О достоинстве и назначении человека

На фоне немеркнущей популярности философских воззрений Фридриха Ницше воззрения другого немецкого философа – Иоганна Готлиба Фихте совсем не известны широкой общественности, и не потому, что он менее талантлив как мыслитель, а только потому, что является представителем классической философской мысли и христианской культуры в целом. Массовая же культура в лице своих многочисленных потребителей ни христианской религии в её существенном понимании, ни, тем более, философской классики, не признает, потому что такого рода феномены требуют проявления усилий, некоторого внутреннего напряжения, одним словом, духовной работы над собой. Парадокс в том, что и произведения Ницше, по большему счету, так же далеки от простоты восприятия, однако они известны широкой аудитории, во всяком случае, по различным афоризмам, фрагментам произведений и по многочисленным исследовательским начинаниям, посвященным его творчеству. Почему именно ницшеанские изречения приобрели не свойственную философии распространенность? Прежде всего, как мне представляется, своим крайне бунтарским духом, отрицающим практически всё наследие мировой классики, во-вторых, относительно доступной формой изложения, наполненной поэтическими ритмами и рифмами, фантастическими сюжетами и даже целыми легендами и, главное, своей безудержной, иррациональной по сути энергией самоутверждения жизни, или «воли к власти». Кто ещё из писателей обладал столь ярко выраженной потребностью извергать из себя «сверхчеловеческие» откровения, отрицающие существование духа, разума, истины? Всё это поэтому оказалось удобоваримым продуктом, востребованным особенно нашей, современной эпохой «общего измельчания духа», по словам самого же Ницше. Впрочем, речь пойдет не о падении уровня духовного воспроизводства человечества и особой роли Ницше, способствовавшего этому падению. Нас в данной заметке интересует больше, так сказать, идейная сторона его творчества, нежели необычность способа письма, чтобы показать ту невидимую нить, которая, во-первых, связывала двух немецких мыслителей и, во-вторых, чтобы, не задерживаясь на известных измышлениях одного, попытаться понять вместе с читателем неизвестные по сей день размышления другого.

Идея человека, преодолевающего конечность, смертность и восходящего к своей бесконечной и нетленной сущности возникла задолго до вероучения Христа, кстати говоря, откровенно отрицаемого Ницше. Однако у такого христианского мыслителя как Фихте эта идея получает развитую в научном смысле форму. Что касается автора книги «Так говорил Заратустра», Ницше, то и у него эта идея причудливым образом находит себе пристанище, однако форма этой идеи получает уже далеко не адекватный науке вид. Более того, само выражение «высший человек», который Ницше использовал в вышеназванном произведении наряду со «сверхчеловеком», Фихте применял уже задолго до «Заратустры», можно сказать, - «по ту сторону» девятнадцатого столетия. Впервые мы встречаем это словосочетание в работе «О достоинстве человека» (1795). Пафос этого совсем небольшого произведения заключается в уверенности классика трансцендентального идеализма в безграничных возможностях «практически-деятельной способности» человеческого духа, потому что всякий, кто способен произнести «я есмь», по словам Фихте, есть образ «высшего человека», поэтому обладает присущим последнему достоинством. Само христианство, по Фихте, основано на абсолютном принципе самосознания или, иначе говоря, на вечном и конкретном тождестве божественного и человеческого начала, однако эта «небесная» сущность в ходе развития всемирной истории как процесса самопознания мирового духа подверглась отчуждению от земного существования человека. Поэтому в качестве главной морально-практической задачи ученого сословия Фихте видит то, чтобы содействовать «целостному образованию человека», т.е. не оттолкнуть его от света знания как никчемный материал, а, наоборот, помочь человеку в вопросе восхождения к своей первооснове, к высшему, подлинному бытию, т.е. к себе самому. «Философствуем из нужды ради спасения», как когда-то написал он в письме к Фридриху-Генриху Якоби. Что же касается Фридриха Ницше, то у него, несмотря на эпатажно-циничную и подчеркнуто негативную форму выражения, высказывается та же по сути мысль, что «человек есть нечто, что дó лжно превзойти», однако согласно его учению не сам человек преодолевает свою ограниченность, - он, по Ницше, по определению ничтожен и обречен оставаться в абстрактной середине между животным и сверхчеловеком, - а Некто, однако не просто как более могущественный представитель человеческого рода, а принципиально иной, не ведающий табу Субъект, чья миссия заключается в том, чтобы сменить человека как отработанного ресурса истории. Почему так должно произойти? Ответ у Ницше имеется, правда, не требующий никакого логического основания: так говорил Заратустра. Однако уже в книге «По ту сторону добра и зла» можно встретить прямо противоположные, даже, можно сказать, положительные суждения, высказанные в адрес классической философской мысли, в частности, гегелевской. Более того, здесь мы найдем и весьма поучительные для современного ученого сообщества авторские признания, что именно «духовная убогость самих новейших философов радикальнейшим образом подорвало уважение к философии и раскрыла ворота к плебейскому инстинкту» (так, наверное, неожиданно для самого себя Ницше расправляется со своим учителем - Артуром Шопенгауэром). На самом деле абсолютизированный Ницше принцип «воли к власти», по отношению к которому всё – и даже сам процесс познания - выступает лишь средством, или «орудием власти», только по видимости разрешает сугубо человеческие проблемы. Даже понятие Бога он сужает до неузнаваемости, пытаясь его всё же сохранить, однако только в одном отношении - в качестве «известной точки в развитии воли к власти». Итак, чтобы наш дух окончательно не окаменел от всякого экстравагантно-случайного чтива («ещё одно столетие читателей и дух сам будет смердеть»), таков был прогноз Ницше, - постараемся же не терять творческую связь с вечностью, воплощенную, однако, только в классике, поскольку классика – это настоящее в настоящем.

