности этих положений. Протагор видел в вещах противоречивость, обнару­живал их диалектику, однако, его заключение было таково: " относи­тельно каждой вещи можно выставить два противоположных тезиса"; " человек есть мера всех вещей". Суть его вывода, зависимость утверж­дений от конкретного человека можно было воплотить в установке: " Каким что является мне, таким оно верно для меня, а каким тебе — таким — для тебя".

Софисты довели эту установку до крайности, до отрицания необ­ходимости бороться за истину в споре. Все приемы хороши, если они приводят к успеху в споре. Получалось, что спор надо вести ради спора, а не ради истины. Софисты должны были научить обратившегося к ним молодого человека убедительно защищать любую точку зрения, какая только могла понадобиться ему в делах. В " Софистических опровержениях" Аристотеля раскрываются многие из приемов, кото­рыми пользовались софисты. Помимо тех, которые основаны на мно­гозначности слов и зачастую являются игрой слов, были и такие уловки: " растягивание" речи, чтобы невозможно было всю ее обозреть; далее — говорить чрезмерно быстро, так, что оппонент потерял бы нить спора; эмоциональное воздействие, раздражение противника, выведение его " из себя" — и обнаружение у разгневанного противника каких-либо ошибок в рассуждениях. Софисты разработали тактику ведения спора, при которой даже слабый аргумент оказывался выигрышным, более мощным, чем сильный аргумент. Труд Протагора " Наука спора" был одним из первых в истории трудов, посвященных анализу спора.

Наблюдения над спорами тех времен дали немало материала для их обобщений и созданию руководств, нацеленных на достижение истины, на обеспечение ее победы. В этом отношении важнейшими явились работы Аристотеля: вышеназванный труд " О софистических опровержениях" (Соч. в 4 томах. Т. 2. М., 1978), " Первая аналитика", " Вторая аналитика", " Топика" (Там же), " Риторика" (антология " Антич­ные риторики". М., 1978).

Довольно значительными по количеству публикаций оказались средние века и новое время. Спорами были охвачены не только монастыри, но и первые университеты, нарождающиеся школы в естественных науках и, разумеется, философия. В одной только России в XVIII—XIX столетиях вышло более десятка книг, либо непосредст­венно посвященных проблеме спора, либо в значительной мере осве­щающих проблему: Ломоносов М. В. " Краткое руководство к красноречию" (1748), Рижский О. С. " Опыт риторики" (1796), Сперан­ский M. M. " Правила высшего красноречия" (1844), Никольский А. С. " Основания российской словесности" Ч. 2.— " Риторика" (1807), Галич А. И. " Теория красноречия"... (1830), Кошанский Η. Φ. " Общая рито­рика" (1829), " Частная риторика" (1832) и др. Начало XX века дало, насколько нам известно, лишь один фундаментальный труд — Повар-нина С. И. " Спор. О теории и практике спора", 1918, 2 изд., 1923 (книга переиздана — см. " Вопросы философии". 1990, № 3; фрагменты из этой книги см. в " Хрестоматии по философии", М., 1996).

Насколько широко были распространены споры в науке и фило-

софии и насколько были, следовательно, необходимы для участников споров соответствующие руководства — тому свидетельство положение Д. Юма, написанное около 250 лет тому назад. " Нет ничего такого, что не было бы предметом спора, и относительно чего люди науки не придерживались бы противоположных мнений, — писал он во введении к " Трактату о человеческой природе".— Мы не обходим в наших спорах самого простого вопроса, а самый важный — не в состоянии решить сколько-нибудь определенным образом. Споры множатся — точно все решительно недостоверно, ведут же эти споры с величайшей горячно­стью — точно все без исключения достоверно. Посреди всей этой суматохи награда достается не разуму, а красноречию; и всякий, кто достаточно искусен, чтобы представить самую безумную гипотезу в наиболее благоприятных красках, никогда не должен отчаиваться в возможности привлечь к ней приверженцев. Победу одерживают не вооруженные люди, владеющие копьем и мечом, а трубачи, барабан­щики и музыканты армии" (Соч. в двух томах. Т. 1. М., 1966. С. 79—80).

