РАБОТА ЭГО-ПСИХОЛОГОВ

Появление структурной теории Фрейда пробудило интерес к роли объекта в формировании психической структуры, и это привлекло внимание к изучению мла-

– 100 –

денцев и маленьких детей. В историческом плане инте­ресно отметить, что исследователи, работавшие три-че­тыре десятилетия назад, могли опираться лишь на хэмп­стедские сообщения, на результаты проводившихся тогда работ и на реконструкции, созданные в ходе аналити­ческой работы со взрослыми и детьми, — никаких дру­гих систематических данных по детям в аналитической схеме тогда не было. Тем не менее, такие концепции, как «средне ожидаемое окружение» Хартманна (Hartmann, 1939) и «достаточно хорошая мать» Винникотта (1949, 1960) отражают интерес к раннему развитию и осознание важной роли матери в развитии ребенка.

Хартманна особенно интересовало развитие Эго (1939, 1953, 1956). Он не был согласен с представлением Фрейда (1923а), что Эго — это часть Ид, модифициро­ванная воздействием внешнего мира, и что центральное место в развитии Эго занимает конфликт с матерью. Он утверждал, что определенные функции Эго доступны с рождения, что они имеют «первичную самостоятель­ность», а не рождаются из конфликта, и что они при­надлежат «свободной от конфликта зоне». Он также предположил, что изначально все психические структуры не­дифференцированны, поскольку Эго в том смысле, в каком оно проявляется позднее, вначале не наблюдает­ся, так же, как и Ид. Поэтому вначале невозможно вы­делить функции, которые впоследствии будут служить Эго, и те, что будут отнесены к Ид.

Хартманн, в соответствии с метапсихологическими веяниями того времени, интересовался также проясне­нием концепции Эго (1950, 1952). Термин Фрейда «das Ich» (который Страхей перевел как «Эго»), в немецком языке имеет два значения: «воспринимаемое я» (то есть воспринимаемое чувство самого себя как отдельной лич­ности с непрерывной идентичностью) и, особенно после введения структурной модели, — «гипотетическая психи­ческая структура». Хартманн концептуально разграничил Эго как субструктуру личности, или систему, определяе­мую своими функциями (1950, стр. 114), и Я как «соб-

– 101 –

ственно личность» — то есть целостную личность (стр. 127). Его попытки прояснить термин «Эго» привели к пересмотру концепции нарциссизма. Вместо представ­ления Фрейда о либидном вкладе в Эго (Эго в том смыс­ле, в котором оно понималось в то время, когда Фрейд выдвинул эту концепцию, но легко смешиваемое с Эго структурной теории), Хартманн предложил, в согласии со структурной теорией, рассматривать нарциссизм как либидный вклад в «я», точнее, в репрезентацию «я». Согласно Бреннеру, Хартманн внес это уточнение на встрече Нью-Йоркского психоаналитического общества довольно небрежно: разграничение Эго отнюдь не было его главной темой, — однако последующая дискуссия явно имела огромное влияние. Бреннер вспоминает, что «на Эдит Якобсон, присутствовавшую в аудитории, про­извело очень большое впечатление выступление Хартман­на, и между ними завязалась живая дискуссия... идея использовать термин «я», несомненно, привлекла ее... с тех пор он стал привычным психоаналитическим терми­ном» (1987, стр. 551).

Якобсон приветствовала разделение Хартманном Эго как психической структуры, «я» как целостной лич­ности, репрезентаций «я» и объекта. Она сочла эти кон­цепции особенно полезными для понимания процессов интернализации в течение раннего психического разви­тия и формирования определенных типов патологии ран­него происхождения. Она предложила гипотезу о про­цессе развития образа себя, основанную на идее, что ранние репрезентации «я» и объекта ассоциируются с приятным и неприятным опытом, и, таким образом, реп­резентации «плохого» и «хорошего» Я, «плохого» и «хо­рошего» объекта появляются раньше интегрированных репрезентаций. К сожалению, Якобсон была неточна в терминологии, используя взаимозаменяемые термины «смысл себя», «чувство идентичности», «самоосознание» и «самоощущение» (1964, стр. 24-32), поскольку тогда еще не было потребности в дальнейшей дифференциации.

