Кольцово, Сибирь

ГОД

Окна административного здания «Вектора» заиндевели. Была середина зимы, а она в Сибири суровая — за окном столбик термометра опустился до минус сорока. Научные сотрудники, теснившиеся в маленькой комнатке, кутались в шерстяные свитера, некоторые даже сидели в куртках. Они недовольно ворчали, проклиная холод и советский продснаб.

— Я уже не помню, когда в последний раз видел свежий помидор, — чертыхнулся кто-то.

— Скоро дойдем до того, что станем таскать еду из клеток животных, — хихикнув, откликнулся другой.

Я добродушно улыбнулся. Достаточно хорошо зная почти всех ведущих сотрудников, я оценил их черный юмор.

Человека, рассмешившего этой шуткой почти всех, кто был в комнате, звали Николай Устинов. Когда мы познакомились, ему было сорок четыре года. Это был сибиряк, крецкого телосложения, общительный и остроумный. Устинов обожал свою работу. Он руководил группой сотрудников, работавшей с вирусом Марбург — вирусом геморрагической лихорадки, который мы раздобыли еще в 70-х годах. Этот проект считался не менее значительным, чем работа над вирусом оспы.

Устинов проработал на «Векторе» уже много лет. Его очень любили и ценили в коллективе «Биопрепарата». Он всегда находил время поговорить с коллегами по работе. Его жена Женя работала в другой лаборатории этого же института. У них в семье было двое сыновей-подростков. Прежде чем перейти к обсуждению дел, я подумал о том, что нужно спросить Устинова, не могу ли я помочь ему с продуктами. Я забыл это сделать.

Спустя два месяца, в середине апреля, ранним утром раздался телефонный звонок. Взяв трубку, я услышал голос Льва Сандахчие-ва.

— Случилось ужасное, — пробормотал он.

— Несчастный случай?

— Да. Устинов уколол большой палец и занес в рану вирус Марбург, — в его голосе слышалась и жалость, и разочарование. — Он работал в лаборатории с морскими свинками, когда это случилось.

— Погодите-ка, — перебил я его. — Вы ведь знаете правила. Пришлите шифрограмму. И больше ни слова по телефону.

Конечно, с моей стороны было бестактно обрывать Сандахчиева на полуслове, но вести такие переговоры по телефону строжайше запрещалось.

Вирус лихорадки Марбург был одним из самых опасных среди всех, с которыми мы работали. И не только потому, что мы мало что о нем знали, но еще и потому, что он имел самое разрушительное воздействие на человеческий организм.

Первая официально зарегистрированная вспышка заболевания, вызванная этим вирусом, произошла в Марбурге, тихом университетском городке в восьмидесяти километрах к северу от Франкфурта, в 1967 году на одном из фармацевтических предприятий Беринга.[15]Смотритель, ухаживавший за животными, умер через две недели после того, как он заметил симптомы таинственного заболевания у зеленых мартышек, привезенных в лабораторию Беринга из Центральной Африки. В лаборатории выращивали вакцину, используя клетки почек этих обезьян. Очень скоро заболели и остальные работники лаборатории. Аналогичные случаи были отмечены в лабораториях Беринга во Франкфурте и в Белграде, в которые были завезены зеленые мартышки из той же партии.

Двадцать четыре человека, работавших в лаборатории, стали жертвами какого-то неизвестного заболевания, позже заболели шесть медицинских сестер, которые за ними ухаживали. Семь человек из всех заразившихся скончались. Эта вспышка неизвестного инфекционного заболевания вызвала тревогу во всем мире и привлекла к этой трагедии внимание ведущих биологов и специалистов по редким тропическим болезням.

Загадочный, никому не известный вирус, как выяснилось, разжижал человеческие органы. Он провоцирует множественные кровоизлияния внутренних органов, и, перед тем как жертва погибает, каждый сантиметр тела кровоточит. Один из выживших после этой болезни сошел с ума. Таинственное заболевание буквально растворило клетки его мозга.

