Уходи в монастырь с молоду

После этого я побывал еще в одном монастыре и там встретил юношу восемнадцати лет. Он окончил шко­лу и был «предпослушником», то есть послушником в том смысле, что хотел испытать себя, выдержит ли он жизнь на Святой Горе.

Я спросил его:

— Что ты здесь делаешь?

Он ответил:

— Я послушник. Я пришел для того, чтобы испы­тать себя и чтобы меня испытали (потому что понятие «послушник», «искушенник» именно это и означа­ет: того, кто испытывает себя, понравится ли ему та­кая жизнь, но одновременно и понравится ли он тем, кто его испытывает).

То есть и ты сам смотришь, сможешь ли остать­ся в монастыре, но и другие тоже смотрят на тебя, смогут ли они тебя там оставить. В этом случае еще ничего не определено. Ты приходишь, проходишь ис­пытание, не связывая себя никакими обязательствами, и никто тебя ни к чему не принуждает. Затем ты если хочешь, уходишь, если хочешь, остаешься. Это стадия предподготовки и искуса.

Кто-то сейчас, слушая меня, говорит:

— Ну разве так можно? В о семнадцатилетний ре­бенок! Это неприемлемо! Это легкомыслие! Его ре­шения еще незрелы.

А я отвечу:

— Постой. Прости меня, но моя мать вышла за­муж в девятнадцать лет. Разве ее поступок был незре­лым? Моя мать меня произвела на свет, и ты прихо­дишь и говоришь: «Дай Бог здоровья твоей матери за то, что она родила батюшку». Вот он, «незрелый» поступок, который совершила моя мать, то есть то, что ты называешь незрелостью, поспешностью...

— А, — скажет он, — ее решение незрелым не было.

Так я не понял: а ее решение (в том же возрасте) почему не было незрелым?

Я знаю очень многие пары, которые рано поже­нились, а после раскаивались в этом, не знали, как им быть. Просто в нашей жизни случаются мгновения воодушевления, когда мы принимаем решения. При этом большинство из нас, видя, что кто-то рано же­нится, ничего не говорит (потому что так поступают многие). Мы не сетуем: «Ах, как рано он женился!» Когда же кто-то с ранних лет желает посвятить себя Богу, тут нас словно что-то цепляет. Я (сказать вам правду?) вот сколько лет уже встречаюсь с выпускни­ками, впервые вижу юношу, который в восемнадцать лет пришел на Святую Гору (такой молодой!). Других не встречал. Это первый пример за столько лет. Это исключение. И более того — прекрасное исключе­ние, благословенное! Исключение, которое показы­вает, что Бог и сегодня вдохновляет души, вкладывает в сердца молодых людей горячее желание возлюбить Христа.

Ну разве плохо? Почему же это так сильно тебя смущает? Я хочу тебя спросить: разве ты сердцеведец? И знаешь сердце каждого человека, раз говоришь: этот «легкомысленный», тот «незрелый»? Пого­ди-ка: отец Порфирий в двенадцать лет отправился на Святую Гору, и сегодня все читают его книги, слушают его житие, и умиляются, и раскаиваются, и видят чу­деса, сотворенные этим человеком, который с двенад­цати лет (не с восемнадцати, а с двенадцати!) ушел на Святую Гору. И в еще более юном возрасте совершал духовные подвиги. Ты скажешь: «Да, но это исклю­чение». Хорошо. Но кто тебе сказал, что этот юно­ша не станет исключением? Ты, который торопишься и честно признаешь, что не являешься сердцеведцем, не можешь ведать того, что возможно одному только Богу, — знать тайны каждого человека.

«Или смолоду женись, или смолоду стрегись». Правда, когда кто-то решается на второе и смолоду хочет стать монахом, происходит целая революция. Настоящий переворот! Но я уже убедился на приме­ре своей жизни, что все в руках Божиих. И если что-то должно произойти от Бога, оно произойдет. А если оно не от Бога — хоть мир рухнет, но этого не прои­зойдет! То есть даже когда кто-то хочет стать монахом, этого не случится, если нет на то воли Божией. Что-то произойдет, возникнет какое-то препятствие...