– 102 –

После того, как было введено понятие ощущения собственного «я», на передний план вышла тема форми­рования чувства идентичности у ребенка и его наруше­ний. Эриксон (Erikson, 1946, 1956) выдвинул гипотезу, что формирование идентичности происходит всю жизнь, являясь частью психосоциального, а не только психосек­суального развития, что оно тесно связано с культурной средой и сложившейся ролью индивидуума в обществе. Для него чувство идентичности включает сознание «не­прерывности синтезирующих механизмов Эго» (1956, стр. 23 и элементов, общих для определенной культурной группы. Гринэйкр предложила более точную формули­ровку, в которой подчеркивается, что чувство идентич­ности появляется в отношениях в с другими людьми (1953а, 1958). По ее определению, сознание собственно­го «я» связано с возникновением отдельных психических репрезентаций «я» и объекта и появляется одновременно со способностью сравнивать эти репрезентации. Созна­ние собственного «я» связано со «стабильным ядром» идентичности.

Гринэйкр отличала данную способность от способ­ности простого сравнения воспринимаемых образов, при­сутствующей в когнитивном функционировании с ран­него младенчества. Она указала, что, несмотря на «ста­бильное ядро» идентичности, чувство идентичности все­гда может измениться в зависимости от отношений ин­дивидуума с окружающей средой.

Использование представлений о репрезентациях «я» и объекта в теории идентичности и нарциссизма откры­ло другим исследователям путь к прояснению аффектив­ных аспектов «я», регуляции самооценки, роли Суперэго и связи всего этого с нарциссическими расстройствами (см., например, Reich, 1953, 1960). Сандлер (Sandier, 1960b) высказал идею, что на раннем этапе формирова­ния репрезентаций «я» и объекта возникает активное восприятие объекта, служащее защитой от чрезмерного наплыва неорганизованных стимулов и потому сопровож­дающееся определенным чувством безопасности, которую

– 103 –

Эго стремится сохранять. Будучи сформированы, образы себя и объекта составляют то, что Сандлер и Розенблатт (1962) называют «миром образов», который, согласно Ростейну (1981, 1988), может рассматриваться как под­структура Эго, играющая активную роль в психической жизни.

Хартманн, Якобсон и Сандлер единодушно рас­сматривали развитие и сохранение репрезентаций «я» и объекта как базовые функции Эго и Суперэго. Концеп­туальная разработка этих репрезентаций, однако, со вре­менем легла в основу множества теорий, специально посвященных объектным отношениям, которые отдели­лись от структурных концепций, вместо того, чтобы ин­тегрироваться с ними (обзор и обсуждение см. в J. G. Jacobson, 1983a, 1983b).

В результате возникли и по сей день сохраняются различные взгляды на формирование психических струк­тур и концептуальные неясности. Разделение «я» и Эго, а также идея свободной от конфликта зоны побудили некоторых теоретиков ограничить применение структур­ного подхода сферами Эдипова комплекса и инфантиль­ного невроза. Кохут (1977) и его последователи (см. Tolpin, 1978; Stechler & Kaplan, 1980), например, утверж­дают, что рассмотрение конфликта и структур треуголь­ной модели в большей степени подходит для завершаю­щих лет раннего детства, — то есть для фазы разреше­ния конфликтов Эдипова комплекса (имеется в виду, что только на этой фазе формируется Суперэго, и, в связи с этим, можно говорить об Ид, Эго и Суперэго как об интернализованных структурах). Расширение этого под­хода выразилось в формулировании представлений о па­тологических синдромах, в которых, по видимости, ин­фантильный невроз не играет никакой роли. Это спо­собствовало распространению взгляда, что психопатоло­гия, отражающая исходно доэдиповы элементы, наилуч­шим образом концептуализируется в рамках объектных отношений. Так возникла искусственное разделение пси­хопатологий, происходящих от дефицита, и психопате-

– 104 –

логий, происходящих от конфликта. В результате тео­рии, основанные на объектных отношениях или на пси­хологии «я», ведут подчас к раздутым выводам об этио­логической роли дефицита среды, оставляя изучение кон­фликтов и неврозов, а также применение структурной модели невротических симптомов предположительно бо­лее поздней этиологии.