Следуя традиции, неизвестный вирус был назван по имени того места, где его впервые обнаружили.

Наиболее выдающиеся и известные микробиологи и биохимики учились в Марбурге, в их числе и Альбрехт Коссель, чьи исследования помогли открыть ДНК, и Александр Иерсен, один из тех, кто обнаружил возбудителя чумы (названного в его честь Yersinia pestis). Вирус Марбург впервые был исследован в лаборатории имени Эмиля фон Беринга.

Очень похожий вирус был обнаружен через девять лет на берегах реки Эбола в Заире (теперь Демократическая Республика Конго). За время эпидемии в Заире и соседнем Судане умерли четыреста тридцать человек. Вирус, вызвавший это страшное заболевание, был назван Эбола. В 1995 году почти в тех же районах Заира вспыхнула очередная эпидемия лихорадки Эбола.

Вирусы, обнаруженные в Африке, генетически слегка отличались от штамма, зарегистрированного в Германии, но тем не менее были родственными. Исследование под электронным микроскопом обоих штаммов вируса выявило, что они размножаются, «выстреливая» из клеток, уже захваченных ими для получения необходимых питательных веществ, крошечные волокна или нити, — это похоже на забрасывание удочки рыбаком. Нити эти были слегка загнуты на конце, точь-в-точь как рыболовный крючок. Готовясь захватить очередную клетку, они свиваются в кольца, словно микроскопические лассо. Считалось, что Марбург и Эбола принадлежат к какому-то совершенно новому виду вирусных микроорганизмов. Им дали название филовирусы.[16]

Несмотря на многолетнее изучение филовирусов, они все еще остаются загадкой. Мало что известно и о том, где скрываются эти вирусы и каким именно образом они передаются человеку. В некоторых случаях заражение может произойти от укуса животного или насекомого. Есть случаи передачи заболевания половым путем. Некоторые ученые предполагают даже, что вирус может содержаться в некоторых растениях. Известно также, что Эбола и Марбург могут передаваться от одного человека к другому без непосредственного контакта. Некоторые люди в Германии и Африке заразились после пребывания в одной комнате с инфицированными пациентами. Уровень смертности от лихорадки Эбола составляет от 70 до 90 процентов.

До сих пор неизвестно, что служит природным очагом возникновения этих вирусов. Однако проведенные за последние годы исследования позволяют предположить, что вирусы веками сосуществовали с человеком, но оставались при этом незамеченными, лишь изредка давая о себе знать. Марбург и Эбола были отнесены к новой категории «экстренных или чрезвычайных вирусов», [17]которые могут стать такими же распространенными, как многие хорошо знакомые инфекционные заболевания.

Во время наших поисков по всему миру «многообещающих» вирусов, штамм вируса Марбург был найден и привезен в Советский Союз. Это случилось почти через десять лет после того, как он был выделен. Из имеющихся записей до сих пор неясно, приобретен ли он в Соединенных Штатах или же прямо в Германии, однако совершенно точно известно, что его тут же включили в список тех вирусов, которые представляют особый интерес для создания на их базе оружия массового уничтожения. Мы к тому времени уже успели изучить некоторые другие микроорганизмы, которые также поражают кровеносные сосуды и вызывают геморрагическую лихорадку, например вирус Хунин из Аргентины и Мачупо из Боливии. Но Марбург по сравнению с ними обладал более мощным потенциалом в военном применении.

Вернемся в Кольцове Устинов проводил там серию экспериментов с подопытными кроликами и морскими свинками, чтобы проследить реакцию организма на возрастание концентрации вируса Марбург. Случайный укол при такой концентрации вируса означал, что количество вирусных частиц в крови превышает в сотни, может быть, даже в тысячи раз то, которое было у жертв в Германии. Я подумал, что его шансы на выживание были равны нулю.

