Так что наш советский флаг – первый в отечественной истории государственный. В этом качестве у него не было предшественников.

4.

История, будто взявшись иллюстрировать диалектический закон отрицания отрицания, описала гигантский круг, а вернее, виток спирали. Ведь до злосчастного «Орла» знамена на Руси были разных оттенков красного цвета. Даже войско Алексея Михайловича, когда воевало не со своим народом, а с Речью Посполитой в защиту единоверных украинцев и белорусов, еще шло в поход под алым знаменем с ликом Спаса.

По сути, тут нет никакой мистики. С древнейших времен цвет крови – видимой субстанции жизни – почитался всеми народами как священный цвет жертвы и возрождения. Судя по тому, что старорусское слово «красный» означало также «красивый», и по обилию красных тонов в изобразительном искусстве восточных славян, этот цвет, видимо, сохранил на Руси исходное смысловое значение до XVII века, а в народе и дольше.

В других странах Европы, по мере превращения ритуальной сферы в монополию жречества, а позже духовного сословия, красный цвет стал его атрибутом (о чем доныне напоминает кардинальское облачение у католиков). Затем он вошел в символическое сочетание, которое означало три сословия, посылавшие депутатов в сословно-представительные органы. Красный считался цветом духовенства, белый – дворянства, синий – «третьего сословия». Отсюда и частое сочетание этих трех цветов на флагах парламентских монархий и республик: Великобритании, США, Франции и других.

Триколор с горизонтальным расположением полос берет начало от самой ранней из одержавших победу буржуазных революций – нидерландской. Над судами Республики Соединенных Провинций Северных Нидерландов (сокращенно – Нидерландов или, по названию ведущей провинции, Голландии) уже в конце XVI века, как можно видеть на картинах ее художников-маринистов, реял флаг с верхней, как и полагалось по тогдашним понятиям, красной полосой, средней – белой и нижней – синей.

Каким же образом флаг, подозрительно схожий с революционным для той эпохи знаменем раннебуржуазной республики, мог проникнуть в Московское царство? Ответ достаточно прост – с иностранными наемниками.

Нидерландская революция, как впоследствии английская и французская, вызвала к жизни самую передовую для своего времени военную организацию, и всем европейским странам, желавшим иметь сильную армию, в первой половине XVII века приходилось прибегать к услугам голландских военных специалистов. Для Москвы эта необходимость усиливалась тем, что ее важнейшим, хотя и небескорыстным, союзником против Речи Посполитой в годы Смуты и после нее выступала Швеция, создавшая к тому времени первоклассную армию по голландскому образцу.

При основателе династии, патриархе Филарете (в миру Федоре Романове), фактически управлявшем страной от имени сына Михаила, старое стрелецкое войско дополнили «полки иноземного строя» под командованием офицеров-иностранцев. Обращает на себя внимание, что штандарты «парадного» полка «иноземного строя», встречавшего иноземных послов, соответствовали цветам как голландского флага, так и будущего российского триколора: «Первый, принадлежавший лейб-компании, был из белого атласа… Далее было три синих… Далее еще один из красного дамаста, с изображением двуликого Януса, и наконец красный, без изображения».

Цвета полковых флагов, принятые по инициативе офицеров-иноземцев, символизировали не только лучшую по тому времени военную организацию, но и внешнеполитическую ориентацию Филарета, поддерживавшего в годы европейской Тридцатилетней войны тесный союз с протестантскими державами, среди которых важнейшую роль играли Нидерланды. Эта ориентация соответствовала и экспортным интересам правящего класса Московской Руси, и соотношению социально-классовых сил в стране, лишь недавно вышедшей из Смуты.

Как известно, Михаил Романов, а фактически его властный отец-патриарх, был избран на царство Земским собором, в том числе голосами казаков, горожан и даже свободных крестьян. Приняв власть фактически от народного восстания, Филарет не мог не сознавать, что его семейство не имеет на престол иных прав, кроме воли выдвинувших его сословий, и по своему реальному статусу не слишком отличается от статхаудеров Соединенных Провинций. В то же время все его устремления были абсолютистскими. Поистине «двуликий Янус»! Этот-то зыбкий компромисс и был запечатлен в трех цветах нидерландского флага.