В основе этих теорий лежат два заблуждения. Пер­вое: отделение Хартманном «я» как целостной личности от Эго как структуры означает их взаимоисключение; и второе: Фрейд, введя структурную модель, отказался от эмпирического значения, прежде вкладываемого им в термин «das Ich». Таким образом, в английском перево­де, с уточнениями Хартманна и Якобсон, было утрачено исходное богатство концепции Фрейда. Разграничения и классификации Хартманна и Якобсон, вначале проясня­ющие, привели впоследствии к большой теоретической путанице и неопределенности. Например, теперь некото­рые аналитики ограничивают термин «Эго» абстрактным системным значением, рассматривают его как реликт ус­таревшей механистической структурной метапсихологии, и работают преимущественно с эмпирической частью концепции, используя понятия из сферы репрезентаций «я» и объекта.

Однако едва ли возможно долго мыслить в русле психоаналитической психологии без обращения к внеэм­пирическому, концептуальному, внутреннему пространству психических структур. В результате исходно эмпиричес­кая концепция «я» становится структурой и ей присваи­ваются различные функции низвергнутого Эго. Таким образом, как указывал Спрюйелл (1981), понятие «я» взяло на себя множество непроясненных значений, при­надлежавших сфере «das Ich». В качестве примеров мож­но указать концепцию Кохута «Я высшего порядка», идею Штерна (1985) о том, что чувство собственного я явля­ется организатором развития, указания Сандлера (1962, 1964, 1983) и Эмди (1983, 1988а) на организующие и саморегуляторные процессы «я». Их описания порази-

– 105 –

тельно напоминают описания в работах Фрейда (1923а, 1926), а также хартманновские обсуждения организую­щих, регулирующих функций Эго (1950). Размышляя о миссии Хартманна в деле прояснения психоаналитичес­ких концепций, Бреннер говорит, что брожением в не­драх современного американского психоанализа «мы обя­заны прежде всего Хайнцу Хартманну» (1987, стр.551).

В результате разделения структурных концепций и теорий объектных отношений появились два вида тео­рий мотивации. Первый рассматривает мотивацию в свя­зи с поиском инстинктивного удовлетворения, и объект считается вторичным по отношению к инстинктивному удовольствию. Во втором первичным считается желание воспроизводить приятные взаимодействия с другими людьми. Во втором виде теорий врожденная склонность к привязанности (Bolby, 1958, 1969), либо стремление поддерживать безопасность (Sandier, 1960b, 1985) по мо­тивирующей силе приравниваются к потребности инстин­ктивного удовлетворения. К сожалению, описанные два рода теорий, будучи искусственно изолированными друг от друга, стали тенденциозными. В первом преуменьша­ется или даже отрицается любая мотивация, кроме удов­летворения инстинктов, во втором делается чрезмерный акцент на объектных отношениях и функциях Эго и недооцениваются инстинктивные потребности.

Хартманна интересовал процесс развития и то, как отношения с другими людьми ведут к формированию стабильных, независимо функционирующих психических структур. Он критиковал упрощенные критерии, осно­ванные на «плохой» и «хорошей» матери, в которых учи­тывается только один аспект процесса развития. Он ука­зывал, что иногда позднее развитие Эго компенсирует «плохие» ранние объектные отношения, и наоборот, так называемые «хорошие» объектные отношения могут стать препятствием для развития, если ребенок не использует их для усиления Эго, а остается зависимым от объекта (1952, стр. 163). Хартманн считал, что благоприятный конечный исход развития может объясняться эластично-

– 106 –

стью психики ребенка и опытом поздних стадий разви­тия; он предполагал, что развитие Эго разными способа­ми связано с объектными отношениями, — например, через достигнутую степень постоянства объекта. Он пи­сал: «Долгий путь лежит между объектом, существующем лишь потому, что он удовлетворяет потребности, до той формы удовлетворительных объектных отношений, кото­рая включает в себя постоянство объекта» (стр.63). Он считал релевантной концепцию «объективации» объекта Пиаже (1937) (достижение интегрированной когнитивной интеллектуальной репрезентации, происходящее к 18-20 месяцам, — см. Fraiberg, 1969), однако он полагал, что психоаналитическая концепция постоянства объекта включает нечто большее.