Мы не будем описывать какую-либо дискуссию последних столе­тий, поскольку этот материал достаточно доступен для ознакомления (см.: Огурцов А. П. " Исторические типы дискуссий и становление классической науки" //" Роль дискуссий в развитии естествознания". М., 1986; Визгин Вл. " Роль научной дискуссии в формировании теории. На примере дискуссии о теории гравитации", 1912—1913 гг. // Там же; Татаринов Ю. Б. " К дискуссии о космологической картине мира".//Там же; Соловьев Ю. И. Роль научных дискуссий в развитии химии XIX в. // Там же; Мирзоян Э. Н. От полемики — к синтезу концепций (из истории эволюционной гистологии.//Там же. И др.).

Прогрессивная, в целом, роль дискуссий (споров) в науке, фило­софии, политике не должна закрывать нам глаза на негативные их стороны. Даже в корректно проводимых спорах имеется побежденный, который испытывает не только горечь поражения, но порой получает тяжело переживаемую психическую травму. Ю.А. Шнейдер отмечает: " Я не склонен доверять пословице: " В спорах рождается истина". Истина, как мне представляется, по сути своей вне спора: она бесспор­на. Чаще в спорах рождается только склока" (" Спор или диалог? " // " Роль дискуссии в развитии естествознания", С. 20). Не случайно, в истории науки под воздействием недоброжелательного спора И. Нью­тон хотел вообще оставить физику, а философ И. Кант в подобной ситуации заявил: " В споры я отныне пускаться не буду". Осуществля­лись ли на практике такие намерения и в какой мере — другое дело. Главное, что спор как общественное явление — вовсе не безразличный

в психологическом отношении феномен — ни для ученых, участвующих в нем, ни для развития духовной культуры в целом.

Для подтверждения этого приведем свидетельства самих ученых. Русский физик Гольдгаммер Д., 1904 год: " Переживаемая нами борьба научных течений на самом деле не мало напоминает борьбу религиоз­ного характера" (" Наука и истина", С. 22). Профессор Калифорнийского университета Т. Шибутани свидетельствует в книге, переведенной на русский язык и опубликованной в 1969 году: " Некоторые из тех, кто занимает ключевые позиции в высоко котирующихся организациях, создают целые интеллектуальные империи... Как и во многих других кругах, честолюбивые ученые часто образуют фракции. Иногда расхож­дения обсуждаются открыто в достойных критических выступлениях, но рассмотрение альтернативных гипотез, особенно, когда доказатель­ства не очевидны, часто выливается в мстительную личную ссору... Садистская критика взглядов, отличающихся от концепций лидеров данной области, часто имеет своим результатом широкое распростра­нение приспособленчества. Те, кто защищает неортодоксальные тео­рии, подвергаются негативным социальным санкциям, — во многом так же, как еретики в религиозном мире" (" Социальная психология". М., 1969. С. 501-502).

Несколько утопичным, хотя, если вдуматься — полезным, звучит призыв Т. Хейердала, адресованный ученым противоположных направ­лений: " Попробуйте научиться видеть в своих научных противниках полезных сотрудников, используйте их критику для того, чтобы про­двинуться дальше вперед". (" Что зовет меня в дорогу" //" Комсомольская правда", 11 февраля, 1965). Для достижения этого требуется ученому немалая работа над собой — над развитием коммуникабельности, то­лерантного отношения к инакомыслящим, самокритичности.

Подлинный ученый должен помнить, что направление в науке означает только направление поиска научной истины, но не саму научную истину. Понятие " научное направление" включает в себя момент отличия одного направления от другого в пределах узкой области знания, момент противоречия между ними. Противоречия между ними неизбежны, поскольку неизбежна противоречивость по­знания. Противоречия между познанием сущности и явления, опытом и теорией, противоречия между двумя сосуществующими, односторон­ними теориями, противоречия между старой и новой, менее и более полной теориями — все это находит свое выражение в форме противо­речий между научными направлениями и школами.