В 1800 году Фихте завершает своё сочинение «Назначение человека», в котором стремится показать, что всякий человек способен преодолеть муки сомнений и стихийных поисков истины и стать тем, чем он, по сути дела, является – настоящим творцом своей жизни и своей судьбы. Названия трех книг, входящих в состав данного сочинения, - «Сомнение», «Знание» и «Вера», - выражают содержание трех этапов становления человеческого духа, которые можно было бы обозначить как догматический, критический и трансцендентальный.

Первый этап связан с представлением о естественном происхождении духа, согласно которому, даже став в определенный момент своей жизни «для себя самого», человек продолжает рассматривать себя «как звено в этой цепи строгой естественной необходимости». Более того, он разрабатывает целые концепции, в которых рационально, в соответствии с законом причинности, объясняет себе и подобным себе существам свою «зависимость от природы как целого». Природа – субстанция, а человек – акциденция, «в этом высшем и совершеннейшем её творении, она созерцает и познает себя; она в нем как бы удваивается и из простого бытия становится соединением бытия и сознания». Однако такой ход вещей может удовлетворить только догматика, для которого понятия «свобода» и «самоопределение» не более чем иллюзии. Сомнение в такой «предустановленной гармонии», во-первых, порождает первостепенной важности вопрос - «свободен ли я и самостоятелен, или я сам по себе ничто, а существую как проявление внешней, потусторонней силы?». Во-вторых, побуждает человека сделать единственно верное решение, ведущее его по пути спасения, по пути любви, или «непосредственного самосознания», даже если этот путь противоречит уверенному в своей правоте рассудочному знанию.

Второй этап связан с диалектикой сознания, подверженного воздействию со стороны внешнего мира вещей, и самосознания, которое постоянно ищет только в себе точку опоры. Для популярности Фихте облек эту диалектику в форму виртуального диалога. Сознание по мере своего развития само раздваивается на непосредственное, чувственное и опосредованное, рассудочное сознание. Последнее как раз и порождает представление о предмете как субстрате многообразных качеств, а самосознание подвергает сомнению, отрицанию всякую предметность, объясняя логику происхождения сознания предмета как «выведенного посредством закона основания». Одно дело – непосредственность ощущения, а другое – это представление о предмете, который «ты примышляешь к твоему непосредственно сознаваемому ощущению». Знание как синтез противоположных определений сознания само является результатом априорной связующей деятельности, без которой невозможна никакая форма сознания. Только она и выступает в качестве необходимого условия всякого сознания, «так как я сознаю вещи в тот же самый неделимый момент, как сознаю самого себя». Самосознание есть постоянное «возвращение знания в себе самом», которое впервые проявляется в опыте индивидуального духа как двойное отрицание, во-первых, отрицания непосредственности чувственно воспринимаемого сознания и, во-вторых, опосредованности рассудочно-аналитического его действия. Вместе с тем, непосредственное тождество самосознания – Я=Я - есть совсем иная форма непосредственности, в которой в скрытом виде заключено всё многообразие, поэтому и «закон основания, посредством которого можно заключать о вещах, находится ведь в нас самих». Отсюда следует убийственный аргумент против догматического мышления: «Вещь в себе есть мысль, исключительно мысль, но такая, которую никто не должен мыслить». Однако, расшатав всю наличную опору знания как системы необходимых представлений, и, достигнув, казалось бы, желаемой цели, критическое мышление само испытывает закономерный кризис, оно ищет спасения… «Чего же ты ещё ищешь, тоскующее сердце?».

Третий этап связан с осознанием в себе «стремления к безусловной, независимой самодеятельности», и особой «способности и влечения выйти за пределы нашего естественного воззрения», за пределы положительного знания. Эту способность Фихте называет верой. Знание, не имеющее в себе самом основания, истинной достоверности, благодаря вере должно уступить место безусловному началу – конкретному тождеству сознания и самосознания, «царству свободы и разума». Выйти за пределы «естественного воззрения» значит возвратиться к себе, так как наши представления в лучшем случае суть только образы разума, за которые как за истинную реальность это воззрение держится, «чтобы наслаждаться ею». Однако бремя закона разума, действующего в своем опыте, в своей человеческой истории, может быть легким только для тех, для кого разум есть истинное благо. «Не разум существует ради бытия, но бытие ради разума. Бытие, которое само по себе не удовлетворяет разума и не разрешает всех его вопросов, никоим образом не может быть истинным бытием». Разум в себе содержит цель и смысл жизни человека, для которого «жизнь в вере» означает разумное восхождение к своей первооснове. «Сверхчувственный мир отнюдь не будущий мир, это мир настоящий», войти в который может и должен человек, через новое, духовное рождение. «Поистине мы должны, согласно образам священного учения, сперва умереть для мира и вновь родиться, чтобы мочь войти в царствие Божие».

И если философия Ницше утверждает, что «жизнь полнее там, где она менее всего сознательна», поскольку, по логике его учения, простому человеку ничего не остается, как тупо подчиняться более сильным индивидам, и тем самым «сопутствовать росту власти», то философское воззрение Фихте, наоборот, видит высшее назначение каждого человека в деятельности преобразования своей жизни через развитие собственной свободы духа.

Вариации на тему спекулятивно-теоретической и религиозной философии: ПОНИМАТЬ И БЫТЬ У СЕБЯ