Немедленно позвонив в отдел специальной техники безопасности, я попросил их послать своих сотрудников в Институт вирусологии Министерства обороны в Загорске, где ученые разработали антисыворотку.[18]После этого я позвонил в Министерство здравоохранения и велел отправить в Кольцово группу врачей с необходимой антивирусной сывороткой.

Но все это было напрасно. До Кольцова нужно лететь на самолете четыре часа, а ближайшей рейс был только вечером. Но даже если сыворотку успеют привезти, то с момента заражения пройдет почти два дня — в случае с вирусом Марбурга это была почти вечность. А в Загорске в нашем распоряжении находилось всего лишь сто миллилитров антисыворотки.

У Калинина проходило какое-то совещание, когда я заглянул в приемную и спросил у секретаря, можно ли с ним поговорить. Татьяна, только взглянув на меня, кинулась в кабинет. Генерал прервал совещание и выслушал подробный доклад о том, что произошло.

— Сейчас я ожидаю шифрограмму из «Вектора», но мне кажется, что у нас будет труп, — добавил я. Калинин слегка побледнел.

— Неужели его не удастся спасти? — спросил он.

— Я бы не слишком на это рассчитывал.

— Придется доложить наверх, — вздохнул он.

Реакция в верхах на сообщение о несчастном случае волновала его больше, чем вероятная гибель бедняги Устинова, но нельзя было винить его за это. Нам было хорошо известно, что достаточно одной серьезной аварии, чтобы поставить под вопрос существование «Биопрепарата». Были еще достаточно свежи в нашей памяти воспоминания о катастрофических последствиях трагедии в Свердловске. Да и после чернобыльской катастрофы прошел всего год, и Советскому Союзу меньше всего сейчас нужны были новые потрясения.

Однако вина за то, что произошло с Устиновым, ложилась и на государство. Приезжая с очередной проверкой на «Вектор», я не раз убеждался в том, как нещадно эксплуатируют порой наших лучших ученых. Сандахчиев никогда не говорил о том, что его сотрудники вынуждены работать в невыносимых условиях. Работа на «Векторе» была очень опасной. И полным безумием было позволять техническому персоналу работать подолгу со столь контагиозными микроорганизмами. Работая в Зоне III в тяжелых защитных костюмах, люди очень быстро уставали. От усталости реакция притуплялась, а в таком состоянии легко было совершить ошибку. Наша проблема усугублялась еще и тем, что работа с вирусом Марбург началась до того, как «Вектор» обеспечили антисывороткой.

Устинов болел не больше трех недель. И все это время работы с вирусом не прекращались.

* * *

Шифрограмма, составленная Сандахчиевым, пришла после обеда в тот же день. Описание произошедшего было подробным, со всеми необходимыми деталями и не оставляло никаких надежд на благополучный исход.

Там говорилось о том, что Устинов с помощью лаборанта делал инъекцию вируса Марбург морской свинке. Как и положено, ее проводили в перчаточной камере. При этом Устинов надел две пары тонких резиновых перчаток вместо обычных толстых рукавиц, в каких по существующим правилам всегда полагалось работать в Зоне III. Эти рукавицы были достаточно эластичными и позволяли удерживать подопытных животных, которые пытались вырваться из рук.

По правилам животное, которому делась инъекция, привязывали к деревянной панели. Но в тот раз Устинов нарушил инструкцию. Он, по-видимому, был уверен, что без труда удержит морскую свинку в руке. Вполне возможно, он просто решил, что в этом случае животное будет вести себя спокойнее. А может, просто спешил.

Вдруг лаборант случайно слегка толкнул его под локоть. Рука Устинова соскользнула как раз в тот момент, когда он начал впрыскивать содержимое шприца. Игла, проткнув насквозь складку кожи животного, вошла ему в палец, проколов перчатку. Показалась кровь.

Игла вошла в палец всего на пару миллиметров, однако капелька крови говорила о том, что вирус попал в кровь. Как только Устинов сообразил, что произошло, он бросился к телефону, стоявшему в лаборатории, и вызвал дежурного диспетчера.