И сегодня у Бога есть многие, кто имеет тягу посвя­тить себя Ему. Но эту наклонность в наше время ни­кто не возделывает, не приходит вдохновлять молодых людей на то, чтобы они посвящали себя Богу. А как на самом деле прекрасно то, что мы так легко осуждаем: чтобы были такие люди, которые станут молиться за весь мир и переживать опыт старца Парфения Русско­го. Этот святой подвижник однажды сказал Богоро­дице: «Матерь Божия, что это значит? То, что я стал монахом? Какой в этом смысл? Поведай мне сию тай­ну!» И Богородица ответила: «Знаешь, что значит то, что ты стал монахом? Это значит, что ты должен посвятить себя молитве за весь мир». Посвятить себя молитве за весь мир! Стать приношением за все чело­вечество. Чтобы я не мучился бессонницей (в миру), отцы на Святой Горе бодрствовали бы и молились, от­давая мне свой сон. И когда я лежу в больнице, грешу, распутничаю, нищебродничаю, бедствую, переживаю развод или страдаю от той или иной болезни, чтобы они молились за меня. Ну неужели, по-твоему, это так плохо, чтобы люди посвящали себя Богу?

Не скрою, меня растрогал тот юноша, которого я встретил. И он ведь не один. Есть многие, желаю­щие уйти в монастырь и посвятить себя Богу. Но этот ушел, лишь окончив школу. Ушел, чтобы испытать себя, сможет ли он остаться. Я не знаю, что он решит в конце концов. Не это главное. Важно другое. Вот ты спросил меня:

— Послушай, а ведь тот, кто уходит из мира, чтобы стать монахом, проходя искус, может через некоторое время раскаяться и покинуть монастырь. Разве это не будет провалом в его жизни?

И я ответил:

— Отнюдь. Я не считаю это провалом. Я считаю это благословением Божиим. Каким? А таким, что он в течение четырех, пяти месяцев, сколько выдержал, оставался в монастыре, имея в своем сердце священное желание. И пускай он его не осуществил. Я всегда буду помнить, что этот человек жаждал приблизиться к вер­шине, высоко взойти на нее. Он поставил перед собой святую, благословенную цель. Он поставил перед собой цель божественную. Разве это плохо? Пусть даже он ее не достиг... но пытался! Он увидел свою меру выносли­вости, понял, что для такой высоты ее недостает, и сми­ренно сказал: «Не могу, я ухожу!» Ничего страшного! Молодец, что хотел, молодец, что стремился!

Другие ведь стремятся к вещам суетным. Один це­лью своей жизни ставит купить автомобиль такой-то марки и для этого накопить денег. И это цель жизни?! И это то, что наполняет смыслом его жизнь?! Ужасно! И все же человек этим живет. И никто не восприни­мает его несерьезно. Никто не дерзнет ему ничего сказать, потому что вы схлестнетесь и просто поссо­ритесь. Другой целью своей жизни полагает поездку на Олимпийские игры. И это цель жизни?! Ну хоро­шо, я его не осуждаю, но разве он делает в некотором смысле не то же самое, что и тот, другой, цель которого возлюбить Христа и посвятить Ему себя всей душой?

Хороший урок преподнес мне тот юноша: в три часа утра он встает, идет читать полунощницу, живет в послушании, самопожертвовании, служит людям, работает, помогает. Он ухаживал за нами, подавал нам еду. А кроме того, он знал меня и говорил: «Отче, осталось сладкое. Я приберег его для тебя. Я так рад, что ты приехал». Как замечательно!

Дивные вещи происходят в Церкви. Неведомые многим, неведомые средствам массовой информации.

И никогда о них не расскажут по телевидению! Никог­да телевидение не поведает нам о том, что еще не все пропало и что есть на свете молодежь, которая желает в своей жизни прекрасного.