Но это — одна сторона проблемы, обусловливающая известную " несостыкованность" направлений и их представителей. Другая тенден-

ция действует противоположным образом и ведет не просто к толеран­тности, но и к углублению взаимопонимания. Наличие различных направлений в науке есть стихийно складывающаяся форма разделения исследовательского труда, обеспечивающая в конечном итоге всесто­ронний охват предмета изучения. Истинно научные направления, от­мечает В. Н. Столетов, всегда должны сотрудничать между собой. " Коллективы, работающие в разных направлениях, при сопоставлении результатов своей исследовательской деятельности получают дополни­тельные импульсы к движению и вместе с тем к образованию коллек­тива еще более широких масштабов" (Столетов В. Н. " Некоторые методологические вопросы генетики'У/Актуальные вопросы современ­ной генетики" М., 1966. С. 507). Необходимость взаимополезных твор­ческих контактов между различными научными направлениями вызывает потребность в ощущении " чувства локтя" у представителей разных направлений по отношению друг к другу и создает важную объективную предпосылку к непредвзятому спору.

В споре, особенно, если он не столь широк, как дискуссии в науке, необходимо знать хотя бы некоторые обычаи и особенности поведения народа, который представлен оппонентом. Например, в Болгарии в ответ на ваш вопрос оппонент может кивнуть головой: вы можете принять это за признак согласия, между тем он будет означать прямо противоположное — ответ " нет".

В книге Цветова Д. Я. " Пятнадцатый камень сада Реандзи" обраща-ется внимание на специфику спора у японцев. Понимаемая по-японски вежливость заставляет избегать ясных, хорошо аргументированных положений. Вместо них японец пускает в ход прежде всего взгляды. Помимо взглядов, почувствовать настроение собеседника, выяснить его позицию, но не передавать ему мысли японцу помогают обрывки фраз, жесты, косвенные двусмысленные высказывания. Способность дознаться посредством такой беседы о чужих намерениях, чтобы под­ладиться к ним или, наоборот, им противостоять, не уронив при этом достоинства противоположной стороны, считается у японцев важным качеством. Японию считают поэтому страной, где люди не спорят.

Но главное, конечно, в том, что в любой стране — спорят, и требуется, прежде всего, понять, спорят ли из-за истины или вас пытаются втянуть в " спор ради спора". Уяснение цели спора является необходимой предпосылкой начала спора.

Весь ход спора из-за истины диктуется в дальнейшем соответству­ющими принципами и приемами спора.

Ведущим принципом такого спора из-за истины является объектив­ность. Когда в середине 20-х годов в России происходил спор о существе

фрейдизма, один из его участников — философ А. И. Варьяш, отвечая автору одной из публикаций по учению 3. Фрейда, справедливо вы­двинул требование, чтобы изложение системы мыслей 3. Фрейда было строго объективным, без примесей каких бы то ни было критических замечаний; оно должно отличаться такой степенью объективности, чтобы сами приверженцы и даже основоположники этой теории дол­жны были бы признать, что это изложение правильно и дает не больше и не меньше того, что в самом деле содержится в теории.

Принцип объективности конкретизируется в нескольких требова­ниях. Так, недопустимо приписывать своему оппоненту какие-либо иные положения, кроме тех, которые он выдвинул. Нельзя замалчивать, обходить его аргументы, особенно основные, самые главные из них. Важным является и такой совет философа Б. Паскаля: " Если хотите спорить не втуне и переубедить собеседника, прежде всего уясните себе, с какой стороны он подходит к предмету спора, ибо эту сторону он обычно видит правильно. Признайте его правоту и тут же покажите, что если подойти с другой стороны, он окажется не прав. Ваш собе­седник охотно согласится с вами — ведь он не допустил никакой ошибки, просто чего-то не разглядел, а люди сердятся не тогда, когда не всё видят, а когда допускают ошибку: возможно, это объясняется тем, что человек по самой своей природе не способен увидеть предмет сразу со всех сторон и в то же время по самой своей природе если уж видит, то видит правильно" (Б. Паскаль. " Мысли". М., 1994. С. 286).