Правила, установленные для подобных аварийных случаев, в дальнейшем соблюдались неукоснительно. Как только Устинов вышел из душа, его уже ждали медики, одетые в защитные костюмы. Его немедленно перевезли в небольшую больницу, находившуюся на территории «Вектора», с изолятором на двадцать коек, который был отделен от внешнего мира толстыми стенами и герметичными дверьми.

До того как из Москвы привезли антисыворотку, врачи делали все, чтобы хоть как-то облегчить страдания Устинова. Он отлично понимал, что произошло, но иногда вдруг начинал верить, что все обойдется и что он останется в живых. Долгое время он был в сознании и смог во всех деталях описать все, что случилось в лаборатории, и даже примерно подсчитать количество попавшего к нему в организм вируса. Его жена, узнав о сучившемся, бросилась в больницу. Но ни ее, ни детей в изолятор не пустили. Позже ей одной разрешили навещать его, но только до тех пор, пока она могла выносить его страдания.

Так продолжалось две недели, и каждый день на моем столе появлялись шифрограммы, сухим медицинским языком извещавшие о ходе болезни Устинова. Уже потом из разговоров с коллегами и врачами, которые были рядом с ним, мне удалось составить более полную картину происходившего. Она дополнила рапорты живыми деталями и человеческими отношениями.

Устинов поначалу сохранял присутствие духа и даже шутил с медсестрами, планируя, какими делами будет заниматься в первую очередь. Через два дня он стал жаловаться на сильную головную боль и тошноту. Постепенно он становился вялым, неразговорчивым, черты лица как бы застыли: это было следствием токсического шока. На четвертый день глаза у него сильно покраснели, на теле появились небольшие кровоподтеки, началось кровоизлияние в сосудах, расположенных прямо под кожей.

От боли Устинов только молча вздрагивал, лежа на койке. Вирус стремительно размножался в его организме. От слабости он не мог ни есть, ни говорить, ни двигаться и долго молча глядел в пространство. Он часто терял сознание. Когда его состояние ненадолго улучшалось, ясность ума снова возвращалась к нему. Тогда Устинов просил принести ему ручку и бумаг}. Пользуясь краткой передышкой, он старался записать свои наблюдения и ощущения. Но вирус с каждой минутой все больше разрушал его организм. Иногда замечали, как по его щекам текли слезы.

На десятый день лихорадка вдруг прекратилась, прошли и мучительные приступы рвоты. Устинову стало казаться, что ему улыбнулась удача и есть надежда на выздоровление. Он снова начал шутить и даже спросил о своей семье.

Но это был лишь краткий период ремиссии. Сравнивая шифрограммы о ходе болезни Устинова с клинической картиной заболевания, вспыхнувшего в \%1 году в Марбурге, я пришел к выводу, что для оптимистических прогнозов не было никаких оснований. Надежды наши таяли с каждым днем.

По просьбе Калинина я составил краткую справку о том, как протекает болезнь Устинова. Насколько мне известно, он передал эту информацию в Кремль.

На пятнадцатый день кровоподтеки на теле Устинова стали темно-фиолетовыми, а кожа его истончилась и напоминала пергамент. Кровь, скопившись под кожей, начала просачиваться наружу. Она капала у него из носа, изо рта, сочилась даже из гениталий. До конца еще не изучен механизм, который запускается при попадании вируса в кровь и препятствует нормальному свертыванию крови; тромбоциты, отвечающие за свертывание крови, разрушаются в первую очередь. По мере того как вирус распространяется по всему телу, все внутренние органы начинают разрушаться.

Бесконечные, изнурительные приступы диареи оставляли зловонные черные лужи на простынях. Листки бумаги, на которых он время от времени делал записи, описывая симптомы своей болезни, медсестры осторожно поднимали с пола и выносили наружу, чтобы расшифровать. Но скоро он не мог уже больше писать.

