Отрочество и операциональный синтез

Ригидное разделение внешней и внутренней реаль­ности, характерное для латентного периода, в отрочестве замещается более открытым взаимодействием. Способ­ность к рассуждению, к логическому и абстрактному мышлению становится более зрелой. Это комбинируется с неустойчивостью психического аппарата, типичной для отрочества, как описывали Якобсон (1961), Блос (1968), Роснер (1972), в это время оживают доэдиповы и эдипо­вы конфликты, провоцируемые инстинктивными пере­менами биологического созревания. В результате, мыс­лительные процессы в отрочестве принимают уникаль­ный творческий характер, проявляющийся как взрыв новшеств и артистических проявлений, не наблюдаемых ни до, ни после этого. Ной (1978, 1979) предполагает, что такое творчество, даже если оно и является регрес­сией для обслуживания требований Эго (Kris, 1952), луч­ше понимать как «операциональный синтез» первичного и вторичного процессов мышления, посредством которо­го вторичный процесс мышления расширяется и вклю­чает в себя часть первичного процесса. Способность, которую Пиаже описывал, как мышление посредством формальных операций появляется в середине или в кон­це отрочества.

Пиаже считал, что человек достигает равновесия в формальных операциях в возрасте примерно от четыр­надцати до пятнадцати лет, благодаря как созреванию центральной нервной системы, которая определяет пре-

– 247 –

дел когнитивного развития, так и социальному окруже­нию, обеспечивающему стимулы и среду, в которой мо­жет быть реализован максимум способностей (Inhelder & Piaget, 1958). Пиаже полагает, что созревание централь­ной нервной системы и взрослые социальные роли со­гласуются в подростковый период. Хотя его заключения о нервной системе еще не основывались на достоверных данных, более поздние исследование позволяют предпо­ложить, что изменения в организации мозга, такие, как изменения, измеряемые с помощью ЭЭГ, проявляются в отрочестве, к семнадцати годам ЭЭГ начинает прини­мать форму, нормальную для ранней взрослости. Вольф (1981) отмечает, что мы мало знаем о тонких подробно­стях структурных изменений мозга после младенчества. Зависимость функций мозга от миелинизации остается предметом обсуждения (McKhann, Coyle & Benjamins, 1973). Во всяком случае, исследования показывают, что главные ассоциативные пути внутри полушарий, а также межполушарные не полностью заканчивают свой рост до позднего отрочества (Яковлев и Лекурс, 1967; Ракис и Яковлев, 1968; Лекурс, 1975). Если созревание продол­жается до позднего отрочества и ранней взрослости, мы не можем ожидать, что равновесие будет достигнуто к четырнадцати или пятнадцати годам.

Второй определяющий фактор когнитивного созре­вания, по Пиаже, — принятие социальной роли взросло­го, — также остается под вопросом до четырнадцати лет. Это может быть справедливо на некоторых уровнях на­шего общества или в неиндустриальных обществах, но справедливость этого для западной культуры среднего класса остается под вопросом, как в культуре, где был принят психологический «мораторий» (Erikson, 1968). Хотя подростковый период обозначает начало психоло­гического отрочества, психологическая и социальная зре­лость не может быть достигнута по крайне мере до на­чала или середины двадцатилетия.

Подросток обретает способность обосновывать свои гипотезы самостоятельно, а также проверять мысленно

– 248 –

свои собственные рассуждения. Он конструирует законы общего характера, строит умозаключения, создает теории и мысленно манипулирует идеями. Пиаже назвал этот процесс гипотетически-дедуктивным рассуждением. Ког­нитивность основывается на форме, на содержании и на абстракции вещей, а не на самих вещах. Действительное замещается по степени важности на возможное (Anthony, 1982), когда подросток обретает способность формулиро­вать абстрактные, философские, идеальные гипотезы и теории о вселенной, мире и обществе, так же, как о своем собственном существовании и реальности будуще­го. Мышление становится более систематичным и под­росток обретает способность критически размышлять как о процессе своего мышления, так и о его результатах. Таким образом, новый наглядный, логичный, способный приводить аргументацию язык делает все это внешним, и вера может подвергаться методической критике (Anthony, 1982).

Мышление посредством формальных операций вли­яет также на первичный процесс, что видно в более утон­ченных формах символизации. Лангер (1957) также под­черкивает, что символы являются средством выражения концепции объектов, а не просто их заместителями. На­пример, форма первичного процесса, как это явствует из фантазий или творческой активности, развивается сход­ным образом. Она отражает абстракции и привлекает внимание не только к содержанию, но и к форме. Хотя тематические корни творческой работы или фантазии могут происходить из инстинктивных желаний раннего детства, форма, в которой они выражаются в отрочестве и в зрелом возрасте, более развита, чем в раннем дет­стве. Действительно, поиск «безупречной формы» (Langer, 1957, стр. 208) с осознованием гармонии, равновесия, сим­метрии, совмещение противоположностей в творческой деятельности обычно не появляются, пока не появятся когнитивные навыки отрочества.

Кроме того, творческая непрерывность мышления в отрочестве (операциональный синтез первичного и вто-

– 249 –

ричного процесса) также проявляется в характерной, свойственной возрасту регрессии и в смешении более ранних желаний и конфликтов на взрослые стремления. Вследствие этого, мышление в отрочестве может соче­тать в себе поиск философии жизни с нарциссическими и личными темами, отражающими некоторый когнитив­ный эгоцентризм. Подросток верит, что другие люди могут и должны воспринимать мир и его проблемы так же, как он, и он борется за то, чтобы соответственно управлять своим окружением. Одна шестнадцатилетняя девочка, рыдая, сердито кричала: «Я имею право на соб­ственную точку зрения», после того, как ей не удалось убедить родителей, что ее точка зрения «правильная».