Приведем еще несколько принципов ведения спора:

— четко сформируй свой тезис, осознай возможности и наметь план его доказательства;

— трезво оцени противника; осознай его тезис и оцени его аргу­ментацию;

— уточни употребляемые понятия;

— не употребляй (в научном споре) " эмоциональных" аргументов;

— контролируй ход спора: тезис должен быть шаг за шагом выведен из аргументов, как решение из условий задачи;

— необходимо четко следить за тезисом соперника, не допуская его подмены;

— аргументы, приводимые в подтверждение тезиса, должны быть истинными и доказанными, т. е. бесспорными;

— для своей защиты необходимо выдвигать как можно больше аргументов; в то же время необходимо наносить главный удар по тем положениям и аргументам противника, которые он считает наиболее важными и на которые опираются другие, менее существенные;

— необходимо знать непозволительные уловки в споре, следить за

тем, чтобы ваш оппонент их не применял (например, " палочный довод", " уловку артиста"), а при их применении — немедленно давать соответ­ствующий отпор своему сопернику;

— не рекомендуется обязательно во всем противоречить против­нику; иногда полезно согласиться с некоторыми его доводами и прежде, чем сказать " нет", произнести " да"; это продемонстрирует ваше бес­пристрастие, стремление к деловому рассмотрению вопроса; будет подготовлена моральная основа для успешного завершения спора; согласившись с рядом доводов, надо затем уметь показать, что они не имеют прямого отношения к предмету спора и не доказывают в целом правоты оппонента.

Приведенные принципы спора не исчерпывают всей их системы. Для более полного представления о принципах спора рекомендуем познакомиться со следующим книгами:

— Шопенгауэр А. " Эвристика, или искусство побеждать в спо-рах".СПб., 1900;

— Поварнин С. И. " Спор. О теории и практике спора" (ж. " Вопросы философии", 1990. № 2; Отдел I. Общие сведения о споре. Отдел II. Уловки в споре)"

— Введенская Л.А., Павлова Л. Г. " Культура и искусство речи. Современная риторика" Ростов-на-Дону. 1995. (Раздел V. Основы по­лемического мастерства).

" Материалом", из которого строится спор, является аргументация.

Человек прибегает к аргументации в самых разных областях жизни — обсуждая проблемы или принимая решения в повседневной жизни, в профессиональной деятельности, в сфере науки, искусства или по­литики. В самом общем виде аргументация может быть рассмотрена как интеллектуально-речевой (текстовый) способ воздействия на взгля­ды или поведение человека, для которого характерно следующее. Субъект этого воздействия — аргументатор — рассматривает того, на кого данное воздействие направлено, как находящегося вне сферы жесткого контроля, как обладающего свободой (физической, нравст­венной, юридической) принять или отвергнуть адресованную ему ар­гументацию. Особенностью аргументационного текста является то, что в таком тексте реализуется логико-лингвистическая структура, которая может быть названа аргументационной конструкцией. Аргументацион-ная конструкция содержит множество предложений, продуцируемых (произносимых или написанных) лицом, осуществляющим аргумента­цию (аргументатором) и адресованных некоторому другому лицу или группе лиц (адресату, реципиенту, аудитории). При этом аргументатор надеется, что реципиент примет одно из этих предложений (тезис

аргументации) вследствие принятия им других предложений аргумен­тационной конструкции (оснований, посылок).

Иногда выдвижение тех или иных требований в качестве правил корректной аргументации ведения спора порождает проблемы как практического, так и теоретического характера. Примером могут слу­жить проблемы, связанные с " доводом к человеку" (" aigumentum ad hominem").

Ad hominem (" довод к человеку", " переход на личности") считался недопустимым не только в споре, но и в любой корректной аргумен­тации.

" Доводом к человеку" в споре называют апелляцию к качествам участника спора при оценке утверждений о предмете спора, которые выдвинуты этим участником. Нередко ad hominem используется как средство вызвать недоверие к тому, что говорит данный человек.