Теперь количество филовирусов достигло многих миллиардов, и они продолжали размножаться в тканях с чудовищной быстротой, отыскивая оставшиеся здоровые клетки. Каждый вирион, подобравшись к клетке жертвы, образовывал нечто вроде «бруска», которым атаковал стенку клетку до тех пор, пока та не разрывалась. После этого выпущенные наружу дрожащие отростки, похожие на бесчисленные антенны, выискивали следующую жертву и процесс преследования выбранной цели и разрушения повторялся снова.

Теперь Устинов подолгу лежал без сознания. Некоторые вспоминали, что, придя в себя, он порой испытывал беспричинные приступы ярости. Рассказывали, что он иногда бредил, жалуясь на то, что свалившаяся на него работа превышает все разумные пределы. Другие утверждали, что такого никогда не было. Поскольку сейчас уже доказано, что многие вирусы могут оказывать влияние на поведение человека, то, вероятно, Устинова преследовала навязчивая мысль послать в Москву письмо с обвинениями.

Врачи, которые привезли антисыворотку в Кольцово, особенно не удивились, когда она оказалась совершенно бесполезной. Не помогли и обычные антивирусные препараты, такие, как рибавирин и интерферон. Геморрагические лихорадки иногда можно вылечить полным переливанием крови заболевшему. Но врачи, обсудив все, пришли к выводу, что в данном случае это вряд ли даст положительный эффект.

30 апреля я получил длинную шифрограмму, в которой подробно описывалось состояние Устинова в тот день. Торопливо читая ее, я понял, что, судя по симптомам, его состояние ухудшилось. И вдруг в глаза мне бросилась последняя строчка: «Пациент умер. Требуется разрешение на проведение патолого-анатомического вскрытия». Я без сил опустился на стул.

Хотя я ждал этого сообщения каждый день, потрясение все равно было ужасным. Немного придя в себя, я отправился к Калинину. Войдя к нему в кабинет, я сказал, что все кончено. Устинов умер.

— Они хотят провести вскрытие, — добавил я.

На лице Калинина не дрогнул ни один мускул.

— Я доложу об этом наверх, — пообещал он и вернулся к бумагам, с которыми работал. Он не спросил ни о состоянии вдовы Устинова, ни о его сотрудниках.

Не знаю, какова была реакция высших чиновников на смерть Устинова, но одно могу сказать совершенно точно: ни единого письма с соболезнованием так и не было отправлено его вдове. Сандахчиев обратился в Москву с просьбой выделить жене и детям погибшего десять тысяч рублей помимо пенсии, которую по закону должна была получить семья, потерявшая кормильца. В те годы это были немалые деньги, и Калинин поначалу проигнорировал просьбу, но в конце концов подписал приказ.

Но даже после смерти Устинов по-прежнему был в плену убившего его вируса. Риск заражения делал обычную в таких случаях процедуру омовения тела невозможной, поэтому его просто обработали дезинфицирующим раствором, положили в пластиковый мешок, затем в металлический контейнер, который заварили и поместили в обычный деревянный гроб. Только после этого решили, что можно без опасений предать его земле.

Похороны прошли достаточно быстро, чтобы не привлекать внимания. Сандахчиев произнес прощальную речь над мраморной надгробной плитой. Семья Устинова, его коллеги и близкие друзья пришли проводить его в последний путь. Их окружал плотный кордон сотрудников КГБ, следивших за тем, чтобы никто из посторонних не узнал об обстоятельствах его смерти. Из Москвы так никто и не приехал.

Обсуждение каких бы то ни было происшествий или аварий (безразлично, закончилось ли все смертью или нет) было запрещено. Но слухи о трагедии распространились очень быстро. В ходе расследования, проведенного совместно КГБ и Министерством здравоохранения, было установлено, что трагедия произошла по вине самого Устинова, нарушившего правила безопасности.

Поток административных указаний и приказов о строгом соблюдении правил техники безопасности захлестнул все находившиеся в подчинении у «Биопрепарата» институты и заводы. Был издан приказ о модернизации систем хранения биологического материала. Необходимо было в течение десяти дней доложить о принятых мерах в Москву, точно так же, как это было сделано после аварии в Свердловске. Как и тогда, не было сказано ни слова о самой трагедии, только приказ строго соблюдать все меры безопасности.