Многие авторы вслед за Хартманном использовали различные понятия постоянства объекта, но из-за недо­статка последовательности концепция остается неясной. Некоторые теоретики подчеркивают привязанность мла­денца к матери, сохраняющуюся даже несмотря на угро­жающие жизни патологические ситуации (Solmt & Neubauer, 1986), но эта привязанность не способствует независимому психологическому функционированию. Другие больше фокусируются на внутрипсихической реп­резентации матери. Эти различия становятся важны, ког­да мы стремимся понять и вылечить заброшенных уни­женных детей, или понять взрослых, помнящих об осо­бенно нездоровом раннем детском опыте, но, тем не менее, сохранивших в целом нормальное психическое функционирование. Для иллюстрации спектра различных значений, выражаемых в сходной терминологии, рассмот­рим формулировки Спитца, Анны Фрейд и Малер.

Спитц и Коблинер (1965) рассматривают постоян­ство либидного объекта, описывая, как к восьми меся­цам мать становится постоянно предпочитаемым объек­том либидных потребностей младенца. С той поры, как мать делается либидным объектом, младенцу становится важно, кто о нем заботится, и смена этого лица пережи­вается не легко.

– 107 –

Концепция постоянства объекта Анны Фрейд по акцентам и временным координатам близка к идее Спит­ца о постоянстве либидного объекта, — в первой, как и во второй, подчеркивается либидный вклад. Анна Фрейд пишет: «Говоря о постоянстве объекта, мы имеем в виду способность ребенка сохранять объектный катексис не­зависимо от фрустрации или удовлетворения. Пока по­стоянство объекта не установлено, ребенок декатексиру­ется от неудовлетворительного или не удовлетворяющего объекта... Новый поворот к объекту происходит, когда вновь появляется желание или потребность. После уста­новления постоянства объекта лицо, представляющее объект, сохраняет свое место в психическом мире ребен­ка, независимо от того, удовлетворяет оно его или фру­стрирует» (1968, стр. 506).

В то время как Анна Фрейд и Спитц подчеркива­ют привязанность восьмимесячного младенца к матери, Малер сосредотачивает внимание на внутрипсихическом измерении — психической репрезентации матери и ха­рактере ее функционирования. Она также использует понятие «постоянства либидного объекта». По ее мне­нию, оно достигается тогда, когда внутрипсихическая репрезентация матери так же, как реальная мать, обес­печивает «поддержку, комфорт и любовь» (1968, стр.222). В представлении Малер, на первом этапе этого процесса должна быть установлена надежная привязанность к ма­тери как к постоянному либидному объекту (так же, как у Спитца и Анны Фрейд). Второй шаг — интеграция стабильной психической репрезентации. Он включает в себя не только когнитивную интеграцию, но также оп­ределенное разрешение амбивалентности анальной фазы, чтобы положительные и отрицательные качества могли быть интегрированы в единую репрезентацию (McDevitt, 1975, 1979). Обладая интегрированной, прочной внутрен­ней репрезентацией, за которую можно «ухватиться» при лишениях или в гневе, ребенок способен извлекать зна­чительно больший комфорт из внутреннего образа. Ма­лер полагает, что постоянство либидного объекта никог-

– 108 –

да не достигается в полной мере: это процесс, продол­жающийся всю жизнь. Однако мы должны признать, что с установлением определенной степени постоянства объекта, межличностные отношения могут перейти на более высокий уровень, потому что индивидуум спосо­бен сохранять одновременно общность и независимость. Если эта цель развития не достигается, в межличност­ных отношениях индивидуума остаются черты инфан­тильности, зависимости и нарциссизма. Использование Малер концепции постоянства объекта подтверждает мысль Хартманна, что мы можем оценивать «удовлетво­рительность» объектных отношений, лишь если рассмот­рим их значение в терминах развития Эго.