А. Шопенгауэр рекомендовал использовать такие доводы как сред­ство достижения победы в споре. Нужно показать, советовал он, что утверждение противника, видимость опровержения которого вы хотите создать, противоречит тому, с чем он согласился раньше, тезисам его секты или школы, и тому, что он сам делает или не делает: " Например, если противник защищает самоубийство, обязательно нужно спросить его, почему он сам до сих пор не повесился, или если утверждает, что Берлин нехороший город и что в нем невозможно жить, спроси его, почему он не уезжает оттуда с первым поездом" (Шопенгауэр А. Эвристика, или искусство побеждать в спорах. СПб., 1900. С. 35).

Доводы к человеку могут принимать вид «чтения в сердцах»: " Вы отстаиваете это положение по таким-то мотивам, потому его не следует принимать"; дискредитации утверждающего: " Он — плохой человек, потому его утверждения ложны".

Приведенные примеры показывают порочность аргументации, ос­нованной на смещении оценок утверждений и утверждающего. Вместе с тем, строгий запрет на любые формы " довода к человеку" также не оправдан. Строго соблюдая этот запрет, мы, говоря об утверждениях какого-либо человека, не имеем право говорить о качествах этого человека; обсуждая чьи-либо слова, не должны обсуждать мотивы, побудившие его сказать эти слова; мы не имеем права разубедить кого-либо в заблуждениях, вскрывая мотивы этих заблуждений. Если мы попытаемся последовать такому правилу, то вскоре обнаружим, что дело это отнюдь не простое. Кроме того, возникает вопрос, а стоят ли тех усилий, которые мы должны затратить на проведение этого принципа во всех сферах аргументации, те результаты, которые мы в итоге получим? Ведь это должно вести к отказу от множества типов

рассуждений, которые буквально пронизывают всю нашу повседнев­ную, да и не только повседневную, аргументацию. Получая некоторую информацию, мы часто интересуемся, каков источник этой информа­ции. Узнавая о том, что данный человек сказал то-то и то-то, мы можем поинтересоваться, кто этот человек по профессии, где он живет, какова его личная заинтересованность в пропаганде данного утверждения, имеет ли он обязательства по его пропаганде. Возможно, мы захотим узнать, каков пол, возраст, национальность говорящего, какова его репутация, и знание всех этих фактов может оказать влияние на нашу оценку его утверждений. Правомерно ли утверждать, что всегда и везде такого рода влияние бывает лишь отрицательным и затемняющим суть дела? Ликвидировав такое влияние полностью, не ликвидируем ли мы тем самым один из естественных механизмов предосторожности, име­ющий корни в истории развития человеческого общества? " Если кто-то говорит вам: " Не верьте этому человеку, у него репутация человека нечестного" или: " Это честнейший человек, вы можете следовать его советам", то всегда ли следует признавать такие доводы несостоятель­ными в гносеологическом плане лишь на том основании, что здесь имеется ad hominem? Нам могут возразить, что в данных случаях речь идет не об истинности или ложности какого-либо суждения, а о целесообразности или нецелесообразности совершения действия, о выработке той или иной линии поведения.

Такое возражение правомерно, однако можно привести и другие примеры. " Данный человек сказал, что произошло такое-то событие. Известно, между тем, что этот человек часто обманывает. Значит, весьма вероятно, что данное событие не имело места". В данном случае истинностная оценка утверждения обосновывается ссылками на лич­ные качества человека, которому принадлежит это утверждение. Со­гласно традиционным канонам данная демонстрация порочна. Однако, посмотрев на нее непредубежденным взглядом, мы можем прийти к выводу, что она правомерна. В самом деле, если человек часто лжет, то вполне вероятно, что он лжет и в данном случае (разумеется, если данный вопрос относится к тому кругу вопросов, по которым данное лицо часто лжет). Поскольку вероятно, что человек лжет в данном случае, вероятно также, что событие, о котором он говорит, не имело места.