В этой истории Устинов был не последней жертвой. Патологоанатом из Министерства здравоохранения, приехавший делать вскрытие тела Устинова, случайно поцарапался иглой шприца, которым брал у покойного образцы костного мозга. Этот человек, обозначенный в документах буквой «В», прошел через те же самые круги ада, что и Устинов, хотя, по мнению врачей, получил куда меньшую дозу вируса. После того как он провел в изоляторе «Вектора» полтора месяца, в его состоянии наступило некоторое улучшение. Потом ему снова стало хуже, и его перевезли в Москву. Официально никто в «Биопрепарате» не знал о его дальнейшей судьбе, но два врача из Третьего управления Минздрава сказали мне, что вскоре после переезда он умер.

Вирус, выращенный в лабораторных условиях, попав в живой организм, становится еще опаснее. Поэтому неудивительно, что образцы вируса Марбург, взятые из тканей Устинова во время патологоанатомического вскрытия, отличались от первоначального штамма. Дальнейшие исследования вскоре показали, что новый штамм обладает гораздо большей устойчивостью, чем тот, с которым работал Устинов.

Предсказать следующий шаг было нетрудно. Как только стали известны результаты исследований, решили заменить старый штамм на новый, который назвали Вариант U в честь Устинова.

В конце 1989 года в Москву пришла шифрограмма. Она была подписана Сандахчиевым. В ней сообщалось, что рецептура на основе вируса Марбург Вариант U готова к использованию в качестве оружия. Сандахчиев просил разрешить проведение испытаний.

Строительство на «Векторе» отставало от намеченного графика, и поэтому испытательные камеры все еще не были готовы. Оставались только три объекта, где можно было бы провести испытания нового опасного штамма: в Омутнинске, в Степногорске и в Оболенске. Оболенск отвергли сразу же — из-за его близости к столице. В Омутнинске полным ходом шла подготовка к испытаниям нового вида оружия на основе чумы. Единственным вариантом был Степногорск.

Но на этом заводе никогда еще не проводились подобные испытания с вирусами. Как только я отдал приказ подготовить завод к испытаниям вируса Марбург, полковник Геннадий Лепешкин, сменивший меня на посту руководителя предприятия в Степногорске, тут же принялся протестовать.

— Я думаю, это слишком опасно, — твердил он.

Оказывается, что человек, когда-то называвший беднягу Николая Чернышова «парнем, угробившим кучу народа в Свердловске», был здравомыслящим, рассудительным директором огромного объекта. И я его хорошо понимал, но приказ есть приказ…

— Гена, прекрати спорить, — заявил я. — Мы должны это сделать.

Бомбочки, или, как мы их называли, изделия, наполненные вирусом Марбург, надежно зафиксировали и поместили в металлические контейнеры, чтобы перевезти по железной дороге. Груз сопровождала вооруженная охрана и группа ученых. Дорога в Степногорск заняла почти двадцать семь часов. Вслед за этим составом вышел второй, с подопытными животными.

В период подготовки к испытаниям я дважды побывал в Степ-ногорске. После моего перевода в Москву прошло два года, но комплекс настолько вырос, что его было не узнать.

Аэрозольные испытания нового оружия в камерах на обезьянах прошли успешно: все двенадцать обезьян умерли в течение трех недель.

В начале 1990 года вирус Марбург Вариант U был готов к приемке, ждали только приказа из министерства.

Оказалось, что культивировать вирус Эбола куда сложнее, чем Марбург. Нашим ученым никак не удавалось достичь необходимой концентрации. Но к концу 1990 года эта проблема была наконец решена. Мы были в двух шагах от создания еще одного вида оружия — на базе вируса Эбола. А в Загорске ученые заканчивали работу над вирусом лихорадки Ласса и обезьяньей оспы.