Мышлению подростка тоже присуще всемогуще­ство, оно наполнено мечтами о революциях и социальных реформах, которые могут противоречить объективному положению дел. Когда подросток снова возвращается к децентрализации и обдумыванию перспектив, возникает некоторая путаница, которая отражается в характерной вязкости подросткового мышления (Anthony, 1982).

Поэтому подросток склонен колебаться между мыс­лями и чувствами, думает о своих мыслях и о своих чувствах, и этот процесс иллюстрируется следующей ци­татой, взятой из записок шестнадцатилетнего Достоевс­кого: «Чтобы знать больше, надо чувствовать меньше, и наоборот... Что именно подразумевается под словом «знать»? Природа, душа, любовь, Бог познаются серд­цем, а не разумом. Когда мы в соответствующем настро­ении, мы можем пребывать в том мире идей, в котором парят наши души, жаждая растворения. Но мы земно­рожденные существа и можем только догадываться об Идее — не постигая ее мгновенно со всех сторон. Про­водником нашей проницательности сквозь временные иллюзии в сокровенный центр души является нечто, на­зываемое Разум. Разум — это материальное вместилище, тогда как дух или душа живут в мыслях, которые на­шептывает сердце. Мысли рождаются в душе. Разум — это инструмент, машина, которая движима духовным ог-

– 250 –

нем. Когда человеческий разум (который мог бы требо­вать для себя отдельной главы) проникает в сферу жела­ния, он работает независимо от чувств и, соответствен­но, от сердца. Но когда нашей целью является понима­ние любви или природы, мы движемся в сторону цита­дели сердца, что за совершенно безумные системы рож­даются тогда в умнейшем и самом пылком мозгу. Чтобы получить верный результат из этой пестрой мешанины, нужно было бы подчинить их все математической фор­муле. И еще они являются «законами» нашей современ­ной философии... Я жалею нашего бедного отца! У него такой замечательный характер. Он совершенно чужой в мире. Он живет в нем уже пятьдесят лет и все еще име­ет то же самое представление о человечестве, что и трид­цать лет назад. Какая утонченная невинность!»

Периодический уход в фантазии — еще одна ха­рактерная черта отрочества. Хотя такой уход у некото­рых юношей может означать патологическое неприятие реальности, у других это, в конце концов, может приве­сти к лучшему узнаванию реальности, поскольку потреб­ности и цели интегрируются с возможными путями их реализации (Hartmann, 1939). Фантазии также обеспечи­вают доступ к внутренней реальности, ранние желания и конфликты теперь могут быть осознаны с помощью бо­лее зрелого психического аппарата и его большей спо­собности к рефлективному и логическому мышлению. Проникновение в внутрипсихическую жизнь часто дает результат, способствующий совершенному овладению как внутренним, так и внешним миром. Когда внутрипсихи­ческие процессы воспринимаются как опасные и знание их угрожает психическому равновесию, в области, где они сталкиваются с познанием реальности, могут воз­никнуть ригидные защиты.

Когда процессы, свойственные отрочеству, близят­ся к завершению и структура характера достигает зрело­сти, образование и социальное давление усиливают раз­деление первичного и вторичного процессов. Первичный процесс все более уходит в сны, грезы, фантазии, твор-

– 251 –

чество и создание симптомов, он все более становится «языком» бессознательного, а внешнее общение и пове­дение начинают подчиняться логическому мышлению системы вторичного процесса. Исключая случаи, когда психическая реальность вмешивается в познание объек­тивной реальности, мышление становится рациональным и логическим.

Адаптивное когнитивное функционирование и реф­лексивное мышление, тем не менее, продолжают зави­сеть от оптимального соответствия друг другу первично­го и вторичного процессов. Несмотря на то, что они подчиняются различным правилам и используют различ­ные способы проявления, первичный и вторичный про­цессы мышления должны работать гармонично и упоря­дочено для того, чтобы поддерживать наилучшую эмоци­ональную, социальную и интеллектуальную приспособ­ленность человека.

РЕЗЮМЕ

Мы описали последовательность когнитивного раз­вития. Мы считаем, что первичный и вторичный про­цессы являются линзами, через которые видно когни­тивное созревание. Оба они происходят из примитив­ного, стилизованного, игрового диалога между матерью и ребенком. Переходный объект и магический феноме­нализм, как мы полагаем, являются ранними проявле­ниями начавшегося первичного процесса. Речь является критерием способности к символизации. С тех пор, как ребенок становится способен к символизации, стано­вится возможным мышление как пробное действие и внутренний мир психической реальности начинает от­личаться от внешней реальности. Мы можем предполо­жить, что бессознательное появляется с возникновени­ем сновидений. Хотя языковое развитие способствует рефлексии и мастерству вторичного процесса мышле­ния, долатентные годы характеризуются анимистичес-

– 252 –

ким, ассоциативным, магическим мышлением, первич­ный и вторичный процессы смешиваются друг с другом и сохраняют слитность.

Однако, в латентном периоде между ними поддер­живается четкое разделение, так как внутренний мир чувств, стремлений, желаний и конфликтов, а также выражающего их символизма, отделен от мира внешней реальности и становится ей все более чуждым. В отроче­стве становится возможной способность к мышлению с помощью формальных операций, и между первичным и вторичным процессами мышления устанавливается опе­рационным синтез. По мере того, как первичный про­цесс становится «языком» бессознательного, а мышление делается рациональным и логическим, разделение пер­вичного и вторичного процессов становится нормой.

– 253 –

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