Даже такие сурово порицаемые доводы, как " чтение в сердцах", могут быть вполне естественны и уместны в некоторых ситуациях, возникающих в общении между близкими людьми. Нельзя считать заведомо предосудительным обращение одного человека к другому, если отношения между ними достаточно доверительные, с такими,

например, словами: " Ты видишь в этом человеке так много недостатков, потому что обижен на него. Постарайся встать выше своей обиды, это поможет тебе избавиться от преувеличений".

Определяя, правомерно ли в том или ином случае использование " довода к человеку", необходимо учитывать не только гносеологический аспект аргументации и спора — выяснение истины, но и их этический аспект. Так, если даже " чтение в сердцах" адекватно отражает реальное положение дел (например, утверждение типа: " Вы не соглашаетесь со мной, потому что самолюбие мешает Вам признать очевидную истину"), то такого рода довод, примененный в неподходящей ситуации, напри­мер, в публичной дискуссии, может быть оценен как оскорбительный и являющийся показателем низкой аргументационной культуры самого аргументатора.

Довод к личности опасен и своим психологическим эффектом. Он может настроить воспринимающего (слушателя, читателя, зрителя) против аргументации (даже когда она верна), если этот человек восп­ринимает довод к личности, как обидный для себя. В других случаях, когда довод к личности принимает характер, лестный для восприни­мающего (" Подмазывание аргумента" в терминологии С. И. Поварни-на), это может побудить его принять ложный тезис, настроив его на некритический по отношению к аргументации лад. Аргументация та­кого рода обычно содержит замечания типа: " Вы как умный (проница­тельный, осведомленный, эрудированный, непредвзятый, благородный и т. п.) человек не можете не согласиться, что...". В этих случаях довод к личности создает условия для преувеличения степени правдоподобия рассуждения, когда стирается грань между " иногда" и " всегда", " часто" и " всегда", " иногда" и" часто"

Таким образом, известная осторожность в отношении универсаль­ного запрета на доводы к личности вовсе не означает, что эти доводы всегда оправданы. Более того, опасности, связанные с чрезмерным увеличением доводов к личности и родственными им, а также со снисходительностью к такого рода доводам, гораздо более серьезны, чем возможные отрицательные последствия излишней академичности и непредвзятости в аргументации. Человек, категорически отвергаю­щий любые разновидности этих доводов, может казаться излишне простодушным, он тратит много сил на разбор утверждений того, кто этого не заслуживает. И все же такой человек представляется гораздо привлекательнее, чем тот, который беззастенчиво пользуется доводами к личности, " чтением в сердцах", объявляя фактически не заслужива­ющими доверия и не способными к истинному суждению всех, кто с ним расходится во мнении, и наделяет всяческого рода достоинствами

лишь себя и своих единомышленников. Образ такого аргументатора просматривается за заявлениями о том, что та или иная научная концепция неприемлема в силу политических или религиозных взгля­дов ее автора или же вследствие ассоциаций с " вредными" (" буржуаз­ными" или " коммунистическими") философскими или мировоззренческими представлениями; образ такого аргументатора просматривается за намеками на то обстоятельство, что данное сужде­ние не должно приниматься во внимание в силу партийной (профес­сиональной, возрастной) принадлежности его автора. Если мы попытаемся количественно оценить соотношение между первым (чрез­мерно академичным) типом аргументатора и вторым (беззастенчиво апеллирующим к личности), то увидим, что соотношение это в дейст­вительности складывается явно в пользу последнего. Мы буквально утопаем в доводах к личности, подаваемых иногда в более или менее замаскированном виде. Такого рода доводы находят благодатную почву в политике, засоряют наше повседневное общение, могут уродовать философскую аргументацию, аргументацию гуманитарных наук, про­никать в естествознание. Привычка пользоваться доводами к личности ведет к дисквалификации аргументатора — ведь использование такого рода доводов требует гораздо меньших усилий, чем рассмотрение существа дела, поиск релевантных и достаточно надежных оснований для того или иного тезиса.