Планы и План

Там, в монастыре, я встретил еще одного человека, который рассказал мне свою историю, задевшую меня за живое. Он со смирением поведал мне о своей жиз­ни (я знал его раньше) и сказал:

— Я был миссионером (я не помню где: в Заире в Африке или где-то еще). И вот, когда я был в миссии, мне сообщили из монастыря, что надо возвращаться. Зачем? Я был нужен в монастыре. А я очень любил мис­сионерство. Мне очень нравилось мое дело. Но мы, мо­нахи, живем в послушании. Б послушании своему ду­ховному отцу. Мы не имеем своих прав, чтобы сказать: я хочу то-то, или я требую, или я буду лезть из кожи вон, но добьюсь своего. То есть такое рвение есть страст­ное прилепление: я сильно этого хочу и не могу с этим расстаться. Вот что значит такое рвение: не могу без че­го-то. У нас такого нет, мы все можем оставить, если нас об этом попросят. Я не скрою, отче, мне очень нрави­лась миссия: видеть, как люди тебя слушают с широко

открытыми глазами, с удивлением, как они впитывают слова Христа, как люди крестятся от мала до велика, сжигают книги о магии. На твоих глазах там происхо­дят чудеса Христа. Ты видишь жажду людей, свершение евангельского слова на их душах. И ликует твое сердце. Ты радуешься, что служишь славе Христовой, что люди любят тебя и ты любишь их, что ты привязан к ним, потому что там ты даже ешь с ними вместе. И вдруг! Из монастыря, здесь, в Греции, тебе говорят, что ты должен вернуться назад (!..) Я все оставил и уехал.

Я спросил:

— А когда ты снова едешь в миссию?

Он ответил:

— Я больше не поеду. Мне сказали, что возвра­щаться туда по некоторым существующим на то при­чинам не нужно.

Он рассказывал мне об этом, а лицо его...

— Отче, не огорчайся!

— Я не огорчаюсь, я просто говорю.

Я был взволнован. А он нет: спокоен и рассудите­лен. Я представил на его месте себя: если бы со мной поступили так же, я бы страшно расстроился. Из-за чего? Из-за того, что сломали мою мечту, разрушили мои планы. И потом (те, кто разрушили мои планы) говорят: «Чего ты хочешь — вот это? Нет! Ты будешь делать вон то». И каждый монах отвечает: «Ладно, у меня своих планов нет».

— Но разве там тебе не нравилось?

— Нравилось, но теперь мне понравится на том новом месте, куда меня поставят.

Когда я вернулся со Святой Горы, мне позвонила одна женщина и стала рассказывать, как они с мужем ссорятся из-за того, что один не может пойти навстречу другому и отменить свои планы ради другого. Каждый из них хотел поступать по-своему. Разве это не страшно?

То, что переживают монахи как каждодневное упражнение, подвиг и реальную действительность (большинство испытали это на своем опыте), — это ничего не требовать для себя. Ты будешь священником.

Буду. Ты не будешь священником. Не буду. Ты пойдешь и будешь, скажем, ловить рыбу для монастыря, а потом нести послушание в библиотеке. Да, мне нравятся рыбы. Мне нравится море, его пучина. Мне нравятся удочки. Мне все нравится. Прекрасно, и пускай тебе нравит­ся все! Это смирение, эта готовность к изменениям размягчит твою душу, ты сможешь легко к ним прино­равливаться, не будешь таким твердолобым и требова­тельным. Если бы это (послушание) было и у нас, в горо­дах, то супружеские пары были бы очень счастливыми, а семьи радостными. Люди уступали бы один другому.

Отказ этого монаха от своего желания стал мне добрым уроком.

Я сказал ему:

— Отче, я хочу, чтобы ты знал: твоя миссия про­должается... теперь уже на другом уровне! Твой по­ступок увидели и отцы в монастыре (они же в курсе, чем ты занимался), и другие люди, и в миссии тоже об этом узнают: ты вернулся не потому, что имел к ко­му-либо неприязнь, или с кем-то поссорился, или не хотел продолжать, а потому, что более всего желаешь исполнять волю Божию, явленную через твоего духов­ного отца. Это великое служение! Ты и меня сейчас катехизируешь, и по отношению ко мне ты совершаешь миссионерское служение. Покинув миссию в Африке, ты остаешься миссионером. Потому что ты молчишь, когда тебе есть много что сказать. А если говоришь, то о чем? Твои слова — это «смирение», «послуша­ние», «любовь к Богу», «жертва», «полагаюсь на Бога», «вверяю себя Ему», «обретаю покой». Ты, как говорят святые, подобен шару, который, когда его катишь по поверхности, по земле, катится в лю­бом направлении. У него нет углов, которые могли бы ему помешать. Куда его катят, туда он и катится. Ты тоже научился этому и подобен шару в руках Божиих. И Господь катит тебя туда, куда захочет, а ты не сопро­тивляешься. Ты словно осенний листочек, упавший на двор. Ветер взметает сухие листья, и ты видишь, как они перекатываются, шуршат, переворачиваются, пе­реворачиваются и где-то останавливаются. И потом снова порыв ветра их поднимает и несет дальше. Эти листочки не имеют никаких притязаний, не идут на­перекор дыханию Божию, дуновению этого ветерка.

Монахи именно так живут. Хорошие монахи. А если кто-то подвизаться не хочет, он и в монасты­ре может быть напористым и требовательным: «Нет, я хочу то-то», он и в монастыре будет стремиться все­ми средствами достичь своей цели. Но сейчас мы гово­рим о человеке, который подвизаться хочет. И — я не обманываю тебя — лицо этого человека совершенно безмятежно. Мне бы всякий раз не хватало такого ду­шевного равновесия. Поэтому меня оно восхищает. Я тоже хотел бы реагировать, как он, когда что-то от­меняется в моей жизни. Ведь если ты что-то делаешь для Бога, то прилепляешься не к тому, что ты делаешь, но к тому, другому, высшему (послушанию. — А.Н.), о чем мы сказали... Если Ты хочешь, чтобы я отпра­вился в миссию, то я отправлюсь ради Тебя, мой Боже. Моя радость — это не миссия ради миссии, но мис­сия ради того, что Ты этого хочешь. Через служение в миссии я являю свою любовь к Тебе. Но если я знаю, что Ты хочешь, чтобы я любил Тебя через возвращение домой (сказал мне тот монах, который собрал свои по­житки и вернулся), то я сяду в самолет и вернусь, и ста­ну любить Тебя так! Потому что для меня главное — любить Тебя (независимо от того, как это делать)!

Помню, однажды я поехал проводить беседу, и произошла накладка, людей не проинформирова­ли о том, что будет беседа. То есть ответственные за встречу все организовали, а сообщить народу забыли. Я ехал и дорогой радовался — я не знаю, то ли я ра­довался от того, что буду говорить о Христе, то ли от того, что мне представится возможность выступить перед аудиторией. Это две разные вещи. Одно — ког­да ты идешь что-то делать во славу Божию, а другое — потому что тебе приносит удовлетворение то, что ты делаешь. И вот я еду на эту беседу. Прихожу в назна­ченное место, а там никого нет! Я успокаиваю себя: сейчас подойдут. Но появляется священники говорит:

— Отче, люди не придут. Прости меня, мы никого не предупредили.

Я спустился с небес на землю... и говорю (про себя): «С вами все в порядке? И что это вообще та­кое! Я проделал столь долгий путь, чтобы провести эту беседу, а на нее никого не позвали!» Внешне я, ко­нечно, улыбался и успокаивал его:

— Ничего страшного, не переживайте! Ну что те­перь поделаешь! Произошла ошибка.

Внутри же был весьма раздосадован... А если бы я в самом деле любил Бога и только Его, то подумал бы: «Господи, Ты так захотел, так и случилось».

Вот и еще одна причина случившегося: Бог хотел уберечь людей от моих слов, полных эгоизма, себялю­бия и самолюбования. Лучше провести вечер в тиши­не, чем слушать проповеди несмиренного проповед­ника. Так я должен был бы себе сказать, а не осуждать никого. Ведь это так и есть на самом деле! Но в тот момент мне это даже и в голову не пришло. Вот о чем меня заставил задуматься тот монах, сумевший отка­заться от своих устремлений.