Правительство Алексея Михайловича первое время продолжало политику Филарета. Особенно это проявилось в поддержке, хотя и после долгих колебаний, народного восстания против национально-религиозного гнета на Украине и в Белоруссии. Но внутриполитический компромисс рушился под напором классовых противоречий между боярством и дворянством, сливавшимися в единое сословие крепостников, и закрепощаемым крестьянством, низами горожан и казачества.

Всё царствование Алексея Михайловича, прозванного, скорее в насмешку, «тишайшим», – сплошная череда дворцовых переворотов, религиозных конфликтов и прежде всего народных восстаний («бунташный век»). Важнейшей опорой «порядка» стали «полки иноземного строя», зачаток будущей регулярной армии. Итог оказался по-своему уникален: единственной в Европе династии без всяких прав на престол, кроме выборных, удалось всего полнее и окончательнее узурпировать абсолютную власть, задушив любые формы выборного представительства и народного самоуправления.

Перелом в московской политике связан с именем боярина А. Л. Ордина-Нащокина, возглавлявшего Посольский приказ (своего рода министерство иностранных дел), а фактически и все правительство; у иностранцев он получил неофициальный титул «канцлера». Дворянские и буржуазные историки, а за ними и многие советские авторы, изображали Ордина-Нащокина поборником европеизации России, предшественником Петра I.

Действительная роль «канцлера» была совершенно иной. «В роли составителя проектов государственно-экономических реформ А.Л. Ордин-Нащокин выступает перед нами не столько как ум, руководящийся государственными интересами, сколько как крупный перекупщик-экспортер русских товаров на Балтике... Этот представитель торгового капитала стремился навязать свои корыстные интересы правительству… Характерная фигура небрезгливого в средствах рыцаря первоначального накопления».

Выходец из дворян приграничной Псковщины, участник подавления псковского восстания 1650-52 гг., Ордин-Нащокин с молодых лет вошел во вкус компрадорских сделок с иностранными купцами. Личной коммерцией он продолжал заниматься, и находясь во главе Посольского приказа: в 1655-1656 гг. его торговый оборот составлял очень крупную по тем временам сумму в 3168 руб. Самые деликатные посольские дела он поручал своему любимцу Л. Марселису – владельцу на паях с родственниками железоделательных заводов в Туле и Кашире.

Каковы были результаты столь высокого доверия к иностранным дельцам, явствует из письма Ордина-Нащокина подчиненным ему дипломатам: «Для чего английский и голландский послы теперь к Москве едут? Ответ: идут к Москве по шведскому заводу, домогаются в порубежных городах… долгами разорить; что их государствам надобно, то посланники и станут вымогать, а слабость Посольского приказа узнали, что им надобно, то и делают по их воле». Звучит на редкость актуально…

Как было документально установлено советским историком Б.Ф. Поршневым, будущий «канцлер» еще в молодости, выполняя миссию в Молдавии, был разоблачен и, вероятно, завербован поляками. Уже возглавив правительство, он выполнял негласные задания польских сенаторов, а его сын служил при польском дворе.

Неудивительно, что Ордин-Нащокин «сделал все, что мог, чтобы остановить или сдержать войну России с Польско-Литовским государством и ограничить по Андрусовскому миру 1667 г. возвращение к России западных территорий. Эта незавершенная задача отныне была отсрочена на целых сто лет».

Предательство Ординым-Нащокиным и его «партией» заднепровской Украины, истекавшей кровью в неравной борьбе с Речью Посполитой, не только посеяло зубы дракона в отношениях двух восточнославянских народов, но и обострило давно назревавший внутренний кризис в самом Московском государстве.

В том же 1667 г. Степан Разин начал громить купеческие и воеводские караваны на Нижней Волге, а затем двинулся в персидский поход. Действия атамана принято объяснять погоней за добычей, в лучшем случае – стремлением освободить кабальных людей с воеводских стругов и русских невольников из персидского плена. И то и другое бесспорно, но этим значение разинского «разбоя» едва ли исчерпывалось.